— Ты уже все подготовил к завтрашнему дню? — восхищенно спросил Патси.
— Да, будем действовать по графику. Я расскажу вам все детали. Но сначала уберем отсюда эти шкафы. — Макси прошелся вдоль ряда шкафов, открывая их один за другим. — Ладно, ребята, делайте свой выбор. — Он подошел к двери, ведущей в бар, и крикнул: — Эй, Мо, закрой эту дверь! Мы не хотим, чтобы нас здесь беспокоили.
Мо ответил:
— Хорошо, Макс.
Мы взяли свои саквояжи и подошли к стоявшим в шкафах сейфам. Косой нацелился на тот же шкаф, что и я.
Я сказал:
— Хорошо, бери этот. Я возьму другой.
Он отошел к другому шкафу, пробормотав:
— Мне не нужны твои одолжения.
Я вскрыл конверт, который был привязан к ручке сейфа, и вынул листок с напечатанной на машинке комбинацией цифр. Я покрутил рукоятку, набирая нужные номера, и открыл дверцу. Раскрыв саквояж, я стал перекладывать деньги в сейф. Краем глаза я видел, что остальные делают то же самое. Это было странное зрелище — четверо людей, быстро перекладывающих пачки денег из саквояжей в сейф.
И тут зазвонил телефон. Макс громко сказал: «Проклятье» — и подошел ответить.
Я продолжал укладывать деньги в сейф.
Макс отошел от телефона и сказал:
— Это из главного офиса. Сегодня днем мы должны сопровождать большой груз спиртного в Уэстчестер.
Я невольно подумал: «Господи, если бы нас только арестовали во время эскорта груза». Через минуту у меня вспыхнула новая идея — надо этим воспользоваться. Поступок скверный, но лучше просидеть восемнадцать месяцев за нарушение сухого закона, чем идти на верную смерть в безумной авантюре с Федеральным банком. Конечно, противно это делать, но я должен всех нас заложить, сообщив в полицию о грузе. Да, я заложу нас и стану стукачом. Я пойду в их офис и скажу, где они смогут взять нас вместе с грузом.
При хорошем поведении нам дадут не больше двенадцати месяцев, и мы легко отмотаем такой срок. По крайней мере, мы будем живы, а за время отсидки Макс, может быть, придет в себя и забудет про свою чертову идею. Это единственный возможный выход. Правда, если Синдикат когда-нибудь узнает, что я настучал в полицию и лишил их груза шотландского виски стоимостью пятьдесят штук, то меня быстренько похоронят в «цементной рубашке». Но откуда они об этом пронюхают? Им и в голову не придет, что я мог настучать сам на себя. Надо только выбрать момент и сообщить обо всем в полицейский отдел, занимающийся сухим законом.
Меня интересовало, когда приедут за нашими шкафами и в какую компанию решил обратиться Макс.
Я повернулся к нему:
— Эй, Макс, в какое хранилище мы все это положим?
Он поднял голову:
— Пока не знаю. Большинство из них вполне надежны. Я думал, что мы выберем одно из них, когда будем готовы.
— Мы спрячем деньги до того, как отправимся в Уэстчестер, правда? — встревоженно спросил Косой.
— Разумеется, а ты как думал? — фыркнул Макси. — Что, мы оставим их стоять посреди комнаты?
Мы вздрогнули, услышав громкий стук в дверь. Некоторое время мы стояли тихо и прислушивались. Макс подошел к двери и спросил:
— Да?
Он приложил ухо к замочной скважине и стал слушать.
Он обернулся ко мне:
— Мо говорит, что пришел твой младший брат, Лапша. Он хочет сказать тебе что-то важное.
Глава 46
Меня охватило неприятное чувство. Если мой брат решил прийти сюда, значит, что-то случилось.
Я сказал:
— Попроси его подождать несколько минут. Сейчас выйду.
Я торопливо закончил укладывать деньги в сейф. Мне с трудом удалось закрыть дверцу — я нервничал, и руки у меня дрожали.
Ситуация была не из легких. Мной овладела нерешительность. Я не хотел уходить, не убедившись, что деньги спрятаны в надежном месте. С другой стороны, я должен выбраться отсюда и связаться с отделом по делам сухого закона. Это был единственный способ избежать ограбления Федерального резервного банка. И вот теперь, в самый неподходящий момент, появился еще и мой братец. Что такого важного он хотел мне сообщить? Наверняка что-нибудь о маме. Господи, что мне делать! Чем больше я думал об этом, тем больше волновался и нервничал. Мне потребовалось пятнадцать минут, чтобы запереть сейф и закрыть дверцу шкафа.
Я вышел в бар. Мой брат сидел за стойкой с бокалом в руке, перед ним стояла бутылка виски. Я собрался с духом и положил руку ему на плечо:
— Как дела, малыш?
Он раздраженно сбросил руку со своего плеча:
— Где ты был, черт тебя возьми? Почему я должен ждать?
— А что такое? Что-нибудь случилось?
Я внутренне напрягся.
Он повернулся и посмотрел на меня.
— «Что-нибудь случилось?» — передразнил он. В его голосе были злоба и издевка. — Ты хоть раз удосужился зайти к нам, чтобы спросить об этом лично?
Я посмотрел на него:
— В чем дело? Мама?
Злоба погасла в его глазах и превратилась в слезы.
Он отвернулся и пробормотал:
— Мама в больнице. Она при смерти. Она хочет тебя видеть.
Меня прошиб озноб. Я почувствовал, как у меня упало сердце.
Я сказал:
— Подожди минуту.
На нетвердых ногах я вернулся в комнату. Я пытался справиться со своим дрожащим голосом:
— Макс, я должен идти. Моя мать в больнице.
Я развернулся. Макс догнал меня. Он положил руку мне на плечо:
— Если тебе что-нибудь понадобится, дай мне знать.
Я пробормотал:
— Спасибо, Макс. — Я сказал брату: — Пойдем, малыш.
Мы вышли на улицу. Брат поймал такси. Все вокруг меня казалось черным. Мое сердце колотилось. Потом его стук перешел в виски. У меня дико разболелась голова. Я покрылся потом.
Брат некоторое время молчал, потом начал бубнить:
— Паршивый ублюдок. Не появлялся у нас годами. У матери все сердце изболелось.
Я пробормотал:
— Я присылал деньги.
— Кому нужны твои вонючие деньги? Я заботился о маме.
Я не мог с ним спорить. Тоска сжимала меня, как тиски.
Я едва заметил, как мы приехали. Брат заплатил за такси. Я почти бессознательно поднялся по ступенькам больницы. Я последовал за братом в отдельную палату.
Мама открыла глаза и просияла чудесной радостной улыбкой.
— Мой сынок, — прошептала она.
Мама взяла меня за руку. Я дрожал, как в лихорадке. Все было мрачно и ужасно. Я сжал мамину руку.
Она с трудом проговорила:
— Как… ты… мой… сынок? Ты работаешь? Как хороший… мальчик? — Задыхаясь, она прошептала: — Много работаешь… сынок?
— Да, мама. Я работаю за городом.
Это было все, что она успела сказать. Она впала в кому. В панике я бросился искать доктора. Я ворвался к нему в кабинет. Я начал что-то бессвязно лепетать.
Он ответил:
— Мы больше ничего не можем сделать. — Доктор печально покачал головой. — Ей осталось несколько часов.
Я выскочил наружу. Я плакал. Мой брат взял меня за руку.
— Держи себя в руках, ублюдок, — прошептал он.
Брат повел меня в болтушку за углом.
Мы сели за дальний столик и стали пить. Я пытался выжечь алкоголем тоску и страх. Брат вернулся в больницу.
Внезапно я вспомнил, что должен связаться с полицией. Я вышел на улицу, заглянул в аптеку и нашел в телефонной книге номер нью-йоркского офиса. Я позвонил; я сообщил человеку на другом конце линии всю информацию — откуда пойдут грузовики и по какому маршруту.
Мой собеседник слушал меня скептически. Он спросил:
— Откуда нам знать, что это не утка и что мы не потратим время понапрасну? Почему вы решили нам об этом рассказать? Как ваше имя?
Я был в таком помрачении ума, что выкрикнул ему свое имя и объяснил, что я один из членов банды, которая будет сопровождать груз. Минут пять я поливал его руганью, потом повесил трубку и вернулся в болтушку.
Пришел брат, пробормотав: «Мама все еще в коме». Я сидел, рыдая над своим бокалом. Брат с раздражением ушел. Через какое-то время я вернулся в больницу. Я сидел, глядя на маму. Она дышала тяжело и шумно.
Внезапно она открыла свои прекрасные глаза. Она сжала мою руку:
— Я умираю, сынок.
Я держал ее за руку.
Как маленький мальчик, пытающийся слезами отвести опасность, я заплакал:
— Мама, мама.
Ее лицо было печальным, но светлым.
— Мы встретимся в другом мире, сынок.
— Меня туда не пустят, мама. — Я неудержимо разрыдался. — Я плохой, плохой.
— Я буду за тебя молиться, сынок.
Она перестала дышать.
Младший брат залился слезами; он стоял рядом со мной.
— Это ты убил маму. Ты извел ее, ублюдок.
Шатаясь, я вышел на улицу и вернулся в болтушку.
Я пил виски и рыдал.
Не знаю, сколько времени я сидел там, смешивая слезы с алкоголем, пока не понял, что уже поздно и надо что-то делать. Я должен проследить за тем, как шкафы и сейфы с деньгами поставят на хранение, а потом заняться грузом в Уэстчестер. Надеюсь, мне позволят присутствовать на похоронах мамы. Обычно это разрешается.
Я доехал на такси до «Толстяка Мо». Комната стояла пустой, в ней не было ни души. Я стоял, озираясь по сторонам.
— А где шкафы? — спросил я.
Мо передал мне записку. Она была от Макса. В ней говорилось, что он отправил шкафы в хранилище и, когда они вернутся из Уэстчестера, он передаст мне квитанцию, ключи и все прочее. Пусть я не беспокоюсь, они отлично справятся с работой без меня.
Меня охватило блаженное чувство облегчения. Господи, какая удача, подумал я. Я останусь на свободе. Да, но как насчет Макса, Патси и Косого? Их всех заметут и посадят на восемнадцать месяцев.
Какого черта! Я этого не хотел. Если бы не спятивший Макс и не его сумасшедшая идея насчет Федерального резервного банка, я бы не стал на них стучать.
Я связался с братом. Он уже сделал распоряжения насчет похорон. Он наотрез отказался пользоваться услугами нашего похоронного бюро. Он дал мне адрес. Церемония была назначена на завтрашнее утро.
Я вернулся в гостиницу. Я поставил бутылку на столик у кровати. Я пил и пил, пока не впал в какое-то меланхоличное оцепенение.
Где-то вдалеке я слышал тихий хор, певший El Mole, монотонный плач по усопшим евреям. Потом я услышал великого кантора, Йосселя Розенблатта, к голосу которого присоединилась печальная гармоника Косого Хайми. Мне было грустно. Мое сердце плакало по маме.
Я не мог спать. Я вышел на улицу. Я стал ходить из одной болтушки в другую.
Сам не знаю, как это случилось, но я оказался у Джои Китайца.
Он спросил:
— В чем дело, Лапша, ты заболел?
Я пробормотал:
— Сделай мне трубочку, Джои.
Я лег на кушетку. Джои выбрал для меня трубку. Я дрожал. Он обмакнул шарик в воду, подержал его над огнем и вдавил опиум в трубку.
Джои прошептал:
— Ну вот, теперь тебе станет лучше.
Я не помню, спал ли я и видел ли одну из своих причудливых грез. Помню только, что очнулся я в тоске. Уныние обволакивало меня, как туман. Вошел Джои Китаец. Его обычно бесстрастное лицо было мертвенно-бледно и искажено от горя. Слезы текли по его щекам. В дрожащих руках он держал газету.
Он сел на пол и разрыдался:
— Ужасно, ужасно, это ужасно, Лапша.
Я в изумлении сел. Как мог всегда спокойный и невозмутимый Джои так расстроиться из-за смерти моей мамы?
Я похлопал его по спине:
— Не плачь, это было неизбежно. Она очень сильно болела.
Он бросил на меня странный взгляд и протянул мне утреннюю газету. Я взглянул на фото и статью. Какие-то демоны начали вколачивать мне в голову длинные гвозди, протыкая ими сердце и живот. Свет в комнате померк. Потолок опустился мне на голову. Пол поднялся и ударил меня в лицо. Это был конец света.
Двойной листок отделился от газеты и полетел по комнате. Я сидел и смотрел на фотографии. Они были на первой полосе, разбросанные по уэстчестерскому шоссе и плававшие в лужах крови.
Боже милосердный, это были они, все трое. Три моих брата. Больше чем брата. Макси, Патси и Косой — мертвы, мертвы, мертвы, все трое. Я любил их. Я любил их. Они были мне больше чем братья. Я убил их. Господи, я убил их. Мокрыми от слез глазами я прочел статью. Полицейские на двух машинах попытались захватить фургон с грузом контрабандного спиртного. Сопровождавшая его охрана открыла огонь и была застрелена на месте.
Кроме трех бандитов, в перестрелке погиб один полицейский и четверо были тяжело ранены.
Оглушенный, я сидел на полу, плакал и твердил про себя снова и снова: «Это моя вина. Только моя. Я убил их. Я убил их».
Наконец я смог сосредоточиться. Одна мысль пронзила меня. Я выбежал из комнаты как одержимый, словно кто-то гнался за мной по пятам. Я вскочил в такси.
— Деланси-стрит, — выпалил я.
Меня поразила мысль о наших деньгах, спрятанных в сейфы. Теперь они все были мои — почти миллион баксов наличными. Где-то под ложечкой у меня разгорался жадный зуд. Голова гудела, словно в ней работали ревущие моторы.
Я повторял про себя: «Надо взять их быстро. Надо взять их быстро. Раньше, чем это сделают другие. Это деньги моих братьев. Теперь они мои».
Я выскочил из такси раньше времени. Я бросился бежать по многолюдной улице, расталкивая ошарашенных прохожих. Как безумный, я ворвался к «Толстяку Мо» через главный вход, сметая с пути испуганных посетителей. Я вбежал в заднюю комнату. Она была пуста. Шкафы исчезли.
Я позвал Мо. Он вышел ко мне из-за стойки. На его лице были страх и скорбь. Я схватил его за горло, встряхнул и прошипел ему в лицо:
— Где они? Что с ними?
Он меня не понял.
Он сказал:
— Они мертвы, все мертвы. — Он начал плакать. — Макс, Патси и Косой мертвы.
Слезы струились по его толстому лицу.
Я прижал его к стене и поднес к горлу нож.
В бешенстве я заорал:
— Я говорю не о них, толстый ублюдок, а о шкафах, о четырех шкафах! Куда ты их спрятал? Где они?
— О шкафах? — повторил он тупо.
— Да, о шкафах, грязный ублюдок! — кричал я.
— За ними приезжали люди на машинах, — пробормотал он сквозь слезы. — Макси вчера им все отдал. Я передал тебе записку от Макси, там про это было сказано. Разве ты не помнишь?
Да, теперь я вспомнил. Как я мог забыть?
— Что это были за люди? Ты их знаешь?
— Нет, Лапша, не знаю, честное слово, но мы сможем это выяснить. Только не волнуйся, Лапша, держи себя в руках, — попросил он.
— Ладно, я это выясню, — процедил я, выпустив его и упав в кресло.
Это было большое кресло Макса. Когда я увидел, на чем сижу, то зашелся в истерическом смехе.
— Кресло Макса, королевское кресло, — повторял я, смеясь и плача, пока к горлу не подкатила тошнота.
Меня вырвало на пол. Мо вернулся с полотенцем. Слезы продолжали бежать по его толстым опухшим щекам. Он стал вытирать мне лицо и одежду, успокаивающе бормоча:
— Тише, тише, Лапша, не надо так убиваться.
Я начал плакать. Я обнял его. Я уронил голову и разрыдался у него на плече. Мы оба стояли и безутешно рыдали по нашим дорогим ушедшим братьям.
Я чувствовал себя пустым, потерянным, ненужным. Мы плакали снова и снова. Продолжая рыдать, я вышел в бар и попросил всех посетителей уйти. Я запер за ними дверь.
Мо и я взяли себе каждый по бутылке и сели на пол.
Я сказал:
— Мо, мы устроим шиву[38] по моей матери, по Макси, Патси и Косому. Прямо здесь, целую неделю, как принято у евреев.
Потом я осознал, что пропустил похороны своей матери. Я завыл еще громче и поклялся, что отсижу всю шиву на полу в этой комнате.
Пьяный Мо пробормотал:
— Да, Лапша, ты и я, мы будем вместе поститься и молиться, и мы отсидим здесь всю шиву, целую неделю.
И мы сидели на полу в задней комнате, плакали и раскачивались взад-вперед, как старые евреи, колотя себя в грудь и давая волю чувствам, выражая горе громкими скорбными воплями. Когда обе бутылки опустели, мы впали в беспокойный сон.
Наверное, прошло уже несколько часов, когда я очнулся и сел. Начинало светать. Мо лежал на спине и громко храпел. Все тело у меня занемело. Я плохо соображал. В голове стучало. Казалось, в ней вращаются какие-то огромные турбины, гул которых сливается в монотонные слова: «Деньги, деньги, деньги, где же мои деньги? Деньги, деньги, деньги, миллион наличных. Четыре шкафа денег. Где все эти деньги?»
Пошатываясь, я поднялся на ноги. Нетерпеливый зуд под ложечкой разгорелся с новой силой и растекся по всему телу. Оно кричало мне каждым своим нервом: «Деньги, деньги, деньги, миллион наличных денег», пока этот рефрен не начал срываться у меня с губ в виде монотонного речитатива: «Деньги, деньги, деньги. Миллион наличных денег. Разыщи все эти деньги. Миллион наличных денег, где четыре шкафа денег?»
Как безумный, я вылетел на Деланси-стрит. Изумленный молочник и его испуганная лошадь оба уставились на меня, видя, как я остановился посреди улицы, крича:
— Деньги, деньги, деньги. Где четыре шкафа денег?
Внезапно я остановился. Я понял, что веду себя как сумасшедший. Я сказал себе: «Какого черта я делаю? Надо держать себя в руках. Никто не знает ни о деньгах, ни о шкафах, один я. Я должен искать их, разумно и систематически. Если я буду вести себя как безумный, все начнут искать мои деньги».
Я продолжал уговаривать себя: успокойся, Лапша, возьми себя в руки, соберись, приятель, — как будто во мне было два разных человека. Я плохо понимал, что делаю. Я подошел к тележке молочника, и испуганный хозяин попятился назад. Я взял кварту молока и опрокинул полбутылки в свое пылающее горло. Молочник продолжал таращить на меня глаза. Это меня взбесило. Я швырнул в него бутылкой. Она пролетела в дюйме от его головы. Он громко завопил и бросился бежать по улице. Лошадь заржала и припустила рысью вслед за ним. Оба исчезли за углом.
Я почувствовал себя немного лучше. Я направился вниз по безлюдной улице. Я шел, сам не зная куда и зачем. Утренний воздух немного освежил мою голову. Я зашел в маленькое кафе и выпил три дымящиеся чашки черного кофе. Потом я взял такси и поехал в свою гостиницу. Я принял холодный душ, переоделся в свежую одежду и отправился на поиски.
Прежде всего я проверил все грузовые и транспортные конторы в Ист-Сайде. Я снова и снова задавал один и тот же вопрос: «Не перевозили ли вы недавно четыре несгораемых шкафа? Вы знаете кого-нибудь, кто это делал?»
Я предложил вознаграждение в тысячу долларов за любую информацию. Я хотел увеличить награду, но потом подумал, что это вызовет слишком много разговоров.
Я разбил весь город на отдельные участки и стал систематически проверять расположенные там хранилища. Результата не было. Первую неделю я ходил пешком. Потом нанял такси и целыми днями носился из конца в конец по городу, хватаясь за малейшую зацепку. Такой метод поисков обходился мне недешево.
Потом меня поразила шокирующая мысль. Я не был на похоронах не только своей матери, но и Макси, Патси и Косого. Действительно ли их уже похоронили? Я начал наводить справки. Я опоздал. Я клял себя за бессердечие и небрежность. Меня едва не арестовали, когда я попытался вытребовать себе одежду Макса и его личные вещи. Я подумал, нет ли среди них чего-то такого, что дало бы мне подсказку.
Я продолжал бесплодные поиски. Я перерыл вверх дном всю заднюю комнату в «Толстяке Мо», надеясь обнаружить ключ или квитанцию.
Толстяк Мо предупредил, что мне здесь лучше не появляться. Какие-то крутые парни уже спрашивали обо мне.
— К черту этих парней, — ответил я.
Вконец отчаявшись, я ухватился за идею, которая поначалу показалась мне удачной. Я отправился в маленькое детективное агентство на Бродвее. Там мне стали задавать наводящие вопросы. Слишком много вопросов. Что хранилось в шкафах и тому подобное.
Я понял, что не могу доверять детективу. Я сказал ему, чтобы он забыл об этом деле. Он ответил: «С удовольствием». Похоже, он принял меня за чокнутого. Именно так я себя и чувствовал, когда посещал бесчисленное множество мест и везде задавал свои назойливые вопросы. Я заметил, что по многу раз бываю в одних и тех же хранилищах и уже осточертел всем, кто там работал. На один из больших складов я заявился с бляхой полицейского детектива и потребовал предъявить мне для проверки все вещи и документы. Управляющий отказался, потребовав ордер на обыск. Я пришел в отчаяние. Я вернулся туда ночью, оглушил сторожа и обыскал хранилище.
Проходили неделя за неделей. Наконец я сдался. Я засел в «Толстяке Мо» и проводил там целые дни. Я беспробудно пил, пытаясь заглушить тоску и безнадежность. Знакомая обстановка и воспоминания сводили меня с ума. Я выгнал всех посетителей и запер дверь. Я расхаживал взад-вперед по комнате. Я снова начал бредить, без конца твердя себе: «Где-то рядом лежит миллион баксов, но где он, где он, черт возьми? Куда Макси мог спрятать эти шкафы? В пяти районах Нью-Йорка целые сотни хранилищ и складов. Или он увез их за город? Или запер в подвале какого-нибудь дома? Боже всемогущий, где мне их искать? Может быть, это должно стать моей карой? Я должен провести остаток жизни в поисках четырех шкафов. Ублюдок Макс, как он мог со мной так поступить? Возможно, сейчас его душа горит в аду и мучается так же, как мучаюсь я». Я проклинал Макси и обрушивал на его голову все ругательства, какие только мог придумать.
Глава 47
Меня отвлек громкий стук в дверь.
Я крикнул Мо:
— Кого там черти носят? Выгони этих ублюдков. Они мне мешают.
— Кто-то уже битый час долбит в дверь, — мрачно ответил Мо. — Я сказал им, что мы закрыты. Но они не уходят.
— Я сам вышвырну этих ублюдков, — прорычал я.
Я кинулся к двери.
Я распахнул ее и крикнул в темноту:
— Если вы сейчас отсюда не провалите, я…
Я не успел договорить. Две железных руки обхватили меня, как тиски. Я понял, кто это был. Только один человек в мире обладал такой геркулесовой хваткой. Я почувствовал себя беспомощным: мои руки и грудная клетка готовы были треснуть от страшного давления. Я с трудом прохрипел:
— Мускул, ради бога, отпусти, Мускул.
Мускул рассмеялся:
— Ты узнал мою сильную руку, да, Лапша?
— Я узнал твою сильную вонь, паршивый ублюдок, — просипел я.
Он усилил хватку. Я больше не мог произнести ни слова. Я был парализован от головы до пят. Я закричал от боли. Мне казалось, что меня переломили пополам. Чьи-то руки обшарили мои карманы и вытащили пушку и нож. Мускул поднял меня в воздух, как пушинку, и швырнул в заднюю комнату. Он бросил меня на пол.
Вспыхнул свет. На минуту я ослеп от ламп. Потом, не поднимаясь с пола, я огляделся по сторонам. Сердце у меня упало. Вокруг меня, усмехаясь, стояли Мускул, Триггер Майк и Менди. Я понял, что мне конец. Я знал их. Это была лучшая команда киллеров, которую Синдикат использовал по всей стране. Элитное подразделение для самых важных поручений. Ясно, зачем они пришли. Меня охватил липкий страх. Это был конец, но я поклялся, что встречу его мужественно.
Я встал на ноги и поглядел на них с вызовом. Я повернулся к Мускулу:
— Когда-нибудь я отрежу тебе твои чертовы руки.
Он кинулся на меня.
Менди рявкнул:
— Остынь, Мускул!
Тот пробормотал:
— Я разорву пополам эту крысу.
— Смотри, как бы за такие слова я не вырезал тебе язык, тупой ублюдок. — Я сплюнул на пол.
Похоже, моя угроза на него подействовала. Он отступил назад.
— Ладно, Лапша, кончай это, мы знаем, что ты парень стоящий, и готовы обращаться с тобой соответственно, если только ты будешь вести себя мирно, — сказал Триггер.
— В чем дело? — буркнул я.
— О, всего лишь обычная разборка, — добродушно улыбнулся Менди.
Я почувствовал, что у меня подгибаются ноги.
— С какой стати со мной надо разбираться?
Я пытался говорить сердитым тоном.
— Неприятно тебе это сообщать, Лапша, — сказал Менди, — но в офисе считают, что это ты настучал на Макси и своих друзей.
Сердце у меня замерло. Я глухо спросил:
— Кто это говорит, Менди?
— Совет обсудил все за и против; им показалось довольно странным, что тебя не было вместе с Максом…
— Что проку объясняться с этой крысой? — вмешался Мускул.
— Слушай, Мускул, если я хочу объяснить что-то Лапше, то не собираюсь спрашивать твоего разрешения, ясно? — нахмурился Менди.
— Ладно, можешь тратить свое время, если хочешь. Но у меня сегодня назначена встреча с одной шлюшкой.
— Плевать на тебя и на твоих шлюшек, — насмешливо бросил Менди. — Не представляю, какая баба может на тебя клюнуть. К тому же у нас есть работа, и если этот парень хочет задать несколько вопросов, прежде чем мы с ним разберемся, — тем более такой парень, как Лапша, — то я намерен ответить на его вопросы.
— Ладно, ладно, трать свое время, — пробормотал Мускул.
— Спасибо, Менди, — сказал я, стараясь сдержать дрожь в голосе. — То, что меня там не было, ничего еще не доказывает. Почему меня не вызвали на совет? Я бы объяснил, что в то время я был в больнице, где умирала моя мать.
— Соболезную, — сочувственно сказал Менди. Он пожал плечами: — Думаю, они решили, что им нет смысла тебя выслушивать, раз у них есть все доказательства.
— Да, Лапша, тут не о чем говорить, — согласился Триггер Майк. — Ты знаешь, с их связями им было легко выяснить, что это ты звонил в полицию. Тем более ты сам назвал им свое имя. Ты ведь сам назвал себя, Лапша. — В его голосе прозвучало удивление. — Не знаю, кем надо быть, чтобы сделать такое.
— Но это мог быть кто-нибудь другой, тот, кто решил использовать мое имя, — возразил я не слишком убежденно.
— Верно, настучать мог кто-то, у кого на тебя зуб, — признал Менди. Он пожал плечами. — Думаю, они просто не хотят с этим возиться. Они убеждены, что стукач — ты. Как бы там ни было, у нас есть приказ. Нам поручили с тобой разобраться. — Он посмотрел на меня и развел руками: — Ты ведь знаешь, приказ есть приказ. Пошли, Лапша.
Они стали выходить.
Оставалась еще одна надежда. Я мог обратиться в высшую инстанцию.
Я с жаром сказал:
— Я хочу увидеть Фрэнка. Можно мне с ним поговорить?
Менди отрицательно покачал головой.
— Почему? — спросил я взволнованно. — Он должен меня принять. Я имею на это право, разве нет? Пусть он выслушает обе стороны.
— Да, ты имеешь на это право, но сейчас он уехал из страны.
Я почувствовал себя так, словно в моем теле не осталось ни одной кости, на которую могло опереться тело. Я был только слабой и дрожащей массой бескостной плоти. Не знаю, как мне удавалось не рухнуть на пол.
Сквозь туман и звон в ушах я услышал голос Триггера:
— Да, Фрэнк поехал навестить свой родной город. Он повез подарок. Большие часы для городской башни, на которых выгравировано его имя.
Они повели меня на улицу — Мускул держал меня железной хваткой за руку, а остальные двое шли спереди и сзади — и посадили в большой сияющий черный «паккард». Мне предстояло совершить поездку, поездку в одну сторону. Потом я подумал: нет, этого не может быть. Они не могут со мной так поступить. В Синдикате это уже не принято. Так перестали делать — стрелять парню в голову и выбрасывать тело на улицу. Мертвые тела на тротуарах вызывают слишком много шума, слишком много внимания в газетах. Старомодный способ. Значит, они сделают это как-то по-другому. Как они меня убьют? Господи, неужели нет никакого выхода? Я начал дрожать. Я не мог дышать. У меня кружилась голова. Я едва не падал в обморок. Нет-нет, только не я, только не я. Я держался из последних сил.
Все выглядело не совсем реальным. Я не мог поверить, что это происходит на самом деле. Меня, Лапшу, собираются убить. Мне устраивают разборку. Раньше я делал это с другими, а теперь это сделают со мной. Что же тут реального? Может быть, у меня одно из опиумных видений? Нет, зловонное дыхание Мускула у моего лица было слишком неподдельным. Я буквально тонул в его вони. Я постарался подальше откинуть голову. Я снова вздрогнул, подумав о том, как они собираются со мной разделаться. Может быть, Менди прикажет Мускулу просто свернуть мне голову, как цыпленку? Или тот меня задушит? Нет, только не Менди. У этого парня есть сердце, не то что у Мускула. Напуганный своими мыслями, я потрогал шею. Меня обдало холодом, когда я увидел место, в которое мы приехали. Мы остановились на Западной улице рядом со складом Синдиката. Значит, вот где они со мной покончат.
Господи, как можно делать такие страшные вещи? Как один человек может убить другого? Это ужасно. Это невозможно. Внезапно я рассмеялся. Я был храбрым, когда делал такое с другими. А теперь посмотрите на меня — дрожу, будто овечий хвост. Как я буду вести себя перед смертью? Потеть от страха, как другие? Валяться в ногах и молить о пощаде? Нет, только не я. Я сумею держать себя в руках. Я — Лапша, крутой парень из Ист-Сайда. Я им покажу. Я буду смеяться им в лицо. И потом, когда эти ублюдки станут говорить обо мне, они скажут: «Да, Лапша был настоящий мужик». Они будут говорить обо мне с уважением. Они скажут: «Да, он был настоящий мужик».
Мускул почти вывернул мою руку из плечевого сустава. Он усмехнулся:
— Как себя чувствуешь, Лапша? Еще не наложил в штаны?
— Ты, вонючий ублюдок! — Меня охватила ярость. — Будь у меня нож, я разрезал бы тебя на тысячу частей, кусок за куском.
Я плюнул ему в лицо.
Мускул утерся и бросился на меня. Менди его остановил.
Он прикрикнул на него:
— Ты сам это заслужил! Разве я не сказал тебе, что Лапша — стоящий парень? — Он сурово добавил: — А к людям стоящим надо проявлять уважение.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |