Джорджу Эдварду Мартину и Шейле О’Киф‚ 33 страница

В первых числах июня он опубликовал еще одну статью о своем друге Омаре Торрихосе под заголовком «Генералу Торрихосу кто-то пишет?», бесстыдно обыграв название одного из своих произведению. Конечно, этот вопрос можно было отнести и к самому Маркесу — и в то время, и позднее. Писал ли он о людях, стоящих у власти, для них или в своих работах обращался к ним? Как и на Кубе, Маркес начал статью с рассмотрения вопроса о правах человека в Панаме, позиционируя себя как объективного посредника между действительностью и читателем (в конечном счете подобным образом он будет пытаться посредничать между Кастро и Торрихосом с одной стороны и Гонсалесом и Миттераном — с другой). Маркес проанализировал ситуацию с якобы существующими политическими заключенными в Панаме — Торрихоса обвиняли в том, что он принимал участие в пытках, — и предложил свои услуги в качестве посредника между режимом Торрихоса и панамскими эмигрантами в Мексике. Потом в августе была напечатана еще одна статья Гарсиа Маркеса о панамском caudillo[970], о его переговорах с США и об угрозах его жизни[971]. Характеризуя Торрихоса, Гарсиа Маркес сказал, что он — «гибрид мула и тигра», опасный противник и блестящий переговорщик, что он пользуется популярностью среди простых людей и ничто человеческое ему не чуждо[972].

7 сентября 1977 г. в столице Панамы наконец-то был подписан новый договор о Панамском канале. В состав панамской делегации были дополнительно включены два члена — Грэм Грин и Габриэль Гарсиа Маркес. Оба приехали в Панаму по панамским паспортам (такая практика в чести у многих международных преступников), оба с большим энтузиазмом отнеслись к своей миссии и радовались, как школьники-переростки[973]. Особенно им понравилось, что они находились в непосредственной близости от негодяя Пиночета. В октябре панамцы на всенародном голосовании одобрили новый договор. США продолжали вносить в него поправки и наконец 18 апреля 1978 г. ратифицировали переработанную версию этого акта.

В 1977 г. семья Гарсиа Барча начала готовиться к разлуке: мальчики выросли и собирались каждый идти своей дорогой. Конечно, в каком-то смысле Габо и Мерседес покинули сыновей еще до того, как те уехали от них, — в 1974–1975 гг. Но в то время у них все еще был семейный очаг — пусть и временный — в Барселоне, к которому каждый из них, естественно, возвращался. Теперь же мальчики готовились навсегда покинуть отчий дом. Родриго, в частности, намеревался поступить в кулинарное училище в Париже; Гонсало подумывал о том, чтобы последовать за братом во французскую столицу и учиться там музыке.

А Гарсиа Маркес все это время ждал ответа на свою просьбу об освобождении Рейноля Гонсалеса. Наконец в декабре 1977 г. дело сдвинулось с мертвой точки[974]. На приеме в Гаване в честь премьер-министра Ямайки Майкла Мэнли Фидель Кастро подошел к Гарсиа Маркесу и сказал: «Что ж, можешь забирать Рейноля». Спустя три дня Гарсиа Маркес и ошеломленный Рейноль Гонсалес прибыли в Мадрид, куда почти сразу же приехала и жена Гонсалеса, Тересита. В первых числах января 1978 г. Мерседес и Родриго встречали Гонсалеса и его семью в Барселоне, где бывший заключенный подробно поведал им о своих мучениях в кубинских тюрьмах. Вскоре после этого, 15 января, семья Гонсалес вылетит в Майами. Позже Гонсалес по плану Гарсиа Маркеса и с согласия Кастро сыграет ключевую роль в переговорах, когда лидеры революции начнут диалог с сообществом кубинских эмигрантов за границей, после того как Кастро решит, что пришла пора ослабить напряженность между властями и семьями трех тысяч заключенных контрреволюционеров.

На протяжении многих лет Гарсиа Маркес будет содействовать тому, чтобы убедить кубинское руководство сделать решающий шаг и выпустить на свободу большинство политзаключенных. Маркес доказал братьям Кастро, что он не просто полон благих намерений, но еще и искренне поддерживает революцию, что он в большей степени социалист, чем либерал и, более того, как они сами интуитивно догадаются, лишняя пара надежных рук. Кастро и Маркес были польщены вниманием друг друга, и постепенно их отношения из политически-деловых перерастут в дружбу. (Гарсиа Маркес всегда будет утверждать в прессе, что они с Кастро беседуют главным образом о литературе.) Кастро был убежденный трудоголик; личной жизни, которую он никогда не выставлял напоказ, у него почти не было, и он крайне редко участвовал в светских мероприятиях. Многие годы считалось, что у него была длительная любовная связь только с одной женщиной — с его соратницей Селией Санчес — и что после ее смерти (она умерла в 1980 г.) он, бывало, проводил время с другими женщинами, которые иногда рожали ему внебрачных детей. Однако недавно выяснилось, что в конце 1960-х гг. он завязал длительные отношения, фактически вступил в брак, с Далией Сото дель Валье, которая родила ему пятерых сыновей; эти отношения продолжаются по сей день. Но Далия никогда не играла никакой официальной роли, никогда не появлялась с ним на светских мероприятиях, и посему в глазах всего мира Кастро предстает как одинокий человек.

Также считается, что у Кастро никогда не было много друзей из числа мужчин: после смерти Че Гевары остались только вечно преданный ему брат Рауль и такие люди, как Антонио Хименес, Мануэль Пиньейро и Армандо Харт. Посему дружба с Гарсиа Маркесом представлялась крайне необычным и неожиданным явлением. Хотя, если подумать, стоит ли тому удивляться? Гарсиа Маркес — самый знаменитый писатель испаноязычного мира после Сервантеса, который, по счастью, оказался социалистом и сторонником Кубы. Более того, он почти одного возраста с Фидеяем, они оба уроженцы Карибского региона и оба стали противниками империализма отчасти потому, что столкнулись с деятельностью американского монополиста по производству бананов — компании «Юнайтед Фрут». Интересно, что они оба находились в Боготе в апреле 1948 г. во время Bogotazo, и некоторые любители теорий заговора даже полагают, что с того времени они и начали вести подрывную зеятельность в Латинской Америке. Даром что великий писатель, Гарсиа Маркес никогда не был эстетом или интеллектуальным снобом, и его образ жизни позволял ему служить связующей нитью между внешним миром и Кастро, который был фактически заперт на своем солнечном острове. Кастро сам сказал мне, что, поскольку они оба были носителями традиций Карибского региона и трудились на благо Латинской Америки, это уже само по себе являлось прочным основанием для дружбы. «К тому же, — добавил он, — мы оба уроженцы села и приморья… Оба верим в социальную справедливость, в человеческое достоинство. Гарисиа Маркесу свойственны такие качества, как любовь к людям, солидарность с ними, а это характерные черты каждого революционера. Нельзя быть революционером, если ты не восхищаешься людьми и не веришь в них»[975].

У Кубы, вдохновленной своими подвигами в Африке, в общем и целом дела теперь шли хорошо. Но наступала новая эра. 6 августа скончался папа Павел VI; новый папа Иоанн Павел I умер через месяц после интронизации, и на пост понтифика был избран Кароль Войтыла, принявший имя Иоанна Павла II. Негласно поддержав политику Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер, избранных на свои посты в течение полутора лет после его восхождения на Святой престол, следующие двадцать пять лет он будет способствовать созданию политической ситуации, неблагоприятной для Кубы (не говоря уже об ускорении процесса распада Советского Союза). Что еще хуже с точки зрения кубинского режима — буквально через два дня после кончины папы Павла VI в августе 1978 г. шах Ирана ввел в стране военное положение, что ускорило его свержение и, в свою очередь, привело к падению президента Джимми Картера и избранию реакционера Рональда Рейгана.

В Колумбии на выборах 1978 г. левые, как всегда, проявили себя не с самой лучшей стороны, и на пост президента был избран кандидат от Либеральной партии Хулио Сесар Турбай Айала, вступивший в должность 7 августа. С самого начала Alternativa была настроена враждебно к Турбаю, представлявшему правое крыло Либеральной партии. На своих страницах она помещала на него карикатуры с сатирическими подписями, изображая его чрезмерно толстым, с его неизменным галстуком-бабочкой и пустыми глазами за стеклами очков[976]. Надеясь развенчать его кандидатуру и подтолкнуть либералов к поиску претендента более умеренного толкау журнал постоянно ставил под вопрос его мотивы и достоинства. Следующие четыре года Гарсиа Маркес и Alternativa порознь и вместе будут с необычайной агрессивностью критиковать его деятельность на посту президента, но скоро обнаружат, что Турбай или по крайней мере силы, которые он представляет, способны дать отпор в еще более агрессивной форме и совершенно неожиданными способами.

Тем временем в Центральной Америке продолжал свое судорожное движение революционный процесс. Джимми Картер, как Понтий Пилат, никак не мог решить, выступить ли ему судьей в споре или встать на сторону одной из команд. В Никарагуа на протяжении всего года сандинисты (СФНО[977]) усиливали давление на режим Сомосы. Лидеры сандинистов довольно часто собирались в доме Гарсиа Маркеса в Мехико, а сам он иногда встречался на Кубе с Томасом Борхе, сооснователем сандинистского движения. Гарсиа Маркес помог достичь соглашения по объединению трех противостоявших друг другу группировок в единый Сандинистский фронт и позже даже будет утверждать, что именно он дал молодым революционером прозвище los muchachos (дети)[978]. 22 августа 1978 г. отряд сандинистских боевиков под предводительством Эдена Пасторы захватил Национальный дворец в Манагуа; сандинисты похитили двадцать пять членов конгресса, продержали их два дня, а потом четверых самолетом перевезли в Панаму вместе с шестьюдесятью политическими заключенными, освобожденными в обмен на освобождение остальных заложников. Этот план Эден Пастора, команданте Зеро, придумал еще восемь лет назад[979]. Гарсиа Маркес немедленно позвонил Торрихосу и сказал, что хотел бы написать об этом необычайном успехе революции. Торрихос пообещал задержать повстанцев до прибытия Гарсиа Маркеса. Колумбиец тотчас же отправился в Панаму и три дня провел в казармах, беседуя с изнуренными лидерами операции — Эденом Пасторой, Дорой Марией Тельес и Уго Торресом. Свой репортаж он опубликует в первых числах сентября[980], К концу того месяца США стали настаивать чтобы Сомоса подал в отставку. Позже Гарсиа Маркес скажет, что именно такие репортажи он имел в виду, когда отказался от литературного творчества ради политической журналистики. «Эден Пастора и Уго Торрес заснули, измотанные усталостью. Я продолжал работать с Дорой Марией (она — удивительная женщина) до восьми утра. Потом я вернулся в гостиницу и сел писать репортаж. Проснувшись, они внесли поправки в статью, особенно делая упор на правильном употреблении названий оружия, более полном описании структуры отрядов и т. д. Следующую ночь я не мог заснуть, был так же взволнован, как в двадцать лет, когда выполнял свое первое задание в качестве репортера»[981]. Позже в том же году Гарсиа Маркес скажет Alternativa, что он участвовал в многочисленных дискуссиях на высоком уровне по поводу никарагуанского кризиса.

В сентябре Родриго, пока его отец самозабвенно занимался политической деятельностью, разочаровавшись в кулинарном училище, уехал в Гарвард, где он будет изучать историю. Казалось бы, странный выбор для члена этой революционной семьи, и, может быть, именно это несоответствие побудило Гарсиа Маркеса в октябре заявить El Tiempo, что «семья для меня важнее моих книг».

Как только Турбай пришел к власти, ситуация в Колумбии снова начала меняться к худшему. Через месяц после инаугурации, прошедшей в августе, он доказал свою приверженность реакции, внеся на рассмотрение закон о безопасности, который резко раскритикует организация «Международная амнистия»[982]. В те месяцы Гарсиа Маркес вместе с рядом своих друзей, придерживавшихся левых убеждений, занимался созданием движения за права человека под названием «Хабеас». Джимми Картер, несомненно, проводил добросовестную политику в области прав человека, но его деятельность была эффективным средством отвлечения внимания от многих организаций, которые боролись с латиноамериканскими диктатурами правого толка — в Чили, Аргентине, Уругвае, Бразилии, Гватемале и Никарагуа. Картер, конечно, доказывал, что правительства Кубы и Панамы — это тоже диктатуры и что такой же режим хотят установить и сандинисты. Гарсиа Маркес был знаменосцем новой организации, штаб-квартира которой располагалась в Мехико, где она находилась в относительной безопасности. Учредительное собрание «Хабеаса» состоялось в большой столичной гостинице 20 декабря 1978 г.[983] (Неясно, были ли даны обещания мексиканским властям, что саму Мексику организация не будет критиковать за диктатуру.) На том собрании Гарсиа Маркес заявил, что на Кубе больше нет политзаключенных. Он не упомянул о своей роли в этом.

Организация «Хабеас» была создана как институт по правам человека в Латинской Америке, специально призванный защищать политических заключенных — дело, которое изначально осенью 1974 г. свело вместе Энрике Сантоса Кальдерона и Гарсиа Маркесах[984]. Маркес сыграл определяющую роль в создании новой организации и обязался выделить 100 000 долларов из своих гонораров на финансирование ее деятельности в ближайшие два года. Его друг Данило Бартулин, бывший личный врач Сальвадора Альенде, находившийся с ним в его последние часы во дворце Ла-Монеда, стал исполнительным секретарем «Хабеаса». Организация будет иметь своих представителей в каждой стране Латинской Америки. Среди них будут никарагуанский священник-революционер Эрнесто Карденаль и многие другие столь же достойные и прогрессивные люди. Большинство из них были борцами против американского империализма, и маловероятно, чтобы кто-то из них стал обвинять Кубу в нарушении прав человека, — ввиду ужасных событий в Чили, Аргентине и Уругвае другие деятели тоже считали это нецелесообразным. Гарсиа Маркес саркастически заявил, что Alternativa намерена «помочь президенту Джимми Картеру в осуществлении его политики в области прав человека». Он предложил американскому лидеру начать с Пуэрто-Рико, где революционно настроенные патриоты (такие, как Лолита Леброн) томились в тюрьмах вот уже двадцать пять лет за преступления менее серьезные, чем те, которые сейчас оставляет без наказания кубинское правительство[985].

В январе 1979 г. Гарсиа Маркес был удостоен аудиенции у нового папы римского Иоанна Павла II и в ходе встречи с понтификом попросил его оказать поддержку организации «Хабеас». Иоанн Павел II принимал его в библиотеке Ватикана, прием длился 15 минут[986]. В свое время Гарсиа Маркес не упомянул, что эта короткая беседа его крайне разочаровала; позже он отметит, что понтифик «зациклен» на Восточной Европе и никакие события в мире — даже «исчезновения людей» в Латинской Америке — не способен рассматривать вне связи с ней. Потом 29 февраля, в понедельник, он был приглашен на прием к королю и королеве Испании. Его сопровождал Хесус Агирре — герцог Альба и гендиректор департамента музыки министерства культуры. Прием состоялся во дворце Сарсуэла; беседа о правах человека в Латинской Америке длилась более часа. Гарсиа Маркес становился фигурой мирового масштаба, с которой считали своим долгом встретиться не только такие влиятельные деятели левых сил, как Режи Дебре и Филип Эйджи[987], но и представители международного истеблишмента. Когда его спросили, как он находит монархов в сравнении с политиками, с которыми он привык общаться, Гарсиа Маркес ответил: «Говоря по чести, они очень непринужденны в общении, с ними можно беседовать обо всем. Что касается протокола, король был ко мне весьма снисходителен… Они прекрасно осведомлены о Латинской Америке, мы вспомнили общих знакомых, природные уголки. На протяжении всего разговора они отзывались с искренней симпатией о нашем континенте». Испанская общественно-политическая газета El Pais расценила как позитивный знак то, что молодой конституционный монарх дал аудиенцию столь авторитетной личности международного масштаба, писателю, который в своем последнем романе раскритиковал абсолютистскую власть[988].

19 июля 1979 г. сандинисты захватили власть в Никарагуа. Этого известия с нетерпением ждали весь год, особенно после того, как США разорвали отношения с режимом Сомосы 8 февраля. 6 июня Сомоса ввел в стране чрезвычайное положение, а 19 июля, наконец-то реально оценив действительность, покинул Никарагуа. Для латиноамериканских левых это была первая воистину добрая весть за долгое время. В тот год вообще казалось, что ситуация в Латинской Америке начала выправляться к лучшему: основанное Морисом Бишопом прокубинское движение «Совместные усилия в области социального обеспечения, образования и освобождения» 13 марта сместило премьер-министра Гренады, и 27 октября остров получил независимость от Великобритании; 1 октября должен был вступить в силу новый договор о Панамском канале; Центральная Америка продолжала уверенно идти революционным путем: в Сальвадоре 15 октября в результате военного переворота был свергнут президент Карлос Ромеро. За четыре недели до прихода к власти сандинистов Гарсиа Маркес по телефону из Мехико связался с Коста-Рикой и взял интервью у своего друга писателя Серхио Рамиреса, которого провозгласили одним из пяти лидеров нового временного правительства Никарагуа в изгнании[989]. Коллеги по перу обсудили состав и функции нового правительства, военное положение, политику Колумбии, направленную на сохранение отношений с Сомосой, и возможную реакцию США. Когда Гарсиа Маркес спросил, зачем писателю вмешиваться в политику, Рамирес ответил: «Видишь ли, во время отечественной, освободительной войны, войны с оккупационными силами — такими, как режим Сомосы, — все бросают свою работу, в том числе и поэты, и берутся за оружие; я считаю себя солдатом на поле боя»[990].

Гарсиа Маркес всегда будет проявлять интерес к никарагуанской революции и всячески ее поддерживать, но никогда не будет выказывать того энтузиазма, который он демонстрировал в отношении Кубы. Во-первых, он никогда не знал Никарагуа так хорошо, как Кубу, и в то время ни с кем из ее лидеров у него не было столь близких отношений, какие у него сложились с Фиделем. Во-вторых, к никарагуанской революции, как и к чилийскому эксперименту, он относился с некоторой долей скептицизма, считая, что, если страна не предпринимает столь же жестоких военных и политических мер, к каким прибегли кубинцы, не стоит надеяться на примирение США с существованием какого-либо левого режима. Более того, реакция Кубы лишь укрепила его сомнения. Кубинцы помогали Никарагуа, но только в плане поддержки идеи продолжения революционного процесса в Латинской Америке. Да и самим кубинцам теперь приходилось больше учитывать позицию США: те были вынуждены считаться с запретом СССР на вторжение на Кубу, но это не означало, что они потерпят «вторую Кубу».

Летом семья Гарсиа Барча путешествовала по миру, побывав в Японии, во Вьетнаме, в Гонконге, Индии и Москве. После Родриго отправился в Гарвард, а Габо, Мерседес и Гонсало поехали в Париж, где Гонсало приступит к занятиям музыкой, в частности, будет осваивать тонкости игры на флейте, а его отец целый месяц посвятит делам ЮНЕСКО. Его пригласили принять участие в работе комиссии Макбрайда[991], исследовавшей проблему монополизации информационной сферы развитыми странами через сеть международных информационных агентств. У Маркеса взяли интервью его друг Рамон Чао и Игнасио Рамонет для статьи, которой они дали провокационное название, ориентируясь на его работу в комиссии ЮНЕСКО, — «Информационная война началась»[992]. Оба журналиста сказали, что Гарсиа Маркес находится в Париже «почти что инкогнито, почти нелегально».

Гарсиа Маркес объяснил, что комиссию создал генеральный директор ЮНЕСКО Амаду-Махтар М'Боу после дебатов, состоявшихся в 1976 г. С самого начала ее работа во многом зиждилась на компромиссах, поскольку русские, естественно, ратовали за прогосударственную прессу, а американцы — за частную. Официальными языками были английский, французский и русский, и отчет о работе комиссии будет представлен на генеральной конференции ЮНЕСКО, которая состоится в Белграде в конце октября 1980 г.[993] Гарсиа Маркес позже скажет, что ему никогда еще не было так скучно и что он, «одинокий охотник за словами», никогда еще не чувствовал себя таким бесполезным, но при этом он очень много узнал, и прежде всего то, что информация поступает от сильных к слабым и является главным орудием господства богатых над бедными[994]. Деятельность Макбрайда вызовет недовольство у США и Великобритании, и в итоге в середине 1980-х гг. обе страны выйдут из состава ЮНЕСКО.

Любопытно, что именно теперь — по времени это совпадет с вторжением советских войск в Афганистан — Гарсиа Маркес начал менять свой общественный имидж и свои взгляды. Одним из первых примеров может служить его публичное заявление на одной из встреч в Мехико, состоявшейся 25 января 1980 г., когда он сказал, что Латинская Америка — беспомощная жертва, сторонний наблюдатель в конфликте между США и СССР[995]. Возможно, несмотря на все то, что он наговорил Чао и Рамонету, Гарсиа Маркес не был так уж уверен, как он утверждал, в будущем планеты в целом и Латинской Америки в частности — и тем более в социалистическом будущем всего мира. Размышляя публично об избрании президентом Рональда Рейгана, он скажет, что, поскольку Рейган вовсе не такой крутой, каким он представляется, свою репутацию гангстера он будет отстаивать в Латинской Америке, «на этом громадном заброшенном заднем дворе, ради которого никто, кроме нас, не готов пожертвовать своим счастьем[996]». В дальнейшем его пророчество сбудется.

В любом случае Гарсиа Маркес уже жаждал вернуться в литературу. Журналисты, бравшие у него интервью, намекали, что он жалеет о своем опрометчивом обещании по поводу Пиночета, данном почти шести лет назад. 12 ноября Excelsior сообщила, что он пишет в Париже серию рассказов о Латинской Америке, которые намерен опубликовать через 24 часа после падения режима Пиночета. Это стало разочарованием для тех, кто на основе его слов сделал вывод, что Гарсиа Маркес не только не будет публиковаться, но и вообще прекратит всякую литературную деятельность до тех пор, пока не умрет чилийский диктатор. А он, как выясняется, пишет в свое удовольствие произведения, за которыми, как только кончится его «литературная забастовка», выстроятся в очередь издатели, будто самолеты, кружащие над большим городом в ожидании разрешения на посадку.

Гарсиа Маркес все еще утаивал и более серьезный факт: что он приступил к работе над новым романом. Чуть раньше в том же году он продолжал утверждать, что у него «иссякли темы», что у него «нет идеи нового романа»[997]. В действительности его следующий роман, явно аполитичный, ознаменует значительный сдвиг в его творчестве. Ни сам Гарсиа Маркес, ни его читатели не сознавали, что на самом деле он ищет любовь. Повсюду в мире активно возрождался интерес к личным аспектам жизни человека, и Гарсиа Маркес, хоть на первый взгляд это и казалось не так, был частью данного процесса.

Alternativa была замечательным предприятием, но в последнее время журнал все чаще сталкивался с финансовыми трудностями: с приходом к власти Турбая он стал терять рекламодателей, которые под давлением правительства отказывались сотрудничать с журналом. К концу 1979 г. эти проблемы достигли критической точки. Учредители Alternativa продолжали субсидировать издание из личных средств, но 27 марта 1980 г. журнал все-таки закрылся. Сантос Кальдерон и Сампер пошли на поклон в El Tiempo, а те, кто не имел связей в среде боготского истеблишмента, стали искать иные средства к существованию. Что касается Гарсиа Маркеса, он стал пересматривать свои политические и литературные возможности и планировать переход к новому этапу в своей творческой карьере.

Возвращение в литературу: «История одной смерти, о которой знали заранее» и Нобелевская премия

1980–1982

Удобно устроившись в парижской гостинице «Софитель», Гарсиа Маркес утро посвящал художественному творчеству, а после обеда участвовал в работе комиссии Макбрайда по линии ЮНЕСКО, к которой у многих было неоднозначное отношение. Задача комиссии, в соответствии с идеологиями стран третьего мира того времени, состояла в том, чтобы рассмотреть возможность создания нового «международного информационного порядка», призванного ослабить контроль западных информационных агентств над содержанием и способами подачи международных новостей[998]. Должно быть, Гарсиа Маркес полностью поддерживал эту цель, но работа в комиссии, по сути, ознаменует конец периода его публичной воинственности. Вскоре он отойдет и от трибунала Рассела, и от комиссии Макбрайда, от Alternativa и «Воинствующей журналистики» (сборник его политических статей, опубликованный в Боготе в 1970-х гг.) и даже расстанется с организацией «Хабеас». Он решил больше не заниматься открыто политической деятельностью, а обратить свои стопы к дипломатии, взяв на себя роль неофициального посредника. И поскольку Пиночету в скором времени не грозило отлучение от власти, Гарсиа Маркес счел целесообразным нарушить свое слово и вернуться к созданию художественных произведений, которые в любом случае для него были наилучшей формой саморекламы. В сентябре 1981 г., не страдая от ложной скромности, Гарсиа Маркес заявит, что он «как писатель более опасен, чем как политик»[999].

Будучи одним из самых знаменитых прозаиков в мире, по большому счету почти за двадцать лет после выхода в свет «Недоброго часа» Маркес опубликовал всего два романа — «Сто лет одиночества» и «Осень патриарха». Нужно было создать еще что-то столь же грандиозное, если он хотел, чтобы его считали одним из величайших писателей своей эпохи. Что касается политики, он, конечно, не отказался от Латинской Америки и от своих политических убеждений, но решил, что главным объектом его внимания станет Куба, его политический идеал. И Колумбия — быть может, все-таки есть надежда на положительные перемены в этой несчастной стране. Куба при всех ее политических и экономических недостатках для Гарсиа Маркеса символизировала нравственный триумф. И Фидель, латиноамериканец, был не неудачник, не побежденный; он был надеждой всего континента, олицетворением его достоинства. Гарсиа Маркес решил, что пора оставить попытки прошибить головой стену истории Латинской Америки. Он будет придерживаться позитивного настроя.

Незаметно отстранившись от прямого участия в решении проблем стран Латинской Америки, за исключением Кубы и Колумбии, Маркес стал проводить время в Париже и Картахене — двух городах, которые прежде недолюбливал. Именно в тот период он купит жилье в этих городах: на улице Станислас на Монпарнасе (в Париже) и в Бокагранде (в Картахене) — дом с видом на туристический пляж и его любимое Карибское море. В сентябре 1980 г. он окончит свою «литературную забастовку», написав рассказ «По следу твоей крови на снегу», в котором будет точно отражена эта новая экзистенциальная реальность: действие повествования начинается в Картахене и завершается в Париже (а также является еще одной аллегорией того отрезка его прошлого, когда он жил в Париже с Тачией)[1000]. Почему именно Париж и Картахена? Как всегда, подсказала интуиция, вмешалась судьба. Ибо в этот период два его друга — Франсуа Миттеран и Джек Ланг — войдут в состав правительства Франции: первый станет президентом, второй — министром культуры. Третий, Режи Дебре — противоречивая фигура, — станет советником президента по международным делам. А Картахена благодаря улучшению работы системы авиаперевозок и постепенному изменению менталитета cachacos превратится в место отдыха и развлечений, куда на выходные будут приезжать богатые политические воротилы из Боготы.

Гарсиа Маркесу было уже за пятьдесят, и для человек, который мог смело утверждать, что он славно потрудился на благо революции, наступил вдохновляющий период, когда он снова почувствовал себя молодым. Родриго сначала уехал в Париж, где недолго осваивал мастерство приготовления блюда галльской haute cuisine[1001], потом отправился в Гарвард, а Гарсиа Маркес стал подбирать музыкальное училище для младшего сына Гонсало. Элихио, несколько лет проживший в Париже, недавно перебрался в Лондон. В это же самое время в Париже находились молодые колумбийские журналисты — бывшие сотрудники Alternativa Энрике Сантос Кальдерон и Антонио Кабальеро, а также Мария Химена Дуран из газеты El Espectador, Плинио Мендоса работал в посольстве Колумбии. Связи Гарсиа Маркеса в высших сферах для них всех были бесценны[1002]. Мерседес в Париже проводила меньше времени, чем Габо, но она опекала всех молодых колумбийцев, порой выступая в роли свахи, осушая их слезы, если у них что-то не складывалось в сердечных делах. Сам Гарсиа Маркес до поздней ночи вел со своими друзьями бесконечные беседы, на основе которых они пришли к выводу, что, возможно, тактика его и изменилась, но он остался верен своим убеждениям[1003].

Гонсало, живший в маленькой квартирке отдельно от родителей, вскоре, к разочарованию отца, утратил интерес к флейте. В 1981 г. девятнадцатилетний юноша занялся изучением изобразительного искусства и встретил свою будущую жену Пию Элисондо, дочь мексиканского писателя-авангардиста Сальвадора Элисондо, одного из бывших редакторов S.nob. В отсутствие родителей Гонсало над ним брала шефство Тачия, опекавшая юношу, словно тетушка. Она по-прежнему жила на бульваре Обсерватуар, напротив мрачной больницы поры их «недоброго часа». 6 сентября 1980 г. на страницах El Espectador появился рассказ «По следу твоей крови на снегу»; на фотографии, помещенной на обложке журнал

Буквально через несколько недель после публикации этого рассказа с зашифрованным содержанием появилась одна из немногих статей о Мерседес, написанная сестрой Плинио, Консуэло Мендоса де Рьяньо. В ней открыто говорилось о парижской amour Габо в 1950-х гг., которую он, «возможно, сильно любил», а также содержался намек на то, что Мерседес не осведомлена об этом, как и о многом другом. Неясно, известен ли был Мерседес подтекст недавно опубликованного рассказа, но эти новые подробности, вероятно, стали для нее неприятным сюрпризом. Как бы то ни было, в конце интервью она пошла в контрнаступление. «Она не выразила досады по поводу поклонниц писателя, — сообщала Консуэло Мендоса. — Сказала: „Видишь ли, Габо обожает женщин, это видно и по его книгам. У него всюду есть друзья из числа женщин, которых он очень любит. Хотя большинство из них не писательницы. В конце концов, женщины-писательницы порой такие зануды, ты не находишь?“»[1004].

Дата добавления: 2015-11-04