Нелюбимое дитя
Семья вдовой царицы Прасковьи поселилась в приготовленном для нее доме на Городской (Петербургской) стороне. Дом был построен по «новоманирной архитектуре» и потому казался новоселам неуютным и неудобным. Просто он был из другого мира, бесконечно далекого от Измайловского убежища. Но делать было нечего. Против воли царя не пойдешь, как и не признаешься ему, что побаиваешься воды. Ведь всем было памятно то, что сказал Петр, встречая в Шлиссельбурге прибывших из Москвы родственниц: «Я приучаю мою семью к воде, чтобы не боялись впредь моря и чтоб понравилось положение Петербурга, окруженного водой. Кто хочет жить со мной, тот должен быть часто на воде!» Должны царицы Прасковья и Марфа на старости лет плавать на шняве —и будут! И никто в этом не сомневался, по крайней мере вслух.
В туманном, сыром Петербурге, которому от роду было пять лет, кончилось для царевны Анны детство. Наступила юность. Девиц стали вывозить в свет. Вчерашние теремные затворницы участвовали в придворных празднествах, посещали ассамблеи, плавали на шлюпках и яхтах по Неве, бывали с дядюшкой в Кронштадте. Новый, непривычный мир!
Анне жилось невесело. Здесь, в Петербурге, особенно отчетливо проявилась неприязнь к ней матери. Средняя дочь чем-то постоянно раздражала царицу Прасковью. Она росла молчаливой, даже угрюмой, не склонной к сердечным беседам с матушкой. Кажется, что само присутствие угловатой, некрасивой Анны выводило Прасковью из себя. Зачастую неприязнь к одному ребенку —
верный признак чрезмерной люови к другому. 1ак оно и было: царица без ума любила старшую дочь Екатерину — «Катюшку-свет». Веселая хохотунья и болтушка, Катюшка всегда была с матерью.
В целом же атмосфера двора Прасковьи была тяжелой. Здесь царили сплетни и ссоры придворных, которые Прасковья с удовольствием самолично разбирала. Особенно неуживчивым и склочным был брат царицы Василий Федорович Салтыков. Он заправлял всеми делами при дворе, и его происков Анна боялась больше всего. «Истенна, матушка моя, доношу, — писала Анна уже из Митавы царице Екатерине, — неснозна, как нами ругаютца! Если бы я теперь была при матушке, чаю, чуть была бы жива от их сму-гак». Жалуясь на свою жизнь, герцогиня Курляндская просит добрую к ней царицу помочь, но при этом предупреждает: «Еще прошу, свет мой, штоп матушка не ведала ничего».
Читателю, знающему только угрюмую, капризную и подозрительную Анну-императрицу, следовало бы подумать: а откуда могли прийти сердечность, теплота и обаяние к этой женщине, бывшей с малых лет нелюбимым ребенком в семье, обузой, от которой стремились как можно скорее избавиться?
«Не давай меня, дядюшка,
в чужую землю, нехристианскую, басурманскую...»
Если бы Анна родилась не в конце, а в начале XVII века, то ее судьба была бы известна с первого часа и до последнего: царские палаты зимой, загородный дворец летом, церковь почти ежедневно, а к старости — монастырь и наконец — фамильная усыпальница. Царевен не выдавали замуж. Вера не позволяла выйти за иностранного принца, а отеческий обычай — за русского вельможу. Как писал Григорий Котошихин, автор книги о России времен Алексея Михайловича, «князя и бояре их (царевен. — Е. А.) ость холопи. И то поставлено [бы] в вечный позор, ежели за раба выдать госпожу».
Но с Петра Великого в династической политике начались новые, революционные времена. Петр решил накрепко связать Романовых кровными узами с иностранными династиями. В 1709 юду при встрече с прусским королем Фридрихом I он договорился о женитьбе племянника короля на одной из своих племянниц. Выбор невесты Петр предоставил Прасковье, и она вопреки традиции решила первой выдать замуж не старшую, любимую
катюшку, а среднюю дочь — Анну. К тому же приехавший в 1710 году в Петербург жених герцог Курляндский Фридрих Вильгельм будущей теще не понравился: слишком молодой, худосочный, де-бошан и выпивоха. Да и герцогство его — вассальное владение Речи Посполитой — было бедным, разоренным войной и по размерам — курам на смех, меньше нашего Тамбовского уезда. В общем, жених незавидный. Пусть идет за него Анна!
О ее чувствах к жениху никто не спрашивал — не было принято: дядюшка с матушкой порешили — вот и все. «Из любезнейшего письма Вашего Высочества, — отвечала Анна, точнее — Посольская канцелярия, на галантное послание герцога, — я с особенным удовольствием узнала об имеющемся по воле Всевышнего и их царских величеств, моих милостивейших родственников, браке нашем. Ничто не может быть для меня приятнее, как услышать Ваше объяснение в любви ко мне. Со своей стороны уверяю Ваше Высочество совершенно в тех же чувствах».
В конце царствования Анны в Тайной канцелярии разбиралось дело одной крестьянки, которая «спроста» спела песню времен своей юности о невесте герцога Курляндского, которая якобы просила грозного дядюшку-царя:
Не давай меня, дядюшка,
В чужую землю, нехристианскую.
Нехристианскую, басурманскую.
Выдай меня, царь-государь,
За своего генерала, князя, боярина.
Высекши кнутом, крестьянку отослали домой — наказание по тем временам легкое. Быть может, императрица, мимо которой не проходило ни одно дело сыскного ведомства, дрогнула и помиловала певунью, чья песня напомнила ей бесконечно далеко ушедшие годы юности и те чувства, которые владели ею тогда.
Свадьба была назначена на осень 1710 года.
«Отчего пальба и клики и эскадра на реке?»
31 октября 1710 года началась торжественная церемония, какой еще не видали берега Невы. По реке двигалась целая эскадра барж и шлюпок с женихом, невестой и их многочисленными гостями. Они плыли от Городской стороны к дворцу Меншикова, где состоялось венчание и была сыграна свадьба. Распоряжался всем действом сам царь, в необычном для него нарядном алом кафта-
не, при серебряной шпаге на красивой портупее. Гремела музыка, салютовали войска и корабли с Невы.
Никогда раньше наша героиня — гадкий утенок русского двора — не была в центре всеобщего внимания. Одета она была эффектно и по-царски великолепно. Смоляную черноту ее волос оттеняла бриллиантовая корона, а белая бархатная роба и длинная бархатная же, подбитая горностаями мантия очень шли к ее высокой и вдруг ставшей величественной фигуре. В белом с золотом кафтане был и юный жених.
До трех часов утра гости пили-ели, плясали, курили трубки. Каждый тост отмечался залпом орудий, и по обычаю петровских времен к концу свадьбы залпы звучали все чаще и чаще, так что упившиеся гости едва могли держать в руках заздравные чаши. Ночное небо озарялось фейерверком, который поджег с риском для жизни сам царь. Наконец уставших новобрачных проводили в опочивальню.
На следующий день праздник был продолжен. Петр кортиком взрезал огромный пирог — и из него выскочила нарядная карлица. Вторая вылезла из другого пирога, и они прямо на столе станцевали менуэт. Это был своеобразный пролог к грандиозной (если можно применить здесь это слово) свадьбе царского карлика Еки-ма Волкова. Специально на эту потешную свадьбу свезли со всей страны более семи десятков лилипутов. Думаю, что Анне, как и всем гостям, понравились и церемония венчания, и пиршество карликов. Ведь зрители были детьми своего века и от души потешались над разнообразием человеческого несчастья, видя в этом «кунст» (редкость), забавную карикатуру. «Трудно представить себе, — пишет современник, — какие тут были прыжки, кривлянья и гримасы! Все гости, в особенности царь, были в восторге, не могли навеселиться на коверканье и ужимки 72 уродцев, хохотали до упаду. У иного были коротенькие ножки и высокий горб, у другого — большое брюхо, у третьего — ноги кривые и вывернутые, как у барсуковой собаки, или огромная голова, или кривой рот и длинные уши, или маленькие глазки и расплывшееся от жира лицо».
Примечательно, что подобная потешная свадьба была впоследствии повторена Анной в знаменитом Ледяном доме, выстроенном на льду Невы зимой 1740 года. Может быть, Анна взяла за образец затею своего дядюшки, сделавшего племяннице такой памятный подарок.
Мы ничего не знаем о том, как 17-летние молодожены начинали свою совместную жизнь. Возможно, они уже стали привыкать друг к другу и своему новому положению, может быть, они бы и слюбились, если бы...
«Не обещайте деве юной любови вечной на земле...»
Петр не дал молодоженам прохлаждаться в «Парадизе». Спустя два месяца после свадьбы— 8 января 1711 года герцогская пара отправилась домой, в Митаву. Но доехала она только до первой почтовой станции —Дудергофа. Там Фридрих Вильгельм, утомленный непрерывными попойками в Петербурге, внезапно отдал Богу душу.
Тело герцога повезли в Митаву, в усыпальницу Кетлеров, а несчастная юная герцогиня, ставшая на третьем месяце своего супружества вдовой, в слезах вернулась обратно, во дворец своей суровой матушки, что, надо полагать, не доставило обеим радости. Правда, Анна могла облегченно вздохнуть, ведь ей теперь уже не нужно было ехать в «чужую землю, басурманскую». Но будущее наверняка казалось ей мрачным — печальной и унизительной была на Руси судьба бездетной вдовы. Если не находили для нее нового супруга, она должна была уйти в монастырь. Впрочем, Анна надеялась на дядюшку — он, мол, не оставит ее без внимания и что-нибудь придумает. А пока она жила то в Петербурге, то в Москве, то в Измайлове с матушкой и сестрами. И только через полтора года Петр окончательно решил участь племянницы — он приказал ей ехать в Митаву и жить там. Поначалу царь намеревался отправить с Анной в Митаву и ее мать, и обеих сестер, но потом передумал, и летом 1712 года Анна одна снова поехала в незнакомую ей Курляндию.
Наивно было бы думать, что герцогство стало ее вотчиной, где она могла бы чувствовать себя полновластной хозяйкой. Курляндия была государством, сопредельным Пруссии, Польше и России. И каждая из этих держав мечтала прибрать ее к рукам. Петр много сделал для усиления русского влияния в герцогстве. Брак Анны с Фридрихом Вильгельмом был одним из шагов на этом пути. Петр давно бы оккупировал Курляндию, но обострять отношения с Пруссией и Польшей не хотел и действовал осторожно и осмотрительно. Присутствие в Митаве Анны, вдовы герцога, устраивало царя — он теперь всегда мог прийти ей на помощь и не допустить ничьих посягательств на герцогство. Вместе с Анной в Митаву приехал русский резидент Петр Михайлович Бестужев-Рюмин. Он-то и стал настоящим хозяином Курляндии и, согласно указу Петра, мог в любой момент вызвать солдат из Риги для защиты интересов герцогини. Положение же самой Анны было незавидное.
Своевольное курляндское дворянство без восторга встретило свою новую повелительницу. На первых порах Анна была вы-
нуждена остановиться в заброшенном мещанском доме — дворец к ее приезду готов не был. Доходы с домена были ничтожны, и их едва хватало на содержание двора. Взыскивать их удавалось с большим трудом: Курляндия была совершенно разорена в Северную войну, сильно пострадала от эпидемий. Для Анны это была чужая, холодная страна. Ей было там неуютно и тревожно, особенно поначалу.
Митавская узница
Жизнь Анны на чужбине можно охарактеризовать тремя словами: бедность, неопределенность, зависимость. Отправив племянницу в Курляндию, Петр мало думал о ее обеспечении там. Между тем она должна была как герцогиня содержать штат придворных, тратиться на приличные государыне нужды. Мать ее, входившая во все тонкости жизни дочери в Митаве, запрашивала царского секретаря Алексея Макарова о том, как «ей, царевне, будучи в том княжестве, по примеру прежних княжен вести себя и чиновно двор-ство содержать или просто? А чем ей там жить и по обыкновению княжескому порядочно себя содержать, о том имянно не означено».
Сама Анна писала жене Петра царице Екатерине: «Вам, матушка моя, известна, что у меня ничево нет, кроме што с воли вашей выписаны штофы, а ежели к чему случей позовет, и я не имею нарочитых алмазов, ни кружев, ни полотен, ни платья нарочито-ва, а деревенскими доходами насилу я магу дом и стол свой в год содержать».
Каждая поездка в Петербург или Москву была проблемой. Всякий раз Анна должна была выпрашивать на дорогу лошадей и несколько сот рублей. Прижимистый царь баловать племянницу не хотел, и лишней копейки у него было не выпросить. Вообще ее держали в большой строгости. Без ведения царя, его секретаря или Бестужева она не могла потратить ни гроша. Среди документов Кабинета Петра сохранилась, например, «роспись» напиткам, которые были при дворе герцогини с указанием количества бутылок и цен. Не вольна она была и во внешнеполитических делах герцогства. Получив официальное письмо из-за рубежа, Анна всякий раз посылала его в Петербург, чтобы там подготовили ответ от ее имени. В 1724 году, отправляясь в Москву иа коронацию Ккатерины, она просила царицу указать ей цвет платья для торжественной церемонии. И так — до каждой мелочи,
Жизнь ее и складывалась из унизительных мелочей, больших и маленьких страхов. Особенно боялась Анна грозного «батюшку-
дядюшку» царя, который был суров к племяннице и беспощадно отправлял ее обратно «по месту государевой службы» всякийраз, как она приезжала в Россию.
По-прежнему тяжелы были отношения с матушкой. В последние годы жизни Прасковья была особенно сурова к дочери. Лишь незадолго перед смертью, осенью 1723 года, мать написала Анне: «Слышала я от... Екатерины Алексеевны, что ты в великом сумне-нии якобы под запрещением (или тако рещи — проклятием) от меня пребываешь и в том ныне не сумневайся: все для Ея величества моей вселюбезнейшей государыни невестки отпущаю вам и прощаю вас во всем, хотя в чем вы предо мною и погрешили». Как видим, сквозь зубы «отпущает» царица грехи дочери только ради невестки-императрицы. Видеться с матерью для Анны стало подлинным мучением, и она старалась избегать свиданий. В 1720 году она жаловалась своей покровительнице Екатерине, что матушка изволит «со многим гневом ка мне приказывать, для чево я в Пи-тербурх не прашусь или для чево я матушку к себе не заву». И Анна умоляет Екатерину подыграть ей: она будет притворно проситься в Петербург, а царица должна не давать ей разрешения на выезд из Митавы.
Перечитывая почти три сотни писем, посланных Анной из Курляндии, ясно видишь: это письма сирой вдовы, бедной родственницы, человека совершенна беззащитного, ущемленного, униженного и постоянно унижающегося перед сильными мира сего. Подобострастные письма к «батюшке-дядюшке» и «матушке-тетушке» сменяются уничижительными посланиями к Меншикову, Остерману. Анна не забывает всякий раз поздравить с праздниками домочадцев светлейшего князя, напомнить о себе и своих горестях бедной вдовицы.
Крах супружественной мечты
Постепенно Анна привыкла к Митаве и даже не хотела ее покидать — дома, в России, ей бывало хуже. Но и в Митаве ее все больше мучили неопределенность, неясность ее положения. Неоднократно она просила Петра и Екатерину подобрать ей достойного жениха. «При сем прашу, матушка моя, как у самаво Бога, у Вас, дорогая моя тетушка: покажи надо мною материнскую ми-ласть, попроси, свет мой, милости у дарагова государя нашева батюшки-дядюшки оба мне, чтоб показал миласть — мое супру-жественное дело ко окончанию привесть, дабы я больше в сокрушении и терпении от моих зладеев, ссораю к матушке не была». Это письмо Анны к Екатерине датировано 1719 годом. Шел уже девятый год вдовства Анны.
Нельзя сказать, что Петр не думал о подходящей партии для племянницы, но сделать выбор было весьма сложно: жених становился герцогом Курляндии и мог нарушить то зыбкое равновесие, которое сложилось в герцогстве и вокруг него. По этой причине не состоялся брак Анны с Иоанном Адольфом Саксон-Вейзенфаль-ским. В 1723 году был наконец подписан брачный контракт с племянником прусского короля, но потом Петр, не особенно доверяя прусскому партнеру, мечтавшему о присоединении Курляндии к Пруссии, разрешения на брак не дал. Снова потянулись годы ожидания.
В 1726 году вдруг блеснул луч надежды: в Митаву приехал побочный сын польского короля Августа II граф Мориц Саксонский
- красавец и сердцеед. Его кандидатура на пустовавший столько
лет курляндский трон подошла местным дворянам, которые, во
преки предостережениям Петербурга, избрали Морица в герцоги.
«Моя наружность им понравилась», — победно писал Мориц сво
им друзьям в Саксонию. А уж как понравилась его наружность
Анне! Единственное, что ее огорчало, это непрерывные амурные
похождения Морица. Граф, пораженный обилием красавиц в этом
медвежьем углу Европы, старался не пропустить ни одной юбки.
Впрочем, как известно, донжуаны — самые завидные женихи, и
Анна погрузилась в сладкие мечты.
Увы! Их вскоре разбила жизнь: старая покровительница Анны
- Екатерина, ставшая к тому времени императрицей, вынесла
безжалостный приговор: «Избрание Морица противно интересам
русским», так как это усиливало влияние польского короля в гер
цогстве. В Митаву срочно выехал Александр Данилович Менши-
ков. Он сам мечтал стать герцогом Курляндским. Не зная об этом,
Анна чуть ли не бросилась в ноги светлейшему. Меншиков писал,
что с первой же минуты встречи Анна, «не вступая в дальние раз
говоры», умоляла его «с великою слезною просьбою» разрешить
ей выйти замуж за Морица. Но светлейший был непреклонен: нет,
Мориц должен покинуть Курляндию! Анна, не спросясь разреше
ния, полетела в Петербург, чтобы молить о заступничестве «ма
тушку-тетушку», но все просьбы были напрасны — ей отказали.
И хотя Меншикову и не удалось добиться избрания в герцоги слишком грубо и прямолинейно он действовал, — Морица с помощью русских солдат изгнали из Курляндии. Легкомысленный граф остался верен себе. «Война и любовь сделались на всю жизнь его лозунгом, — писал о нем историк П. Щебальский, — но никогда над изучением первой не ломал он слишком головы, а вторая никогда не была для него источником мучений: то и другое он делал шутя». 17 июля 1726 года Морицу сообщили, что русские солдаты ночью будут штурмовать дом, где он жил. И когда солдаты проникли в сад возле дома, то они увидели, как из окна
спускается человек, закутанный в плащ. Они накинулись на него, рассчитывая захватить дерзкого графа, бегущего от своих врагов. Но под плащом обнаружили не Морица, а девушку, вылезавшую из окна нашего ловеласа. Сам же Мориц вместе со своими людьми принял бой и отбил вражеский приступ.
Но в 1727 году ему все же пришлось тайно бежать — иного выхода не было. Испанскому вельможе, которого он встретил уже на безопасном от Курляндии расстоянии, он горько жаловался, что русским достался его сундук со множеством амурных записок и, самое главное, с «журналом любовных шашней при дворе короля, отца его». Морица печалила не потеря курляндского трона, а неизбежный скандал, который разразится, как только русские опубликуют этот «страшный» документ. Однако все обошлось, и Мориц Саксонский стал впоследствии великим французским полководцем, и его имя достойно сверкает на воинских скрижалях Франции.
Но с отбытием Морица сердечные потрясения Анны не закончились.
«Я к нему привыкла!»
«Экскурсия» Морица в Курляндию имела печальные последствия и для Петра Михайловича Бестужева-Рюмина. Он был не только русским резидентом в Курляндии, обер-гофмейстером двора Анны, но и ее давним любовником. Почтенный сановник, отец выдающихся в будущем дипломатов Михаила и Алексея Бестужевых-Рюминых, он был опытным царедворцем. Будучи на девятнадцать лет старше Анны, он соблазнил юную вдову и полностью подчинил ее своей воле. Это, кстати, и стало одной из причин хронического конфликта Анны с матерью. Царица Прасковья, отпуская дочь в Митаву, рассчитывала и на расстоянии держать ее под строгим присмотром. Для этого она посылала в Митаву родственников, которые играли при дворе герцогини неприглядную роль доносчиков. Но Бестужев довольно успешно выживал матушкиных шпионов из Митавы. Не раз Прасковья Федоровна просила Петра «переменять оттуда прежнего гофмейстера, который там весьма несносен». Но у царя были свои представления о Бестужеве — он знал Петра Михайловича как толкового дипломата, который умел интересы России ставить выше интересов нравственности, что вполне устраивало царя.
«Не можно оправдать Анну Ивановну в любострастии, — писал знаменитый обличитель нравов русского двора историк екатерининских времен князь М. М. Щербатов, — ибо подлинно, что у ней Бестужев имел участие в ее милостях». Мне бы не хотелось
оправдывать Анну в грехе любострастия, если так можно назвать многолетнюю связь вдовца и вдовицы. Но будем справедливы — она не была Мессалиной. Анна Ивановна была женщина простая, незатейливая, не очень умная и не кокетливая. Она была лишена честолюбия Екатерины II и не гналась за титулом первой красавицы, как Елизавета Петровна. Всю свою жизнь она мечтала лишь
0 надежной защите, поддержке, которую мог дать ей мужчина,
хозяин дома, господин ее судьбы. Просьбами о защите, «протек
ции», готовностью «предать себя в волю» покровителю, защитни
ку пронизаны письма Анны к Петру I, Екатерине, Петру II, санов
никам, родным. Именно потому она так рвалась замуж. Но, как
мы видели, жизнь упорно препятствовала исполнению ее желаний,
и со временем Бестужев и стал для нее таким защитником, опо
рой, господином.
Это был, конечно, не лучший вариант, но хотя бы какой-то. И Анна жила одним днем, закрывая глаза на грехи Бестужева, о которых говорила вся Митава: один из анонимных доносчиков — поляк — выражался по поводу проказ пожилого резидента и гофмейстера не особенно изящно: «Фрейлин водит зо двора и [им] де-| ей поробил».
После провала авантюры Меншикова в Курляндии всю вину за это светлейший взвалил на Бестужева, которого отозвали из Митавы в Петербург. И вот по переписке мы видим, что после его отъезда Анна впадает в отчаяние, почти в истерику. С июня по октябрь 1727 года она написала подряд 26 писем всем, кому только было возможно, не обойдя просьбами даже свояченицу Меншикова Варвару Арсеньеву и его дочь Марию, которая стала не-кестой Петра П. Анна умоляла вернуть Бестужева в Митаву, мол, оез него, гофмейстера, развалится все герцогское хозяйство. Но Меншиков, прибравший после смерти Екатерины всю власть к рукам, игнорировал страстные мольбы Анны.
Тогда она начинает бомбардировать письмами вице-канцлера ()стермана, рассчитывая на его заступничество. Царевна, дочь русского царя, в своих письмах к безродному вестфальцу прибегает к оборотам, более уместным в челобитных солдатской вдовы: «Нижайше прошу Ваше превосходительство попросить за меня, сирую, у его светлости... Умилосердись, Андрей Иванович, покажите миласть в моем нижайшем и сироцком прошении, порадуйте и не ослезите меня, сирой. Помилуйте, как сам Бог!» Отчаяние одиночества выливается в словах: «Воистино [я] в великой горести, и пустоте, и в страхе! Не дайте мне во веки плакать! Я к нему привыкла!».
Она убивается по Бестужеву, как по покойнику. Но дело здесь не в особой, беззаветной любви к нему, как это может показаться на первый взгляд. Анна просто не могла и не хотела быть одна, ее
1 грашили пустота, одиночество, холод вдовьей постели.
Новый и последний сердечный друг
Но к октябрю поток ее жалобных писем постепенно иссякает, и вскоре имя П. М. Бестужева-Рюмина и вовсе исчезает из них. В чем же дело? Может, Анна примирилась со своей участью? Нет, просто дело в том, что сыскался охотник утешить вдову, у герцогини появился новый фаворит — Эрнст Иоганн Бирон. С тех пор и до конца жизни она не расставалась с ним.
Бестужев, которому осенью 1727 года, после падения Меншико-ва, разрешили-таки вернуться в Митаву, был неутешен — его теплое место под боком герцогини заняли самым коварным образом. Он писал дочери: «Я в несносной печали, едва во мне дух держится, что чрез злых людей друг мой сердечный от меня отменился, а ваш друг (здесь иронично о Бироне. —Е. А.) более в кредите остался... Знаешь ты, как я того человека (то есть Анну. — Е. А.) люблю?»
Петр Михайлович был в отчаянии: ведь он сам пригрел на груди своей этого негодяя, этого проходимца. \<Не шляхтич и не кур-ляндец, — желчно писал Бестужев о Бироне, — пришел из Москвы без кафтана и чрез мой труд принят ко двору без чина, и год от году я, его любя, по его прошению производил и до сего градуса произвел, и, как видно, то он за мою великую милость делает мне тяжкие обиды... и пришел в небытность мою [в Курляндии] в кредит». И хотя Бирон был все же дворянином и курляндцем, в его прошлом было немало темных пятен. Известно, что, учась в Кенигсбергском университете, он попал в тюрьму за убийство солдата в ночной драке студентов со стражей. С большим трудом выбравшись из темницы, он около 1718 года пристал ко двору Анны и благодаря покровительству Бестужева закрепился в окружении герцогини. Он усердно служил, выполняя поручения Бестужева. Женился он на фрейлине Анны Бенигне Готлиб фон Тротта-Трейден.
Не останавливаясь здесь подробно на истории Бирона, отметим, что молодой соперник Бестужева (он родился в 1690 году) был малый не промах. Он сразу же утешил горевавшую в одиночестве Анну, и она полностью подчинилась его влиянию. Бестужев, хорошо знавший обоих, опасался: «Они могут мне обиду сделать: хотя Она и не хотела [бы], да Он принудит».
Опасения Петра Михайловича оказались не напрасны. В августе 1728 года Анна послала в Москву своего человека с доносом: она просила разобраться, каким образом Бестужев ее «расхитил и в великие долги привел». Всплыли какие-то махинации бывшего обер-гофмейстера с герцогской казной, сахаром, вином, изюмом. Конечно, дело было не в краденом изюме, а в полной, безвозврат-
ной «отмене» Бестужева, против которого начал умело действовать счастливчик, занявший его место возле изюма и сахара.
У Бирона было трое детей: дочь и два сына. В историографии существует мнение, что матерью его младшего сына Карла была сама Анна Ивановна. И дело даже не в особых отличиях Карла при дворе Анны в годы ее царствования (в четыре года мальчик стал бомбардир-капитаном Преображенского полка, в девять — камергером и в двенадцать — кавалером орденов Александра Невского и Андрея Первозванного с бриллиантами), а в том, что императрица не расставалась с ребенком. Отправляясь по зову иерховников в Москву, она взяла с собой Карла, которому было всего полтора года. Спрашивается — зачем ей нужно было это делать? Ведь она ехала не на прогулку, а в тяжелое путешествие с непредсказуемым исходом. Вероятно, потому-то она и взяла с собой сына! Французский посланник И. Ж. Т. де ла Шетарди в 1740 году сообщал в своем донесении, что «молодой принц Курлянд-ский спал постоянно в комнате царицы». Об этом знали и другие современники. Вполне вероятно, что огромное влияние Бирона на Анну было обусловлено и тем, что у императрицы был ребенок от фаворита.
В остальном же в конце 20-х годов положение Анны было таким же, как и раньше: безвластие, зависимость, неуверенность. Если раньше она искала покровительства у Меншикова и у его жены, то теперь, после падения светлейшего осенью 1727 года, к власти пришли ее новые «покровители». И Анна пишет подобострастные письма уже князьям Долгоруким, сестре Петра II царевне Наталье, сообщая им, как раньше другим адресатам, что «вся... надежда на Вашу высокую милость». Самому же Петру II, увлеченному охотой, она намеревается послать «свору собачек». Все шло как обычно до 25 января 1730 года.
... Но вся предыдущая жизнь Анны, как и долгий зимний путь, осталась позади. 13 февраля 1730 года она вышла из саней во Все-святском, на пороге Москвы. Совсем рядом шумел своими улицами огромный город — сердце России. Он ждал приезда своей новой государыни.
Великий обман, или «Свежий ветер избранных пьянил»
А что же происходило в столице, пока новая государыня через великие снега добиралась до Москвы?
События развивались стремительно, они оказались неожиданными и непредсказуемыми. Напомню, что депутация верховников
отправилась в Митаву с кондициями вечером 19 января, а утром того же дня в Кремль было приглашено все «государство» — генералитет, высшие чиновники, Синод и придворные. В торжественной обстановке верховники объявили об избрании на российский престол Анны Ивановны. Присутствующие, проникнутые величием момента, с энтузиазмом одобрили мудрое решение вер-ховников, и все были довольны таким волшебно быстрым разрешением династического кризиса. Вздох облегчения был всеобщим — новая Смута миновала Россию. Но к вечеру стало известно, что верховники всех обманули, что они скрыли самое главное — кондиции.
Дворян возмутил не сам факт составления кондиций — мысль о вреде не ограниченной ничем власти самодержца не была новой, — а то, что их пытались обмануть ради «сокращения власти царской» в интересах только двух родовитых фамилий — Голицыных и Долгоруких. Вначале шепотом, с глазу на глаз, а потом все громче рядовые шляхтичи, собравшиеся в Москву на свадьбу Петра II, а попавшие на его похороны, выражали свое недоумение и неудовольствие происшедшим. Неизвестный автор воспоминаний о 1730 годе, отражая мнение современников, с горечью писал о «затейке» верховников: если они думали о благе общества, то зачем же так бессовестно всех обманули, утаили кондиции? «Все ли мы, — возмущался этот дворянин, — не доброхотны и не верны своему Отечеству, одни ли они и мудры, и верны, и таковым презрением всех, которые и честью фамилии и знатными прислугами [государству] не меньше их суть, обесчестили или в числе дураков и плутов имели?»
И здесь коснемся болезненной темы отношений власти и подданных в России. Сколько раз в русской истории бывало, когда вот так же люди, стоявшие у власти, обманывали народ. Говоря от его имени, они нагло попирали его права и достоинство, держали людей за дураков и думали не о государстве, не об Отечестве, а лишь о своих корыстных интересах!
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |