Становление человечества 16 страница

==186

зования в самых разнообразных исследованиях как зоопсихологического, так и лингвистического направления (в книге Л. А. Фирсова и В. Ю. Плотникова, на которую выше была сделана ссылка, употребляется даже термин «зоолингвистика», но автор не разделяет веры в строго лингвистический, то есть подобный человеческому языку, характер коммуникации животных, что, разумеется, не исключает каких-то общих проявляющихся в них законов знаковых систем, вскрываемых семиотикой '). Сигналы, отражающие преимущественно локомоторные акты — бегство, нападение и другие, которые предложил выделять У. Смис в 1969 г., представляются частными и без труда могут быть вмещены в соответствующие более широкие рубрики нашей классификации.

Приведенная классификация типов звуковой коммуникации, разумеется, охватывает лишь общую типологию вокализации, не включая ряд особых случаев. Так, эхолокация, установленная у ряда животных, иногда довольно высоко развитых в нервно-физиологическом отношении (летучие мыши, дельфины), представляет собой весьма своеобразный аппарат коммуникации, требующий специального устройства слухового анализатора, налагающий особые ограничения на процесс звукового общения. Бум, поднятый вокруг исключительных умственных способностей дельфинов на протяжении двух последних десятилетий и начатый книгой Дж. Лилли «Человек и дельфин», вызвал многочисленные исследования психофизиологии и звуковой сигнализации дельфинов в различных странах. Общий итог этих исследований выразился в гораздо более трезвой оценке высшей нервной деятельности этих интересных животных 2 и дал одновременно обширную информацию о принципах и характере биоэхолокации. Но, повторяю, это специфический способ звуковой коммуникации, и он не укладывается в приведенную классификацию, отражающую лишь основные тенденции в организации звуковых сигналов. В то же время многие представители животного мира отличаются ограниченной вокализацией, в их вокализации представлены лишь какие-то из перечисленных типов звуковых сигналов. Монотонность, небольшое звуковое разнообразие сигналов у «молчаливых» или лишь частично «молчаливых» видов не только воспринимаются субъективно на слух, но и точно фиксируются акустической аппаратурой, с помощью которой проведены многие биоакустические исследования, о которых здесь, к сожалению, нет возможности рассказать. Поэтому рассмотренная выше общая классификация звуковых сигналов, с одной стороны, оставляет в стороне специальные случаи вокализации, как лежащие в стороне от магистрального пути развития звуковой коммуникации, а с другой — избыточна, так как

' Hall E. Proxemics.— Current anthropology, 1968, vol. 9, Ν 2—3; Степанов Ю. С. Семиотика. М., 1971; Мельников Г. П. Системология и языковые аспекты кибернетики. М., 1978.

См.: Вуд Ф. Г. Морские млекопитающие и человек. Л., 1979.

==187

многие виды пользуются меньшим числом типов сигналов. Все это не следует упускать из виду при ее практическом использовании и теоретической оценке этой классификации.

Теперь, когда рассмотрена функциональная роль вокализации в системе коммуникативных связей у разных видов животных и обсуждены общие типы звуковой коммуникации, своевременно задать вопрос, что представляет собой звуковая коммуникация в целом, то есть, иными словами, что представляет собой обмен звуковыми сигналами на групповом уровне, на уровне сообщества? Есть ли в звуковой коммуникации животных что-то отдаленно напоминающее язык у людей? Что представляет групповую природу вокализации у животных в противовес индивидуальным звуковым сигналам, издаваемым отдельными особями и адресуемым другим особям или сообществу в целом? Похоже, первый толчок к постановке этой проблемы дал И. П. Павлов в «Общем физиологическом очерке всего поведения животного», отметивший проявление отдельных рефлексов, составляющих общественное поведение, у разных видов животных. Формулировка его не очень отчетлива, она не попала в прижизненные публикации и, очевидно, нуждалась в дальнейшей разработке, но содержащаяся в ней мысль все же понятна: «...инстинктивные рефлексы подвергаются в настоящее время лишь грубому подразделению на половые, пищевые и самосохранения, а более мелкого правильного деления не существует. Следовало бы делить их на индивидуальные, видовые и общественные и уже эти группы разбивать на более мелкие. Разнообразие этих рефлексов велико, и многих мы еще совершенно не знаем и не изучили» '. Из этого высказывания вытекает, что И. П. Павлов предполагал возможность существования каких-то общих систем в сфере поведения и коммуникации, которые перекрывали бы даже видовую дифференциацию, охватывали бы особей не только одного, но и многих видов. Высказанная в столь общей форме, эта мысль могла бы не обратить на себя внимания, даже будут опубликованной, и на протяжении многих лет, практически до настоящего времени, звуковая коммуникация рассматривалась, рассматривается и сейчас преимущественно как обмен значащими звуковыми сигналами между двумя особями 2.

Между тем вокализация потому и стала мощнейшей формой коммуникации у животных в противовес другим способам сигнализации, что она присуща почти всем формам животных, охватывает весь животный мир и допускает кодирование исключительно разнообразной информации при огромной функциональной многоплановости и в то же время экономности в ее воспроизведении и восприятии. На этом основании и была выдвинута гипотеза надорганизменной системы, под которой авторы гипотезы Л. А. Фирсов

' Неопубликованные и малоизвестные материалы И. П. Павлова. Л., 1975, с. 35. 2 См., например: Панов Е. Н. Механизмы коммуникации у птиц. М., 1978.

==188

и В. Ю. Плотников, аргументировавшие ее в цитированной выше книге, подразумевают надындивидуальный уровень коммуникации, так сказать, звуковой хор, справедливо рассматриваемый ими как исключительно фундаментальная характеристика коммуникативно-звукового и поведенческого аспектов жизни любого сообщества. Совершенно очевидно, что звуковой хор резко отличен от звукового фона и в вокальном выражении, и по существу — функционально и информативно. Звуковой фон не несет, как мы помним, видимой информативной нагрузки, единственное его назначение предположительно состоит в коллективной демонстрации комфортности, в которой находятся все члены группы. Звуковой хор, напротив, соответствует понятию языка в противовес понятию речи в лингвистике, он является полным аккумулятором информации, циркулирующей в том или ином сообществе. Сам термин «надорганизменная система» не кажется мне удачным, так как подобное выражение этимологически и традиционно связывается в биологии с любыми групповыми объединениями организмов — популяциями, видами, подвидовыми таксонами (таково употребляемое теперь в биологии общее наименование категорий зоологической и ботанической классификации — подвидов, видов, родов, семейств и т. д.), биогеоценозами и т. д. Но дело не в термине — гораздо важнее обозначаемое им явление, действительно справедливо оцениваемое открывшими его авторами как важнейший компонент звуковой коммуникации любого вида, то есть, иными словами, звуковой коммуникации в животном мире в целом.

В человеческом обществе язык обеспечивает выражение и передачу всей информации, накопленной человечеством, именно язык как целое, а не речь отдельных индивидуумов призван выполнять эту функцию, без реализации которой никакое общественное развитие не было бы возможно. Та совокупность звуковых актов в любом сообществе, так сказать, коллективная вокализация, которую Л. А. Фирсов и В. Ю. Плотников называют надорганизменной системой и которую выше мы метафорически назвали звуковым хором, несет ту же функцию, но на более низком уровне развития, ограниченном психическими возможностями соответствующих групп животных. В одной из предшествующих работ автор этих страниц обсуждал понятие информационного поля применительно к жизни человеческих коллективов. Для каждого из них характерен свой цезарус, складывающийся из традиционного опыта многих поколений предков людей, входящих именно в этот коллектив, каждое последующее поколение вкладывает что-то новое в этот цезарус и в то же время как-то преобразует его. Эти цезарусы складывались на протяжении исторического пути человечества и продолжают складываться и в настоящее время, образуя то, что можно назвать информационным полем всего человечества. Хранителем этого информационного поля является коллективный мозг — понятие, также уже введенное и обсуждавшееся автором.

==189

Когда мы только что писали о языке как инструменте выражения информации, накопленной человечеством, мы и имели в виду информационное поле. Но какой-то минимум информации на качественно ином уровне имеет и любое сообщество животных, и та часть звуковой вокализации, о которой говорилось выше как о надорганизменной системе, и обслуживает циркуляцию этой информации. Понятие информации разбиралось во 2-й главе, оно есть одно из самых фундаментальных понятий современной науки. Само явление не принадлежит благодаря своей общности только косной, или живой, материи. Информационное поле, выражающее локальное своеобразие информации, также, надо думать, не принадлежит только миру социальных явлений, принадлежит, во всяком случае, и биологии. Надорганизменная система, следовательно, хранит и выражает популяционное и видовое информационное поле, обеспечивает его динамику. Но в связи с упомянутой выше малоудачностью самого термина «надорганизменная система», а также ее функциональным назначением, как оно понимается на этих страницах, целесообразнее назвать ее вокально-информативной системой. Как уже говорилось, она соотносится с лингвистическим понятием языка, тогда как индивидуальная коммуникативная вокализация животных может быть сравнима с речью. Итак, вокально-информативная система — реально существующее явление, играющее чрезвычайно существенную роль в коммуникации животных и, несомненно, внесшее свой вклад в формирование человеческого языка.

Далее, о чем следует сказать,— гипотеза первичного и вторичного языка, предложенная Н. Ф. Суворовым и Л. А. Фирсовым в 1975 г. и развиваемая все в той же уже цитированной книге Л. А. Фирсова и В. Ю. Плотникова. Субъективно толчком к формированию этой гипотезы послужило, видимо, то обстоятельство, что авторы, открыв и обсудив такое сложное явление в вокализации животных, как вокально-информативная система, не могли не пойти и дальше по пути -расширения содержания и функциональной сферы такого общего понятия, как язык. Под первичным языком подразумевается любая врожденная реакция, так или иначе несущая в себе какую-то информацию об эмоциональном состоянии и поведенческих установках особи, значимую для другой особи,— поза, жесты, другие выразительные движения и звуки. Вторичный язык — это язык в общепринятом смысле слова. В числе прочей аргументации фигурируют начатые Ч. Дарвином наблюдения над сходством внешнего выражения эмоциональных состояний у разных видов животных и описанные в его книге «Выражение эмоций у человека и животных», выпущенной в 1872 г. Однако если наблюдения над сходством выражения эмоций у человека и обезьян, особенно шимпанзе, получили дальнейшее подтверждение и обогатились новыми фактами, в чем особенно велика роль труда Н. Н. Ладыгиной-Коте «Дитя шимпанзе и дитя

К оглавлению

==190

человека в их инстинктах, эмоциях, играх, привычках и выразительных движениях» (1935), то, наоборот, для многих других групп животных были открыты и специфические реакции. Связь мимического движения, соответствующего по внешнему выражению человеческой улыбке и смеху, у льва и лошади с половым поведением иллюстрирует эту мысль. Можно привести немало примеров отсутствия выразительных движений, свойственных определенным видам, у других видов. Все это заставляет критически отнестись к возможности сравнивать врожденные поведенческие стереотипы выражения и человеческий язык как средство коммуникации, приобретенное в процессе научения в ходе онтогенеза и являющееся материализацией социального опыта. Таким образом, оба явления нельзя рассматривать как два последовательных этапа в единой коммуникативной системе, свойственной всему живому.

Но дело не только в этом. Человеческий язык, в большей или меньшей степени соответствующий вторичному языку в рамках разбираемой гипотезы, представляет собой не просто коммуникативный инструмент, но и инструмент, характеризующийся очень высокой степенью сложности и упорядоченности, обладающий огромной прочностью, отличающийся богатейшей социальной полифункциональностью. Фонетический строй, грамматические и синтаксические категории, лексическая безграничность — всего этого нет ни в какой врожденной системе коммуникации, какой бы сложной она ни казалась на первый взгляд и как бы ни была она организована по существу. Все это делает человеческий язык уникально· неповторимым явлением среди всех других систем коммуникации, выделяет из них как. качественно особое явление, а значит, и опять не дает возможности рассматривать его как вторичный язык — этап, пусть высший, в какой-то надъязыковой коммуникативной системе. Кстати сказать, если последовательно идти за авторами разбираемой гипотезы, то нужно признать наличие вторичного языка и у человекообразных обезьян. Если первичный язык — наследственно обусловленная система коммуникации — целиком относится к допонятийному уровню, то вторичный начинается с довербальных понятий (обозначение предметов при отсутствии обозначения действий, фиксируются предметы внешнего мира, но пока не фиксируются связи между ними), а их наличие постулируется у человекообразных обезьян. Человеческий язык и коммуникативная вокализация человекообразных обезьян рассматриваются как две стадии развития вторичного языка, то есть между ними вообще уничтожается фундаментальное качественное различие, что в свете и нашего повседневного опыта, и всего сказанного выше о богатстве и сложности человеческого языка в качестве коммуникативной системы выглядит упрощенным и теоретически малооправданным. Поэтому гипотезу первичного языка у животных трудно принять. По отношению к ним скорее

==191

нужно говорить о коммуникативной моторике и вокализации, принципиально противопоставляя их человеческому языку.

Теперь, когда охарактеризованы общие особенности коммуникативной вокализации у животных, закономерно остановиться на отличительных особенностях вокализации у человекообразных обезьян, морфологически наиболее близких к человеку. Из человекообразных наиболее близки к человеку шимпанзе и гориллы, но гориллы довольно молчаливые животные, и их вокализация относительно монотонна. Поэтому, когда говорят о вокализации у человекообразных, чаще всего имеют в виду шимпанзе, тем более что вокализация у шимпанзе изучена лучше всего как при наблюдении за своеобразным поведением животного в природной обстановке и в неволе, так и в лабораторном эксперименте. При фиксировании вокализации в настоящее время применяется не только простое описание, но и магнитофонные и осциллографические записи, что позволяет осуществлять достаточно точную фактическую фиксацию, а следовательно, и добиться достаточной объективности в восприятии и научном описании звуков, издаваемых человекообразными обезьянами. Это описание осуществлено в ряде работ, как посвященных специально вокализации человекообразных обезьян, так и общего характера, трактующих вопросы их поведения и экологии. Мы не будем приводить эти работы, так как содержащиеся в них описания вокализации человекообразных перешли в более популярные сочинения, неоднократно приводились в лингвистической литературе и в общем достаточно известны. Нужно подчеркнуть, что сравнение вокализации низших обезьян, например гамадрила, с высшими обезьянами, например шимпанзе, как будто обнаруживает прогресс вокализации, то есть большее разнообразие звуковых сигналов, но такой вывод, весьма правдоподобный по существу, в силу ограниченности находящихся в нашем распоряжении данных не может пока еще быть подтвержден точными количественными характеристиками.

Все издаваемые обезьянами звуки принято делить на две группы: эмоционально окрашенные аффективные крики и относительно тихие звуки, воспроизведение которых голосовым аппаратом обезьян не сопровождается видимым возбуждением. Эти эмоционально нейтральные звуки получили наименование жизненных шумов, как назвала их Η. Η. Ладыгина-Коте в 1935 г., или органических шумов, как назвала их Н. А. Тих в 1970 г Нужно сразу же подчеркнуть, что деление по степени громкости и эмоционального напряжения достаточно условно, особенно когда это касается животных: и то, и другое зависит от положения особи в иерархической лестнице, ситуации, состояния и т. д. Весьма вероятно, что жизненные, или органические, шумы так же, или почти так же, информативны, как и аффектированные звуки, но их информативность просто пока недостаточно выявлена. Такое подразделение не имело бы для нашей темы существенного значения, если

==192

бы оно не было экстраполировано на проблему происхождения языка и на его основе не была построена В. В. Бунаком гипотеза происхождения человеческого языка именно из жизненных, или органических, шумов, аргументированная им в двух крупных работах, опубликованных в 1951 и 1966 гг. Автор этой гипотезы считал, что жизненные шумы из-за того, что они не связаны с эмоциональным состоянием животного, более, чем аффектированные звуки, пригодны для установления связи с какими-то информативными блоками и, следовательно, более изменчивы и выразительны как инструмент коммуникации. Но точка зрения эта остается одинокой в потоке литературы, рассматривающей происхождение языка как с зоопсихологической, так и с лингвистической точек зрения. А. А. Леонтьев в книге «Возникновение и первоначальное развитие языка» в 1963 г. справедливо указывал, что большой запас фиксированной информации связан именно с аффектированными звуками. Не могли они поэтому не занимать большого места в коммуникативной вокализации австралопитеков при всех их коллективных действиях, не могли, следовательно, и не явиться основой, на которой вырастает человеческий язык! Комментируя этот вывод, можно отметить, что, учитывая сказанное выше об условности выделения категории аффектированных криков и жизненных, или органических, шумов, а также вероятной информативности последних, жизненные, или органические, шумы также могли частично составить какую-то часть той основы, на которой сформировался человеческий язык, но основную часть в этой основе составляли все же аффектированные звуки, уже нагруженные жизненно важной информацией.

Как уже отмечалось, шимпанзе — наиболее вокализованный вид из человекообразных обезьян, да и морфологически он ближе всего к человеку Каждый бывал в зоопарке и видел шимпанзе — невольно охватывает странное чувство, когда долго наблюдаешь их; кажется, что они заговорят, и упадет та преграда молчания, которая отделяет их от человека. Но представления об их подлинной вокализации, несмотря на многочисленные и давно ведущиеся исследования (книги Р. Йеркса и Б. Лирнда, И. Швидетцкого, Η. Η Ладыгиной-Коте, Э. Леннеберга, Г. Хоппа, Ф. Либермана, Л. А. фирсова и В. Ю. Плотникова), пока далеки от желаемой полноты. Поэтому число издаваемых шимпанзе сигналов колеблется в разных оценках от 75 (Р. Йеркс) до 25—30 (подавляющая масса остальных исследователей). Но представляют ли собой эти сигналы независимые фонетические образования или сочетания самостоятельных звуков — еще предстоит исследовать. Ряд авторов объединяет эти звуки в несколько групп, опираясь на этот раз уже не на фонетическую картину, а на смысловое содержание, но группы эти не совпадают в разных классификациях, что еще усложняет картину. В общем, ясно одно — вопреки высказанному во многих работах общего содержания мнению о богатстве

==193

вокализации у шимпанзе конкретные исследования говорят о противном: достаточно напомнить, что у павианов-гамадрилов, по подсчетам Н. А. Тих, приведенным в ее книге «Предыстория общества», опубликованной в 1970 г., существует 26 самостоятельных звуков, то есть практически столько же, сколько и у шимпанзе. Попытки выразить их с помощью русской транскрипции малоудачны — такие сочетания букв, как гахх, хох, го, ий, дают лишь самое приблизительное представление о звуках шимпанзе. Не лучше и наиболее распространенная английская транскрипция. Но и такая не очень выразительная форма передачи свидетельствует об относительно бедной звуковой гамме. Положение Л. А. Фирсова и В. Ю. Плотникова, к книге которых мы неоднократно обращались, о том, что коммуникативная вокализация шимпанзе представляет собой не основу для формирования речевой деятельности человека, а систему, развившуюся параллельно ей (положение это включает и других антропоидов), представляется вполне справедливым. Но данные об антропоидах, в частности шимпанзе, дают нам основание для предположения о том, что человеческая речь даже в ее самых простых и примитивных формах и человеческий язык возникли и развились как принципиально новые явления, несводимые даже ретроспективно к бедной звуками и смыслом коммуникативной вокализации животных, в том числе и человекообразных обезьян.

Границы использования сравнительно-морфологических данных в реконструкции начального этапа возникновения речи

Какова общая генеральная линия в подходе к последовательности рассмотрения и оценке анатомических структур, ответственных за речевую функцию и в то же время принимающих участие в том, без чего она теряет смысл,— в речевом потоке, то есть не только в воспроизведении, но и в восприятии речи? Взаимодействие мозговых процессов и работы периферических центров речи, а также слухового анализатора в речевом потоке очень сложно и почти мгновенно, поэтому расчлененное рассмотрение их функций ведет к схематизации процесса. Но подобная схематизация неизбежна при любом исследовании, целью которого является реконструкция деятельности сложной в функциональном отношении системы, а в интересующем нас случае речь идет о взаимодействии нескольких таких систем. Исходя из того, что в нервных клетках мозга происходят физиологические и биохимические процессы, выражающиеся на макропсихологическом уровне в образовании понятий, периферические органы речи ответственны за звуковое выражение этих понятий, а органы слуха обеспечивают восприятие вокализации в речевом потоке, целесообразно начать дальнейшее изложение с обзора фундаментальных структур мозга и их изменений в процессе антропогенеза.

==194

Выше приводились данные об объеме мозга отдельных ископаемых форм при рассмотрении их систематического положения. Объем мозга — очень грубая, но одновременно и существенная характеристика развития мозга у живых существ, эффективно показывающая запасы мозгового вещества и обусловленную ими высоту нервной организации, разумеется, если рассматривать эти запасы в соотношении с массой соответствующего организма. Последнее должно быть подчеркнуто особо — мозг слона, естественно, больше человеческого, то же можно сказать про многие другие виды животных; о развитии мозга у них следует судить, лишь выражая объем мозга через массу тела. Но по отношению к ископаемым гоминидам в этом нет необходимости — все они с малыми вариациями имели размеры одного порядка, и поэтому само прямое сопоставление цифр объема мозга у представителей разных хронологических и таксономических групп гоминид уже отражает эволюционную динамику мозга, о которой говорилось в 3-й главе и которая выражалась в увеличении объема мозга и усложнении его структуры. Мы уже говорили, что Ф. Тобайяс для разных родов и видов австралопитеков приводит цифры, не превышающие 600 куб. см. Средняя для рода питекантропов, включая не только солоских и китайских питекантропов, но и все новые формы, равна для мужских особей — 917,9 куб. см (14 особей), для женских — 916,3 куб. см (8 особей). Близость этих цифр друг к другу ни в коей мере не свидетельствует об отсутствии полового диморфизма (то есть морфологического различия между мужскими и женскими особями) в роде питекантропов — скорее он был развит немного даже сильнее, чем у более поздних гоминид, как об этом говорит сравнение данных по развитию полового диморфизма у человекообразных обезьян и современного человека. Скорее всего, это сходство цифр — результат большой условности в отнесении отдельных ископаемых находок к тому или иному полу и случайности вариаций, опирающихся на малое число наблюдений.

Но нас в этих цифрах интересует не это, а в первую очередь их абсолютная величина в ряду данных о других формах ископаемых гоминид. Если принять условно среднюю величину для австралопитеков 600 куб. см (мужские особи) и 550 куб. см (женские особи), то мы получим линию отсчета, по сравнению с которой можем оценить увеличение объема мозга на протяжении эволюции гоминид. Для рода питекантропов мы имеем увеличение объема мозга на 56% для мужчин и на 67% для женщин. Для неандертальского вида это увеличение составляет уже 144% для мужчин и 131% у женщин (средние величины, приведенные в 3-й главе, равны, как мы помним, соответственно 1463,2 куб. см и 1270,1 куб. см). У современного человека оно еще больше —164% у мужчин и 168% у женщин (средние, приведенные там же, равны 1581,1 куб. см и 1476,6 куб. см). Колебания в эволюционном увели-

==195

Усложнение структуры мозга при переходе от архантропов к палеоантропам Затемненные участки — зоны разрастания областей высших корковых функций

Эндокран синантропа (череп II)

Эндокран

тешик-ташского

палеоантропа

==196

чении мозга у мужских и женских особей не означает ничего больше, как только случайные вариации в соответствующих цифрах, как об этом уже было упомянуто по отношению к среднему объему мозга в роде питекантропов. Но приведенные простые расчеты ярко демонстрируют два обстоятельства, они количественно подтверждают формирование третьего члена разобранной выше гоминидной триады именно на неандертальском этапе и справедливость выделения по этому признаку рода Homo, a также увеличение объема мозга в два с половиной раза на протяжении эволюции гоминид. Такое увеличение объема мозга — самое красноречивое свидетельство исключительно бурного эволюционного развития этого органа параллельно шквалу информации, со всех сторон наступавшей на первобытного человека вместе с расширением сферы труда, усложнением социальных связей и интенсивно идущим познанием окружающей среды. Какое все это имеет отношение к происхождению и ранним этапам истории языка? Не только мозговые структуры, но и сам объем мозга с его чудовищно увеличивавшимся числом нейронов в коре является каким-то индикатором не только уровня психического развития древних гоминид, но и их языковой коммуникации Объем мозга австралопитеков не отличается качественно от объема мозга крупных человекообразных обезьян, но у питекантропов и затем неандертальцев произошло качественное нарастание массы мозга — в первом случае в полтора, во втором случае в два с половиной раза Исходя из этого, можно сделать вывод, что именно с этими двумя событиями — формированием рода питекантропов и формированием неандертальского вида связаны какие-то этапные новообразования в структуре речевой функции, в языковой стихии.

Что же все-таки более или менее объективно в реконструкции эволюционной динамики мозга ископаемых людей, как она восстанавливается с помощью данных о вариациях поверхности эндокранов — слепков внутренней полости черепной коробки и рассматриваемых как слепки мозга? Пожалуй, три момента могут быть отмечены с известной определенностью. В первую очередь бросается в глаза разрастание мозга в высоту, что связано с разрастанием коры головного мозга, в которой сосредоточены высшие функции психической деятельности человека. Далее можно отметить разрастание лобной области в связи с ростом лобных долей мозга в высоту и некоторую редукцию размеров теменной области, что нельзя не рассматривать как переориентацию функциональных систем мозга в ходе антропогенеза, некоторое сужение примитивно-двигательной сферы, сферы механических движений, и расширение ассоциативных функций мозга Наконец, на черепах яванских и китайских питекантропов на границе височной, теменной и затылочной областей наблюдается отчетливо выраженная выпуклость, которой не видно на эндокранах австралопитеков. Отмеченная разными авторами, эта выпуклость получила различное истолко-

==197

вание, начиная от рассмотрения ее в качестве нейтрального в функциональном отношении образования, что с теоретической точки зрения маловероятно, до трактовки ее в качестве результата разрастания тех областей коры, которые связаны с сознательным поддержанием равновесия в сложных моторных актах, связанных с использованием руки в изготовлении орудий и вообще в трудовых операциях. Последнее объяснение также не кажется вполне исчерпывающим, так как при этом следовало бы ожидать аналогичной выпуклости в том же месте и на черепах австралопитеков. Я. Я. Рогинский, пытаясь выявить причины появления рассматриваемой морфологической структуры, прибегает к данным клинических наблюдений, согласно которым повреждение этого района коры вызывает нарушения речи, в частности сенсорную афазию, выражающуюся прежде всего в затруднении восприятия чужой речи, и амнестическую афазию, выражающуюся в выпадении слов у говорящего. Ему кажется вероятным, что в свете клинических наблюдений можно говорить в связи с разрастанием этого участка на эндокранах питекантропов о зачатках у них членораздельной речи. Вспомним наше предположение о том, что два этапа резкого увеличения объема мозга связаны с какими-то фундаментальными событиями в развитии речи — первый из этих этапов совпадает, следовательно, и с макроструктурными преобразованиями эндокранов ископаемых гоминид, что позволяет в общей форме поддержать предположение Я. Я. Рогинского.

Дата добавления: 2015-10-21