В то утро лицо Калинского было так озабочено, как будто он сам готовился выступить на сцену. Цвет лица его был желтоват, руки без колец; он глубокомысленно писал записки, вкладывая их в пакеты вместе с театральными билетами, грудой лежавшими перед ним на столе.
Даже в лоснящемся, красном лице камердинера что-то было тревожное; несколько раз делал он совершенно не то, что приказывал ему барин.
-- Да ты так всё перепутаешь! -- заметил Калинский.
-- Будьте покойны-с: ведь не в первый раз,-- приторно улыбаясь, отвечал камердинер.
-- Разнеси эти письма по адресам,-- вставая, сказал Калинский и так выпрямился, что грудь его казалась гигантской.
-- Слушаю-с! -- отвечал камердинер, прибирая на столе бумаги.
Калинский, рассматривая себя в зеркало, уныло говорил:
-- Что это как я захлопотался, какой болезненный цвет лица у меня сегодня? Шляпу! -- закричал он громко.-- Подана ли лошадь?
-- Давно-с! -- отвечал камердинер, подавая шляпу.
Калинский надел ее перед зеркалом и, отойдя на три шага назад, строго смотрел на себя.
-- А... а!.. Да есть ли у тебя знакомые дамы? кого же ты посадишь в ложу? -- вдруг спросил Калинский, обращаясь к своему камердинеру.
-- Как же-с, есть!
-- Кто же такие?
-- Да бывшая горничная госпожи Любской и ее родственницы.
-- Неужели у тебя нет другого знакомства? -- снеудовольствием заметил Калинский.
-- Как же-с, есть-с, но оно-с на взгляд не то будет. У Елены Петровны очень хорошие платья есть и наколки разные.
Калинский улыбнулся.
-- Пожалуйста, вели им одеться поскромнее,-- перебил он и продолжал повелительно: -- Ты прячься за них, как будешь бросать букеты, да скажи всем твоим знакомым, кому роздал билеты, чтоб без толку не шумели, а аплодировали бы, когда в первых рядах начнут. При вызовах и когда она появится, могут кричать сколько угодно, стучать даже. А ты брось два или три букета, как только она покажется на сцену. Да смотри ловчее, чтоб между лампами не сел. Заезжай также в оранжереи к *** и скажи садовнику, что я знать не хочу, чтоб мне был огромный венок из роз.
-- Слушаю-с.
Калинский пошел уже к двери, но остановился и сказал:
-- Да еще пять билетов осталось, так раздай своим.
-- У меня-с больше уж нет знакомых, всем дал, а вот не позволите ли Дмитрия и Василья...
-- Я боюсь, чтоб они не наделали глупостей! -- заметил Калинский.
-- Нет-с, ведь они уж были раз в театре: смирно будут сидеть.
-- Ну, пожалуй; только ты будешь за всё мне отвечать.
С этими словами Калинский вышел из дому. Он поехал к ювелиру взять браслет, заказанный для поднесения вечером Любской по подписке. Сумма составилась очень значительная, и браслет вышел удивительный. Взяв его, Калинский приехал к одному богатому молодому театралу, у которого условились они завтракать. Много было толков, как и в какое время поднести удобнее подарок, и наконец решили большинством голосов возложить эту важную обязанность на Калинского. Старый театрал принял ее с живейшей признательностью.
-- Господа, надо сделать ее торжество на славу,-- сказал он.
-- А что? как? -- спросили некоторые.
-- Вот, видите ли, какая разница между молодым театралом и опытным. Я думаю, никто из вас не позаботился о букетах.
-- В самом деле! Удивляюсь, как мне не пришло в голову! -- в отчаянии воскликнул хозяин.
-- Нет, как мне не пришло! Я двадцать тысяч истратил на цветы! -- гордо сказал молодой человек с усиками.
-- То есть всё свое состояние,-- заметил кто-то вполголоса.
Но насмешливое замечание было услышано и чуть но произвело дурных последствий. Началась ссора и, может быть, кончилась бы плохо, если б Калинский не призвал на помощь своего красноречия: он объявил, что теснейшая дружба должна скреплять людей, связанных одной благородной целью, и провозгласил тост за примирение врагов: все перецеловались. Каждый поверял свои сердечные тайны другому, и никто не сердился, если встречал в друге соперника: напротив, в таких случаях объятия были пламеннее и всё заключалось восторженным восклицанием:
-- Как я рад, что она и тебе также нравится!
-- Господа! чтоб поправить непростительную вашу оплошность, я велю поставить у входа в креслы корзину с букетами: желающие могут бросать!
-- Браво, браво!
И довольные юноши осушили бокалы за здоровье Калинского и объявили его своим "старостою". Калинский был тронут до слез. Давно уже он не играл первой роли на пирушках у молодежи, и этот день живо напомнил ему его молодость, богатство, победы; ему казалось, что с лица его исчезли морщины, что карман его полон деньгами и что его ждет блестящая будущность. Потрясенный душевными волнениями, старый театрал уехал домой, чтоб отдохнуть перед спектаклем.
Любская смело вышла из уборной под громом восклицаний, раздававшихся в кулисах:
-- Да, счастливая!.. да, несчастная!
Последнее, вероятно, относилось к Ноготковой.
Деризубова кричала за кулисами:
-- Посмотрим, посмотрим, как ее опять зашикают!
-- Да, зашикают,-- заметил Ляпушкин, увиваясь около Любской.-- Не умрите только с досады!
И, глядя с умилением на Любскую, он вкрадчиво продолжал:
-- Ах, какая вы красавица сегодня, маменька, ну, настоящая королева. Подрумянь-ка! -- прибавил он, подставляя щеку, испещренную бородавками, горничной, которая сопровождала Любскую с румянами в руках.-- Подцвети, подцвети, голубушка!
-- Подите! разве мои румяны! -- отвечала горничная.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |