- Пойду подышу воздухом, - говорю я, выбираясь из-за стола.
- Подожди, мы быстренько сполоснем посуду и пойдем все вместе,
погуляем, - говорит папа.
- Нет, мне что-то нехорошо. Я выйду на минуточку. Оставьте посуду, я
потом помогу ее вымыть, - говорю я.
Выскакиваю из дома, даже не захватив куртку.
- Элли? - окликает папа.
- Она пьяная! - радостно объявляет Моголь. - Фу! Элли пьяная!
Я и правда чувствую себя пьяной, оказавшись на ледяном ветру. Гора
качается, деревья колышутся, маленький кирпичный домик - уборная - то
появляется, то пропадает. Меня тошнит. Слава богу, будет легко.
Войдя в уборную, делаю глубокий вдох. Немедленная реакция на запах -
рвотный позыв. Я приготовляюсь, заправляю волосы за уши, сую два пальца в
рот.
Все происходит быстро и бурно. Глаза у меня крепко зажмурены, слезы
бегут по щекам. Вдруг я слышу - кто-то ахнул. Я открываю глаза и вижу, что
Анна заглядывает в дверь.
- Анна! Уйди! - с трудом выговариваю я.
Когда я на нетвердых ногах выхожу на улицу, Анна поджидает меня.
- Элли, черт побери, что ты с собой вытворяешь?
Сердце у меня колотится. Я держусь за шею. Горло до сих пор болит. Меня
трясет.
- Просто затошнило, только и всего. Не надо на меня так смотреть. Я не
виновата. Это оттого, что я так объелась. Наверное, конфеты оказались
последний каплей.
- Элли, не ври! Я пошла за тобой и видела, что ты сделала.
- Ты пошла за мной в уборную? Как не стыдно подсматривать!
- Я беспокоюсь о тебе, Элли. Я позволила тебе усыпить мою бдительность
на несколько недель, но теперь нужно наконец разобраться. Обсудим все это
вместе с папой.
- Сейчас? Господи, Анна, ведь сегодня Рождество!
- Да-да, и я целое утро готовила рождественский обед на этой кошмарной
плите, и все удалось, я так радовалась, что вы все ели с удовольствием, все
было так хорошо, а потом ты взяла и все испортила.
- Я не виновата, что меня стошнило.
- Вранье! Я видела, как ты сунула себе два пальца в рот.
- Да ладно тебе, меня тошнило, нужно было только немножко помочь...
- Элли, у тебя булимия. Вчера ты сделала то же самое. Я догадалась, но
ты меня обманула. Зачем ты это делаешь? Какое-то безумие! Не понимаю, как
человек может добровольно вызывать у себя рвоту.
- Мне это не доставляет удовольствия! Это ужасно. А что же мне делать,
если у меня такая слабая воля и я все время обжираюсь? Мне необходимо
избавиться от лишней еды, пока я от нее еще больше не растолстела.
- Да ты совсем не толстая!
- Нет, толстая. Ужасно толстая.
- Да нет же, нет!
- Девочки, что вы там делаете? - зовет папа, распахнув кухонную
дверь. - Почему вы кричите друг на друга? Войдите в дом, вы обе дрожите. Что
такое? Что случилось?
Мы входим в дом. Анна начинает рассказывать. Я прошу ее отложить до
другого раза. Папа пытается обратить все в шутку, но Анна требует, чтобы он
ее выслушал. Она рассказывает обо мне всякие глупости, причем ужасно
преувеличивает. Нет у меня никакой булимии. Три раза вызывала у себя рвоту,
подумаешь, большое дело. И анорексии у меня тоже нет, хотя Анна утверждает,
что и это есть.
- Эта штука бывает у худых, которые на диете, - говорит Моголь. - А
Элли не худая, она толстая!
- Вот видите! - И я начинаю плакать.
Анна говорит, что Моголь не то имел в виду. Моголь настаивает, что
именно то. Анна велит Моголю замолчать. Моголь кричит, что это нечестно.
Теперь уже он начинает плакать. Папа говорит, что все это просто смешно, что
сегодня Рождество, он купил новый телевизор, а никто его не смотрит, и зачем
Анне нужно было затеять этот глупый скандал. Анна говорит, что она до смерти
беспокоится за меня, что папа - плохой отец, что ей уже надоело переживать
из-за меня, и тоже начинает плакать. Папа говорит, что мы все расстраиваемся
по пустякам - конечно же, у Элли нет ни булимии, ни анорексии, и она не
толстая, и вообще не о чем беспокоиться, давайте прекратим всю эту ерунду и
постараемся все-таки отпраздновать Рождество.
И мы стараемся.
Господи, спасибо Тебе за телевизор! Идет хороший фильм, и, пошмыгав
некоторое время носом и обиженно повздыхав, мы все увлекаемся. Мы почти
начинаем снова играть в Счастливое Семейство - но тут наступает время чая.
Я не смею снова начать есть - боюсь, что не смогу остановиться. Так что
я просто тихо сижу, пью чай "Эрл Грей" с лимоном, никому не мешаю.
- Элли! Ты ничего не ешь, - говорит Анна.
- Меня еще немножко тошнит.
- Не начинай все сначала!
- Нет, правда.
- Возьми этого вкусненького рождественского торта. Смотри, какая
глазурь, - уговаривает папа, как будто я не старше Моголя.
- Не надо мне никакого торта, спасибо, - говорю я, хотя от густого
фруктового запаха рот мгновенно наполняется слюной. Я особенно люблю
глазурь, как она чудесно похрустывает на зубах, а потом по языку растекается
сладость с неповторимым миндальным привкусом.
- Если у тебя действительно нет аппетита, может, возьмешь тонюсенький
ломтичек? - говорит папа.
Я могла бы съесть толстенный ломоть. Два. Весь торт могла бы съесть в
один присест, господи боже!
- Мне правда не хочется.
Анна вздыхает.
- Ладно, не ешь торт. Но у тебя сейчас в животе абсолютная пустота.
Тебе обязательно нужно что-нибудь съесть. Кусочек хлеба с маслом, свежих
фруктов и лепесточек сыра.
Она красиво раскладывает на тарелочке тоненький кусочек хлеба, яблоко,
несколько зеленых виноградинок и ломтик сыра бри.
- Почти без калорий, полезно и питательно, - говорит она.
Соблазн велик, но после своего срыва за обедом я не решаюсь есть.
Начну, а потом не смогу остановиться. Возьму еще кусок хлеба, потом еще,
добавлю фруктов, прикончу бри, возьмусь за стилтонский сыр...
- Нет, спасибо, - сдержанно отвечаю я, отодвигая от себя тарелку.
- Элли, Господь с тобой, - говорит папа. - Ешь, черт подери!
- Нет.
- Да что же это, детство какое-то! Ешь, и все.
- Не хочу.
- Тогда выйди из-за стола и не порти нам рождественское чаепитие, -
говорит папа.
- Пожалуйста. - И я строевым шагом выхожу из комнаты.
Анна опять плачет. Я чувствую себя виноватой. Она хотела мне помочь. Но
я же не нарочно! Я все Рождество была просто как святая, помогала готовить,
не устроила скандала, когда Дэн притащил к нам свою подружку. Я не требую
особого отношения к себе, не прошу, чтобы для меня отдельно готовили. Когда
меня рвало, старалась делать это незаметно для окружающих. Не моя вина, что
Анна явилась подглядывать. Почему они не могут оставить меня в покое?
Папа приходит поговорить со мной.
- Уйди.
Анна приходит поговорить со мной.
- Уйди.
Они уходят, и я провожу вечер в одиночестве. Слышно, как они внизу
смотрят телевизор и смеются. Я беру новые пастельные мелки и новый альбом,
рисую стол, прогибающийся под тяжестью рождественского угощения. Но вся еда
испорчена: сандвичи обросли мохнатой плесенью, фрукты разлагаются в вазе,
сыр обгрызают мышки, мухи ползают по торту с белой глазурью.
[Image019]
[Image020]
Глава 9
ДЕВОЧКА С ПРОБЛЕМАМИ
У нас установился новый распорядок дня. Я не ем. Анна плачет. Папа
кричит. Я ухожу к себе в комнату и рисую. Я не ем. Анна плачет. Папа кричит.
Я ухожу к себе в комнату и рисую...
Моголь наблюдает за ходом игры со зрительской трибуны.
- Элли, ты сумасшедшая, - говорит он, чавкая шоколадкой у меня на
глазах.
- Она всех нас сведет с ума, - говорит папа. - Господи, Элли, как ты
можешь быть такой эгоисткой, так зациклиться на себе? Ты просто-напросто
добиваешься внимания.
- Не надо мне внимания. Мне надо только одно: оставьте меня в покое.
- Это все я виновата, - говорит Анна.
- Почему?
- Это я предложила попробовать диету. Куда девался мой разум? Элли и
так было трудно: она лишилась матери, была вынуждена свыкаться с мачехой.
Отчасти это символично. Мы с Элли в последнее время немного сблизились, и
это ее тревожит. Ей, видимо, кажется, что она предает память своей мамы.
Поэтому она отвергает еду, которую я готовлю. Тем самым она отвергает мою
заботу в целом.
- В жизни не слышал подобной чепухи, - говорит папа. - Не перевариваю
этой психологической болтовни. Прекрати обвинять себя, Анна! Ты замечательно
относишься к Элли. Просто она села на диету и зациклилась на этом. Пока мы
находимся здесь, ей больше не о чем думать. И наверное, она расстраивается
из-за Дэна - тут уж и я подсуропил, я понимаю.
Как они оба неправы! Все это, конечно, не имеет никакого отношения к
Дэну. Мы встретили их, когда вышли погулять в очень дождливую погоду. Дэн и
Гейл были одеты в одинаковые оранжевые непромокаемые куртки с капюшонами,
надвинутыми на самый лоб. Они держались за руки в шерстяных перчатках и
шагали в ногу: левой, правой, левой, правой. Похоже, они созданы друг для
друга. Я, видно, сошла с ума, если хоть на минуту могла подумать, что Дэн
создан для меня.
И Анна тоже ни при чем, хотя ее слова проникают глубже папиных. Меня
мучает совесть из-за Анны. Я не хотела, чтобы она так волновалась из-за
меня. Я не знала, что она может так изводить себя по моему поводу. А то, что
она сказала про мою настоящую маму! Я никогда ни с кем не разговариваю про
маму. Папа думает, я ее забыла.
Но я никогда не забуду. Я до сих пор иногда мысленно разговариваю с
ней. Дома я держу ее фотографию на столике у кровати, только не привезла ее
с собой в коттедж. Вдруг мне страшно хочется ее увидеть. Я пробую нарисовать
маму по памяти, но у меня плохо получается. Линия начинает дрожать и
прерывается, когда я пытаюсь нарисовать очертания ее груди, талии, бедер. Я
всегда считала свою маму красавицей: длинные темные вьющиеся волосы, не то
что мои мелкие кудряшки. Большие темные глаза, лицо в форме сердечка, нежные
щеки, нежные мягкие руки, мягкая пышная грудь - я до сих пор помню, как
уютно было прижаться к ней, когда она укладывала меня спать. Но сейчас я
вспоминаю ее мягкую, округлую фигуру и думаю: не была ли моя мама немножечко
полной? Конечно, не такой толстой, как я, но все-таки довольно пухленькой?
Я пытаюсь вспомнить, как она выглядела без одежды. Наверное, я видела
ее в ванной или в спальне, в трусиках и лифчике? Мне становится стыдно, как
будто я подглядываю за ней в замочную скважину. Да какая разница, худая она
или толстая? Господи, это же моя умершая мамочка!
Я не верю в рай, но сейчас рисую его, как рисуют маленькие дети:
облачка, похожие на сугробы, золотые врата. Я усаживаю маму на сверкающем
звездном троне, одеваю ее в мерцающее платье и крылья цвета заката. На
мгновение ее милое, нарисованное мелками лицо смягчает улыбка, и мама
говорит: "Какая разница, Элли, толстая ты или худая?"
Я знаю, что она права, и цепляюсь за это сознание. Может быть, если бы
мы с ней были вдвоем в коттедже, мы бы вместе сели за стол, смеялись бы,
болтали и ели, и не было бы никаких проблем. Но когда папа требует, чтобы я
спустилась обедать, его командирский тон больно задевает меня.
- Немедленно прекрати валять дурака, Элли. Ты должна очистить свою
тарелку, слышишь?
Анна чуть не плачет.
- Я приготовила для тебя специальный салатик, Элли, и к нему творожок,
совсем никаких калорий. На сладкое возьми мандаринчик. Лишь бы ты хоть
что-нибудь съела!
Моголь всеми силами изводит меня.
- Я съем до конца пирожок с индейкой, и пюре, и кукурузу, и потом еще
съем до конца мороженое, потому что это вкуснятина, я хочу, чтобы все это
было у меня в животике. Я хороший, правда? Не такой, как противная вонючая
Элли-Толстелли, она все равно толстая, при всей своей противной диете.
Разве тут можно расслабиться и сказать: "Ладно, ребята, драмы
закончились, я опять нормально ем"?
И вот я не ем (если не считать нескольких кусочков, которые я
долго-долго жую и иногда ухитряюсь выплюнуть в носовой платок). Анна плачет,
папа кричит, я ухожу к себе в комнату и рисую.
- Спасибо тебе, Элли, за то, что испортила нам всем Рождество, -
говорит папа, когда мы едем в машине домой. Он так свирепо сжимает руль,
что, кажется, вот-вот оторвет его напрочь.
- Я ничего не сделала. За что вы на меня набросились?
- Послушайте-ка меня, юная леди. Как только приедем домой, я в ту же
минуту запишу тебя на прием к врачу, слышала, что я сказал?
- Ты так орешь, что тебя слышно по всему шоссе.
- У меня уже вот где сидят твои остроумные реплики, и твое обиженное
лицо, и поджатые губы за обедом, и твое проклятое бессмысленное упрямство.
Не знаю, сколько дней ты не питалась нормально. Недель! Ты заболеешь. Терять
так быстро вес опасно. Ты уже выглядишь настоящей доходягой: осунувшаяся,
бледная, как привидение, словно в последней стадии какой-нибудь неизлечимой
болезни.
Неужели я действительно выгляжу осунувшейся? Я заглядываю в зеркальце
заднего вида, с надеждой втягивая щеки, но все бесполезно. Я такая же
кругленькая, как и всегда, словно ванька-встанька, с младенческими щеками и
ямочкой на подбородке.
- Ты, наверное, думаешь, что у тебя одухотворенное лицо с интересной
бледностью, - говорит папа, поймав мой взгляд в зеркале. - Так вот, ничего
подобного, вид у тебя ужасный. И прыщи пошли от недоедания.
- Спасибо большое, папочка. - Мне тут же начинает мерещиться, будто все
лицо покрылось гнойными волдырями.
Мне правда было немножко совестно, потому что я знаю, как много значит
для папы поездка за город на Рождество, и он так старался всех порадовать,
купил маленький телевизор, возил меня к телефону-автомату, чтобы я могла
поболтать с Магдой и Надин, но сейчас он такой противный, что мне становится
все равно, пусть себе считает, что я испортила ему Рождество. Очень хорошо!
Ненавижу его. Он не может меня заставить идти к доктору. Мое тело, могу с
ним делать, что захочу.
Приехали. Я не желаю участвовать в распаковке и прочей скучной суете.
Почему я должна помогать папе и Анне, если они меня постоянно пилят, и
только? Я убегаю в ванную, снимаю туфли, джинсы, тяжелый браслет и
взвешиваюсь. Ого! Я действительно похудела. Конечно, я все еще толстая. Я
смотрю на себя сбоку в зеркало, задрав блузку, чтобы как следует разглядеть
живот и попу. Ну, может, я стала самую чуточку тоньше, но все равно я
необъятная. Но уже не настолько необъятная, как было раньше. Все-таки
значительно толще Магды и уж совсем жирдяйка по сравнению с Надин. Но есть
улучшение. Интересно, заметят ли Магда и Надин?
Я звоню им. Сначала Магде.
- Давай встретимся, а? Не у меня, у нас дома полный мрак, - шепчу я. -
Например, в "Сода Фаунтэн".
Нет проблем, я могу взять себе минеральной воды.
- Нет, только не в "Сода Фаунтэн", - поспешно отвечает Магда. - Пойдем
куда-нибудь... в тихое место. Может, наверху у "Джона Уилтшира"?
- Что?! - "Джон Уилтшир" - унылый дряхлый универмаг, где встречаются
разные бабульки за чашкой чая. - Ты шутишь, Магда?
- Нет. У них роскошные пирожные. Или ты все еще на диете?
- Ну, вроде того, - отвечаю я осторожно. - Ладно, можно и к "Джону
Уилтширу", если хочешь. В четыре? Я позвоню Надин, хорошо?
Голос Надин тоже звучит как-то странно. Как-то очень тихо.
- У тебя все в порядке, Над?
- Нет, - отвечает Надин.
Слышно, как где-то рядом пищит и хихикает Наташа, а мама Надин хлопает
в ладоши и кудахчет над нею.
- Семейная жизнь достала?
- Это еще очень мягко сказано, - говорит Надин. - Ах, Элли, подожди,
пока услышишь. Я уже больше не могу!
- В чем дело?
- Нет, я сейчас не могу разговаривать, пока рядом сама знаешь кто.
Расскажу, когда встретимся, ладно? Только, пожалуйста, не говори: "Я тебя
предупреждала".
- Обещаю. В четыре, у "Джона Уилтшира". Жду не дождусь!
Но когда мы наконец собираемся вместе, глядя на Магду, я забываю про
откровения Надин. Мое похудение остается незамеченным. Облик Магды так нас
поразил, мы никак не можем опомниться.
В первую минуту я ее даже не узнала. Я вижу, что Надин сидит за одним
из крошечных столиков с розовыми скатертями, а рядом с ней - какая-то
коротко стриженная девочка, похожая на мышку, в серой кофточке. Потом эта
самая девочка слабо улыбается мне. У меня перехватывает дыхание.
- Магда! Что ты с собой сделала?
Надин отчаянно семафорит мне бровями.
- Ты так изменилась, но выглядишь... замечательно, - судорожно вру я.
- Выгляжу омерзительно, и на душе не лучше, - говорит Магда и
заливается слезами.
- Ой, Магз, не надо. - Я обнимаю ее.
Смотрю на ее бедненькую, обкорнанную голову. Дело не только в зверской
новой стрижке. Цвет! С одиннадцати лет, с нашего первого дня в пятом классе
Магда была яркой блондинкой. Я и представить ее не могла как-нибудь
по-другому. А сейчас она, видимо, восстановила свой естественный
светло-каштановый оттенок. Только у Магды он выглядит неестественно. Как
будто она сняла с себя кокетливую соломенную шляпку с цветами и одолжила
шапокляк у какой-то старухи.
Надин заказывает нам всем по чайничку "Эрл Грей" с лепешками. Я так
расстроилась из-за Магды, что рассеянно прожевываю лепешку. Только уже
облизывая масло с губ, я вдруг осознаю, что только что умяла несколько сотен
лишних калорий. Боже мой! Не сбегать ли по-быстрому в туалет? Но в кабинках
все слышно, и к тому же я не хочу ничего пропустить из рассказов Магды и
Надин.
- Извините, девчонки, что я так расхлюпалась, - говорит Магда, вытирая
глаза. На ней нет никакой косметики, и от этого у нее какой-то недоделанный
вид, как будто у нее стерли половину лица.
- Прическа у тебя правда вполне... пикантная, когда к ней привыкнешь, -
делаю я еще одну попытку.
- Вообще, такой стиль "беспризорник" - это последний писк, - говорит
Надин.
- Врете вы все, - говорит Магда. - Вид кошмарный. А раскраска - конец
света! Это даже не мышь, скорее, издыхающий хомяк. Я хочу опять покраситься
к школе, но как, черт возьми, отрастить их за неделю?
Она в отчаянии дергает жалкую коротенькую прядку.
- Так почему, Магда? - спрашивает Надин. - Краска плохо подействовала,
и тебе пришлось все отстричь или что?
- Или что, - отвечает Магда. - Нет, просто... А, глупость какая! Я
думала, что покончила с Миком в тот вечер, ну, вы знаете, но в прошлую
субботу я поехала в город - помнишь, Надин, я тебе позвонила и позвала с
собой, но ты сказала, что занята?
- Не вспоминай! - стонет Надин. - Господи, как я жалею, что не поехала
с тобой! Ну ладно, рассказывай дальше.
- А ты, Элли, еще была в Уэльсе, но я подумала, ничего страшного, все
равно пройдусь по магазинам, потому что мне на Рождество подарили кучу
денег, надо же было потратить. Я пошла со своим братом Стивом, потому что
его подружка, Лиза, работает в музыкальном магазине "Вирджин" и по субботам
занята, и вот мы со Стивом походили по торговому центру, я купила себе новые
туфли, он тоже купил себе ботинки, а потом мы пошли в "Ла Сенца" - знаете,
такой миленький магазинчик, где продают ночные рубашки, - и я купила себе
такую чудную ночную рубашку с игрушечными мишками, а Стив - кремовый
кружевной пеньюар для Лизы, она давно уже говорила, что ей очень нравится, а
сейчас на него снизили цену в два раза. В общем, мы уже немножко устали, и я
надела новые туфли, а они немножко натерли мне ноги, так что Стив предложил
зайти выпить по молочному коктейлю в "Сода Фаунтэн", а там...
- Там был Мик с дружками?
- Не сам Мик, кое-кто из его приятелей, Ларри, и Джейми, и еще
несколько. Мы со Стивом сели с другой стороны и давай прикалываться. Ты
знаешь, как Стив умеет валять дурака. Он достал из сумки Лизин пеньюар,
приложил его к себе, я хохотала, как безумная, и вдруг подняла глаза, вижу:
все эти мальчишки смотрят на меня, а потом начали мне показывать одними
губами: "Дешевка". Я чуть не умерла.
- Ой, Магда, да не обращай ты на них внимания. Они - просто мразь, и
больше ничего, - говорю я с жаром.
- Я не могла вынести, как они смотрели на нас со Стивом. Очевидно, они
все не так поняли.
- Надо было сказать Стиву.
- Ага, и через пять минут его бы посадили за нанесение тяжких телесных
повреждений. В общем, я пыталась понять, почему вообще у мальчишек
складывается неверное представление обо мне.
- Все очень просто, придурочная. Ты выглядишь на миллион долларов!
Раньше выглядела на миллион. Сейчас, может, на тысячу. На сотню. На
пару долларов.
Магда совершенно правильно истолковала выражение моего лица.
- В том-то и дело. Крашеные волосы, косметика, броская одежда. Вот я и
решила: ладно, не буду больше блондинкой. Пошла в парикмахерскую с остатком
рождественских денег и попросила все мне отстричь и восстановить
естественный цвет. Они считали, что это неудачная мысль, но я настояла.
Господи, ну почему я такая дура? Вот, посмотрите! - Она проводит рукой по
волосам.
- Отрастут, - говорит Надин. - Через месяц-другой будет роскошный вид,
не сомневайся. И может, ты снова покрасишься. Никак не привыкну видеть тебя
брюнеткой, Магда.
- А что это за старая серая кофта? У тебя есть красный меховой жакет,
за который умереть не жалко, - говорю я. - Честное слово, Магда, по-моему,
ты себе вместе с волосами половину мозгов отстригла. Как можно менять свой
облик из-за того, что болтают какие-то сопливые мальчишки?
- Здравствуйте! - говорит Надин. - Ты хоть слышишь, что говоришь, Элли?
Одна-единственная сопливая девчонка на конкурсе обозвала тебя жирной, и ты
тут же, не сходя с места, ударилась в анорексию.
- Чепуха, - говорю я, отчаянно краснея. Я и не знала, что Надин тогда
услышала. - И нет у меня никакой анорексии. Вот, только что я съела
здоровенную масляную лепешку. Спорим, в ней не меньше четырехсот калорий.
- Ты только подтверждаешь то, что я сказала, - говорит Надин. - Да ты
посмотри на себя, Элли! Ты так похудела. - Она разглаживает джемпер у меня
на животе. - Посмотри, Магда, смертельный номер: девочка, исчезающая на
глазах у изумленной публики.
- Ой, Элли. Ты сама ненормальная. Тебе совсем не идет быть такой
тощей, - говорит Магда.
Тощая! Ого! ТОЩАЯ! Я, конечно, не тощая. Мне до этого еще худеть и
худеть, но все-таки...
- Вы себе не представляете, как это страшно, - говорит Надин. - Как
будто в моих лучших подружек вселились инопланетяне. В "Секретных
материалах" и то не найдешь ничего подобного.
- Ты сама изменила свой облик, когда пошла на конкурс журнала "Спайси".
- Не напоминай! - Надин бросает в меня недоеденный кусочек лепешки.
- Кстати, что за ужасная вещь с тобой случилась, Надин?
- О боже, - говорит Надин. - Обязательно надо рассказывать?
- Да!
- Ну, просто... В прошлую субботу, когда я не могла пойти с тобой,
Магда, я на самом деле поехала в город, в то место.
- Какое место?
- В студию.
- Ой, да ты что! В фотостудию? Поехала к тому скользкому типу, который
дал тебе свою визитку? Ой, Надин, ну, ты совсем чокнутая! И что, он хотел
снимать тебя в непристойном виде?
- Да нет, умница ты наша. Он сделал вполне приличные снимки, в одетом
виде, - говорит Надин. - У меня теперь есть портфолио. И взял только
полцены. Правда, я не догадывалась, как это много - полцены. Пришлось
потратить все деньги, которые мне подарили на Рождество.
- Тогда в чем дело? - спрашивает Магда. - Это же хорошо, правда?
- Это-то хорошо. Плохо то - мало сказать, плохо - ужасно, чудовищно! -
что моя мамуля и кошмарная выпендрежница-сестричка поехали со мной. Мамуля
заметила, что я собираюсь удрать в субботу утром, и пожелала узнать, куда я
направляюсь и зачем я себя изуродовала, оделась во все черное, сделала
готический макияж, просто курам на смех. Она так меня довела, что я сама не
заметила, как выболтала, что меня пригласили на персональную фотосессию. Я
хотела просто утереть ей нос, чтобы она заткнулась, и очень зря, потому что,
когда она мне наконец поверила, то начала добиваться, чтобы ей тоже ехать со
мной. Она сделала поспешные выводы, точно так же, как и вы, девчонки.
Сказала, что должна присутствовать, а иначе она меня не отпустит. Пришлось
согласиться, но это значило, что нужно тащить с собой еще и Наташу, потому
что папа отправился на свой дурацкий гольф...
- И что, Наташа принялась изображать из себя Ширли Темпл* и опозорила
тебя в студии?
______________
* Ширли Темпл (1928) - американская киноактриса, в тридцатые-сороковые
годы стала одной из первых детей-кинозвезд. Играла невинных маленьких
девочек с кудряшками.
- Хуже. Гораздо хуже, - говорит Надин. - Сперва-то ее тошнило после
автобуса, так что она приткнулась к маме и помалкивала, как будто
стесняется, такой милый ребенок. И все смотрит на меня своими крошечными
глазками. Такое странное ощущение, когда стоишь под этими раскаленными
прожекторами. И тушь потекла. Я и правда немножко перестаралась, видели бы
вы мои веки, но и тут тоже вышла ошибка. Он сказал, что я, пожалуй, зря
сделала такой упор на готический стиль.
- Но он же сам тебе сказал держаться готического стиля.
- Да, но он сказал, что я поняла его слишком буквально, и вообще, мода
меняется. Одно время в журналах приветствовали всякие завихрения и
странности, а теперь ключевое слово - "здоровый образ жизни". Можете себе
представить, как я себя чувствовала, но не могла же я стереть макияж,
сорвать с себя одежду и все переделать заново. Он сказал, ничего страшного,
у меня все равно эффектный вид, и стал фотографировать, но толку все равно
не вышло. Он мне все говорил: "Бэби, сделай-ка, чтобы было УХ!".
- Вот дебил!
- Нет, я прекрасно понимала, что он имеет в виду. Такой особый,
искрящийся взгляд, как будто у тебя внутри вдруг включили электрическую
лампочку, но у меня лампочка все время гасла. Ну подумайте, разве возможно
сексуально изгибаться и зазывно улыбаться на глазах у собственной матери и
младшей сестренки? Чувствуешь себя полной дурой. Тем более что и вид у меня
был совсем неподходящий. Наверное, выйдут не фотографии, а ужас что.
- Значит, он сам и виноват, - возражаю я.
- Нет, подождите. Под конец, когда он понял, что ничего у нас не
получается, он сказал, можно и заканчивать, но у него еще оставалось
несколько кадров. Он спросил мамулю, не хочет ли она получить в придачу
несколько семейных снимков или, может быть, пару фотографий малышки, раз уж
она так хорошо себя вела.
- Ага, - говорю я. - Догадываюсь, что будет дальше.
- Правильно догадываешься. Наташа встала перед камерой, и тут не то что
лампочка, включился целый маяк, а из ушей посыпались фейерверки. Она и
улыбалась, и губки надувала, и дрыгалась, и вихлялась, и фотограф совершенно
обезумел. Про меня он моментально забыл. Начал новую кассету с пленкой,
снимал Наташу без конца, сюсюкал с ней и ни разу не напомнил, что надо
сделать УХ! У нее и так этого добра столько, что меня просто размазало по
стенке.
- Ой, Над, наверняка твои снимки выйдут не хуже. Лучше!
- Чепуха, Элли. Мамуля, конечно, была на седьмом небе от счастья и тут
же выложила денежки за Наташин портфолио - по-моему, это нечестно. Фотограф
сказал, что знаком с одной женщиной, которая руководит агентством для
детей-фотомоделей, он ей передаст несколько снимков, и она наверняка
заинтересуется Наташей.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |