Тогда Царь велел ей опуститься на колени, золотыми щипцами взял с жертвенника кусок раскаленного угля и прикоснулся к ней со словами: «Вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен» (Ис. 6:7).
Ей показалось, что яркое пламя, невыносимо прекрасное и ужасное одновременно, прожгло ее насквозь. Ой-Боюсь лишилась чувств и больше ничего не помнила.
Когда она пришла в себя, то обнаружила, что Пастырь несет ее на руках. Они снова были на нижних склонах пограничной области. Перед ней был прежний Пастырь: исчезли царская мантия и корона, но в глазах еще светились необыкновенная сила и власть. Горные пики возвышались над ними словно башни, а внизу все было окутано туманом и облаками.
Когда Пастырь увидел, что Ой-Боюсь уже достаточно окрепла, он взял ее за руку, и они вместе отправились вниз, в белую мглу. Они шли через маленький лесок с едва различимыми за туманом деревьями. Вокруг не было ни звука, только слышно было, как где-то капает на землю вода. Когда они дошли до середины леса, тишину нарушила песня невидимой из-за тумана птицы. Она пела чисто, ясно и невыразимо сладко, снова и снова издавая неизменную череду звуков. Можно было подумать, что они составляют одну постоянно повторяющуюся фразу, которая заканчивалась тонким щебетом, похожим на короткий смешок. Ой-Боюсь показалось, что птица пела вот такую песню:
Он победил, ура!
Он победил, ура!
Лес звенел, полный ликующих звуков, и Пастырь с Ой-Боюсь неподвижно стояли среди мокрых деревьев, с которых капала вода, и слушали.
«Ой-Боюсь, — сказал Пастырь, — ты мельком взглянула на Царство, куда я собираюсь отвести тебя. Завтра ты со своими провожатыми отправишься в путь, который и приведет вас туда».
Затем с необыкновенной нежностью в голосе он произнес такие восхитительные слова, что Ой-Боюсь с трудом поверила своим ушам: «Ты не много имеешь силы, и сохранила слово Мое, и не отреклась имени Моего… Вот, Я сделаю то, что они [враги твои] придут и поклонятся пред ногами твоими, и познают, что Я возлюбил тебя. <…> Се, гряду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего. Побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон; и напишу на нем имя Бога Моего… и имя Мое новое» (Откр. 3:8–12).
Именно тогда Ой-Боюсь набралась храбрости и обратилась с вопросом, который никогда прежде не решалась задать. Ее рука лежала в его ладони, и Ой-Боюсь спросила: «Господь мой, можно мне узнать, скоро ли придет время, когда ты выполнишь данное мне обещание?»
Он очень мягко и с великой радостью проговорил: «Да, это время уже не за горами. Дерзни, попробуй стать счастливой. Если ты пойдешь вперед по предлежащему тебе пути, то скоро получишь обещанное, и я исполню желание твоего сердца. Теперь уже осталось недолго ждать, Ой-Боюсь».
Итак, они стояли в окутанном туманом лесу. Ой-Боюсь трепетала от радости и не могла вымолвить ни слова. Только молилась и недоумевала, было ли это видением или же происходило с ней на самом деле. На лице Пастыря появилось странное выражение, которое она все равно бы не поняла, если бы и видела. Но она была так изумлена своим счастьем, что даже не смотрела на него. Высоко над мокрыми деревьями маленькая пичуга все еще пела свою ликующую песнь «Он победил», кончавшуюся радостным «Ура! Ура! Ура!».
Чуть погодя Пастырь и Ой-Боюсь уже были внизу, в полях, где Горе со своей сестрой ожидали их возвращения. Пришло время продолжить путь. Но после того как Пастырь благословил их и уже повернулся, чтобы снова отправиться своей дорогой, Страдание и Горе неожиданно стали перед ним на колени и кротко спросили: «Господь, что это за место, где мы отдыхали и восстанавливали силы эти последние несколько дней?»
Он ответил очень тихо: «Это место, куда я привожу своих возлюбленных для помазания, чтобы приготовить их к погребению».
Ой-Боюсь не слышала этих слов, так как шла немного впереди. Она повторяла про себя вновь и вновь: «Он сказал: „Дерзни, попробуй стать счастливой. Уже недолго осталось ждать, и я исполню желание твоего сердца“».
Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим»
Часть первая «Вечером водворяется плач…»
Глава 15
Потоки
Тропа, по которой они следовали, шла не прямо вверх, к вершинам, а плавно поднималась по склону горы. Все вокруг было еще окутано мглой, которая даже немного сгустилась. Путешественницы шли молча, каждая была занята своими собственными мыслями. Ой-Боюсь думала об обещании, которое совсем недавно дал ей Пастырь: «Се, гряду скоро… и исполню желание твоего сердца». Горе и Страдание, вероятно, думали об ответе на свой вопрос, заданный при прощании с Пастырем. Так ли это было на самом деле — трудно сказать, потому что шли они в полном молчании. Хотя Ой-Боюсь могла бы заметить, что помощь двух ее спутниц стала более мягкой и ненавязчивой, чем прежде.
Ближе к вечеру они подошли к бревенчатому дому, стоявшему у обочины тропы. На двери был начертан тайный знак Пастыря, и поэтому они поняли, что там они должны отдохнуть и переночевать.
Войдя внутрь, они сразу заметили, что кто-то совсем недавно был здесь. В очаге ярко горел огонь, а на выступе для разогревания пищи стоял чайник, в котором закипала вода. Стол был накрыт на троих, тут же лежал запас хлеба и фруктов. Очевидно, их прихода здесь ждали и любезно приготовились к нему. Но не было никакого признака присутствия того, кто таким образом предварил их в пути. Все трое умылись, сели за стол и, возблагодарив Господа, приступили к еде. Затем, усталые, они прилегли отдохнуть и немедленно погрузились в сон.
Внезапно Ой-Боюсь проснулась. Она не могла определить, сколько времени проспала. Было еще совсем темно. Спутницы ее мирно лежали рядом, но она знала, что кто-то позвал ее. Она молча подождала, затем услышала Голос, назвавший ее по имени: «Ой-Боюсь».
«Вот я, Господь мой», — ответила она.
«Ой-Боюсь, — сказал Голос, — теперь возьми обещание, которое я дал тебе, когда пригласил тебя следовать за мной на Высоты. И возьми естественное стремление к человеческой любви, которое уже проросло в твоем сердце, когда я посадил там мою любовь. Поднимись в горы, в то место, которое я укажу тебе. И там принеси их мне в жертву всесожжения».
Наступила долгая тишина, прежде чем в темноте раздался дрожащий голос Ой-Боюсь.
«Господь мой, я правильно тебя поняла?»
«Да, — отвечал Голос. — Теперь подойди к выходу из дома, и я покажу тебе, куда идти».
Ой-Боюсь молча поднялась, не разбудив спящих рядом спутниц, открыла дверь дома и шагнула наружу. Все вокруг еще было окутано туманом, и горы, скрытые тьмой и облаками, были совершенно невидимы. Пока она всматривалась вдаль, в одном месте туман рассеялся, и появилось как бы маленькое окошко, сквозь которое ярко сияла луна и одна звезда. Прямо под ними высилась, тускло мерцая, белая вершина. У подножия ее находился тот каменистый выступ, с которого низвергался великий водопад, устремляясь к нижним склонам. Виден был только этот скалистый выступ, а внизу все было окутано туманом.
Тогда раздался Голос: «Вот назначенное место».
Ой-Боюсь огляделась и ответила: «Да, Господь. Вот я — раба твоя, и сделаю все, что ни скажешь мне».
Она больше не ложилась, а стояла у дверей дома, ожидая рассвета. Теперь ей казалось, что голос водопада заполнил собою все окружающее пространство и громом гремел в ее трепещущем сердце. Он отдавался и звучал в каждой ее клеточке, повторяя снова и снова: «Теперь возьми данное мной обещание и естественное стремление своего сердца к человеческой любви и принеси их в жертву всесожжения».
С первыми проблесками зари Ой-Боюсь склонилась над своими спутницами и сказала: «Нужно немедленно отправляться в путь. Я получила повеление подняться к тому месту, где великий водопад низвергается в пропасть».
Они немедленно встали, поспешно позавтракали и сразу же отправились в дорогу. Тропа вела прямо вверх по склону горы, навстречу громоподобному голосу водопада. Но сам водопад оставался невидимым из-за облачности и тумана, еще застилавшего все вокруг.
Прошло несколько часов, а они продолжали взбираться, и тропа становилась все круче и круче. Вдали раздались раскаты грома, и завесу мглы прорезали вспышки молнии. Внезапно выше по тропе они услышали шум бегущих ног, топающих и скользящих по камням. Они остановились и плотно прижались к скале, чтобы пропустить бегущих. И тогда из призрачной мглы появились сначала Страх, потом Горечь, за ними следовали Обида, Гордыня и Самосожаление.
Они бежали так быстро, как будто от этого зависела их жизнь. Поравнявшись с тремя женщинами, они закричали: «Назад! Немедленно поверните назад! Впереди сходят снежные лавины! Весь склон горы трясет, как будто он тоже сейчас рухнет! Спасайте свою жизнь! Бегите!»
Не дожидаясь ответа, они с грохотом промчались мимо и бросились наутек вниз по склону.
«Что же нам делать? — спросили Страдание и Горе, явно растерявшись, в первый раз за все время пути. — Повернуть назад к дому и подождать, пока сойдут лавины и утихнет буря?»
«Нет, — ответила Ой-Боюсь тихим, но уверенным голосом. Она заговорила впервые с тех пор, как подняла их и позвала за собой. — Нет, нам нельзя поворачивать назад. Я получила повеление подняться к тому месту, где со скалы низвергается великий водопад».
Тогда Голос раздался совсем близко: «Здесь, рядом с тропой, есть место, приготовленное для тебя. Пережди бурю там».
Рядом с ними в отвесной скале была маленькая пещерка, такая низкая, что войти в нее можно было, лишь пригнувшись к земле. Внутри места хватало только для того, чтобы сидеть скорчившись. Они сели рядом и прижались друг к другу. И вот внезапно над ними разразилась устрашающая яростная буря. В горах эхом отдавался грохот грома, падающих камней и сходящих снежных лавин. Молнии непрестанно сверкали и бежали по земле испепеляющими огненными языками.
И хлынули дожди, и сошли потоки, и подули ветры, и бились в горах до тех пор, пока не стало казаться, что все вокруг дрожит, колеблется и рушится. С крутых утесов неслись бурные воды. Их стремительный поток падал с камней, выступавших над входом в пещеру, полностью закрывая его водной стеной. Но в саму пещеру, где на земле сидели три наши героини, не попало ни капли воды.
Буря, вместо того чтобы стихать, казалось, набирала силу. Когда они уже пробыли в своем укрытии достаточно долго, Ой-Боюсь молча достала из-за пазухи кожаную сумочку, которую всегда носила с собой. Она высыпала в подол небольшую кучку камешков и голышей и стала их разглядывать. Это были памятные камни, подобранные у жертвенников, построенных ею в пути — начиная с того момента, когда, стоя рядом с Пастырем у пруда, она позволила ему посадить тот самый шип в своем сердце, и до настоящего времени, когда она сидела скорчившись в узкой пещере, пережидая бурю. У нее не осталось ничего, кроме повеления принести в жертву то обещание, на которое она поставила все и которое дало ей силу отправиться в это путешествие.
Она посмотрела на эту маленькую кучку камней и уныло спросила себя: «Выкинуть их, что ли? Ведь все они — ничего не стоящие обещания, которые он надавал мне по пути сюда». Затем ледяными пальцами она взяла первый камешек и повторила те первые слова, что он сказал ей у пруда: «Я сделаю ноги твои, как у оленя, и на высоты твои возведу тебя» (см.: Авв. 3:19). Долго держала она в руках этот камешек, потом медленно произнесла: «Мои ноги не стали оленьими, но я нахожусь на таких высотах, о которых даже не мечтала. И если я умру здесь, наверху, какая разница? Я не выброшу его».
Ой-Боюсь положила этот камень обратно в сумочку, взяла следующий и повторила: «Что€ Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после» (Ин. 13:7). Всплакнув, она сказала: «По крайней мере, первая половина этого высказывания — правда, и кто знает, верна или нет его вторая половина… Нет, я не выброшу этот камешек».
Подобрав третий камень, она процитировала: «[Это] не к смерти, но к славе Божией» (Ин. 11:4). «Не к смерти? — повторила она. — Даже если он сказал: „Принеси это обещание в жертву всесожжения“?» Она опустила камешек в сумку и взяла четвертый. «Зерновой хлеб вымолачивают, но не разбивают его» (Ис. 28:28). «Я не могу расстаться с ним», — сказала она и положила его на место, вытащив пятый. «Не могу ли Я поступить с [тобой], подобно горшечнику сему? говорит Господь» (Иер. 18:6). «Да», — сказала она и вернула голыш обратно в сумку.
Взяв шестой камешек, Ой-Боюсь повторила: «Бедная, бросаемая бурею, безутешная! Вот, Я положу камни твои на рубине…» (Ис. 54:11). Она не могла продолжать и горько заплакала. «Как я могу расстаться с ним?» — спросила она себя, положила камень в сумочку к остальным и достала седьмой. «Овцы Мои слушаются голоса Моего… и они идут за Мною» (Ин. 10:27). «Не выбросить ли этот? — спросила себя Ой-Боюсь. — Действительно ли я слышала его голос или всю дорогу обманывала себя?»
Тогда она вспомнила лицо Пастыря, когда он говорил ей это, и положила камень назад в сумку со словами: «Я сохраню его. Как я могу его лишиться?» И вытащила восьмой. «Теперь увидишь ты, что Я сделаю…» (Исх. 6:1). Вспомнив утес, казавшийся таким неприступным, и то, как Пастырь привел ее к вершине, она положила камешек к остальным и взяла девятый. «Бог не человек, чтоб Ему лгать… Он ли скажет и не сделает? будет говорить и не исполнит?» (Числ. 23:19).
Очень долго сидела дрожащая Ой-Боюсь с этим камнем в руке. Но в конце концов сказала: «Я уже дала ему единственно возможный ответ: „Можешь обмануть меня, если ты способен на это“».
Затем она опустила холодный, как лед, голыш в сумку и достала оттуда десятый. «…Уши твои будут слышать слово, говорящее позади тебя: „вот путь, идите по нему“, если бы вы уклонились направо и если бы вы уклонились налево» (Ис. 30:21). При этом она вздрогнула, но вскоре добавила: «Ты не много имеешь силы… и не отрекся имени Моего. <…> Держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего» (Откр. 3:8, 11).
Отправив десятый камень обратно в сумку, после долгой паузы Ой-Боюсь подняла лежавший на земле в пещере маленький уродливый камешек и опустила его к остальным со словами: «Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться» (Иов 13:15). Вновь завязав сумочку, Ой-Боюсь проговорила: «Даже если весь мир будет убеждать меня, что они ничего не стоят, — я не смогу с ними расстаться».
Горе и ее сестра молча сидели рядом с Ой-Боюсь, внимательно наблюдая, как она разбирает маленькую кучку камней в подоле. Обе издали странный смешок, как будто с облегчением и благодарностью, и хором сказали: «И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне» (Мф. 7:25).
К этому времени дождь прекратился. Потоки воды уже не заливали скалы. Оставался только легкий туман. Вдали стихали раскаты грома и рев лавин. Выглянув из пещеры, они услышали, как откуда-то снизу, издалека, сквозь клочья тумана пробилось звонкое, ликующее пение птицы. Возможно, это был брат той пичуги, которая пела в мокром лесу у подножия Высот:
Он победил, ура!
Он победил, ура!
Когда эти чистые, ясные звуки донеслись к ним наверх, холодная корка льда в сердце Ой-Боюсь треснула и постепенно растаяла. Маленькая пастушка судорожно прижала руки к сумочке с камнями, будто там лежали бесценные сокровища, которые она считала потерянными. И проговорила своим спутницам: «Буря утихла. Теперь мы можем продолжить путь».
Однако с этого места тропа очень резко повернула вверх по склону горы. Она была такой прямой и крутой, что часто Ой-Боюсь могла пробираться вперед лишь ползком на четвереньках. Все это время она надеялась, что чем выше она будет взбираться, чем ближе будет к Высотам, тем будет становиться сильнее и, следовательно, меньше спотыкаться. Но вышло как раз наоборот.
Чем выше они поднимались, тем яснее она сознавала, что силы покидают ее. И чем слабее она становилась, тем чаще спотыкалась. Она смутно понимала, что с ее спутницами все было наоборот. Чем выше они взбирались, тем, казалось, становились сильнее и жизнерадостнее. И это было хорошо, потому что зачастую им приходилось почти нести Ой-Боюсь, настолько она казалась уставшей и изможденной. Из-за этого они действительно продвигались очень медленно.
На второй день они подошли к месту, где небольшое углубление в склоне горы образовывало крошечное плато. Из скалы здесь бил ключом ручеек. Он маленьким водопадом стекал по ложбинке вниз со склона горы. Когда они решили устроить привал, Ой-Боюсь услышала Голос: «Попей из придорожного источника и восстанови силы».
Склонившись к ручью в том месте, где он пузырился между камнями, Ой-Боюсь наполнила рот водой. Но как только проглотила ее, почувствовала такую жгучую горечь, что не удержалась и извергла ее обратно. Стоя на коленях у этого источника, Ой-Боюсь несколько секунд ловила ртом воздух. Затем в наступившей тишине очень спокойно и мягко сказала: «Господь мой, я не то чтобы не хочу, я не могу пить из чаши сей».
«Рядом с этим ручьем Мерры растет дерево, — отвечал Голос. — Отломи от него кусок ветки, брось в воды, и они станут сладкими».
Ой-Боюсь огляделась и увидела маленькое колючее деревце. Ствол его был расщеплен, и с каждой стороны росло всего по одной ветке — как перекладины креста. Они были сплошь покрыты длинными, острыми шипами.
Страдание шагнула вперед, отломила кусок ветки колючего дерева и принесла его Ой-Боюсь, а та взяла его и бросила в воду. Сделав так, она снова наклонилась, чтобы попить. На этот раз оказалось, что жгучая, обжигающая горечь ушла. И хотя вода не стала сладкой, Ой-Боюсь легко могла ее пить. Она быстро утолила жажду и обнаружила, что эта вода, должно быть, обладала целебными свойствами, потому что почти сразу Ой-Боюсь почувствовала прилив жизненных сил. Там, у вод Мерры, она подобрала свой двенадцатый, и последний, камень и положила его в сумку.
После того как наши путницы чуть-чуть отдохнули, они смогли продолжить свое путешествие. Какое-то время Ой-Боюсь чувствовала себя намного сильнее и выглядела совсем не такой слабой и измученной, как прежде, — несмотря на то, что дорога стала еще круче. Это было очень утешительно, так как к этому времени в ее сердце было только одно желание — достичь назначенного места и выполнить данное ей повеление, прежде чем силы окончательно покинут ее. На третий день путешественницы «возвели очи свои к горам и увидели места отдаленные» — великую скалу и водопад. И продолжив свой путь вверх по каменистой тропе, сквозь дымку тумана, в полдень вышли к назначенному месту.
Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим»
Часть первая «Вечером водворяется плач…»
Глава 16
Могила в горах
Тропа привела Ой-Боюсь и ее спутниц к краю зияющей бездны и там резко оборвалась. Ущелье, подобное могиле, разверзлось перед ними во все стороны насколько хватало глаз, полностью лишив их возможности дальнейшего продвижения. Это ущелье было затянуто пеленой такого густого тумана, что не было видно, какой оно глубины. Не видно было также, что находится по другую его сторону. Подобно огромному зеву могилы, оно простиралось перед ними, желая их поглотить. Несколько мгновений Ой-Боюсь размышляла, это ли место указал ей Голос. Но остановившись у края расселины, путницы ясно услышали шум могучего потока. И Ой-Боюсь поняла, что, должно быть, они стоят где-то рядом с выступом великого водопада и что это действительно то условное место.
Взглянув на своих провожатых, она тихо спросила: «Что нам теперь делать? Мы можем перепрыгнуть на другую сторону?»
«Нет, — сказали они, — это невозможно».
«Что же нам тогда делать?» — спросила она.
«Нам надо прыгнуть вниз, в ущелье», — прозвучало в ответ.
«Конечно, — сразу согласилась Ой-Боюсь, — я сначала не поняла, но именно так и нужно сделать».
Затем в последний раз за все путешествие (хоть в тот момент она не знала этого) Ой-Боюсь протянула руки двум своим спутницам, чтобы они помогли ей. К этому времени она была настолько измученной и слабой, что, вместо того чтобы взять ее за руки, они подошли и подхватили ее под руки так, что она повисла на них всем весом своего тела. Так, поддерживаемая Горем и Страданием, Ой-Боюсь прыгнула вниз, в эту зияющую могилу.
Место, куда они бросились, было глубоким. И будь Ой-Боюсь одна, она бы сильно поранилась при падении. Ее спутницы, однако, были такими сильными, что, похоже, этот прыжок им совсем не повредил. Они с такой легкостью с двух сторон поддерживали ее и приземлились так мягко, что она отделалась лишь незначительным ушибом да синяками. В ущелье клубился такой густой туман, что ничего не было видно. Поэтому они начали медленно, ощупью пробираться вперед. Вдруг перед ними появились неясные очертания плоского, продолговатого камня. Добравшись до него, они обнаружили, что это своеобразный каменный жертвенник. Позади него кто-то стоял: едва различимая фигура.
«Это то место, — тихо сказала Ой-Боюсь. — Здесь я должна принести свою жертву». Она подошла к алтарю и преклонила колена. «Господь мой, — мягко проговорила она сквозь туман, — ты придешь ко мне сейчас и поможешь принести жертву всесожжения, как ты повелел мне?»
Но впервые за все путешествие ответа не последовало — совсем никакого ответа, и Пастырь не появился.
Ой-Боюсь стояла на коленях, совершенно одна, в холодном, липком тумане, рядом с этим заброшенным жертвенником в долине теней. Ей пришли на память слова, давным-давно брошенные Горечью, когда она еще брела по берегам моря Одиночества: «Рано или поздно, когда он доведет тебя до безлюдных мест в горах, он отправит тебя на какой-нибудь крест и бросит там».
А ведь, пожалуй, в какой-то степени Горечь был прав, подумала Ой-Боюсь. Только он был слишком невежествен, чтобы знать, а она в то время еще слишком глупа, чтобы понять, что по-настоящему важно только одно: исполнить волю того, за кем она последовала и кого любила, в чем бы это ни заключалось и чего бы ни стоило. Как ни странно, когда она склонилась там, у жертвенника, казалось бы, брошенная и беззащитная в этот момент ужасного кризиса, там не было ни звука, ни малейшего признака присутствия ее врагов.
Могила высоко в горах находилась у самой границы с Высотами и была недосягаема для Гордыни, Горечи, Обиды, Самосожаления и — да, даже для Страха. Ой-Боюсь была как бы совсем в ином мире, ведь ее враги никогда не смогли бы броситься вниз, в эту могилу. Склонившись там, она не чувствовала ни отчаяния, ни надежды. Она точно знала, что не появится сейчас никакой ангел с небес и не скажет, что жертва отменяется, и знание это не вызывало у нее ни боязни, ни желания отступить.
Она не ощущала ничего, кроме великой, глубокой тишины, в которой оставалось только одно желание — совершить то, что он ей повелел. Просто потому, что он попросил об этом.
Холодное, тупое чувство одиночества, наполнявшее ее сердце в пещере, теперь совершенно прошло. Там ровно горело лишь одно пламя — пламя сосредоточенного желания исполнить его волю. Все остальное умерло и превратилось в пепел.
Подождав немного (а он все не приходил), Ой-Боюсь протянула руку и одним последним усилием воли ухватилась за естественную человеческую любовь и желание, растущие в ее сердце, и попыталась их вырвать. При первом же прикосновении она почувствовала, как мучительная боль пронзила каждый ее нерв, каждую клеточку. И Ой-Боюсь с внезапным приступом отчаяния поняла, что эти корни разрослись, и переплелись, и заполнили все ее существо. И хотя она вложила все оставшиеся силы в отчаянную попытку вырвать их, ни один корешок не пошевелился.
И тут она впервые ощутила нечто сродни страху и панике. Она была неспособна сделать то, что он попросил. Добравшись наконец до жертвенника, она была не в силах подчиниться его воле. Повернувшись к тем, кто были ее спутницами и помощницами в этом восхождении, Ой-Боюсь попросила их помощи, чтобы исполнить то, чего она не могла сделать сама, — вырвать этот росток из своего сердца. Но впервые Страдание и Горе отрицательно покачали головой.
«Мы сделали для тебя все что могли, — ответили они. — Но этого мы сделать не можем».
При этом неясная фигура стоявшая позади жертвенника, шагнула вперед и тихо сказала: «Я — священник у этого алтаря. Если хочешь, я вытащу это из твоего сердца».
Ой-Боюсь мгновенно повернулась к нему. «О, спасибо, — сказала она. — Умоляю тебя, сделай это».
Он подошел и встал рядом с ней. В тумане его очертания были неясны и расплывчаты. Ой-Боюсь продолжала упрашивать: «Я такая трусиха. Я боюсь, что боль заставит меня противиться тебе. Можешь ли ты как-нибудь привязать меня к жертвеннику, чтобы я не могла двигаться? Я не хотела бы сопротивляться, когда вершится воля моего Господа».
На несколько мгновений в окутанном туманом ущелье воцарилась полная тишина. Потом священник ответил: «Ты хорошо сказала. Я привяжу тебя к жертвеннику». И он связал ей руки и ноги.
Когда он закончил, Ой-Боюсь повернулась лицом к Высотам, совсем невидимым, и тихо проговорила в туман: «Господь мой, смотри, вот я — на том месте, куда ты послал меня, делаю то, что ты повелел мне. „И где ты умрешь, там и я умру и погребена буду; пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою“ (Руфь 1:17)».
По-прежнему стояла тишина, мертвая тишина, как в могиле. Действительно, Ой-Боюсь находилась в могиле своих собственных надежд, все еще без обещанных оленьих ног, все еще не на Высотах, и само это обещание теперь нужно было положить на алтарь. Вот в какое место привело ее это долгое, мучительное путешествие! В последний раз, перед тем как сложить на жертвенник это славное обещание, которое побудило ее отправиться на Высоты, Ой-Боюсь повторила его: «Господь Бог — сила моя: Он сделает ноги мои как у оленя и на высоты мои возведет меня!» (Авв. 3:19).
Священник погрузил стальную руку прямо в ее сердце. Раздался звук чего-то рвущегося и раздираемого, и наружу вышла человеческая любовь, с ее несметными корешками и жилками.
Подержав ее в руках, он сказал: «Да, она созрела для удаления, пришло ее время. Ни один корешок не порвался и не остался внутри».
Проговорив это, священник бросил человеческую любовь на жертвенник и простер над ней руки. Вспыхнув, появился огонь. Казалось, он расколол алтарь пополам. После этого не осталось ничего, кроме пепла, — ни от самой любви, посаженной так глубоко в сердце Ой-Боюсь, ни от страданий и горя, бывших ее спутницами в этом долгом, странном путешествии. Ой-Боюсь охватило чувство абсолютного, всепоглощающего покоя и мира. Наконец жертва принесена, и больше уже ничего не нужно делать. Когда священник отвязал ее, она склонилась над пеплом на алтаре и с благодарностью произнесла: «Свершилось».
Затем, совершенно обессиленная, она заснула.
Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим»
Часть вторая «...А наутро радость»
Глава 17
Целебные ручьи
Когда Ой-Боюсь наконец проснулась, солнце уже стояло высоко в небе. Оказалось, что она лежит в какой-то пещере. Ой-Боюсь выглянула из нее. Все вокруг заливал яркий солнечный свет, в котором каждый предмет сиял великолепием. Она еще немного полежала, пытаясь собраться с мыслями и понять, где находится.
Каменистая пещера, куда проникали солнечные лучи, была тихой, теплой и наполненной сладкими ароматами нарда, ладана и мирры. Постепенно Ой-Боюсь осознала, что эти ароматы исходили от покрывавших ее пелен. Она мягко откинула их складки, села и осмотрелась. И тогда она вспомнила все, что с ней произошло.
Как она со своими двумя спутницами очутилась в окутанном туманом ущелье высоко в горах. Потом — у алтаря, где священник вырвал из ее сердца цветок человеческой любви и сжег его. Вспомнив об этом, она посмотрела на свою грудь и увидела, что ее покрывает кусочек ткани, пропитанной благовониями. Это их ароматы просочились и наполнили всю пещеру сладостными запахами. Она с любопытством приподняла ткань и пришла в изумление от того, что от раны не осталось и следа. Не было даже намека на шрам; ничего не болело, не беспокоило ее.
Тихо поднявшись, Ой-Боюсь вышла наружу. Постояла немного и осмотрелась. Ущелье, недавно окутанное густым туманом, сквозь который ничего нельзя было разглядеть, теперь было ярко освещено золотистым солнечным светом. Повсюду росла мягкая, молодая трава, словно небо звездами, усыпанная цветами горечавки и другими, маленькими, как жемчужинки, цветочками. Вдоль скал тянулись насыпи, поросшие пахучим чабрецом, лишайником и миртом. И все сверкало росой.
В центре ущелья, недалеко от пещеры, стоял продолговатый каменный жертвенник, к которому привязывали Ой-Боюсь. Но теперь, при солнечном свете, она увидела, что он весь порос цветами и мхом. Вокруг то тут, то там прыгали маленькие птички, сбивая росу с травы, и, весело чирикая, чистили свои перышки.
Одна из них уселась на жертвенник и радостно и звонко защебетала. Но самым прекрасным и чудесным было то, что из-под каменного алтаря текла великая «река, чистая, как хрусталь». Она каскадами изливалась в каменные запруды, а оттуда бежала по ущелью до широкого выступа в скале, с которого падала с шумной и бурной радостью. Ой-Боюсь находилась у самых истоков великого водопада. Теперь она знала, что он берет свое начало у жертвенника, к которому ее привязывал священник.
Какое-то время Ой-Боюсь стояла, осматриваясь вокруг. Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди от радости, которую невозможно передать словами. Казалось, ее окружал неописуемо прекрасный мир. В ущелье она была совершенно одна. Не видно было ни священника, ни ее спутниц, Страдания и Горя. Единственными живыми существами, которые дышали и двигались в ущелье кроме нее самой, были маленькие чирикающие птички, а также порхающие между цветами бабочки. Высоко над головой синело безоблачное небо и ослепительно сияли белоснежные пики Высот.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 47 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |