Дабы Мексика не сочла, что он пренебрегает ею ради дружбы с Бетанкуром, Миттераном, Гонсалесом и Кастро, Гарсиа Маркес написал теплую хвалебную статью о большом значении этой страны в его жизни. Она называлась «Возвращение в Мехико» и появилась в печати 23 января[1098]. При всей своей симпатии к мексиканской столице он не постеснялся назвать его «сатанинским городом», в уродливости уступающим лишь Бангкоку. Теперь у него на руках был расклад из пяти влиятельных политиков, представляющих все страны, кроме Венесуэлы, которые сыграли важную роль в его жизни (Колумбия, Куба, Франция, Испания и Мексика). И не было совпадением то, что именно на эти страны он должен был опираться, если хотел исполнять свою миссию на международной политической арене, о которой мечтал. Будет интересно посмотреть, как долго он сможет удерживать на руках эти пять карт, удастся ли ему улучшить свой расклад и сумеет ли он удачно заменить использованные карты новыми картами такого же достоинства.
30 января, со всеми пятью тузами на руках, Гарсиа Маркес опубликовал статью о Рональде Рейгане под названием «Да, волк действительно приближается»[1099]. В статье он описывал свой опыт столкновения с американским империализмом во время операции в заливе Свиней. Во всех пяти странах господствовали плохо завуалированные антиамериканские настроения, что и послужило толчком к объединению как раз в тот момент, когда упадок и нарастающее бессилие Советского Союза в мире стали воспринимать как должное. Гарсиа Маркесу просто не повезло, что в столь благоприятное для него лично время международная ситуация оказалась столь неблагоприятной для его политических «интересов». Несмотря на недавнюю встречу министров иностранных дел государств, входящих в так называемую Контадорскую группу (Колумбия, Мексика, Панама и Венесуэла), он был уверен, что усилия США по дестабилизации положения в регионе принесут свои плоды в течение года. И конечно, он оказался прав.
Придя к власти, Белисарио Бетанкур объявил, что Колумбия будет стремиться к тому, чтобы вступить в Движение неприсоединения, председателем которого на тот момент являлся Фидель Кастро[1100]. В начале марта 1983 г. кубинская делегация вылетела в Дели. На борту самолета находились Кастро, Гарсиа Маркес Нуньес, Карлос Рафаэль Родригес, Хесус Монтане, лидер гренадского движения «Совместные усилия в области социального обеспечения, образования и освобождения» Морис Бишоп (через полгода он будет казнен, а его остров оккупирут Соединенные Штаты) и зловещий Дезире Делано Боутерсе, глава Национального военного совета Суринама. Хотя Кастро храбрился, его репутация как президента данной организации была сильно подмочена в связи с вводом советских войск в Афганистан, и он был только рад передать свои полномочия человеку, менее тесно ассоциировавшемуся с СССР. После официальной церемонии все кубинцы отправились к месту проведения встречи, в отель «Ашок», но Гарсиа Маркес снял особый люкс в «Шератоне», где он мог принимать своих старых друзей, которых надеялся увидеть. На следующее утро Нуньес застал его в хаосе. По всему номеру была разбросана одежда, так как Маркес пытался подыскать для себя подходящий наряд для приема. Обычно его гардеробом занималась Мерседес. «Если б мужчины понимали, — сказал он Нуньесу, — что брак — это огромное благо, незамужних женщин вообще бы не осталось, и это была бы катастрофа»[1101]. 21 марта они с Мерседес отметят двадцать пятую годовщину совместной жизни.
Наконец 11 апреля Гарсиа Маркес в очередной раз «вернулся» в Колумбию, где он не появлялся почти полгода с тех пор, как был удостоен Нобелевской премии. В прессе активно обсуждался его визит. Не поднимался только вопрос о его личной безопасности, но Бетанкур настоял на том, чтобы в Колумбии писатель имел команду телохранителей, подобранную и оплачиваемую правительством. Через несколько дней после своего прибытия Гарсиа Маркес в своей колонке опубликовал статью под заглавием «Возвращение к гуайяве»[1102]. Разумеется, читатели в Боготе сразу поняли, что «гуайява» — это кодовое слово, означающее, что он вернулся не в Колумбию вообще, а в свой любимый регион северовосточного побережья. Хотя по его статьям (теперь они в меньшей степени напоминали дневник, а больше были похожи на отдельные главы мемуаров и эксцентричные истории) было трудно определить, где он находится, на самом деле большую часть своего «годичного отпуска» Маркес проводил в Боготе, полагая, что Нобелевская премия дала ему преимущество перед олигархией и теперь они просто вынуждены преклоняться перед ним или хотя бы относиться к нему с почтением. Однако многие по-прежнему были настроены к нему скептически, а некоторые издания почти сразу же обрушились на него с критикой[1103].
В конце мая Гарсиа Маркес прилетел в старый колониальной город Картахену, которая вскоре станет для него главным местом назначения в Колумбии и местом действия большинства его будущих книг. В 1982 г. там в районе гавани открыли конференц-центр, и в этом историческом городе стало возможным проводить важные международные встречи. Теперь Картахена отмечала 450-го годовщину со дня своего основания; в это же время там проходил Картахенский кинофестиваль. Главным иностранным гостем, приглашенным на торжества, был не кто иной, как андалусец Фелипе Гонсалес, и Гарсиа Маркес, одетый в свой теперь уже знаменитый ликилики, шел в веселящейся толпе вместе с испанским лидером, время от времени танцуя с кем-нибудь из своих поклонников[1104]. Гарсиа Маркес наслаждался «магией» и «хаосом» города, в котором жили его родные. Как и Бетанкур, Гонсалес, направлявшийся на переговоры в США, считал своим долгом активно поддерживать так называемый контадорский процесс, направленный на установление мира в Центральной Америке, и, находясь в Картахене, встречался с министрами иностранных дел четырех стран, обеспечивавших проведение переговоров[1105].
В конце июля Гарсиа Маркес в составе официальной колумбийской делегации приехал в Каракас на празднование двухсотлетия со дня рождения Боливара. В Венесуэле он не был пять лет. Они с Мерседес вновь встретили там ныне находившегося в эмиграции аргентинского писателя и журналиста Томаса Элоя Мартинеса, с которым Гарсиа Маркес надеялся основать новую ежедневную газету El Otro. Проект они обсуждали в придорожном кафе у одной из автострад Каракаса, где Маркес, теперь уже слишком знаменитый и узнаваемый, мог остаться незамеченным. Мартинес вспоминает:
Мы встретились примерно в три часа ночи. Мерседес, ужинавшая вечером в компании президента Венесуэлы и испанского короля Хуана Карлоса, пришла в роскошном длинном платье, на которое сонные водители грузовиков даже не взглянули. Хромой официант принес нам пиво. Неожиданно разговор коснулся прошлого… но Мерседес быстро вернула нас в реальность. «Ужасное место, — возмутилась она. — Ничего лучше не могли найти?» — «Вини популярность своего мужа, — ответил я. — В любом другом каракасском баре нас бы постоянно прерывали». — «Нужно было пойти в „Притон“, как в Буэнос-Айресе в тот первый раз», — сказал Гарсиа Маркес. «Уголок влюбленных, — поправил я его. — Боюсь, его уже там нет». Мерседес хитро подмигнула «Разве ты мог тогда представить, что Габо станет таким знаменитым?» — «Конечно. Я своими глазами видел, как слава спускается на него с небес. Я был в тот вечер в Буэнос-Айресе, в театре. Если слава рождается таким образом, то это уж на века». — «Ошибаешься, — возразил Гарсиа Маркес. — Слава пришла ко мне гораздо раньше». — «Что, в Париже? Когда ты закончил „Полковника…“? Здесь, в Каракасе, когда ты увидел улетающий белый самолет Переса Хименеса и черный Перона? Или еще раньше, — саркастически говорил я, — в Риме, когда Софи Лорен проходя мимо, улыбнулась тебе?» — «Гораздо раньше, — отвечал он со всей серьезностью. На улице светлело, за горами занималась заря. — Я был знаменит уже тогда, когда получил bachillerato[1106] в Сипакире, а то и еще раньше, когда мои дед с бабушкой привезли меня из Аракатаки в Барранкилью. Я всегда был знаменит, с самого рождения. Только никто, кроме меня, об этом не знал»[1107].
В октябре, упорно пытаясь в очередной раз организовать для себя продолжительный визит в Боготу, Гарсиа Маркес размышлял о Нобелевской премии по литературе, которую вручили «нудному» англичанину Уильяму Голдингу, и Нобелевской премии мира, лауреатом которой стал борец за свободу и лидер «Солидарности» Лех Валенса. В это время пришла печальная новость: 19 октября в Гренаде был свергнут и казнен президент Морис Бишоп[1108]. Пять дней спустя США оккупировали остров, тем самым подтвердив все страхи Гарсиа Маркеса относительно американской политики в Карибском регионе. 28 октября ООН осудила вторжение, но это не дало никаких результатов, равно как не возымел эффекта и протест «железной леди» Маргарет Тэтчер, выразившей недовольство по поводу оккупации американцами одного из государств Британского Содружества. 23 октября Гарсиа Маркес в своей колонке поместил некролог убитому президенту и воспоминания о конференции Движения неприсоединения в Дели. В предстоящие недели Бетанкур выступит посредником между Кубой и США по вопросу о возвращении кубинских заключенных, арестованных на острове. Он постоянно был на связи с Гарсиа Маркесом, как последний сообщит о том колумбийцам в интервью в первых числах ноября[1109].
Как Гарсиа Маркес ни старался, он не был счастлив в Боготе. В прессе постоянно строились предположения по поводу того, трудно ли ему адаптироваться в Колумбии. Однако дело было не в Колумбии, а в Боготе. Прозаик Лаура Рестрепо рассказала мне об инциденте, случившемся в то лето: Гарсиа Маркес буквально несколько месяцев назад помогший боготскому журналисту Фелипе Лопесу получить доступ к Фиделю Кастро, теперь вызвался дать несколько уроков сотрудникам журнала Semana, которым руководил Лопес, сын Альфонсо Лопеса Микельсена. Они стали разбирать тему заголовков. В какой-то момент полный энтузиазма Гарсиа Маркес спросил, как бы присутствующие озаглавили с[1110]. В Боготе звание лауреата Нобелевской премии не защищало от смертоносных выпадов олигархии и ее представителей.
В конце года Гарсиа Маркес отвлекся от текущих дел, чтобы выполнить обещание и в последний раз вернуться в Аракатаку. Это будет одна из его самых значительных поездок. Шестнадцать лет прошло со времени его предыдущего визита. Это путешествие фактически положит конец его «годичному отпуску». Спустя неделю он напишет любопытный репортаж о своей поездке под заголовком «Возвращение к истокам», подспудно перекликавшийся со знаменитым рассказом Алехо Карлентьера под таким же названием[1111]. Гарсиа Маркес признал, что его удивил оказанный ему там теплый прием (симптом вины? его всегда критиковали за то, что он не «спас» Аракатаку от экономической отсталости). Он сказал, что ничего не забыл; его обступили лица из прошлого, множество лиц, такие же, каким было его собственное, когда туда приезжал цирк. Но потом он заметил, что сам он никогда не мифологизировал Аракатаку, никогда не испытывал по ней ностальгии (как и по всему остальному, тем самым намекал он)[1112]. Слишком много говорилось о сходстве Макондо с Аракатакой, но теперь, возвратившись в город своего детства, Маркес убедился, что эти два города еще меньше похожи один на другой, чем когда-либо. «Трудно вообразить место более забытое, более заброшенное, более удаленное от путей Господних. Как тут не почувствовать, что твою душу раздирает возмущение?»
По окончании своего невеселого годичного отпуска он отправился встречать Новый год, как обычно, в Гавану. На этот раз Гарсиа Маркес пригласил Режи Дебре. Тот остановился в гостинице «Ривьера» вместе с ним и их старым другом Максом Марамбио (в прошлом личный телохранитель Альенде, он теперь исполнял важную роль посредника в интересах кубинских торговых организаций). По мнению Дебре, Гарсиа Маркес был все тот же и, «как всегда, в нем боролись два чувства: привязанность (к своему старому приятелю-латину) и сарказм (к слишком французскому французу, заносчивому и настороженному), при этом он поил меня „Вдовой Клико“, погружал в мир кино и песен Брассенса»[1113].
1984 г. выдался более удачным для Маркеса и крайне неудачным — опять — для Колумбии. Едва новогодние праздники закончились, он даже снял с себя обязанности дипломата, действующего в интересах Кубы, и принялся осуществлять ряд перемен: положил конец своему «годичному отпуску» и занялся настоящим делом — творчеством; бросил писать для своей еженедельной колонки и продолжил работу над романом, который начал писать летом того года, когда ему присудили Нобелевскую премию; из Боготы, где ему всегда приходилось тяжело, перебрался жить в Картахену, на северо-восточное побережье.
Визит в Аракатаку, как и ожидалось, вызвал у Маркеса противоречивые чувства. С одной стороны, это было возвращение в городок, который под названием Макондо он перенес в его наиболее любимые читателями произведения, в городок, вдохновивший его на создание первой книги «Палая листва» и романа «Сто лет одиночества». В то же время эта поездка подтвердила, что он был прав, пытаясь забыть тот период своей жизни: он фактически свел на нет свои отношения с Аракатакой, как во многом отверг и сам роман «Сто лет одиночества».
Теперь он собирался переписать свою жизнь — переписать переписанное — и заполнить некоторые бреши. Конечно, вряд ли нобелевского лауреата до сих пор мучили полученные в детстве психологические травмы и, в частности, эдипов комплекс, который развился у него вследствие того, что вместо отца его растил и воспитывал дед. До сего времени в своих произведениях он попросту опускал некоторые структурные факты и затушевывал проблему, вплетая в канву литературного повествования откорректированные реалии. Теперь ему предстояло вписать в историю своего дважды отвергнутого отца. Сам Габриэль Элихио приезжал в Аракатаку за год до того, как его сына наградили Нобелевской премией, и, как это часто бывало, постарался привлечь к себе всеобщее внимание. (Если Маркес что и унаследовал от отца, так это его кипучую энергию.) Но он также неподдельно радовался успеху Габито и впервые публично грелся в отблесках его славы.
В тот день, когда Гарсиа Маркеса назвали лауреатом Нобелевской премии, он объявил в прессе, что хотел бы построить дом своей мечты в Картахене. Надо сказать, что эта новость не была воспринята с восторгом в традиционалистской Картахене, где всегда предпочитали сохранять старые дома, а не строить новые, и у многих его возвращение вызвало смешанные чувства и даже протест[1114]. Сам он стряхнул с себя хандру, навеянную Боготой, и освежил свой имидж. Или, быть может, он просто чувствовал себя лучше на побережье Карибского моря. А возможно, сказалось то, что теперь он полностью посвятил себя любви. Как бы то ни было, перед друзьями и журналистами предстал новый Гарсиа Маркес. Теперь уже в традиционном для этого региона белом костюме, похудевший на пять килограммов, с аккуратной стрижкой, ухоженными ногтями, надушенный дорогим одеколоном, он прогуливался по улицам старой Картахены, по набережной в Бокагранде, по проспектам Манги, если, конечно, не гонял с ревом по городу в своем новом красном «мустанге»[1115].
Он вставал в шесть часов утра, читал газеты, работал с девяти до одиннадцати, потом медленно поднимался (как придуманный им воздушный шар — и в книге, которую он писал, и в фильме по его сценарию «Письма из парка»). Замечательно то, говорил Габо, что он «вновь обрел свою Колумбию». В полдень Мерседес приходила на пляж и вместе с друзьями ждала его появления. Потом они ели на обед креветок или омара и устраивали сиесту. Часов в пять-шесть он общался с родителями и каждый вечер гулял по городу или беседовал с друзьями, а потом «все это на следующий день описывал в романе»[1116].
В методах работы Гарсиа Маркеса наметился новый переход — он встал на путь технического прогресса, даром что жил в здании, которое из-за его формы прозвали «пишущей машинкой»[1117]. Оно, может, и слава богу, что он уже написал первые главы своего следующего романа, «Любовь во время чумы», что, в общем-то, и помогло ему благополучно пережить шумиху с Нобелевской премией. Теперь он решил пересесть за компьютер и попросил машинистку перенести в него существующую рукопись. И это дало ему, человеку, с маниакальным упорством выбрасывавшему каждую страницу с опечаткой, возможность работать гораздо быстрее, а также, вероятно, помогло избежать творческого тупика, который на несколько лет выбивал из колеи многих писателей после присуждения им Нобелевской премии. Изменился ли из-за новой технологии его стиль? В лучшую или в худшую сторону? Эти вопросы широко обсуждались критиками.
И все же самой значительной переменой в жизни Гарсиа Маркеса, по крайней мере в психологическом плане, стал сдвиг в его отношениях с отцом. За свои почти шестьдесят лет он редко общался с Габриэлем Элихио. Теперь сын примирился с отцом настолько, что почти ежедневно ездил через мост в Манту, чтобы побеседовать с ним и с Луисой Сантьяга — как правило, по отдельности — об их молодости и романе. Конечно, на первый взгляд Гарсиа Маркес собирал материал для своего нового романа, но есть основания полагать, что он наконец-то был готов к сближению с Габриэлем Элихио и что благодаря этой книге он сумел не поступиться гордостью и начал избавляться от чувства вины, которое, несомненно, испытывал перед этим человеком, своим отцом. Буквально три года назад в «Истории одной смерти, о которой знали заранее» он писал о героине, которая внезапно сделала открытие относительно своей матери: «И в этой улыбке — в первый раз со дня своего рождения — Анхела Викарио увидела мать такой, какой она была на самом деле: несчастной женщиной, посвятившей всю себя культу собственных недостатков»[1118]. Вероятно, теперь, когда все его трудности были позади, Гарсиа Маркес смог столь же непредубежденно взглянуть на Габриэля Элихио и дать ему объективную, хотя, пожалуй, и менее жестокую оценку.
Сделать это было нелегко. Сначала Габриэль Элихио отнял у него мать, потом, вернувшись через много лет, увез его от любимого деда, от полковника, который — как это видел Габито — во всем превосходил его отца. Габриэль Элихио, конечно же, не был жестоким отцом, но он всегда, казалось, грозил насилием, дабы подчинить домочадцев своей весьма сомнительной власти; исповедуя патриархальный уклад, он держал взаперти свою многострадальную жену, а сам часто уезжал из дома и вовсю ей изменял, порой самым скандальным образом. Да, наверно, в целом его способность содержать большую семью — кормить, одевать, давать образование детям — можно считать необычайным достижением, но, с точки зрения его старшего сына, непредсказуемость отца, его безумные затеи, вечная смена планов, глупые шутки, которым все должны были смеяться, упертый политический консерватизм, порой огромная пропасть между его реальными успехами и завышенной самооценкой — все это жутко раздражало Гарсиа Маркеса, тем более что в нем с детства жила глубоко укоренившаяся обида на отца.
При таких отношениях почти любая мелочь только усугубляет взаимную неприязнь. Гарсиа Маркес как-то сказал, что, несмотря на свою громкую славу, он всегда помнит: он — всего лишь один из шестнадцати детей телеграфиста из Аракатаки. Эти его слова очень любят цитировать в Латинской Америке. Габриэль Элихио, услышав их, разразился яростной бранью: телеграфистом он работал совсем недолго, а теперь он профессиональный врач, а еще поэт и прозаик[1119]. Его уязвляло, что всем известно влияние на его сына полковника, вдохновившего Гарсиа Маркеса на создание самых незабываемых персонажей его книг, в то время как его самого, Габриэля Элихио, Габито ни разу не упомянул в своих произведениях, умышленно предал его забвению, а теперь еще и оскорбил.
К концу августа 1984 г. Гарсиа Маркес написал три главы — более двухсот страниц — из шести запланированных, и книга начала обретать форму. Он беседовал со своими родителями, чтобы получить общее представление об эпохе поры их молодости, и — в качестве живого примера — выяснял подробности истории их любви. Во всяком случае, он та не могут пожениться в двадцать лет, потому что еще слишком молоды, и не могут пожениться в восемьдесят, после всех жизненных перипетий, потому что уже слишком стары». Гарсиа Маркес сказал, что это рискованный проект, ибо он задействует все элементы массовой народной культуры: пошлость и вульгарность, присущие мелодраме, мыльной опере и болеро. Роман, написанный также под влиянием французской литературной традиции XIX в., начался с похорон и завершится на пароходе. И будет иметь счастливый конец[1120]. Предположительно поэтому Гарсиа Маркес и решил перенести время действия повествования в прошлое: возможно, даже он чувствовал, что любовную историю со счастливым концом, разворачивающуюся в конце XX столетия, никто не воспримет серьезно.
В итоге, когда книга была наполовину написана, в конце лета он покинул Картахену, оставив экземпляр рукописи Марго с указанием уничтожить ее, как только он благополучно доберется до Мексики. «И вот я села, положила на колени пустой противень и стала рвать страницу за страницей, а после все сожгла»[1121]. Осенью того же года Гарсиа Маркес съездил, не очень охотно, по делам в Европу, а потом его настигло печальное известие. 13 декабря 1984 г. в картахенской больнице Бокагранде после десятидневной болезни скоропостижно скончался — вскоре после своего дня рождения (ему исполнилось восемьдесят три года) — Габриэль Элихио. Йийо (Элихио Габриэль), которого обычно считали самым нервным в семье, вспоминал: «Когда отец умер, все перевернулось вверх дном. Я приехал в тот же день, и в доме царил хаос, никто не способен был принимать решения. Помнится, было пять часов дня, и ни Хайме, ни Габито еще не объявились. Мне пришлось взять на себя заботу о семье, вытащить их из болота, запустить механизм. На следующий день мы собрались и стали решать, как все организовать. Это был сущий ад. Никто ни с кем не соглашался»[1122].
В кои-то веки Габито присутствовал на похоронах. Он летел в Картахену с несколькими пересадками десять часов и прибыл к концу панихиды, как раз когда гроб собирались выносить из районного Дома культуры Манги. (Густаво, летевший из Венесуэлы, на службу опоздал.) Габито приехал вместе с губернатором департамента Боливар Артуро Матсоном Фигероа. Они оба помогали нести гроб. Губернатор был в черном костюме с галстуком, Габито — в клетчатом пиджаке, черной рубашке с открытым воротом и черных брюках. По словам Хайме, «похороны были катастрофой. Все мужчины были абсолютно раздавлены, превратились в кучку плачущих детей, совершенно не способных решать практические вопросы. К счастью, женщины всё сами организовали»[1123]. (Состояние абсолютной раздавленности не помешало братьям нанести традиционный визит в бордель — в память о былых временах, — где они, правда, только пили и общались.)
Так уж случилось, что едва Гарсиа Маркес возобновил свои отношения с отцом, он неожиданно его потерял, причем навсегда. В принципе в последнее время он сблизился вообще со всеми родными, но, естественно, со смертью Габриэля Элихио возникла совершенно новая ситуация. «Через несколько дней после кончины отца, — вспоминал Йийо, — моя мать, как истинная гуахиро, сказала Габито: „Теперь ты — глава семьи“. Он взорвался: „Что я тебе сделал? Зачем ты загоняешь меня в угол?“ Беда в том, что мои братья и сестры, которых, кроме всего прочего, очень много, совершенно неуправляемы»[1124]. Всемирно известный писатель теперь стал главой очень большой семьи. Он и до этого уже всячески помогал своим братьям и сестрам — устраивал на работу, оплачивал медицинские счета учебу, закладные, — а теперь на него также легла ответственность за материальное благополучие матери. Весьма кстати, что это случилось именно в тот период, когда его постепенное «возвращение» в Колумбию шло полным ходом и он работал над романом, в основе которого лежали события, заложившие ядро семьи Гарсиа Маркес.
Кончина отца и страдания овдовевшей матери заставили Гарсиа Маркеса задуматься не только о любви и сексе, но еще и в очередной раз о старости и смерти. Хотя он всегда говорил, что писал «Любовь во время чумы» в счастливый период своей жизни, в ту пору жилось ему не так сладко, как это могло показаться на первый взгляд. Писатель с трудом привыкал к новым обязанностям, которые возлагало на него положение лауреата Нобелевской премии. Он тяжело переживал смерть Габриэля Элихио, еще тяжелее ему было наблюдать, как страдает его мать, и весь этот травматический процесс Гарсиа Маркес, конечно же, отразил в своем романе, особенно в начальных и последних главах. Из-за его неискоренимой привычки уничтожать рукописи и все следы работы над ними мы лишены возможности наблюдать завораживающий процесс того, как жизнь преображается в искусство, а искусство разворачивается на полотне действительности. Конечно, с появлением компьютера изменился не только весь процесс создания литературной композиции, но и стало труднее отслеживать этапы ее развития.
Гарсиа Маркес всегда ставил перед собой цель написать этот роман как размышление не только о любви, но и о старости, хотя любовь вышла на первый план после того, как ему присудили Нобелевскую премию. Летом 1982 г. он опубликовал статью о «моложавой старости Луиса Бунюэля», из которой явствует, что он не только глубоко размышлял на эти темы — включая вопрос, пристойно ли пожилым людям влюбляться и заниматься сексом, — но еще и читал классическое произведение Симоны де Бовуар «Старость»[1125]. В феврале 1985 г., уже снова находясь в Мехико, он сказал журналистке Марлиз Симонс, что как-то прочитал о двух стариках, убитых лодочником, и, когда задумал написать этот роман, первый образ, который нарисовало ему воображение, — это два старика, спасающиеся бегством на лодке[1126]. Прежде, объяснил Маркес, он писал о стариках потому, что своих деда с бабушкой он понимал лучше, чем кого бы то ни было; теперь он сам стоит на пороге старости. В повести Ясунари Кавабаты «Спящие красавицы» есть строчка, которую он часто вспоминает: «Старым — смерть, молодым — любовь, смерть — один раз, любовь — много»[1127]. Эта строчка помогает понять сущность всех произведений поздней поры творчества Маркеса.
Весной 1985 г. в Мехико Гарсиа Маркес встретился с колумбийской журналисткой Марией Эльвирой Сампер, чтобы побеседовать с ней о последних событиях в своей жизни (Semana утверждает, что «прошло ровно два года с тех пор, как он последний раз дал в прессе большое интервью»). Ей писатель сказал, что сам он не чувствует себя старым — просто замечает признаки старения и объективно оценивает реальность. Он обнаружил, что с возрастом вдохновение приходит чаще, только теперь он понимает, что это не вдохновение — просто ты в форме и пишется хорошо какое-то время, «как будто плывешь». Сегодня, «прежде чем сесть за работу над каким-то романом, я уже знаю, каким предложением он будет заканчиваться. Когда я начинаю писать, книга у меня в голове, словно я уже ее прочитал, ведь я обдумывал ее много лет». Ему кажется, что у него «нет корней», потому что, где бы он ни находился, он не испытывает привязанности к данному месту и в результате чувствует себя «сиротой». Потом неожиданное заявление: «Все мои фантазии сбылись одна за другой. То есть я давно знал, что все будет именно так, как есть. Естественно, я вношу свою лепту и мне приходится переступать через себя». Себя он считает «очень сильным» человеком, хотя, как и Че Гевара, убежден, что нельзя давить в себе «мягкость». Все мужчины от природы нежные создания, но их спасает и оберегает «суровость» женщин. Он до сих пор любит женщин; с ними ему «спокойно», он чувствует, что о нем «заботятся». Но теперь, продолжал Гарсиа Маркес, он неожиданно осознал, что разговоры почти со всеми, кроме друзей, его утомляют; он с трудом заставляет себя слушать собеседника. «Я самый раздражительный и вспыльчивый из всех, кого я знаю. Потому и самый сдержанный»[1128].
Разумеется, он также говорил о любви и сексе. Хотя слово «секс», как отмечалось, редко фигурирует в произведениях Гарсиа Маркеса. Для обоих понятий он использует слово «amor» («любовь»), в его книгах эти понятия слиты воедино, что создает удивительную атмосферу, придает особую пикантность и даже, пожалуй, очарование его повествованию на эту тему.
Новый роман, последнее слово о любви, посвящался «конечно же, Мерседес». Но, когда его издадут в переводе на французский язык, в посвящении будет указано имя Тачии…
Действие романа «Любовь во время чумы» разворачивается в период между 1870-ми гг. и началом 1930-х в городе на побережье Карибского моря, в котором мгновенно узнается Картахена. Это книга о любви и сексе, семейной жизни и свободе, молодости и старости. В основе сюжета — любовный треугольник: импозантный аристократ доктор Хувеналь Урбино, обидно непривлекательный экспедитор Флорентино Ариса и прекрасная парвеню Фермина Даса. В Хувенале нашли отражение черты Николаса Маркеса, хотя его прототипом в первую очередь является местный врач Энрике де ла Вега (он был семейным доктором Гарсиа Маркеса, врачевал Габриэля Элихио перед его смертью и сам умер пять месяцев спустя). Главный герой, Флорентино, наделен чертами Габриэля Элихио и самого Габито — весьма любопытное, поразительное сочетание. Фермина — это удивительная смесь Мерседес (от нее взято очень много), легкого налета Тачии и внешних черт Луисы Сантьяга в пору ее девичества, когда она еще только встречалась со своим будущим мужем. Роман состоит из шести частей. Первая и последняя, образующие структурную основу композиции, посвящены старости; вторая и третья — молодости, четвертая и пятая — зрелости. Роман из шести частей структурно разделен на две половины — по три главы, что весьма символично для романа, повествующего о «парах и тройках»[1129], о треугольнике, который постоянно грозит превратиться в пару. В общем и целом, в романе подспудно подразумевается, что, приближаясь к порогу старости, Гарсиа Маркес наконец-то решил для себя четыре большие проблемы: примирился с Францией и прежде всего с Парижем (где Хувеналь и Фермина были особенно счастливы); с Тачией, которую он любил там в 1950-х гг.; с Картахеной — реакционным городом колониальной эпохи; и, самое главное, со своим отцом, который всегда стремился утвердиться в Картахене.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |