Впрочем, он не отказался ответить.
– Это долгая история, – наконец произнес он. – Мы примерно ровесники. Есть разные способы быть тем, что мы есть. Я существую по-своему. Он – по-своему. Мой способ, как выяснилось, имеет определенные преимущества. Если бы другие обдумали это, кое-что могло бы измениться. Бо не желает, чтобы кто-нибудь над этим думал. Уничтожить меня – значит уничтожить существующее доказательство. Плюс ему не нравится, что я владею преимуществами, ему более не доступными.
Сказанное было необычным, и при других обстоятельствах заинтересовало бы меня. Константин не мог быть очень стар – по вампирским меркам: только молодые вампиры могут выходить из-под крова на яркий лунный свет, как сегодня. Вампиры среднего возраста могут выходить когда луна только родилась или убывает. Пожилые могут выходить, только в безлунные ночи. Действительно старые вообще не могут выходить под открытое небо, не могут допустить малейшей возможности прикосновения солнечного света – даже слабейшего, отраженного. Это одна из причин, почему старшие вампиры обзаводятся бандами.
Зато, если они доживают до такой старости, у них развиваются другие способности.
– Сейчас у него есть еще одна безотлагательная причина. Если он не уничтожит меня, то потеряет контроль над своей бандой. Бо любит властвовать. Ему это просто необходимо – в связи с теми преимуществами, которыми я обладаю, а он – нет. Как вожак банды он сильнее, один на один сильнее я.
– А у тебя банды нет, – полуспросила я.
– Нет.
Хотелось сказать: «Ну, что теперь – возьмемся за руки и прыгнем с крыши?» Как далеко может уйти вампир от места падения? Как высоко нам придется предварительно взбираться? Простому почти-человеку должно хватить этажей этак четырех. Я начинала жалеть, что он пришел. Нет. Лучше выпрыгнуть из окна и покончить с этим, чем снова попасть в когти Бо. Я с превеликим трудом отгоняла мысль, что прыжок – лучший выбор.
– За эти последние недели я много думал о ситуации, – проговорил он. – Потому что знал: историей на озере дело не закончится. Бо не таков. Я также знаю, что поодиночке мы с тобой шансов не имеем.
«Ну сколько можно твердить это», – подумала я.
– Но вместе, – продолжал он, – мы, возможно, получим шанс. Не слишком большой, но он есть. Мне это не нравится. И тебе понравиться не может. Я действительно не понимаю, как назвать то, что ты делаешь и уже сделала. Я не уверен, что мы способны будем работать вместе, даже если попытаемся. Даже если мы – последний шанс друг для друга.
Константин сидел в темноте вне потока лунного света, и лица его я не видела. Только улавливала легкое движение, когда он говорил: вампиры ведь при разговоре тоже шевелят губами. Но эта беседа слишком смахивала на разговор с плодом собственного воображения. Темнейшего, жутчайшего, пришедшего из самых потаенных уголков сознания, где живут только чудовища. Даже тень на стуле была наполовину вымышленной.
Нет, не была. Присутствие вампира в комнате ощущается безошибочно.
– Ты поможешь мне? – спросил он. Это крайне необычно – когда вопрос жизни и смерти задают тоном, в котором тона,как такового, нет. Эмоций не больше, чем если бы он попросил передать соль или закрыть дверь.
– О, – осторожно начала я. – А… э-э-э. Ну… Да. Конечно. Ты очень убедительно все это подал.
Последовала пауза, а потом – короткий звук, от которого на миг заледенел мой позвоночник. Он смеялся.
– Прости мне убедительность, – сказал он. – Я бы обошелся без тебя, если бы мог. Я хочу этого не больше, чем ты.
– Да, конечно, – задумчиво произнесла я. – Не думаю, чтобы тебе хотелось…
Если честно, на самом деле мне хотелось, чтобы он сказал: «О, не беспокойся об этом. Это вампирские дела, и я позабочусь о них сам». Мечты, мечты!
– Итак, – сказала я, не желая ничего знать, но понимая, что надо пересилить себя. – С чего начнем теперь?
– Начнем, – сказал он и остановился. Он явно не закончил мысль, даже в своем странном стиле, и я стала ждать продолжения. Послышался дышащий звук, который я условно перевела как вздох. Вампиры не дышат по-человечески, с чего бы им вздыхать по-человечески? Но, возможно, это означает, что вампиры могут чувствовать разочарование. Запомним. – Начнем с моей попытки выяснить, какую помощь я могу тебе оказать.
Почему-то это не прозвучало как обычная фраза из приключенческого кино, вроде «Перезаряжайся, я прикрою!». – Что ты имеешь в виду?
– Мы должны встретиться с Бо ночью. Пройти через охрану его дневного логова твои способности не помогут.
Я даже не подумала спросить, что это за охрана такая.
– Люди оказываются в очень невыгодном положении ночью. В этом, возможно, я смогу тебе подсобить.
Подсобить? Мне это понравилось. Вампир в роли крестной феи. Или крестного фея. Жаль, что он не мог подсобить мне в смысле выживания.
– В смысле способности видеть в темноте или чего-то подобного?
– Да. Именно это я и имею в виду.
– Ох-х. – Получи я способность видеть в темноте, то больше ни разу не споткнулась бы о порог, выходя ночью в туалет – проживи я достаточно, чтобы это умение пригодилось.
– Мне придется коснуться тебя, – сказал он.
Хорошо, сказала я себе. Он не забудется и не съест меня оттого, что подойдет на несколько футов ближе. Я подумала о второй ночи в бальной зале: «Сядь немного дальше от угла – да, ближе ко мне. Помни, что три фута туда-сюда для меня не имеют значения. Для тебя тоже».
И он пронес меня примерно миль сорок пять. И только где-то первые сорок две – при дневном свете.
Почему-то оказалось совершенно невозможным дать ему понять, что я вообще-то лежу в постели, в одной ночной рубашке, и неплохо было бы мне встать и одеться… Намного легче было просто промолчать о своем неподобающем-для-приема-гостей виде. Вот я и промолчала, обронив одно слово:
– Хорошо.
Опять это текучее, нечеловеческое движение – он поднялся и шагнул ко мне. Это я тоже забыла – забыла, насколько странно движутся вампиры. Насколько зловеще. Слишком текуче для человеческого существа. Для живого существа.
Он присел на край кровати рядом со мной. Кровать прогнулась, как под обычным человеческим весом. Я подтянула ноги к себе и развернулась к Константину, но сделала это неосторожно, ощущая только его присутствие и ничего более, – гораздо более небрежно, чем я стала двигаться последние два месяца. В результате рана на груди не просто слегка начала кровоточить, но открылась во всю длину, как будто ее снова прорезали. Терпеть не было сил – я задохнулась от боли.
И он зашипел.Звук был ужасный, и я забилась обратно в подушки, прижалась к изголовью, прежде чем успела что-либо подумать – подумать, что не уйду от него, даже если захочу, что он назвал меня союзником. Подумать, что у этого звука могут быть и другие причины. Но он ведь вампир, а я – живой человек со свежей кровью в жилах?
– Постой, – сказал Константин голосом, для него более-менее нормальным. – Я не желаю тебе зла. Расскажи мне, почему на твоей груди кровь?
Он не сделал ударения на слове «кровь». Я пробормотала:
– Не заживает. И так уже два месяца. Константин не умел ждать так же хорошо, как я.
– Продолжай, – тут же поторопил он.
За последние два месяца я и пожимать плечами прекратила: этого не сделать, не натягивая кожу под ключицами.
– Не знаю, в чем дело. Не заживает, и все. Вроде бы затягивается, а потом открывается снова. Доктор несколько раз накладывал швы, выписывал разные мази. Без толку. Открывается все время. Это неудобно, но я вроде как научилась жить с ней. Можно подумать, у меня был выбор! Сейчас… э-э-э… хуже, чем обычно. Извини. Это всего лишь неглубокая рана. Возможно, ты… э-э-э… помнишь.
– Помню, – кивнул он. – Покажи.
Я сдержалась – не воскликнула «что?»С минуту собирала всю свою гордость и мужество, и мои руки немного тряслись, когда стала расстегивать две верхних пуговицы ночной рубашки, а потом оттянула края, чтобы он мог видеть пространство между моими ключицами и выпуклостями груди, теперь залитое кровью из распахнувшейся уродливым ртом раны. Я слегка вздрогнула, когда он протянул руку и обмакнул в кровь палец… попробовал ее на вкус. Тогда я закрыла глаза.
– Я не желаю тебе зла, Светлячок, – мягко сказал он. – Открой глаза.
Я открыла.
– Рана отравлена, – вынес Константин вердикт. – Она ослабляет тебя. Это очень опасно.
– Это угощениебыло предназначено для тебя, – как во сне, сказала я. Я чувствовала себя жрицей оракула из какого-то старого мифа: одержимая чуждым духом, который говорит ее губами. – Тебя хотели отравить!
– Да, – согласился он.
Я подумала: как же я уставала последние два месяца. И привыкла. И уверяла себя, что это всего лишь часть – часть случившегося. От таких вещей быстро не оправляются. Я говорила себе: все дело в этом. И почти поверила себе. В самом деле, поверила. Рана не заживала, потому что не заживала.
Отравлена. Ослабляет меня. Он имел в виду – убивает. Отметим, что вампиры тоже могут быть тактичными.
Вот зачем меня тянуло лежать долгие часы на солнце: я сжигала враждебное присутствие в моем теле. Я сознавала, что оно враждебно, хотя и не признавала его. Я не сделала следующий шаг, не подумала «отравлена». Солнечный свет – моя стихия; и я обратилась к солнцу. И свет был единственным хоть сколько-то действенным средством, но его было недостаточно. Потому что рана отравлена. Момент из того же мифа, что и жрица оракула: незаживающая отравленная рана. Я уже мучилась вопросом, как переживу зиму, когда не смогу несколько часов в неделю лежать на улице, жарясь на солнце. Училась не спрашивать себя, как переживу зиму.
Он молчал, ожидая, пока я закончу думать. Я посмотрела на него: мерцание зеленых глаз в лунном свете. Не смотри им в глаза, устало подумала я.
Для него это, конечно, тоже жуткий шок – обнаружить, что твой союзник – не жилец.
Я слишком устала, чтобы смотреть на него. Я вообще устала от всего. Иногда лучше не знать. Иногда узнаешь что-то – и пиши пропало.
– Светлячок, я немного разбираюсь в ядах. Это не тот случай, когда ваши человеческие доктора могут синтезировать антидот.
Это еще покруче, нежели его заявление, что ни у кого из нас шансов против Бо нет. Своей смертью я похороню и его шансы. Забавно: я ведь и вправду сожалела об этом. Может, я слегка тронулась. Может, слишком многое произошло за последнее время. Может, я просто очень, очень сильно недосыпала.
– Но кое-что можно сделать. Можно попробовать. – Пауза. – Это непросто.
Ох, ну надо же. Что-то будет непросто? Я попыталась вызвать в себе какие-то эмоции, среагировать. Безуспешно.
– Но ты можешь мне довериться?
Опять радостные новости. Не просто что-то,а что-то вампирское. А значит, оно будет еще сильнее замешано на крови. Не люблюкровь. В смысле, я нормально отношусь к крови, когда она циркулирует внутри, несет кислород и калории к клеткам-домоседкам, но при виде липко сочащегося розового гамбургера меня тошнит.
«Можешь мне довериться?» – спросил он. Не доверишься – а сможешьли? Я подумала над этим. Будет непросто. Да, о'кей, это факт. Думать об этом необходимости нет. Могу я довериться ему?
А что мне терять?
Что, если его помощи я не выдержу? Есть уйма вещей, которых я не выдержу. Начнем с того, что я далеко не смела, очень, очень устала, я истощена от посттравматического как-там-eгo, и я легко могу не выдержать и того, что сделала кухонным ножом прошлой ночью. И я могу оказаться душевнобольным маньяком.
– Да, – выговорила я. – Да. Думаю, да.
Константин не выдохнул с облегчением, как мог бы человек на его месте, но вместо этого замер статуей. Это была неподвижность другого рода, чем простое отсутствие движений. Сказав «да», я почувствовала себя лучше. Менее усталой. Впрочем, похоже, я все еще бредила, потому что наклонилась к нему и коснулась тыльной стороны ладони.
– О'кей? – сказала я. Недолгая тишина.
– О'кей, – ответил он. У меня вдруг возникла непрошеная мысль, что до сих пор он ни разу не говорил «о'кей». С людьми поведешься – много нового и интересного наберешься: смех, сленг.
– Это будет не завтрашней ночью, – сказал вампир. – Возможно, послезавтрашней.
– О'кей, – сказала я. – Увидимся.
– Приятных снов, – попрощался он.
– О, конечно, непременно, – отозвалась я с претензией та иронию, но он уже исчез.
Я оставила окно открытым настежь. Хотелось, чтобы в комнате со мной было как можно больше свежего воздуха.
Тихонько позванивал один из оконных заговоров. Это был необычайно умиротворяющий, обнадеживающий звук.
Вид у меня этим утром, наверное, был тот еще. Мне пришло в голову, что все в кофейне относятся ко мне как к инвалиду, притворяясь, будто ничего такого вовсе нет. Я хотела сказать им, что они правы – я в самом деле инвалид, отметина на груди, о которой знал только Мэл, никуда не делась, и я умираю. Ничего подобного я не сказала. Соврала, что все еще страдаю от недосыпания.
Паули внезапно появился на час раньше со словами, что ему нечем заняться, но я была уверена – это мама позвонила моему ученику и спросила, не сможет ли он прийти пораньше. Думаю, мама вычислила, что ее заговоры уходят в бардачок «Развалины» или подобное место, потому что принялась прятать заговоры вокруг пекарни, где я могла их и не найти, но они все равно приносили бы мне пользу.
Из-за своих непрошеных размышлений насчет скелетов в семейном шкафу я начала задаваться вопросом: для чего же именно предназначены все мамины заговоры? Она всегда была немного поведена на них; наверняка это пошло с тех восьми лет, проведенных в мире моего отца. Тем утром я нашла два новых: какое-то маленькое животное, свернутое клубочком, прикрывающее лапами глаза, с красной бусиной на месте пупка; и сияющий белый диск, радужно-переливчатый, если повернуть его к свету. Я оставила их там же, где нашла. Возможно, стоило позволить им попытку защитить меня от того, что им задано. Я чувствовала какую-то симпатию к свернувшемуся клубочком созданию с лапами на лице, даже если красная отметина была у нее ниже, чем у меня. Заговоры часто шумны – еще одна причина, почему я их недолюбливаю, – но сложно расслышать постороннее жужжание и болтовню за общим гамом в кофейне. Особенно во время смен, когда мне приходилось терпеть добродушно напевающего ученика.
Мэл в тот день работал, но у Эймил в библиотеке был выходной. Она забрела в пекарню с чашкой кофе ближе к концу моей смены и сообщила, что сегодня узнала о распродаже старых книги прочего хлама в Рэдтри (один из маленьких городков по дороге на юг, к следующему большому городу) и собирается ехать – не хочу ли я составить компанию? Мне, наверное, следовало отправиться домой и вздремнуть, но я не хотела. И потому ответила «да». Небольшая загородная прогулка для обреченной. К тому же, всю дорогу туда Эймил говорила о библиотечных делах и ни разу не упомянула ночные волнения в округе. К тому времени, когда мы прибыли на рыночную площадь Рэдтри, я была в хорошем настроении.
Обычно я с радостью и без напряжения хожу по распродажам. Если зарабатываешь на жизнь выпечкой булочек в кофейне, лишних денег на прихоти не имеешь, но фишка распродаж в том, что никогда не знаешь, что там найдется за совершенно смешные деньги. После Войн стало меньше людей и меньше денег (не спрашивайте меня, как это получается: вы, возможно, подумали, что если людей стало меньше, то денег в обороте должно стать больше). Вот, и у торговцев гораздо меньше стимулов искать специализированные сферы сбыта для вещей старых, потрепанных, причудливых или сомнительных, возможно, имеющих отношение к Другим. Плюс многие люди и думать не хотят о подобной ерунде, потому что это напоминает им о Войнах, или о жизни до Войн – то есть о лучшей жизни. В результате множество всяческих интересных и отнюдь не бесполезных вещей переселяется в ближайшую картонку и идет на распродажу.
Кроме того, почти никто не хочет читать бестолковую старую фантастику о Других, которую обожаю я. Я выбрала книжицу «Мерзейшей Магии» только ради названия и четвертый, наиболее отвратительный и редкий том сериала «Темная Кровь», – впрочем, уже не была уверена, что хочу его читать: перед героиней выбор – умереть ужасной смертью или стать ужасным вампиром, и она выбирает умереть. Если бы я тогда понимала, насколько серьезновсе станет после первого тома, Я бы не взялась читать – но я страдаю тягой к коллекционированию: если первые три тома у меня есть… все, точка.
Я чувствовала себя очень хорошо. Если забыть о прошлой ночи. А может, как ни странно, именно благодаря этой памяти мне и стало хорошо. Словно у меня объявились два выходных вне времени. Все зависло в воздухе, пока… пока не выяснится, сработало вампирское «что-то» или нет. Когда мы с Эймил покидали кофейню, Джесс и Тео сидели за столиком под навесом, – я кивнула, не замедляя шага, в надежде, что у них не нашлось никаких новых тем для обсуждения со мной. Следующие два дня чему-либо случаться не разрешалось. Я мысленно ушла в отпуск – и неважно, готовлю я при этом булочки с четырех утра или нет.
Должно быть, сказалось влияние Паули: я определенно насвистывала мелодию – старую народную песенку о том, как вампиру заговаривали зубы до рассвета: кровопийца попался явно не из самых сообразительных – пока рылась в большой разваливающейся коробке барахла. Китайские чайные чашки со сколами. Оловянные подносы с вмятинами. Потрескавшиеся деревянные шкатулочки с крышками, которые больше не закрывались. Открывалка для бутылок в форме дракона с невероятно выдвинутой вперед нижней челюстью и розовыми стеклянными глазами. Розовыми. Обществу Защиты Прав Драконов стоило бы об этом услышать.
На самом дне я нашарила что-то – и оно зашипело, просачиваясь сквозь пальцы, словно я засунула руку в кофеварку. Я знала, что это, должно быть, какой-то оберег – необерегающие заговоры более привязчивые, – но живой оберег не должен лежать на дне коробки дешевого барахла на распродаже. Возможно, он выпал из одной из тех щелястых шкатулочек. Я поколебалась, потом вытащила его – осторожно – рассмотреть получше. Теперь оно привлекло мое внимание и уже не должно было счесть необходимым взбалтывать мою руку, как яйцо для омлета.
Стиль дизайна я не узнала. Овал, длиной немного меньше моей ладони, со слегка рельефным краем. Плотный и тяжелый, какими были старые монеты, прежде чем монетные дворы пришли в упадок и начали чеканить пенни, которые порой гнутся, случись уронить их ребром на твердый пол. Это серебро, подумала я, или платина; металл настолько потемнел, что я едва могла различить изображения – хотя там точно было что-то изображено. Три чего-то: наверху, посередине и внизу, как на древнеегипетских надписях. Единственное я могла сказать с уверенностью: это не были ни какие-либо известные мне охранительные символы, ни универсальные круг, звезда и крест.
Самое интересное, что он был живой. Очень даже живой. Обереги не обязательно индивидуально настраиваются, как большинство заговоров, и, если в данный момент их не используют, они могут тихо дремать долгое время, а затем проснуться и оберегать; но даже оберег, который настроен лично на тебя, не бросится к тебе и не станет вилять хвостом, как собака, которая хочет на прогулку.
Я могла положить оберег обратно. Могла показать его продавцу и сказать: «Вы ошиблись. Этот до сих пор работает». Но ни того, ни другого я не сделана. Казалось, ему нравится лежать у меня на ладони. Хватит дурью маяться, подумала я. Он реагирует не на меня лично.
Получить за него большие деньги явно никто не ожидал, но, возможно, только потому, что не заметили, что он жив. Попробовать все же стоило. Я отнесла две книги и тусклый оберег к подозрительного вида субъекту за карточным столом с ржавой коробкой для денег. Он выхватил вещи из моих рук с таким видом, будто знал, что я пыталась их стащить. Но он был настолько занят, размышляя, стоит ли продавать мне «Алтарь Тьмы» (где смерть героини отстоит аж на четыре сотни страниц от начала), который, конечно, стоил куда больше семнадцати мигов за пару, как гласила надпись на покосившейся табличке, что едва заметил мой маленький глиф. Я изобразила оскорбленную невинность, когда он начал разглагольствовать об «Алтаре», а несколько других покупателей смерили его сердитыми взглядами и проворчали что-то насчет честности. Этот раунд выиграла я. Так что, когда он посмотрел на глиф и сказал «пятьдесят мигов», я презрительно фыркнула, чтобы дать понять, что он – разбойник и грабитель, и отдала эти деньги. О книгах он знал больше. Даже мертвый оберег, сделанный из серебряной пластинки, стоил больше. Миг – это доллар, так стало в послевоенные времена, когда наша экономика рухнула, и средняя зарплата исчезала в мгновение ока.
Более интересно было то, что он коснулся глифа и не сказал: «Ого! Будто руку в кофеварку сунул!»
Эймил с каменным лицом наблюдала за моим представлением.
– Отлично сработано, – одобрила она по дороге к машине. – «Темная кровь – 4» по цене семнадцать за пару! Зора позеленеет от зависти. А это что за штучка? – Она взяла глиф со стопки книг. Мистер Ржавая Коробка Для Денег не заметил ничего сверхъестественного; если и Эймил ничего не заметит, значит, дело в другом.
Эймил не сказала, что чувствует, будто ей в плечо молотом ударили.
– Хммм. Он довольно… привлекателен, не так ли? Даже в таком потемневшем виде.
– Привлекательный? – Возможно, оберег решил, что ставить людям волосы торчком – не лучший способ ладить с людьми и влиять на них. – Ты можешь понять, что на нем изображено?
Она нахмурилась, поворачивая оберег так и этак на свету.
– Без понятия. Может, позже, когда ты его отполируешь.
Десертная вахта той ночью была примечательна только количеством людей, желавших вишневых пирожных. Они входили в моду. Блин. Я не очень-то люблю электрические приспособления – большинство других так называемых домашних пекарен в городе использует, например, тестомешалки,что я считаю позором – но делать вишневые пирожные без такой машинки невозможно.
Я уже говорила, что делаю только индивидуальные пирожные, и раньше посетителям приходилось заказывать их вместе с основным блюдом, чтобы мне хватило времени выполнить заказ. Но они продолжали входить в моду. Я не хотела, чтобы вишневые пирожные стали новой «Смертью Марата». Что это такое? Когда я впервые попала в пекарню и слонялась в ней без дела, понимая, что Чарли построил ее для меня,я баловалась с десертами, которые выглядят как что-то одно, а потом ты втыкаешь в них вилку – и они оказываются чем-то совершенно другим. Но готичность в пекарне совсем не обязательно уместна. Я сделала легкие и воздушные на вид пирожные и предоставила их группе завсегдатаев, вызвавшихся в подопытные. Эймил вооружилась ножом, воткнула его в пирожное – и начинка из малины и черной смородины, прорвав тонкий слой теста, брызнула через край блюда и потекла на стойку.
«Боги, Светлячок, что это – смерть Марата?» – спросила она. Эймил слишком много читает. Все, находившиеся той ночью в «Кофейне Чарли», захотели это попробовать, и «Смерть Марата» стала первым из прославившихся вскоре эпических творений Светлячка с невозможными названиями. Хотя я уверена: большая часть нашей клиентуры считает Марата каким-нибудь вампиром-владыкой. А вообще Эймил великолепно придумывает названия. Именно на ее совести «Коротышки-близнецы», «Грааль Гурмана», да и «Масляный Предел». Проблема в том, что долгие месяцы спустя я получала постоянные заказы на эту чертову штуку, а легкие воздушные десерты с плотной начинкой ой как тяжело делать. Наши давние завсегдатаи до сих пор иногда ее заказывают – но теперь я старше и норовистее и скорее отвечу «нет». Я займусь этим, если заказчик мне достаточно нравится. Возможно.
Что ж, вишневый сезон здесь долго не продлится; я вернусь к яблочному пирогу прежде, чем Билли успеет соскучиться по чистке яблок. Если я не найду другой источник дешевого детского труда, в следующем году придется покупать для этого машинку. Это правда, что в «Кофейне Чарли» многое делается с нуля, а другое, в чем никто из нас не достаточно хорош, не делается вообще; но правда также и то, что наши преданные посетители вынуждены нас слушаться. Если я решила, что не хочу делать вишневые пирожные вне сезона созревания вишен, они могут принять это или отправляться в какой-нибудь фаст-фуд.
Добравшись домой, я выловила вчерашние простыни и ночнушку из ванны, где они отмокали от пятен крови (ну прямо смерть Марата без самого Марата), отволокла их на первый этаж и загрузила в стиральную машину. Если Иоланда и заметила, как много я занималась стиркой за последние два месяца, она промолчала.
Я водрузила «Алтарь» и «Мерзейшую Магию» на покосившуюся стопку ожидавших прочтения книг в углу гостиной и вытащила полироль для серебра. Не совсем стандартное оборудование в моем быту – пришлось купить по пути домой. Оберег оказался замечательным. Только я все равно не могла расшифровать иероглифы на нем.
Он был странно тяжел для своего размера. И разве не должна платина выглядеть серебром, когда начистишь ее до блеска? Возможно, до сих пор я сталкивалась только с дешевыми поделками. Даже так.
Символ наверху был круглый, в ореоле змеящихся шипастых линий. Символ внизу – узкий у основания и толстый наверху. Символ посередине… кажется, имел четыре ноги – то есть, по-видимому, это было некое животное. Точно. Две загогулины и неведомое животное.
Верхняя загогулина могла быть символом солнца. Нижняя могла быть символом дерева.
И, если это чистое серебро – пусть даже круглая загогулина не солнце, а расширяющаяся кверху – не дерево, – это бесспорно был охранительный оберег от Других. Все Другие дружно не любят серебро.
Чем бы это ни было, от взгляда на него у меня поднялось настроение. Для человека, над которым нависли две смертельные угрозы – плюс, полагаю, угроза Патова и Джессова видения моего будущего (при условии, что будущее у меня будет, но если да, то я проведу его в маленькой комнатке с мягкой обивкой стен), – это уже хорошо. Я положила оберег в ящик столика возле кровати. И спала я той ночью, простите за выражение, мертвым сном.
В общем, когда будильник затих, я уже почти готова была вставать. Ожидание следующей ночи подкралось почти сразу же, но мне было чем отвлечься: в семь утра мистер Кагни уже жаловался, что в его булочке недостаточно корицы, в семь пятнадцать позвонил простудившийся Паули, в семь тридцать Кенни уронил поднос с грязными тарелками. Он вроде как исправился с тех пор, как свое слово сказал Мэл, но решил, что лучше будет работать утром, чем вечером – а это должно было сработать, только если он пойдет домой раньше ради домашнего задания или чтобы пораньше лечь спать. Не моя проблема. За исключением того, что Лиз какое-то время помогала отчищать пол вместо того, чтобы разгружать мои подносы с выпечкой и формы для кексов.
Где-то в середине утра зашел Пат и вторгся в мое мучное логово:
– Думал, ты захочешь знать про ту девчонку, которую мы выручали ночью. Она поправилась. Она ничего не помнит с того момента, как кровопийца заговорил с ней, и до пробуждения в больнице следующим утром. Она не помнит, что тот парень был кровососом. И она в порядке. Немного напугана, но в порядке.
Перевожу: единственный непосредственный свидетель не помнит увиденного, или, по крайней мере, ничего не говорит. А Джесс и Тео, которые квалифицировали мои действия как ликвидациюв терминах ООД (вампиров, конечно же, не убивают,хотя большинство нас, цивилов, использует это слово; по-оодовски их ликвидируют),оказались там буквально через несколько секунд после меня и раньше всех остальных. Кроме, возможно, мисс Биалоски.
Но день выдался как раз из тех, когда расписание кофейни разлетается вдребезги, и нам с Чарли, Мэлом и мамой пришлось собирать его и держать зубами. У нас всегда случается хотя бы один такой день за семидневную (или тринадцатидневную, смотря как считать) неделю. Не говоря уже о перспективе вставать в три сорок пять еще и в четверг. Единственный нормальный день за все тринадцать…
Мое чувство невидимого давления и так усиливалось, но этот факт вписался в общую картину вообще замечательно. У меня выдалось сорок пять свободных минут за период с десяти сорока пяти до половины двенадцатого – между стандартной утренней выпечкой и началом ланчевого часа пик. И почти целый час в полчетвертого, пока основной штат возился с дневной толпой, жаждавшей кексов и ячменных лепешек, пока не началась обеденная горячка. Плюс два или три чаепития со спонтанными перерывами на аспирин. Домой я ушла в девять. Любой, кто захотел бы десерт после этого, мог заказать имбирный пирог, или «Индейский Пудинг», или «Шокохолию». Эта ночь не годилась для фруктовых пирогов на заказ.
К счастью, я вымоталась достаточно, чтобы заснуть. До того, как я выяснила, что буду работать весь день, я думала, что не засну вообще; к тому времени, как добралась домой, знала: засну, но предполагала, что посплю пару часиков, проснусь к полуночи и буду ждать.
Какое-то время я провела в размышлениях, что мне стоит… ну, надеть. То, что вампир окажется в моей спальне, волновало меня немного сильнее, чем все остальные аспекты общения с ним. Даже если смущение существовало только в моей фантазии. Есть дополнение к байке о том, что-де мужчины-вампиры способны на бесконечно длительную эрекцию: говорят, их нужно… гмм… пригласить перейти и через этот порог. Но если они умеют одним взглядом соблазнить до смерти,то, наверное, и на другие соблазнения способны… Впрочем, этот конкретный вампир отказался соблазнять, когда имел такую возможность. С учетом текущего положения дел это можно считать хорошей приметой.
Я напомнила себе, что от звука его смеха меня чуть не стошнило, а выглядел он при солнечном свете… прямо скажем, мертвым. Давайте смотреть на вещи реально. Я никак не могла заинтересоваться…
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |