- Ах, Джерард, я и не знала, что ты здесь, - защебетала миссис Айеро, как только увидела меня в своей квартире.
- Здравствуйте, миссис Айеро. Рад Вас видеть! – поприветствовал я ее, улыбаясь и вставая с дивана.
- Боже, называй меня просто Линда! – махнула рукой женщина. – А где Фрэнк? Фрэнк! Не вежливо: оставлять гостя без присмотра! Он такой неуклюжий, - Линда металась между комнатами, переодеваясь и меняя свой офисный костюм на свободное домашнее платье.
- Он к нам с ночевкой, - Фрэнк появился из-за двери ванной, вытирая свои влажные волосы махровым полотенцем.
- О, я рада! Я постелю тебе в гостиной, - добрые глаза посмотрели на меня; улыбнувшись, женщина прошествовала на кухню. – Жду вас к ужину через двадцать минут! – Фрэнк на это рассмеялся и, взяв меня за руку, повел в свою комнату (а куда же еще?).
- Я хочу тебе кое-что показать, - ответил он на мой не озвученный вопрос и, усадив меня на кровать, достал с полки какую-то книгу. Посмотрев на нее с полминуты, он вручил ее мне, а я, проведя руками по буквам, прочел вслух:
- Рэй Бредбери. Вино из одуванчиков. Зачем она мне? – спросил я, смотря на светящегося изнутри парня.
- Я хочу, чтобы ты прочитал ее, - ответил он мне. – Когда-то она здорово меня изменила, помогла кое-что переосмыслить.
- Хорошо, я ее обязательно прочитаю, - кивнул я, скорее, самому себе, и, встав с кровати, подошел к сумке, что лежала где-то за дверью. Убрав туда книгу, я посмотрел на Фрэнка. Он лежал, растянувшись на кровати, снова напоминая мне ленивого кота. – Кто тебе сказал, что сегодня я ночую у вас? – спросил я у него.
- Я сказал, - буркнул он. – Я не хочу, чтобы ты возвращался домой, - парень перекатился на левый бок, освобождая место рядом с собой, и похлопал по нему, приглашая меня лечь рядом. Я сел спиной к Фрэнку, уронив голову на сцепленные в замок пальцы, чувствуя, как его руки обвиваются вокруг моей поясницы.
- Так странно вот так вот свободно обнимать тебя, - хмыкнул он, а я уже, наверное, в сотый раз за день покрывался багровыми пятнами от смущения.
- Почему? – спросил я, оборачиваясь через плечо. Айеро все еще напоминал маленького котенка, смотря на меня светящимися глазами из-под опущенных ресниц и лениво улыбаясь.
- Я думал, что ты меня к себе никогда не подпустишь. Я ведь знаю, что ты не доверяешь людям, что ты боишься привязываться к ним, боишься быть обманутым. Это не твоя вина, конечно. Люди такие. Входят в доверие, пользуются тобой, говорят много, обещают, а потом просто уходят. Это нормально, что ты закрываешься от них. Я тоже закрывался.
- Что ты имеешь ввиду? – снова задал я вопрос, на этот раз поворачиваясь к Фрэнку всем корпусом.
- Мой отец умер из-за передоза, - начал он свой рассказ. – Просто вколол себе в вену чуть больше, чем обычно. Мне тогда было шестнадцать лет; прошло чуть больше года. У него была своя группа и боязнь сцены, поэтому он постоянно себя чем-то накачивал, чтобы перебороть страх. Мне это, конечно, не нравилось, но по-другому у него и не получалось. В конце концов, это привело к зависимости, а зависимость – к смерти.
Мне было очень тяжело. Он ведь был единственным, кто меня понимал, поддерживал меня как-то, разделял со мной взгляды на общество и музыку, учил чему-то новому. В детстве я проводил с ним много времени, но потом у него начались гастроли и прочая лабуда: мы стали видеться реже. Однако когда его график становился более или менее свободный, и оставались свободные от записи в студии дни, он проводил их со мной. Он рассказывал про то, что случилось с ним в туре, про то, с какими группами он там был и про города, в которых побывал. Я любил его слушать, но он как-то умудрялся рассказать мне все-все за несколько минут, а потом быстренько принять что-нибудь и пойти в какой-нибудь клуб. Я переживал.
Но еще больше я переживал, когда узнал о смерти отца через телевизор. Через ебаный, блять, телевизор! Никто мне не позвонил, не сказал бесчувственным голосом, что в его крови было слишком много дури. Я просто увидел наглую рожу телеведущей, которая сказала: «Фрэнк Айеро, лидер группы «High School» скончался этой ночью от передозировки наркотическими веществами в собственном номере гостиницы в Сиднее» и его труп. Холодный, как лед, неестественно выгнутый; я знал, что он лежит там, - Фрэнк плакал. Он лежал в позе эмбриона, обняв свои плечи руками, задыхался от слез, хлюпал носом, рассказывал мне эту трагичную историю и отрывал часть себя.
Я не знал, что делать. Мне никогда не приходилось успокаивать плачущих людей, потому что на их месте всегда оказывался я. Я не мог сказать пустые слова, вроде: «Я понимаю, все хорошо», - потому что я нихрена не понимал, и ничего не было хорошо, а я не любил лгать этому человеку. Единственное, на что я был способен – это заставить Фрэнка сесть на кровать и крепко-крепко обнять его, чтобы забрать хотя бы часть той боли, что он испытывает, рассказывая мне историю, изменившую его.
Кто бы что там ни говорил, все равно у каждого в жизни случается переломный момент, который меняет человека до неузнаваемости. Кого-то он настигает лишь в сорок лет, а кого-то – в шестнадцать. Кто-то теряет родителей, кто-то – братьев или сестер, кто-то – лучших друзей. Причем теряет не так, как мы все привыкли думать (когда люди перестают общаться), а навсегда. Я представляю, насколько это должно быть тяжело.
К чему я все это: такие моменты, хоть они и отбирают большую часть наших сил, они заставляют что-то в нас ломаться и строиться заново. Эти моменты – это то, что делает нас теми, кто мы есть. Вот почему их лучше переживать. Так вы хотя бы будете знать, что живы.
- Я ни с кем не разговаривал около двух месяцев. Не ел, не выходил из комнаты, лишь лежал, уставившись в потолок, и кидался на любого, кто подходил ко мне ближе, чем было дозволено.
Позже начались всевозможные терапии, сеансы у психолога, промывание мозгов. Никто из них не понимал, что на самом деле я нуждался совершенно не в этом. Я был в порядке, но он был своеобразный, скрываемый под слоями ярости и ненависти, испытываемой к человечеству.
Психолог посоветовал сменить обстановку, а я продолжал быть трудным подростком в школе и примерным сыном дома, пока… - тут парень замолчал, а я заметил, что он успокоился, а дрожь из голоса исчезла. Мне оставалось лишь слушать, невольно раскрыв рот, и переваривать только что полученную информацию. Никто не знал, что Фрэнк ведет себя подобным образом потому, что это его способ справляться с болью; потому что ему было легче.
Мне хотелось поскорее узнать, что Фрэнк имел в виду перед тем, как сделать паузу в повествовании, поэтому я подтолкнул его, чтобы он продолжил:
- Пока…? – Фрэнк сидел, опустив взгляд на сцепленные в замок пальцы.
- Пока не увидел тебя, - ответив, парень посмотрел мне в глаза: так, что меня чуть наизнанку не вывернуло. В его миндально-медовых глазах плескалась боль и горела вера, вера в меня. – Я не знаю. Что-то во мне щелкнуло и сутками напролет твердило: «Ты должен ему помочь, ты должен его спасти!», - и я понимал, почему должен сделать это. Потому что ты – это то, что случилось бы со мной, если бы я продолжал замыкаться в себе. Я понимал твои чувства и хотел, чтобы хотя бы у кого-то был правильный человек, который ему поможет.
- Так это то, как ты стал альтруистом? – задал я вопрос, скрывая шок за поддельной заинтересованностью. Мне нужно было некоторое время, чтобы отойти от услышанного.
- Что? Нет! Я последний в этом мире, кто станет альтруистом. На самом деле, я тот еще эгоист и собственник. Кто бы мог подумать, что, спасая тебя, я спасаю себя? – усмехнулся он. – Ты даже представить себе не можешь, что со мной случиться, если ты исчезнешь, - прошептал Фрэнк. Он снова смотрел мне в глаза, будто бы пытаясь запомнить каждую неровность на коже. – И еще… сегодня ты подтвердил, что целиком и полностью принадлежишь мне, и я точно не собираюсь отпускать тебя в ближайшее время. Нет-нет-нет, и еще миллион раз нет! – засмеялся парень и, встав с кровати, кивнул в сторону двери. – Нам нужно идти ужинать.
Уже в прихожей мы почувствовали приятный запах какого-то блюда, но я, к сожалению, был совершенно не голоден. Миссис Айеро накрыла на стол, расставила приборы, а перед каждым человеком уже стояла тарелка с ужином, от которой поднималась тоненькая струйка пара. Меня поражало, как эта женщина за такой короткий срок успела приготовить что-то новое, потому что моя мама за эти двадцать-тридцать минут успевала лишь сделать какой-нибудь сэндвич и сварить кофе.
- Джерард, почему ты не ешь? – спросила миссис Айеро, добродушно улыбаясь. Фрэнк обеспокоено посмотрел на меня, а затем на свою маму, будто бы ругая ее за то, что она допытывается до меня.
- Простите, я просто… немного задумался, - ответил я, беря в руки прибор.
- Так, в каком ты классе? – в следующий раз спросила она. Женщина старалась завязать со мной беседу, узнать обо мне что-нибудь новое, и я прекрасно ее понимал. Очевидно, что Фрэнк не рассказывает ей практически ничего из собственной жизни. Многие родители пытаются подружиться с друзьями своих детей, чтобы больше узнать об их жизни вообще. Многие, но не мои. Я даже не уверен, знали ли они, с кем я общался до того, как все это случилось. Впрочем, сейчас речь шла не об этом.
- В двенадцатом, - ответил я. – Мы с Фрэнком часто пересекаемся в школе.
- Я рада, что мой сын дружит с таким мальчиком, как ты, - улыбнулась Линда. – Твоя мама уже знает, что сегодня ты остаешься у нас? – задала она следующий вопрос.
- Кстати, насчет этого я и хотел поговорить. Боюсь, сегодня у меня не получится, - сказал я, опуская глаза. Мне не хотелось смотреть на недоумевающий взгляд миссис Айеро и грустный – Фрэнка: было больно. – Дело в том, что я пообещал маме помочь ей с уборкой, и еще мой брат болеет. Давайте, я приду в следующий раз? – спросил я, моля всех известных мне богов, чтобы эта добродушная женщина не обиделась, и чтобы Фрэнк позволил мне уткнуться в его шею.
- Конечно! Ты всегда будешь желанным гостем в нашем доме, - засмеялась Линда. – А Фрэнк, - миссис Айеро выразительно посмотрела на сына, - пусть не дует губы. Иногда нужно думать о других, милый, - эта фраза заставила меня издать истерический смешок. Ах, если бы только мать добрейшего человека в мире знала, сколько раз он думал не только о себе, то она бы никогда такого не сказала.
- Спасибо, - поблагодарил я миссис Айеро за ужин и, встав из-за стола, незаметно коснулся руки Фрэнка, заранее зная, что он пойдет за мной, потому что ужин уже был окончен.
- Я надеюсь, ты не собираешься уходить прямо сейчас? – спросил парень, как только мы вошли в его комнату.
- Я надеюсь, ты не обижаешься на меня за то, что я не остаюсь? – задал я встречный вопрос. – Пойми, я сейчас действительно не в лучших отношениях с родителями, поэтому мне не стоит давать им лишний повод для ссор. Они и так-то постоянно раздувают скандал из ничего, - вздохнул я.
- Боже, только не оправдывайся! – воскликнул парень. – Я все понимаю.
Время шло быстро. Я пробыл в гостях у семьи Айеро примерно до десяти часов вечера, а потом меня будто бы ударило током, и я ушел, пытаясь не поддаваться своеобразным уговорам Фрэнка остаться. Домой я добирался пешком, не помню, почему: то ли из-за того, что хотелось прогуляться, то ли из-за того, что нужный мне автобус перестал ходить еще час назад. В общем, я шел по темной улице один, едва ли не падая из-за того, что осенняя обувь была не приспособлена к снегу, и размышляя об истории, что поведал мне сегодня Фрэнк.
Сказать, что я был повергнут в шок – означает не сказать ничего, потому что я был в полнейшем ступоре. Я бы ни за что и никогда не подумал, что спасаться от боли и пустоты можно вот таким вот способом – помогать людям. То есть, чтобы спасти себя ты выбираешь спасение другой жизни. Ну, знаете, как симбиоз. Два организма сосуществуют вместе, при этом принося друг другу пользу, и потом они просто-напросто не могут жить по отдельности, потому что это сосуществование для них - то же самое, что кислород.
Все время я жил, думая, что не приношу миру абсолютно никакой пользы, но тут объявился Фрэнк и сказал, что своей депрессией я спас его от разложения. Я не знаю, как это повлияло бы на любого другого человека, но для меня это – уже бальзам на сердце. Разве вам не хотелось бы просыпаться по утрам с мыслью, что от вашего состояния зависит настроение дорогого вам человека? Разве вы не хотели бы быть той самой погодой, которая заставляет ваши внутренности трепетать просто так, без веских причин, для другого человека. Мне кажется, все только к этому и стремятся. Людям нравится быть чем-то важны и полезным, им нравится видеть смысл в том, что они делают, а если его нет, то зачем тогда вообще жить? Умирают только старые, больные и те, кому стало скучно жить. Возможно, недели две назад я и относился к последнему типу людей, но теперь… Теперь я чувствую, как что-то во мне меняется, чувствую, что с этого момента все будет по-другому.
Чувствую довольно мощный толчок в плечо.
- Ты там оглох что ли? – раздался за спиной голос и послышались шаги. Видимо, я был настолько увлечен собственными мыслями, что не расслышал, как меня окликнули.
- Что хотел? – спрашиваю я, оборачиваясь к крепко сложенному парню. Я не могу видеть его лица из-за тусклого света далеко стоящего фонаря, однако кое-что другое вижу: еще две вытянутые фигуры позади.
- Ты, случаем, не педик? – в его голосе сквозило презрение и отвращение. – Походка у тебя какая-то женственная, и лицо смазливое.
- И это – показатель ориентации? – усмехаюсь я. Я не боялся, честно. Меня слишком часто избивали раньше, чтобы бояться сейчас. Да, я знал, что будет больно, но… разве не в этом я нуждаюсь? Мне все еще плохо, и я все еще чувствую потребность пролить свою кровь, но я не хочу оставлять слишком явные следы. Во всяком случае, никто мне не запрещал говорить все, что я думаю, дабы напроситься на побои. – У тебя шея короткая, но я ведь не называю тебя свиньей, - я всплеснул руками, а затем расслабил их, позволяя им повиснуть вдоль туловища. Шея у этого парня была нормальная, но, видимо, мышцы у него были даже там: она казалась толстой и короткой.
- Ты напросился, - прорычал он. – Моли меня о пощаде! – Я услышал, как хрустнули костяшки чужих пальцев, и злобное хихиканье. Гиены; звери среди людей; особи с завышенной самооценкой и безграничным самолюбием, чья гордость не позволяет другим людям называть их обычными, невыдающимися.
- Да кто ты такой, чтобы я молился тебе?
Удары посыпались на меня мгновенно, доставляя боль. Я чувствовал, как первый удар пришел в скулу, а второй – под дых. Они знали, куда бить, и поэтому я практически сразу же упал на снег, принимая все удары, что были направлены на меня, не издавая ни звука. В такие моменты нужно быть прилежным мальчиком: молчать и делать все, что тебе скажут. Точнее – лежать и спокойно терпеть то, что ты заслужил. А если ты это не заслужил, то подавись обидой, потому что этот мир никогда не был справедлив.
Я не знаю, как долго все это продолжалось, но мое тело болело. Оно явно знало о происходящем больше, чем я, потому что мой мозг отключился сразу, как только голова ударилась о бетонную стену, в которую меня позже швырнули. Последнее, что я услышал из этих гнилых ртов, было: «Достаточно с него». Я, наконец, мог расслабиться и позволить соленым дорожкам омывать полученные раны.
Спустя некоторое время (я не знаю, сколько прошло минут с тех пор, как я вырубился) кто-то подбежал ко мне, стал бить по щекам и звать по имени. Мои глаза закрывались, и я позволил Морфею увести себя за руку в его царство.
========== Глава 17. Возрождение ==========
Очнулся я в своей комнате, на своей кровати, в окружении своих пустых стен. В некоторых местах тело отзывалось тупой пульсирующей болью (даже несмотря на то, что я лежал не двигаясь). Черепная коробка разрывалась: мне казалось, что мой мозг увеличивается с каждой секундой и грозится взорвать голову к черту. Однако, несмотря на все это, я думал не о тонких иголках боли, пронзающих все мое тело, а о том, что произошло за секунду до того, как я потерял сознание. Я знал, помнил, что кто-то бил меня по щекам и звал по имени, пытаясь привести в чувство, но я не имел понятия о том, кто это мог бы быть.
Окно было не зашторено; сквозь него в комнату проникал холодный свет луны, придававший мебели едва различимый силуэт. На улице снова шел снег: он кружился в воздухе, красиво переливаясь на все том же свете и заставляя меня расслабиться. Это, пожалуй, единственный раз, когда мне полюбился снег. В комнате стояла угнетающая тишина, я слушал стук своего сердца и крови в ушах, но внезапно до моего слуха донесся иной звук – щелчок двери. Передвигаясь на цыпочках, в комнату прокрался Майки. Заметив, что я уже не сплю, он аккуратно присел на край кровати рядом со мной и, обеспокоено взглянув на меня, спросил:
- Как ты?
Очевидно, что родители спали и даже не подозревали, что творится в комнате их старшего сына. А может, они знали, что меня избили, но посчитали, что я это заслужил. Впрочем, меня это не слишком-то волновало: я уже решил для себя, что не желаю знать этих людей. Нет, не потому, что они отказались от меня (фактически, они сделали это еще, когда я родился), а потому, что они мне были противны. Каждое их движение, вздох, взгляды на жизнь, моральные ценности, мысли – от всего этого меня выворачивало. В моей голове все никак не укладывалось то, что они пытались вбить туда.
Видимо, есть такие вещи, которые человек просто-напросто не хочет принимать: восприятие дальтоником цветов, реальность, о которой кричат наркоманы, мир, который чувствуют дети. Другие люди не хотят вставать на место тех, кто осязает что-либо по-иному. Они боятся отъехать от бортика и посмотреть на другой, неизведанный ими мир. «Это ненормально, неестественно, наивно». Гадость.
- Кажется, моя голова сейчас взорвется, - простонал я, удивившись своему голосу. Он был низкий и охрипший, какой обычно бывает у заядлых курильщиков. Курить. Хочется курить. – Родители знают о случившемся? – спросил я, приподнимаясь на локтях и доставая из прикроватной тумбочки смятую пачку сигарет. Шипя от боли, я встал, подошел к окну, приоткрыл его и ненадолго задержался, вдыхая морозный воздух. В темноте комнаты зажегся огонек зажигалки, и я, поднеся ее к сигарете, прикурил ее и сделал глубокую затяжку, чувствуя, как никотин ударяет в голову.
- Ничего не сказали, - поджав губы, ответил Майки.
- Это их выбор, - я выдохнул густой дым и снова сделал затяжку. – Откуда ты узнал, что я там?
- Фрэнк, - пожал плечами Майки, я поперхнулся дымом: они знают друг друга?
- Вы знакомы?
- Я… я посмотрел, кому ты звонил чаще всего и сохранил номер у себя в телефоне. Он позвонил мне, сказал, что ты ушел домой, и что он переживает. Попросил встретить те-
- Подожди, - перебил я брата. – Ты сказал, что у тебя был номер Фрэнка, но откуда у него твой? – и без того болевшая голова, казалось, скоро действительно лопнет. Мой мозг, видимо, очнулся и запустил привычные для меня мыслительные процессы; я ничего не мог поделать с этим. В голове выстраивалась цепочка связанных между собой событий. Телефон – Майки – справочник – пробел – звонок Фрэнка.
- Я уже звонил ему… до этого, - зрачки Майки лихорадочно бегали по комнате, я видел, как блестели его глаза в темноте, как его длинные пальцы судорожно сминали ткань пододеяльника. Он волновался. Мне было интересно, зачем он звонил Фрэнку, о чем они разговаривали, как долго, но… Но меня слишком смущал вид растерянного испуганного подростка. Я не хотел, чтобы он избегал меня после этого разговора, нет, не после того, как наши отношения только-только начали налаживаться.
- Ладно, к черту! В любом случае, я рад, что ты нашел меня, при этом не получив ни одного побоя. Мне бы очень не хотелось проваляться там, на холодном асфальте в окружении мусорных баков. Спасибо, - Майки выдохнул, а я улыбнулся, радуясь тому, что мне не придется еще недели две налаживать контакт с братом.
***
Утро было отвратительное. Я проснулся злым и раздраженным, чувствуя, как по венам течет ненависть к окружающим и к самому себе. За завтраком я хотел окунуть лицо матери в масло, кипящее на сковороде, а голову отца разбить о столешницу. По дороге в школу я почти толкнул ни в чем неповинного ребенка в клумбу, запорошенную снегом, и чуть не поджег автобус, на котором, собственно, и добирался до учебного заведения. Я понятия не имел, что со мной творилось, но одно я знал точно: мне хочется очистить кровь от этих бурлящих чувств. Мне не нравилась агрессия, которую я излучал, словно лампочка – тепло.
Забивая на первый урок, я иду в уборную, чтобы сделать то, что не должен. Заходя, в зеркале вижу свое отражение: багровый синяк на скуле, чуть ниже мочки уха, разбитая губа, гнездо на голове. Да, внешне все то, что я чувствую, отражается лишь в десятой доле.
Самым грустным я считал то, что, даже чувствуя физическую боль, я хотел причинить ее больше. Намного больше. Я не знаю, было ли дело в привычке, или в мыслях, что заставляли мое сердце сжиматься от боли. Раньше я бы никогда не подумал, что такая вещь, как осмысление, может причинить столько мучений. Я обманывал себя, наивно полагая, что мне все равно на отречение родителей, все равно на предательство Бена и вообще на все, что происходило со мной в последнее время. Это убивало: медленно, мучительно, болезненно.
<i>Я не нужен родителям – порез.
Меня ненавидит Бен – порез.
Я причиняю боль Фрэнку – порез.
В мире слишком много ублюдков – порез.</i>
Главное отличие человечных людей от мразей в том, что первые наказывают себя за грехи вторых. Это было и до наших дней, будет и после. В этом гадком черном мире гораздо проще быть самовлюбленным эгоистом без каких-либо намеков на совесть, доброту, сострадание и человечность.
Где же в людях все то, чем их должен был наделить Бог? «Разумнейшие существа», «величайшие создания», - говорили они, но почему же животные бывают гораздо более милосердными, чем люди? Упади ты посреди большой дороги – общество на тебя даже не посмотрит, лишь плюнет на холодный труп и пройдет по нему, наслаждаясь хрустом костей. Почему весь гребаный свет держится на правилах джунглей? Где наш разум, который кричит о том, что страдающему нужно протянуть руку помощи? Его нет. Нет ничего из всего, что должно быть. Естественный отбор, войны – списывайте на что хотите, а мне больно.
Мне больно осознавать, что именно в этот момент где-нибудь в своей комнате сидит точно такой же подросток, как и я, и думает о наименее болезненном способе ухода из жизни. Мне был противен каждый вздох, что я сделал под этим небом, которое уже давно не было чистым. Мне была противна сама мысль о том, что я – точно такой же человек, как и все те, кого я так яро ненавижу. Но… но я знал, что я не такой, как они. Как же тогда объяснить то, что я всегда и везде чувствую себя чужим и ненужным? Я знал, что в мире есть достаточно много тех, кто точно так же не вписывается в невидимые рамки, чем-то отличается от большинства, и я хотел помочь им. Действительно хотел. Однако для начала мне нужно было бы найти силы на то, чтобы помочь себе.
Как только я начал думать о том, как помочь другим, до моего слуха донесся оглушительный звон, оповещающий о конце первого урока. Убрав ножик в карман, я вышел из холодного помещения и сразу же оказался в потоке учеников, спешивших кто куда. Среди них был и Фрэнк. Он казался действительно расстроенным, когда увидел мой внешний вид. Я решил умолчать о своем душевном состоянии, но он, кажется, и так все понял. Мы немного поговорили прямо посреди длинного коридора, а после я отправился на литературу.
На этом уроке я пришел в самый настоящий шок. А все из-за того, что было написано на доске.
<i>Пятнадцатое декабря.</i>
Я спорил с учителем, доказывал, что он ошибся, когда писал дату, но календарь в телефоне лишь доказывал его правоту. Я не мог поверить, что из-за всех этих забот (проблем), как снег свалившихся на меня, я забыл про то, что вот уже совсем скоро наступит Рождество. До праздника, который я раньше ждал с нетерпением, оставалось каких-то десять дней, и я совсем не был готов к этому. Хотя, я не думаю, что хотел праздновать его.
Раньше Рождество было для меня чем-то невообразимо прекрасным. Временем, когда все-все желания осуществляются, и ты сидишь за столом, полностью заваленным едой, вдыхаешь запах хвои и смотришь на мерцающее разными огнями дерево. Все рады, все счастливы, а теперь… Теперь у меня нет ни родителей, ни друзей. Лишь чужой человек, каким-то образом ставший для меня смыслом жизни (буквально) и брат, неожиданно решивший снова со мной общаться. Впрочем, все не так уж плохо, но ведь я человек, а людям всегда чего-то не хватает, ведь так?
- Уэй, вы с нами или нет? – прогремел над ухом голос преподавателя.
- Ах, да, да, - пробубнил я и стал судорожно перелистывать страницы, пытаясь найти ту, на которой они остановились. Наконец, найдя нужный абзац, я стал читать вслух, не особо задумываясь над смыслом строк и продолжая думать о чем-то своем.
<i>Хочу к Фрэнку.
Мне все больнее и больнее.
Я должен сделать еще пару порезов.
Нужно выйти из класса.
Ты не должен, Джерард.
Слабый, слабый мальчик.</i>
Прозвенел звонок. Сорвавшись с места, я выбежал из классного кабинета, надеясь встретить в фойе Фрэнка, но его там не оказалось. Его не было нигде, и я чувствовал, как меня поглощает обида, обида на то, что его нет рядом, кода он так нужен. Эгоист. Чувствую, как в уголках слез начинает щипать, чувствую холод карманного ножика, чувствую, как зудят вены. Боже, еще никогда мне не было так плохо.
Выбегаю на улицу и лишь тогда замечаю, что на деревьях уже висят нити гирлянды, а окна небольших магазинчиков и кафе украшены небольшими рождественскими наклейками. Не обращаю на это никакого внимания, смутно соображая, куда иду. Через секунду чувствую, как мое запястье крепко обхватывают чьи-то пальцы. Оборачиваюсь и чувствую знакомый запах: не вижу лица человека из-за пелены соленой жидкости, застилающей глаза.
- Джи? – звучит мягкий приятный голос. Мне хочется впиться в губы Фрэнка жадным и голодным поцелуем, но я сдерживаю себя, понимая, что тут – не место. Вместо этого лишь шепчу:
- Пошли со мной, - и утягиваю парня в первую попавшуюся высотку. К счастью, прямо перед нами оттуда выходит жилец, и мы, не дожидаясь, пока захлопнется железная дверь, проскальзываем в подъезд и бежим к лифту. Уже в этой огромной коробке с кнопками я прижимаю парня к стенке и, наконец, целую его. Его реакция заторможена: он не понимает, что происходит, но вскоре все же отвечает на мой поцелуй. Наши языки и зубы постоянно сталкиваются, но я не обращаю на это никакого внимания, потому что в этот момент мне гораздо важнее ощущать, что я не один.
- Что происходит? – оттолкнув меня от себя, спрашивает Фрэнк. Двери кабинки закрыты, мы летим вверх по шахте лифта, и я совсем не соображаю, что творится в моей голове. Не подумав и секунды, начинаю лепетать:
- Ты представляешь: я проснулся сегодня такой злой и раздраженный. Потом, в школе, мне вдруг стало так плохо, что я, - достаю из кармана ножик и обнажаю лезвие, - побежал в туалет и сделал пару порезов, - подношу его к левому запястью и, с силой нажимая на рукоять, провожу им вдоль по коже. Из глаз Фрэнка сразу же начинают течь слезы, а я вдруг обнаруживаю, что больше не чувствую боли, что из моих глаз точно так же текут соленые ручьи, а из свежего пореза сочится кровь. Много крови. – Но мне было все еще плохо, и я решил найти тебя, потому что когда я рядом с тобой - мне лучше. Тебя не было, поэтому я выбежал из школы, и вот… - слова вылетали из моего рта просто с невероятной скоростью: я сомневался, что Фрэнк разобрал хотя бы слово, а из раны на пол все еще капала густая жидкость. Я чувствовал, как рука начинала неметь, и слышал истеричные крики Фрэнка. Он пытался остановить лифт, как-то помочь мне, но все было тщетно. Я нажал на кнопку самого верхнего этажа, и мы все еще поднимались вверх в то время, пока я стремительно падал вниз.
В какой-то момент все прекратилось. Это жужжание и какой-то гул. Прозвенел один-единственный «дзыньк», и все. Мое запястье уже было чем-то перебинтовано, а я сидел, прислонившись спиной к стене, и смотрел в одну точку. Фрэнк сидел подле меня, хлюпая носом и утирая влажные дорожки.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |