Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим» 2 страница

Утро близилось к концу, а Пастырь все не появлялся, зато сразу после полудня произошло нечто ужасное: нашествие ее отвратительных родственников. Они набросились на нее прежде, чем она успела понять, что происходит. Послышался топот ног и шум голосов, и вот Ой-Боюсь уже окружена целой армией тетушек, дядюшек и кузин. Труса, однако, с ними не было. Узнав о том, как он был принят прошлым вечером, и понимая, что именно его Ой-Боюсь страшилась более всех, семья решила, что не стоит брать его с собой.

Страхи намеревались изменить отношение Ой-Боюсь к этому браку, по возможности выманить ее из дома и затащить в одно из своих жилищ. Они задумали напасть на нее, пока она была одна в доме, а Пастырь — далеко со своими стадами. Они надеялись, что тогда одолеют ее. Похитить девушку среди бела дня было невозможно — в деревне находилось слишком много слуг Пастыря, и они немедленно пришли бы ей на помощь.

Однако родственники Ой-Боюсь знали ее робость и слабость и думали, что, если их будет достаточно много, им удастся запугать ее и заставить пойти с ними в усадьбу Лорда Страха. Там-то уж она была бы полностью в их власти.

С ними был и сам старый Лорд, который отеческим тоном уверял ее, что они пришли с самыми добрыми и дружественными намерениями. Дескать, он понимает, что у нее есть кое-какие возражения и сомнения относительно этого брака, и хочет обсудить их с нею. Чтобы попробовать успокоить ее. Ему кажется, что этот альянс весьма привлекателен во всех отношениях. Но с ее стороны он видит какое-то странное недопонимание, которое можно легко устранить в короткой доверительной беседе. А если нет, заверил он ее мягко, то он не допустит, чтобы она вышла замуж не по своей воле.

Когда он закончил свою речь, другие Страхи бросились наперебой убеждать ее, приводя всевозможные доводы. Дело в том, говорили они, что Ой-Боюсь так давно отрезала себя от своих родственников, что теперь, совершенно очевидно, у нее возникли разные странные понятия об их чувствах и намерениях по отношению к ней. На самом деле было бы очень разумно с ее стороны начать проводить побольше времени с ними, дав им таким образом возможность доказать, что она совершенно неправильно судила о них и не понимала их.

Трус, может, и не так красив, и не похож на сказочного принца. И это правда — что, к сожалению, у него довольно грубые манеры. Но это потому, что он еще не познал благотворного влияния брака. Обязанности и радости семейной жизни наверняка быстро изменят и действительно преобразят его. Для нее должно быть большой честью содействовать этому преображению, которого все они ждут с таким нетерпением.

Вся эта банда говорила без умолку, а бедняжка Ой-Боюсь сидела среди них съежившись и была настолько ошеломлена, что едва понимала их речи. Как они и надеялись, она постепенно приходила в состояние полного замешательства и неразумного страха. Похоже, они вскоре убедили бы ее, что она просто обязана справиться с невыполнимой задачей — превратить Трусостраха в нечто более достойное, чем он есть на самом деле. Вдруг все прервалось вмешательством извне.

Страхи тщательно закрыли за собой дверь, когда вошли в дом Ой-Боюсь, и даже ухитрились запереть ее на засов, чтобы пленница не могла сбежать. Но вот внезапно до них донесся мужской голос, напевающий одну из пастушеских песен, которую Ой-Боюсь так любила и хорошо знала. Затем показался и сам певец, медленно идущий по тропинке. Это был Главный Пастырь. Он уже вел свое стадо на водопой. Слова песни лились в открытое окно, сопровождаемые нежным блеянием овец и шарканьем множества запыленных ножек.

Казалось, все остальные звуки замерли в безмолвии этого спокойного летнего дня, когда Пастырь с песней проходил мимо жилища Ой-Боюсь. Шум в домике мгновенно прекратился, и за ним последовала почти физически ощутимая тишина. Вот что он пел:

Любимого голос родной
Всегда в моем сердце живет,
Вот по горам скачет Он,
Летит по холмам вперед.

Подобно оленю несется,
Так быстр Он и так силен.
Ликует душа и смеется,
Зовет за окном уже Он:

«Прекрасная, милая, встань
И следом иди за мною,
Исчез зимних бурь ураган,
Дождей не увидим с тобою.

Цветы расцвели на лугах,
Птиц пенье — на все голоса,
И горлицы трель вновь слышна:
Пришла весна в наши края.

И почки дружны на лозе,
Смоковницы нежно цветут,
С любимою радость везде,
Меня твои взоры влекут!

Где ты, моя голубица?
Ты хороша, как весна!
Единственная, улыбнись мне,
Твой голос — что песня сама!»

Сидя в своем домике и слушая эту песню, Ой-Боюсь осознала с внезапной мучительной болью, что Пастырь зовет ее с собой в горы. Это был тот самый обещанный тайный знак, о котором он говорил, и она должна была быть готовой к отходу немедленно, как только услышит его. И вот теперь она сидит, запертая в своем собственном доме, осажденная своими ужасными Страхами, совершенно не в состоянии откликнуться на призыв Пастыря или хотя бы подать какой-то знак о том, что она в беде.

На самом деле был один момент, когда Ой-Боюсь могла позвать Пастыря на помощь: когда песня только началась и все пораженно замолчали. Ой-Боюсь не знала, что Страхи затаили дыхание в ожидании, не позовет ли она его на помощь. И если бы она это сделала, они бы в суматохе бросились наутек и разбежались бы кто куда. Однако она была слишком скована страхом, чтобы воспользоваться этой возможностью, а потом было уже поздно…

В следующее мгновение она ощутила, как тяжелая рука Подлого плотно закрыла ей рот, а затем другие руки крепко схватили ее, удерживая на стуле. Итак, Пастырь медленно прошел мимо домика, заглянул в окно, напевая условную песню, — и не получил ответа.

Когда он ушел, и слова песни умолкли вдали, и не слышно стало блеяния овец, обнаружилось, что Ой-Боюсь упала в обморок. Ее кузен Подлый чуть не задушил бедняжку своими ручищами. Страхам очень хотелось воспользоваться ситуацией и унести Ой-Боюсь, пока она без сознания, но это было слишком опасно, поскольку был тот час, когда все возвращались с работы домой. Поэтому Страхи решили остаться до темноты в домике Ой-Боюсь, а затем незаметно унести ее с кляпом во рту.

Когда план действий был принят, они положили пленницу на кровать, чтобы она скорее очнулась. Тем временем некоторые из тетушек и кузин вышли на кухню посмотреть, чем можно поживиться из съестного. Мужчины сидели и курили в гостиной, а Угрюмую оставили охранять жертву в спальне.

Постепенно Ой-Боюсь пришла в себя, и когда она осознала свое положение, то от ужаса чуть снова не упала в обморок. Она не осмеливалась позвать на помощь, так как все ее соседи были на работе. Но так ли это? Нет, было позднее, чем она думала, потому что она вдруг услышала голос госпожи Храброй, соседки из ближайшего дома. При этих звуках Ой-Боюсь собралась с духом — для последней попытки вырваться из плена.

Угрюмая была совершенно неготова к такому повороту событий, и прежде чем она поняла, что происходит, Ой-Боюсь вскочила с кровати и закричала так громко, как только позволял ей ее страх: «Храбрая! Храбрая! Приди, помоги мне! Скорее, на помощь!»

Услышав эти крики, госпожа Храбрая обернулась и увидела промелькнувшее в окне белое от ужаса лицо Ой-Боюсь и ее протянутую с мольбой руку. В следующее мгновение лицо девушки резко качнулось и исчезло из виду, а в окне внезапно задернули шторы. Этого было достаточно для госпожи Храброй, чье имя характеризовало ее как нельзя лучше. Она поспешила прямо к домику своей соседки, попробовала войти, но обнаружила, что дверь заперта; заглянула в окно и увидела, что комната полна родственников Ой-Боюсь.

Госпожа Храбрая была не из тех, кого хоть сколько-нибудь пугала «свора никчемных Страхов», как она прозвала их. Просунув свою голову прямо в окно, она закричала угрожающим голосом: «Вон из этого дома! Сию минуту! Все до одного! Если вы не уйдете через три секунды, я позову Главного Пастыря. Этот дом принадлежит ему. Ну и достанется же вам, если он найдет вас здесь!»

Ее слова произвели волшебный эффект. Дверь домика отомкнулась, распахнулась, и оттуда врассыпную бросились Страхи, спотыкаясь друг о друга, спеша унести ноги. Госпожа Храбрая довольно улыбалась, наблюдая их позорное бегство. Когда последний из них удрал, она зашла в домик Ой-Боюсь, которая была совершенно убита страхом и горем. Мало-помалу госпожа Храбрая узнала всю историю этих мучительных часов и замысел похищения несчастной жертвы с наступлением ночи.

Сама госпожа Храбрая была почти незнакома с чувством страха, и она с легкостью обратила в бегство всю банду Страхов. Ей очень хотелось побранить глупую девчушку за то, что та не противостояла своим родственникам сразу, смело дав им отпор прежде, чем им удалось схватить ее. Но, взглянув на дрожащую Ой-Боюсь и увидев ее бледное лицо и расширенные от ужаса глаза, она переспросила себя: «Что пользы говорить все это? Она все равно не сможет так жить, бедняжка, ведь она — одна из них. Страх у нее в крови, а когда враг внутри тебя — дело плохо. Я думаю, ей никто не сможет помочь, кроме самого Пастыря», — размышляла она.

Так что вместо увещаний госпожа Храбрая только похлопала дрожащую девушку по плечу и сказала со всей добротой своего материнского сердца: «Теперь, моя дорогая, ты приходи в себя, а я загляну на кухню и приготовлю нам по хорошей чашечке чая. Тебе сразу станет легче. О! Они уже и здесь побывали! И поставили для нас чайник», — добавила она, открыв дверь на кухню и увидев на столе скатерть и другие следы приготовлений к мародерскому ужину, с которого так поспешно сбежали незваные гости.

«Вот свора хищников», — гневно ворчала про себя госпожа Храбрая, потом довольно улыбнулась, вспомнив, как они улепетывали от нее. К тому времени, как они выпили чай и бесстрашная соседка энергично убрала последние следы нежеланного вторжения, Ой-Боюсь почти полностью овладела собой. Уже давно стемнело, и было слишком поздно идти в условное место к Пастырю, чтобы объяснить, почему она не откликнулась на его призыв. Придется ей ждать утренней зари.

Итак, по совету госпожи Храброй, Ой-Боюсь легла спать. События прошедшего дня действительно совершенно измучили ее. Соседка заботливо подоткнула ей одеяло, тепло поцеловав на прощанье. Она даже предложила остаться на ночь, но Ой-Боюсь отказалась от этого великодушного предложения, зная, что соседку дома ждет семья. Перед уходом, однако, госпожа Храбрая положила колокольчик возле кровати Ой-Боюсь и заверила ее, что, если что-нибудь встревожит ее ночью, стоит только позвонить в колокольчик, и вся семья Храбрых сразу придет ей на помощь. Затем она ушла, и Ой-Боюсь осталась в домике одна.

Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим»
Часть первая «Вечером водворяется плач…»

Глава 3
Побег в ночи

Бедная Ой-Боюсь лежала в постели без сна. Она никак не могла оставаться в одном положении — слишком изранены были ее разум и тело, и далеко за полночь она все еще вертелась и тревожно ворочалась с боку на бок. Где-то в потаенных уголках ее сознания гнездилось ужасное беспокойство, будто ей нужно было вспомнить что-то важное, но она никак не могла этого сделать. Когда она наконец уснула, эта мысль преследовала ее и во сне.

Через час или два она вдруг проснулась в напряженно-тревожном состоянии и ощутила неведомую ранее мучительную боль. Шип в ее сердце невыносимо ныл и пульсировал. Казалось, будто эта боль выстукивала то, что Ой-Боюсь раньше не могла понять из-за своего замешательства. Затем внезапно, как от ужасной вспышки, ее осенило. Она шептала снова и снова: «Пастырь пришел и позвал меня, как обещал, а я не вышла к нему и не дала никакого ответа! А вдруг он решил, что я уже передумала и не хочу идти с ним? А вдруг он ушел без меня? Ушел без меня! Да, он оставил меня здесь».

Потрясение от этой мысли было ужасным. Это как раз и было то, чего она никак не могла вспомнить. Он не сможет понять, почему она не вышла к нему, как он велел.

Пастырь настаивал, чтобы Ой-Боюсь пошла за ним сразу же, по первому зову, без промедления, так как ему самому нужно было в горы по срочному делу. А она в тот вечер даже не смогла прийти, как обычно, к месту водопоя.

Конечно, он подумал, что она испугалась. Возможно, он уже ушел — один! Ой-Боюсь похолодела и застучала зубами, но самой страшной ее бедой была боль в сердце. Казалось, эта боль душила ее. Ой-Боюсь села в постели, дрожа от холода и ужаса. Она не вынесет этого, если Пастырь ушел, не взяв ее с собой.

Рядом с ней на столе лежал старый песенник. Взглянув на него при свете лампы, Ой-Боюсь заметила, что он открыт на странице с песней о такой же пастушке, как она. Эта девушка, как и Ой-Боюсь, не смогла откликнуться на призыв любви, а потом поняла, что ее любовь ушла, но было поздно.

Ой-Боюсь эта песня всегда казалась такой грустной, что она с трудом пела ее. Но теперь, когда она перечитывала эти слова во мраке и одиночестве ночи, ей казалось, что это — зов ее собственного несчастного и перепуганного сердца.

На ложе своем я искала Его,
Того, Кого жаждет душа,
Искала, но рядом нет никого,
И в путь отправляюсь, спеша.

Вышла на улицы города
В далекий и долгий путь,
Чтоб своего дорогого,
Возлюбленного вернуть.

Здесь нужно было перевернуть страницу, но Ой-Боюсь не стала этого делать. Внезапно она почувствовала, что не в силах вынести неопределенности. Ей немедленно нужно убедиться самой, действительно ли Пастырь ушел без нее. Она выскользнула из постели и оделась так быстро, как только позволяли ей дрожащие пальцы. Отворила входную дверь. Она тоже отправится на улицы «в далекий и долгий путь» — не найдет ли его? И убедится, ушел ли он, оставив ее, или... О, если бы только это было возможно! Может, он все-таки ждет ее, может, даст ей еще один шанс?

Открыв дверь, она шагнула во тьму. Сотни Трусострахов, притаившихся на этой пустынной улице, не могли бы в тот момент заставить ее повернуть назад. Ибо боль в ее сердце затмила собой все, даже страх, и властно влекла ее вперед. Итак, в темноте предрассветного часа Ой-Боюсь отправилась в путь — на поиски Пастыря.

Из-за своей хромоты она не могла идти быстро, ковыляя по улицам деревни в сторону бескрайних полей и овчарен. По дороге Ой-Боюсь нашептывала себе: «О, Пастырь, как ты был прав, когда говорил, что любовь и боль идут рука об руку!» Если бы она знала или имела хотя бы смутное представление о том, каково это будет, — согласилась бы она, смогла бы пойти на то, чтобы он посадил этот шип в ее сердце? Теперь было поздно. Шип был там. Любовь была там, а также и боль, и теперь ей непременно нужно найти Пастыря. Наконец, хромая и задыхаясь, она подошла к овчарне, безмолвной и неподвижной при тусклом свете звезд. Там был один или два подпаска, охранявшие стада ночью. Услыхав приближающиеся шаги, они поднялись с земли и вышли посмотреть на незваного гостя.

«Ты кто?» — бросили они ей во тьме, а затем уставились на нее в изумлении, когда свет их фонарей осветил бледное лицо и перепуганные глаза Ой-Боюсь.

«А Главный Пастырь здесь?» — выдохнула она, прислоняясь к стене овчарни, с трудом пытаясь отдышаться.

«Нет, — ответил сторож, с любопытством взглянув на нее. — Этой ночью он дал нам распоряжения и оставил стада под нашим присмотром. Он говорил, что ему нужно отправиться в горы, как обычно, но не сказал, когда вернется».

Ой-Боюсь лишилась дара речи. Она застонала и прижала руки к сердцу — ей казалосьм что оно вот-вот разорвется. Что же ей теперь делать? Он ушел! Он подумал, что она не захотела идти с ним, и не стал ее ждать. Тогда, дрожа от боли отчаяния, Ой-Боюсь прислонилась к стене загона, вспоминая лицо Пастыря и ту доброту и любовь в его взгляде, с которой он приглашал ее сопровождать его в горы.

Ей пришла мысль, что тот, кто так хорошо ее понимал, знал все ее страхи и сострадал ей, не ушел бы, пока не убедился бы, что она сознательно отказалась идти с ним. Она подняла глаза, посмотрела на долину и дальше, на восточные горы и Высоты.

На востоке показалась узкая полоска света, и Ой-Боюсь знала, что скоро взойдет солнце. Вдруг она вспомнила последний куплет той грустной песни, последний куплет на той странице, которую она так и не перевернула. Эти слова пришли ей на память, как только рядом с ней в кустах начала свою трель маленькая пичуга.

И вот вижу я на рассвете,
Кого ищет сердце мое:
С Ним я останусь навеки,
Вместе нам быть суждено.

Ой-Боюсь прекратила дрожать и сказала себе: «Пойду-ка я к месту водопоя и посмотрю, не дожидается ли он меня там». Едва обменявшись парой слов со сторожами, она повернулась и поспешила на юг, через поле, где раньше ей встретился Трусострах, к овечьему пруду. Почти забывая о своей хромоте, она устремилась к отдаленным деревьям, окаймлявшим пруд.

Как только порозовело небо над горами, до ее слуха донесся радостный журчащий звук падающей воды. Поспешив вперед, Ой-Боюсь неожиданно обнаружила, что из ее сердца потоком льются песни. Он был там! Стоял у пруда и смотрел на нее, и на лице его сиял свет утренней зари. Он быстро шагнул к ней, когда Ой-Боюсь споткнулась и упала к его ногам с рыданиями: «О, Господин мой, возьми меня с собой, как обещал. Не оставляй меня здесь!»

«Я знал, что ты придешь, — сказал он нежно. — Но, Ой-Боюсь, почему тебя не было у водопоя вчера вечером? Разве ты не слышала меня, когда я проходил мимо твоего домика и звал тебя? Я хотел сказать тебе, чтобы ты была готова отправиться в путь сегодня утром, на восходе». Пока он говорил, солнце полностью взошло над горными вершинами и залило их обоих чудесным золотистым светом.

«Я здесь, — сказала Ой-Боюсь, все еще не поднимаясь с колен у его ног, — и я пойду с тобой куда угодно».

Тогда Пастырь взял ее за руку, и они начали свой путь в горы.

Ханна Харнард «Путь к Высотам Твоим»
Часть первая «Вечером водворяется плач…»

Глава 4
Начало пути

Было раннее утро прекрасного дня. Казалось, долина еще не пробудилась ото сна. Тишину нарушали только радостный смех бегущих ручьев и веселые песни птиц. Трава блестела росой, и полевые цветы сверкали, как жемчужины. Особенно чудесными были дикие анемоны, пурпурные, розовые и алые, точками разбросанные по всему пастбищу, они тянулись своими красивыми маленькими головками вверх, сквозь заросли колючек. Иногда Пастырь и Ой-Боюсь проходили по островкам из тысяч крошечных розовых и лиловых цветов, каждый из которых был незначителен, однако вместе они составляли великолепный ковер, гораздо более роскошный, чем те, что можно видеть в царских дворцах.

Однажды Пастырь нагнулся и нежно коснулся пальцами цветов, обратившись к Ой-Боюсь с улыбкой: «Смири себя, и ты обнаружишь, что Любовь расстилает ковер цветов у тебя под ногами».

Ой-Боюсь посмотрела на него серьезно. «Я часто задумывалась о полевых цветах, — сказала она. — Действительно, кажется странным, что такие бесчисленные их множества должны цвести в диких уголках земли, где, возможно, их никто никогда не увидит, а козы и коровы могут наступить на них и затоптать их. Они могут подарить столько красоты и нежности, но им не на кого их излить, и даже некому оценить их».

Взгляд, который Пастырь обратил к Ой-Боюсь, был необыкновенно прекрасен. «Ничто из созданного Отцом моим или мной не пропадает зря, — сказал он тихо, — и эти маленькие полевые цветы могут преподать нам чудесный урок. Они так мило, так уверенно, с такой готовностью предлагают себя, даже если кажется, что некому это оценить. Как будто они сами себе напевают радостную песенку о том, какое это счастье — любить, даже если тебя не любят в ответ.

Я должен поведать тебе одну великую истину, которую очень немногие понимают. Все самое прекрасное в человеческой душе, ее величайшие победы и наиболее великолепные достижения — всегда те, о которых ничего не знают или едва догадываются. Каждый отклик человеческого сердца на Любовь и каждая победа, одержанная над любовью к своему „я“, — это цветок на древе Любви.

Многие жизни, не известные миру, сокрытые, тихие и обыкновенные, — это настоящий сад, в котором цветы и плоды Любви достигли такого совершенства, что он стал излюбленным местом самого Царя Любви, и Он гуляет и радуется там со Своими друзьями. Некоторые из служащих мне действительно одержали великие и очевидные победы, и их по праву любят и почитают люди. Но их величайшие победы подобны полевым цветам, о которых никто не знает. Усвой этот урок сейчас, Ой-Боюсь, пока мы еще внизу, в долине, и когда ты доберешься до крутых склонов, это послужит тебе утешением».

Затем он добавил: «Пойдем, все птицы так радостно поют, давай и мы присоединимся к ним, а тему песни пусть подскажут цветы». Итак, они пошли по долине в сторону реки и вместе запели еще одну старую песню из книги Пастыря. Они пели дуэтом, по очереди:

Я как Саронская роза
И как цветок полевой.
Лилии терн — не угроза,
Любовь так прекрасна с Тобой.

Как яблоня между деревьев,
Любовь для меня Твоя,
Меня укрываешь Ты тенью,
Плодов сладость даришь сполна.

Ты ввел меня в Свой дворец
И тайну любви открыл,
Царский надел венец
На ту, что весь мир не любил.

Спасите меня от недуга,
Сердце стыдом горит:
Я не гожусь в супруги,
Имя Его носить.

О, умоляю вас, дщери,
Лани в тени лесов,
Милая пусть тихо дремлет,
Мне в радость ее любовь.

Закончив петь, Ой-Боюсь и Пастырь подошли к месту, где их тропинку пересекал быстрый ручей, каскадами стекавший вниз по другую ее сторону. Он бежал так быстро и журчал так громко, что вся долина вокруг них, казалось, наполнилась его смеющимся голосом.

В то время как Пастырь переносил Ой-Боюсь через мокрые, скользкие камни, она сказала ему: «Мне бы так хотелось узнать, о чем поют все проточные воды. Иногда в тишине ночи я лежу в постели и слушаю голос маленького ручейка, который течет мимо огорода у моего домика. Он звучит так весело и счастливо, как будто сам себе вновь и вновь сообщает какую-то прекрасную тайную весть. Мне кажется, все проточные воды поют одну и ту же песню, либо громко и отчетливо, либо тихо и мягко. Мне так хочется знать, что говорят воды! Это так сильно отличается от голоса моря и соленой воды! Но я и их не понимаю. Это незнакомый язык. Скажи мне, Пастырь, а ты знаешь, о чем поют все воды, когда спешат своей дорогой?»

Пастырь снова улыбнулся, и несколько мгновений они стояли молча у маленького потока, который, казалось, зажурчал громче и с еще большим ликованием, будто знал, что они остановились послушать его. И вдруг, когда Ой-Боюсь стояла рядом с Пастырем, ее уши как будто открылись, и мало-помалу она стала понимать язык вод. Передать это, безусловно, невозможно, хотя я и попыталась сделать перевод. Конечно, это жалкая попытка, так как водную песнь на музыку еще можно положить, но выразить словами значительно труднее. Однако это звучало примерно так:

ПЕСНЯ ВОДЫ

Бежать вперед нам не лень —
Ниже и ниже, и так каждый день,
О, что за радость вниз мчаться,
В скорости состязаться.

Этот закон любви знаем,
В счастье себя принижаем.
Сладко себя отдавать,
Тихо внизу исчезать.

Зов слышать ночью и днем,
По зову — вперед, бегом.
С высот мы в прыжке летим,
Шумя, вниз, в долины спешим.

Всегда в низины бежим мы,
Быть ниже всегда хотим мы.
Так сладки порывы чувства:
Бежать вниз, с верховьев в устья.

«Это очень загадочно», — сказала Ой-Боюсь, послушав немного и поняв, что это был вновь и вновь повторяющийся припев, хотя и с тысячами разных вариаций маленьких трелей, журчаний, бульканий, всплесков и вздохов.

«„Позвольте нам течь еще ниже“ — казалось, так радостно пела вода, потому что спешила в самые низины, а ты зовешь меня на Высоты. Что это значит?»

«Высоты, — отвечал Пастырь, — это стартовая площадка для путешествия вниз, к самому низкому месту на свете. Когда твои ноги будут, как у оленя, и ты сможешь „скакать по горам и прыгать по холмам“, тогда ты сможешь, как и я, сбегать с Высот, с огромной радостью отдавая себя, а потом снова взбираться на вершины. Ты быстрее орла сможешь подниматься на Высоты. Ибо только на Высотах Любви мы можем обрести силу для того, чтобы устремляться вниз с полным самозабвением и самоотдачей».

Это высказывание показалось Ой-Боюсь очень загадочным и странным, но теперь, когда ее уши открылись и она стала понимать песнь воды, она вновь и вновь слышала ее повсюду: ее пели все маленькие ручейки, пересекавшие их тропинку или бежавшие рядом с ней. Казалось также, что полевые цветы поют такую же песню, только на другом языке, на языке цветов, который, как и язык воды, можно было понять только сердцем, а не умом. Похоже, у этой песни был свой маленький припев, который распевали на разноцветные лады тысячи и тысячи цветов.

Это закон, которым живем:
Вот благодать — другим отдавать!

После этого Ой-Боюсь показалось, что все маленькие птички вокруг чирикали и щебетали на ту же тему, с бесчисленными вариациями, но все же с одним и тем же припевом. Он все время звучал таким образом:

В радости есть окрыленность:
С Богом душою быть.
Счастье — это способность
Любить.

«А я раньше и не знала, — сказала вдруг Ой-Боюсь, — что наша долина — такое красивое место и что тут можно услышать так много песен».

Пастырь, рассмеявшись, ответил: «Только Любовь может по-настоящему понимать музыку, красоту и радость, живущие в сердцах всего сотворенного. Ты забыла, что я два дня назад посадил семя Любви в твоем сердце? Оно уже начало помогать тебе слышать и видеть те вещи, которых ты раньше не замечала.

По мере того как Любовь будет расти в тебе, Ой-Боюсь, ты придешь к осознанию многих вещей, о которых и не мечтала раньше. В тебе разовьется дар понимания многих „незнакомых языков“, а также ты научишься говорить на языке Любви, но сперва тебе нужно выучить алфавит Любви и развить ноги, как у оленя. Обеим этим вещам ты научишься на пути к Высотам. Вот мы сейчас у реки. На другом ее берегу уже начинаются предгорья. Там мы найдем двух твоих проводников, они ждут тебя».

«Это поистине чудесно и невероятно, — подумала Ой-Боюсь, — что мы так быстро добрались до реки и уже приближаемся к предгорьям». Опираясь на руку Пастыря, поддерживаемая его силой, она совсем забыла о своей хромоте и не чувствовала ни усталости, ни слабости. О, если бы только он вел ее до самых гор, всю дорогу, а не поручал заботе других проводников.

Подумав об этом, она сказала умоляюще: «А ты не пойдешь со мной? Когда я с тобой, я сильна. И я уверена, что никто, кроме тебя, не сможет привести меня к Высотам».

Он посмотрел на нее со всей своей добротой и тихо ответил: «Ой-Боюсь, я мог бы сделать то, что ты хочешь. Я мог бы отнести тебя на Высоты, вместо того чтобы предоставлять тебе самой взбираться туда. Но если я сделаю это, у тебя никогда не разовьются оленьи ноги и ты не станешь моей спутницей, не сможешь сопровождать меня. Если ты в этот единственный раз взойдешь на вершины с теми проводниками, которых я для тебя избрал, хотя путешествие и может показаться очень длинным и местами очень трудным, я обещаю тебе, что твои ноги станут, как у оленя.

После этого ты сможешь гулять со мной, „скакать по горам“, совершать восхождение и спускаться вниз во мгновение ока. Более того, если я отнесу тебя наверх, на Высоты, сейчас, с одним только крошечным семенем Любви в твоем сердце, ты не сможешь жить в Царстве Любви. Тебе придется оставаться за его пределами, там, где могут находиться и твои враги.

Знаешь, некоторые из них могут посещать нижние склоны гор. Не сомневаюсь, что ты встретишься с ними при восхождении. Вот поэтому я и избрал для тебя самым тщательным образом двух самых лучших и сильных проводников. Уверяю тебя, однако, что ни на одно мгновение я не удалюсь от тебя так далеко, чтобы не услышать твоего крика о помощи. Я буду присутствовать с тобой всегда, хотя и незримо. И даю тебе слово, что предстоящее путешествие будет средством, которое поможет тебе развить оленьи ноги».

«Когда я доберусь до вершины, ты дашь мне новое имя?» — спросила бедняжка Ой-Боюсь дрожащим голосом. Внезапно она стала как бы глухой к окружающей ее музыке и снова наполнилась страхами и злыми предчувствиями.

«Да, конечно. Когда цветок Любви в твоем сердце будет готов к цветению, тебя полюбят в ответ, и ты получишь новое имя», — ответил Пастырь.

Ой-Боюсь остановилась на мосту и оглянулась назад, на пройденный путь. Долина выглядела зеленой и мирной, в то время как горы, к подножию которых они подошли, возвышались над ними гигантской грозной крепостью. Вдалеке она еще могла рассмотреть деревья, окружающие ее деревушку Тревожино, и с внезапной болью в сердце она представила себе счастливых помощников Пастыря, разбредающиеся по пастбищам стада и маленький тихий белый домик, в котором она жила.

Когда эти картины предстали ее внутреннему взору, по щекам потекли слезы, а в сердце заколол шип, но почти сразу она повернулась к Пастырю и благодарно сказала: «Я доверюсь тебе и сделаю все, что ты хочешь».

Затем, когда она, подняв глаза, посмотрела ему в лицо, он нежно улыбнулся и сказал то, чего никогда еще не говорил ей: «В тебе есть одна очень красивая черта, Ой-Боюсь: у тебя такие доверчивые глаза. Доверие — одна из самых прекрасных вещей на свете. Когда доверие светится в твоих глазах, по-моему, ты выглядишь привлекательней, чем многие красавицы-королевы».

Очень скоро они уже были на другой стороне реки и подошли к подножию гор, где тропа начинала подъем на нижние склоны. Огромные валуны были разбросаны здесь повсюду. Вдруг на одном из камней на обочине тропы Ой-Боюсь увидела две сидящие женские фигуры, закутанные в покрывала. Когда они с Пастырем подошли к этому месту, женщины встали и молча поклонились ему.

Дата добавления: 2015-11-04