- Плакаты надо снять.
- Почему?
- Я сомневаюсь, что Биллу понравится обилие обнаженных бюстов и ягодиц в поле твоего зрения. Реперы - еще куда ни шло, но вот голышек надо убрать.
- Да, я не подумал…
Я попытался отклеить один постер, но огромный кусок скотча, держащий его, намертво вцепился в обои и полез вместе с ними.
- Бл*, - выругался я, глядя на испорченную стену. – У тебя есть другие плакаты? Наклеим поверх этого безобразия.
Каулитц приволок из темнушки стопку глянцевых журналов типа «Браво» и стал вырывать из них постеры.
– Куда Аврил Лавин клеишь? Я что, гомик по-твоему? – Возмутился он.
- Да я вообще не знаю, кто это такая, взял, что под руку подвернулось. Сам тогда выбери.
- Я хочу, чтобы висели красивые бабы.
- Ох… тогда эти бабы должны соответствовать вкусу Билла.
Том задумался.
- Подожди-ка, у меня есть идея! У мамки есть дизайнерские журналы, там должно быть!
- Ну вот, другое дело. Красивая женщина, - сказал я, разглядывая утонченную леди в черном корсете, взятую из новой кучи журналов. – Вот ее и наклеим. Других таких же ищи.
Обновив стену и вернув развлекательную макулатуру на место, мы с Томом еще раз оглядели преобразившееся жилище. Комната сияла, как и ее владелец.
- Думаю, тебе самому должно быть приятно. Теперь здесь можно жить.
- Да, разница вообще охренеть. Поверить не могу, что решился на это. – Каулитц задумчиво жевал губы. – Ты знаешь, Густ, мне в последнее время кажется, что на все способен. Внутри будто какой-то мотор работает. Будто я могу протянуть руку и дотронуться до неба. Мне кажется, если я буду смотреть на солнце, то мне ничего не будет. Потому что я каждый день смотрю на Билла, а он мне светит ярче, чем солнце. Понимаешь?
- Нет, - ответил я, почесывая разбушевавшийся живот. – Пойдем уже на кухню, я сейчас сдохну, так жрать охота.
Спустившись на кухню и усевшись за стол, мы все сразу накинулись на еду, заботливо разогретую Симоной в микроволновой печи.
- Что же вы, ребята, меня не позвали? – Сокрушалась она. – Я бы вам помогла.
- Для вас тоже есть работа, фрау Симона, - сказал я, прожевав кусок хлеба. – Нужно мусор по контейнерам распределить – бумага, пластик, стекло, пищевые отходы…
Том хихикнул, наблюдая, как брезгливо покривилась его мать. Неловкую ситуацию разрядил Гордон, дружелюбно хлопнув Тома по плечу.
- Ну, Томас, скажи нам, как зовут ту красотку, ради которой ты так старался.
- Билл! – Гордо выпалил Каулитц, задрав голову.
- Билл? – Недоуменно переспросил отчим.
- Да, Билл.
- Какое странное имя для девушки, - пробормотала Симона, ковыряясь в макаронах.
Аромат свежевыглаженного белья стоял по всему дому Каулитцей, моя мама сворачивала утюг после нескольких часов беспрерывной глажки. Мы с Томом разбирались с его обувью, убрали в шкаф ту, что еще долго не понадобится в связи с наступлением холодного времени года, остальное аккуратно расставили в прихожей.
- Ну, что, поехали встречать Билла? – Сказал Том после того, как мы повесили в спальне чистые занавески.
- Поехали, - отозвался я, в последний раз придирчиво оглядев комнату и самого Тома. – Подними руки. Так, пятен от пота вроде нет.
- Густав, понюхай, у меня дыхание свежее? – Каулитц дунул мне в область глаза. Я зажмурился от резкого ментола, едко защипавшего слизистую оболочку.
- Сколько ты «Орбита» выжрал, придурок? Полезешь к Биллу целоваться, весь рот ему сожжешь к чертовой матери!
- Ну а что, я курил!
- А Билл разве не курит?
- Нет.
Я хмыкнул и задумался о том, стоит ли рассказывать другу о том, что я видел Билла за школой, смолящего тоненькую сигаретку и без конца озирающегося по сторонам. Нет, не буду пока, скорее всего, он мне не поверит. Будем ловить с поличным.
- Ну, ладно, пошли за Биллом.
Билл выгрузился из автобуса и с радостным писком бросился Тому на шею. Я удовлетворенно отметил, что сегодня он выглядел более-менее прилично, краски на лице было меньше обычного, да и побрякушек тоже. Все-таки к незнакомым людям, родителям Тома, чье мнение для него очень важно и авторитетно, знакомиться идет!
- Моя мама художник, а отчим играет в рок-группе, - рассказывал Том, пока мы шли к его дому. – А мой родной отец дальнобойщик, мама давно с ним развелась. Говорила мне, что он ее не понимал…
- А как они отреагируют на то, что ты встречаешься с парнем? – Задал Билл насущный вопрос.
- Не знаю, надеюсь, что нормально.
- Нормально – это как? – Встрял я. – Выгонят вас с порога и отрекутся от сына?
- Э-э-э…
- Вот ты, Густав, так и сделал бы, а родители Тома, я уверен, адекватные и понимающие люди, не то что некоторые.
Возразить я не успел, мы уже добрались до пункта назначения.
«Адекватные и понимающие люди» и в самом деле приняли гостя на удивление спокойно и радушно. Правда, знакомство с Биллом проходило в несколько одностороннем порядке – Гордон общался с Биллом, задавал ему вопросы, в то время как Симона снова летала где-то в облаках, поддакивая что-то невпопад. Но вскоре отчим Тома выдохся, и за столом воцарилось неловкое молчание. Я нервно дергал ногой под столом.
- Мам, Гордон, я так рад, что вы меня поняли и приняли Билла. Я так боялся, что вы разочаруетесь во мне, - решил прервать затянувшуюся паузу Том. На что его мать внезапно ожила и выдала:
- Напрасно боялся, я вот тебя прекрасно понимаю. Я и сама в твоем возрасте с девушкой гуляла. И даже привела ее один раз домой.
Гордон поперхнулся и закашлялся, приставив кулак ко рту.
- Правда? – Вытаращился Том. – А как бабушка с дедушкой отреагировали?
- Ну как… Бабушка выставила ее из дома, оттаскала меня за волосы и закрыла в своей комнате на замок. А деда дома не было в тот раз, и бабушка ему не сказала. А то бы я так легко не отделалась.
- И что было потом? Вы сбежали к своей подруге? – Спросил Билл, взволнованно ерзая на стуле.
- Нет. Я же не лесбиянка, просто таким образом своей матери досадить хотела.
Парни заметно приуныли, особенно Билл.
- Хотя, когда я вышла замуж за отца Тома, она пожалела о том, что выгнала ту девчонку! - Симона расхохоталась, повизгивая и хлопая руками по столу. Гордон, едва успевший до этого вытереть чай с подбородка, поперхнулся снова, опять облившись из кружки. – Она сказала, что лучше бы я не рожала вовсе, чем родила от этой мрази! Ну, не обижайся, сынок. Твой отец и вправду был ничтожеством. - Фрау Каулитц ласково потрепала по щеке надувшегося Тома.
- А я никогда не видел своего отца, - сказал Билл. – И не знаю про него ничего. Знаю только, что у нас с сестрой отцы разные. По-моему, наша мать родила нас для того, чтобы у нее просто были дети. Мужчин она ненавидит, в нашем доме они бывают только по ее работе, ну и к сестре приходят парни всякие. Но теперь еще и ко мне будет мужчина приходить.
- Какой еще мужчина? – Завопил Том, мгновенно краснея от злости. – А как же я?
- Томми, вообще-то я тебя и имел в виду, - растерянно пробормотал Билл. Каулитц сразу успокоился и довольно развалился на стуле. Я ткнул ему в бок локтем и шепнул на ухо:
- Ты не собираешься показать Биллу свою комнату?
- Ах, точно! Билли, хочешь увидеть мою спальню?
- Конечно!
Мы поднялись наверх, и Том галантно открыл дверь перед Биллом. Я вошел следом, распираемый от гордости за свой двухдневный труд.
- Томми, у тебя тут так мило! И так чисто! Ой, Дита! Я ее просто обожаю! - Билл кинулся к плакату, на который я вчера засмотрелся. – Как хорошо, Томми! Честно говоря, я ожидал увидеть нечто другое… Но и так тоже очень здорово!
- Спасибо. Можешь смотреть все, что хочешь.
- Правда? И в тумбочку могу залезть?
- Залезай!
- Залезай, Билл, мы только вчера конфисковали оттуда весь компромат, - сказал я. Том погрозил мне кулаком и сам стал выдвигать для Билла ящики.
- Вот, смотри, у меня от тебя никаких секретов.
- Что это? Ты пишешь песни? – Билл вытащил стопки исписанных бумажек и рассыпал их по полу. Ну и какого я вчера убирался?
- Немного… В основном, музыку, стихи получаются стремно.
- Я пишу стихи! Томми, видишь, еще одна вещь, что связывает нас! Ты пишешь музыку, а я стихи! А вместе у нас будут рождаться песни!
- А исполнять их буду я. – Парни одновременно развернулись ко мне и посмотрели – Том с улыбкой, Билл с угрозой во взгляде. Я пожал плечами и отвернулся. – Ну, ладно, только потом не уговаривайте, ни за что не соглашусь.
Не могу уже сидеть, того гляди седалищный нерв сведет. Сколько можно заниматься дуракавалянием? Эти двое совершенно не имеют представления об экономном и рациональном использовании времени. Ведь, как известно, время – деньги. Если бы эта шибко влюбленная парочка работала, давно бы уже вылетела с работы.
Я сижу за письменным столом Тома уже три с лишним часа, разгадал уже все головоломки в комиксе про Человека-Паука, найденном в столе. За это бесцельно потраченное время Билл успел провести ревизию гардероба Каулитца, с радостным визгом потискать собаку, на пару они пролистали все журналы о компьютерных играх и автомобилях, то и дело вскрикивая: «Вот такую тачку я себе хочу!», затем Том долго бренчал на гитаре, подбирая мелодии к заунывным текстам Билла, кстати, поет он просто ужасно, более скудных вокальных данных я еще не слышал. Переделав массу глупых и бесполезных дел, они завалились на кровать и уже полчаса лежат, вполголоса неся полную ахинею. Не понимаю, как может быть интересной и познавательной беседа о том, сколько котов убежало от Билла, чем занимается на репетициях отчим Тома, и какие занавески лучше бы гармонировали с обоями в этой комнате.
Притихли вроде. Оборачиваюсь в надежде предложить сменить обстановку и способ времяпрепровождения… Фу! Быстро отворачиваюсь обратно. И не стыдно им, прямо при мне?! Бл*, как неприятно-то! Будто в замочную скважину подглядел. Бе, прямо дрожь по позвоночнику…
- Томми, я хочу посмотреть на картины твоей мамы.
- Пойдем. Густ, идешь с нами?
- Ага, - пискнул я и, вскочив, вышел первым, чтобы не глядеть в их бесстыжие глаза.
Мастерская матери Тома располагалась в подвале дома, что странно, учитывая потребность художников в свете и тепле. Однако, спустившись по узкой и крутой лестнице вниз, я увидел, что подвал был хорошо оборудован для работы, к потолку было прикручено множество ламп, а вдоль стен протянуты батареи. Везде стояли мольберты с натянутыми холстами, большинство из которых было уже безнадежно испорчено невнятным художеством фрау Каулитц.
Симона, сколько я ее помню, всегда считала себя невероятно одаренным художником, мастером от Бога, гением живописи… И проводила в подвале сутки напролет, изредка отвлекаясь на приемы пищи и физиологические нужды, так что ведение домашнего хозяйства и воспитание единственного сына лежало на плечах Гордона, который появлялся дома ближе к ночи, а то и не появлялся вовсе, если в каком-нибудь захудалом клубе его группе разрешали выйти на сцену. Том рос, как сорняк, и единственной сдерживающей и направляющей на путь истинный силой для него была моя семья и, в частности, я. Но, к сожалению, и наше влияние не безгранично, поэтому с грустью приходится констатировать факт, что Маугли, выращенные волками и собаками, воспитаны куда лучше, чем Каулитц, хотя я и прилагал все усилия. Моя мать говорила, что появление постоянной подруги окажет на Тома благоприятное воздействие. Бедная моя родительница, как обманулись ее скромные ожидания!
- Надо же, никогда не видел такого оригинального решения, - прервал мои мысли голос Билла, тыкающего в одно полотно. Я скептично хмыкнул, разглядывая голубые и золотые квадратики на розовом фоне.
- Эта картина называется «Спасение мира», - пояснила подошедшая Симона. – Голубые и золотые квадраты – это дети-индиго, которые присланы в наш мир, чтобы спасти его. Голубые – это те дети, сила которых еще находится в стадии развития, и они еще только набираются опыта. А золотые – это уже мастера, настоящие ангелы, которые способны на великие свершения. А розовый фон означает край неба, с которого они придут нам всем помочь в самый страшный час…
Я подавил в себе хрюк и выразительно посмотрел на стоящего за спиной матери Тома, тоже давящегося смехом и крутящего пальцем у виска. При всей своей любви к матери он считал ее не от мира сего и имел на это полное право.
- Как интересно… - Протянул Билл, единственный слушавший Симону с открытым ртом. Похоже, они спелись. – Пожалуйста, покажите еще что-нибудь.
- С удовольствием. – Симона явно наслаждалась таким вниманием. – Вот эта картина называется «Танец русалок». Прекрасные подводные жительницы устроили на дне свои игры и взбаламутили хвостами песок и ил, поднявшийся к поверхности реки. Они сделали это для того, чтобы человеческий глаз не смог увидеть их, но если приглядеться…
- Да, я вижу чей-то зелененький хвостик! – Билл часто закивал головой, наклонившись над полотном, изображающим зелено-сине-желтое каля-маля.
Фрау Каулитц подвела «ценителя живописи» к страшной черной физиономии с глазами, смотрящими в разные стороны.
- О, это, наверное, чей-то портрет!
- Нет, это лицо Судьбы! Одним глазом она смотрит в прошлое, другим – в будущее. А что делается посередине, в настоящем, она не видит. Позволяя тем самым на определенном промежутке времени человеку самому кроить свою жизнь.
Мы с Томом переглянулись и одновременно зажали рты ладонями, чтобы не засмеяться в голос.
- О-о-о… - Билл был похож на вытащенную из воды рыбу, с такими же выпученными глазами и ловящим воздух ртом. – Это… потрясающе! Сколько мудрости, сколько шикарных находок, сколько глубинного смысла! Ваши шедевры, должно быть, отрывают с руками!
- Ну… - Замялась Симона. – Вообще-то мало кто может оценить мой талант по достоинству. Меня пока что не признают, как художника, и используют мои способности в совершенно иных, обыденных целях. Это весьма досадно, но… я верю, что однажды добьюсь успеха и признания.
- Это обязательно произойдет! А кем вы сейчас работаете?
- Я не работаю. Раньше работала на фабрике… рисовала эскизы узоров для обоев. Но недавно уволилась, не могу больше растрачивать свой дар впустую.
Билл понимающе покачал головой, а затем хлопнул в ладоши.
- А дайте свои эскизы мне! Моя мама дизайнер, я покажу ей ваши узоры, и она наверняка использует их в декорировании вещей! Как вам такое предложение? Вы станете известной, мама укажет ваше имя в создателях коллекции!
Симона поломалась для виды буквально полсекунды, а затем проворно вытащила толстую папку с бумагами и сунула ее Биллу в руки. Оба сияли, как свежевкрученные лампочки.
- Кажется, я понравился твоей маме, - похвастался Билл, когда мы вылезли из подвала. На кухне, насвистывая себе под нос, мыл посуду Гордон.
- Это точно. Ты единственный, кроме нее самой, кто был в восторге от ее работ, - захихикал Том.
- Но они, правда, очень милые! У твоей мамы такое детское восприятие мира! Она видит и чувствует его как ребенок и рисует так же. Я уже насмотрелся у своей матери всяких «изысканных» и «модных» финтифлюшек, что работы твоей мамы кажутся просто гениальными.
Том не ответил, задумчиво теребя подол майки. Его отчим подошел и приобнял за плечи пасынка и Билла.
- Том просто всю жизнь был слишком привязан к земле и никогда не поднимал головы, чтобы посмотреть вверх, на небо, откуда и валятся такие люди, как его мать. Меня изрядно побила жизнь, прежде чем я ее встретил, а теперь я счастлив, ведь мне есть о ком заботиться, есть за кого ухватиться, если станет совсем трудно дышать. Симона странная, но я люблю ее, а остальное не имеет значения. И я рад, что у моего сына появился такой человек.
Мне захотелось побыстрее уйти, чтобы не видеть счастливой улыбки Билла и не знающего куда себя деть от смущения Тома, ковыряющего пол носком ботинка.
Провожая Билла, мы шли в полной тишине, в голове вместо слов вертелись какие-то глупости, озвучивать которые было бы просто ударом по моему самолюбию. А когда мы дошли до остановки, Билл вдруг расплакался, размазывая по щекам серые от туши слезы, и жался к Тому, повторяя:
- Не хочу уезжать.
«Ответный визит» в комнату Билла откладывался несколько дней. В школе Том без конца уговаривал Билла поскорее пригласить его в гости, иначе «так будет нечестно». А дома – уже ездил по ушам мне, жалуясь на несговорчивость «подружки». Он, видите ли, звонит ему каждый день, просит, а Билл все отказывает и отказывает, не готов он к приему дорогих гостей. Не понимаю, Тому, что, медом в квартире Билла намазано? Стремится туда, как на Берлинский кинофестиваль.
Наконец, добро дано, и мы едем в Магдебург. Каулитц радостно трещит, шелестя пакетом, в котором завернута коробка шоколадных конфет, а меня тянет чихать от удушающей густоты парфюма, что он на себя вылил. Когда мы приехали, я вылетел из автобуса, как никогда счастливый от возможности глотнуть свежего воздуха.
- О, Густ, гляди! – Говорит Том на подходе к дому Билла. Поворачиваю голову туда, куда он указывает. На стоянке с мусорными контейнерами грузной кучей стоят пакеты с хламом, наподобие тех, что мы выволакивали из комнаты Тома. – Кто-то тоже решил прибраться в квартире!
- Радуйся, значит, где-то неподалеку живет близкая тебе по духу свинья.
Том ржет, и мы входим в подъезд.
- Привет-привет! Что-то вы рановато, - щебечет Билл, открывая дверь.
- Да просто Том, как только узнал, что едем, подорвался, как ненормальный. Он вообще с утра ехать хотел.
- Неправда! Я просто соскучился по своему Биби.
- О, Томми! Я тоже скучал, очень-очень! – Билл чмокает Каулитца в щеку. Ужасаюсь от мысли, что сейчас он поцелует и меня, но, к счастью, конфеты интересуют хозяина гораздо больше. – Идите в мою комнату, вторая дверь налево.
- А ты?
- Я сейчас, только чайник поставлю. Кстати, какой чай будете – зеленый, белый или каркадэ? Может, цветочный какой?
- А что, нормального черного нет? – Спрашиваю я.
- Нет… Мама говорит, что черный чай плохо влияет на нервную систему, а зеленый чай хорошо выводит шлаки.
- Как? Шланги? – Переспросил Том, не отрывая взгляда от матерчатого панно в виде обнаженной женщины, висящего на стене.
- Нет у меня шлаков, - буркнул я, предчувствуя, что придется пить кислый горячий компот из цветочков. - А кофе есть хотя бы?
- Кофе есть. Хорошо, сделаю кофе. А что принести к нему? У нас есть пряники, мармелад, печенье…
- Биби, захвати все! Я буду все. А вот Густу ничего не надо, он у нас и так пухлый.
- Я не пухлый!
- Все, я пошел! – Билл скрылся на кухне, а меня за рукав протащили через весь коридор.
- Вот она, заветная дверь! – Торжественным шепотом произнес Том и толкнул наклеенного Мерлина Менсона. Дверь открылась с прямо-таки театральным скрипом.
Надо же, спальня Билла оформлена отнюдь не в розово-пастельных тонах. Конечно, она, как и ожидалось, похожа больше на девчачью, чем на пацанскую, но жить можно. Наверное. По крайней мере, ни будуаров с огромными зеркалами, ни плакатов смазливых поп-звезд не наблюдается. Зеркало есть, конечно, и есть стол перед ним, и на нем рядком стоят косметические средства. Короче, будуар есть. Еще есть аккуратно застеленная кровать, судя по виду, опасно мягкая для позвоночника. Есть маленький, просто крошечный столик, вокруг которого стоят три очень низких пуфа. Есть шкаф, внутри которого что-то трещит… Вообще, комната странная, точно. Какая-то чересчур светлая, чересчур бежевая. И чересчур чистая. Подозрительно чистая. Сдается мне, все эти дни Билл занимался тем, чем и мы с Томом в прошлые выходные. Кажется, я понял, откуда взялись на мусорке те мешки.
Том стоял посередине комнаты с выражением лица, которое прямо-таки приросло к его глупой голове с тех пор, как в его поле зрения впервые появился Билл. Источает полное блаженство, сейчас слюна изо рта потечет, и покачивается, обдолбыш, бл*.
- Воруй трусы, - сказал я.
- А? – Очнулся Каулитц.
- Трусы, говорю, воруй. За этим приехал же.
- Садитесь за столик! – Пропел Билл, появляясь в комнате с подносом, на котором дымились три чашки кофе, конфетница и ваза с мучными изделиями. Я сел, хотя нет - рухнул на пуф, учитывая его мизерную высоту, после чего мы с Томом долго возились, устраиваясь. Я не знал, куда деть ноги, постоянно задевая коленями себе по подбородку.
- Похоже, у кое-кого завелись блохи, - захихикал Билл, восседающий на пуфе по-турецки. Том уже бодро хрустел печеньем.
- Нет, просто у кое-кого слишком неудобная мебель, - огрызнулся я. – Она рассчитана на лилипутов?
- Нормальная мебель, по последнему писку моды. Ты ничего не понимаешь в новых тенденциях. – Билл покачал головой, будто жалея меня.
- Я не слушаю, что там пищит мода. У меня своя голова на плечах, и лишь она мне указ. Не то, что вы, модники, бл*, ко всяким там пискам прислушиваетесь.
- Боже, да что ты завелся-то опять? Я вас чай пить пригласил, а не моду обсуждать. Тем более что ты в ней ничего не понимаешь.
Билл аккуратно отпил кофе, явно очень стараясь не издавать при этом звуков. Я, наконец, тоже смог дотянуться до чашки, согнувшись в три погибели.
- И вообще – я все делаю потому, что мне нравится, а не потому, что модно!
- Хочешь сказать, что тебе нравится красить глаза и наращивать ногти?
- Да!
- Тебе так кажется, на самом деле, это просто глупый выпендреж.
- Это ты глупый, а я не выпендриваюсь, я самовыражаюсь!
- Ну да, ну да… Сколько раз я уже слышал это слово. Абсолютно пустое, ничего не значащее слово, которым всякие неудачники прикрываются, чтобы скрыть свою пустоголовость.
- Хочешь сказать, я неудачник?
- Убеди меня в обратном. Приведи мне обоснованный и увесистый довод того, какую практическую пользу тебе приносит твое так называемое самовыражение.
- Легко! Я выделяюсь из серой толпы посредственностей, всегда имею свое мнение и могу его отстоять, я независимый и целеустремленный и всегда делаю только то, что захочу.
- А остальные, получается, всего этого не могут? Никто, кроме тебя, не имеет собственного мнения и цели, все друг от друга зависят, так что ли?
- Ну… не все.
- Вот видишь. Для всего того, что ты перечислил, вовсе не обязательно носить брючки со стразиками. У меня вот нет таких брюк, но все эти качества я имею полное право отнести к себе. Ты лучше мне скажи, что действительно тебе дает твое самовыражение. Ну, кроме того, что ты выделяешься из толпы. Хотя я считаю этот факт спорным в своей положительности.
Билл поставил кружку и, сощурившись, поглядел на меня.
- Слушай, чего ты ко мне цепляешься? Ты от этого кайф ловишь, что ли?
- Я просто хочу тебя понять, должен же я знать, с кем встречается мой лучший друг. – Я покосился на совершенно безучастного к нашей перепалке Тома.
- Ты не поймешь. Такие, как ты, никогда не понимают!
- А что я должен понять вообще? Как я могу понять, если ты мне не объясняешь, что я должен понять и почему я должен понять?
Билл сложил руки на груди и отвернулся.
- Я просто хочу, чтобы меня замечали, ясно? Чтобы на меня смотрели, говорили обо мне и видели, какой я. Чтобы, когда я уходил, обо мне помнили и думали, а не забывали сразу.
- И, тем не менее, своим образом и поведением ты оставляешь у людей весьма двоякие впечатления, создавая тем самым о себе ошибочное мнение. Так что тебя помнят, да, но помнят далеко не самые приятные вещи. Люди могут и не узнать вовсе, какой ты, так как ты даешь неверную информацию для размышления.
- Ну и пусть! Те, кому надо, поймет меня. Томми же понял!
Сбоку послышалось утвердительное мычание.
- А те, кому не надо?
- Те запомнят! И будут говорить: «Я знал этого Билла!».
- Да зачем тебе это! – Я взмахнул руками и пролил кофе на столик.
- Затем, что обидно! Обидно, когда ты живешь… и никому нет до тебя дела.
Билл поник и громко засопел. Я нервничал, пытаясь промокнуть кофе салфеткой.
- Обидно, когда проходят мимо, не замечая, когда не помнят, когда у тебя день рождения. – Продолжались между тем жалобы. – Когда для всех я был лишь милым мальчиком, но не больше. Просто милым мальчиком без своего «Я».
- Свое «Я» надо формировать.
- А как? Я не знаю, меня никто не научил! Зато, когда мне было десять, и сестра впервые попробовала на меня свой новый макияж и выпустила гулять на улицу, я увидел, что меня сразу заметили! На меня все оборачивались, говорили обо мне, показывали пальцем. И мне это нравилось, я люблю получать внимание. И я его получаю.
- Ага, и на орехи тоже.
- И пусть! Это все из зависти. Потому что я личность! И я буду отстаивать свое право быть ею!
- Отстаивай, кто ж тебе не дает. Интересно еще было бы узнать, чем она сильна, твоя личность, чем ее значимость подкрепляется. Я вот все смотрю, да дальше вот этой блестящей цепочки не вижу. – Я указал глазами на шею Билла, и тот ухватился за свою бирюльку, как за соломинку.
- Я вижу, - вдруг сказал Том. – И мне все нравится.
- Вот! Томми видит. Я вообще не понимаю, почему я должен тут оправдываться перед Густавом? Он кто мне?
- Тебе я никто, зато я лучший друг Тома, и не хочу, чтобы он встречался с кем-то, у кого за внешним лоском ничего нет.
- Он и не встречается с такими, он встречается со мной.
- Я тебя и имел в виду. Как раз таки, битый час пытаюсь увидеть в тебе нечто большее, чем тушь, тени и безделушки, а не выходит. Пока ничего, кроме истеричных невнятных жалоб, я не углядел. Нет, правда, девушке такое поведение простительно, но вот парню…
Глаза Билла сузились, и он вцепился ногтями в джинсы на коленях.
- Договаривай, - процедил он. Я, ничуть ни испугавшись, продолжил:
- Я смирился с тем, что Том встречается с парнем. Но мне не нравится то, как позиционируешь ты себя в ваших отношениях. Вы же оба парни, значит, и ваше поведение, и самоотдача в паре должна быть уравновешенной в процентном количестве и соответствующем наполнении. Ты, имея на руках все возможности и привилегии, данные биологическим полом, решил принять роль этакой отстраненно-благодарной девицы, позволяющей оказывать себе знаки внимания и ничего не дающей взамен. Это даже не гетеросексуальные отношения, а лишь жалкая пародия на них. Том старается впустую.
Заявив это, с чувством выполненного долга выпрямился над столом, ожидая, что задетое самолюбие Тома даст о себе знать, и он предъявит Биллу. Но почему-то этого не происходило, более того, - Каулитц с ухмылкой отложил недоеденный бисквит и, подперев голову рукой, внимательно на меня посмотрел.
- Что? – Не выдержал я.
- Густ, объясни мне одну вещь. Почему ты всегда с такой уверенностью говоришь о том, о чем не имеешь абсолютно никакого понятия?
Я открыл было рот, но не нашелся, что возразить.
- Густав, ты обидел моего мальчика, ты только и делаешь, что задираешь его. Уж такой у тебя еб*чий характер, никуда не денешься. Ты у меня жутко непонятливый оказался. И я вот понять не могу – как ты можешь судить о наших отношениях, если у самого их никогда не было, даже с девушкой?
- Наверное, нет такой богини, которая бы подошла нашему всезнайке. Они ведь все такие пустышки, - сказал Билл. Том встал и протянул ему руки, поднимая его вверх.
- Биби, не обращай на него внимания. Он просто ничего не понимает, ни-че-го.
- Я бы для тебя самой лучшей девушкой был…
- Не надо, ты и так лучше всех.
Том обхватил Билл поперек талии и стал целовать так, как раньше не целовался ни с одной из своих подружек, Билл только слабо попискивал, заваливаясь куда-то вбок и дрыгая ногой. Я старался не смотреть на них, остервенело жуя чертов крошащийся мне на штаны пряник и чувствуя себя так паршиво, как еще не доводилось.
Затяжное доказывание того, что Билл самый лучший, прервалось только тогда, когда дверки шкафа внезапно распахнулись, изрыгая из недр бесконечный поток одежды. Билл с визгом отскочил от Тома, подставляя под шмоточный поток руки и оказываясь в итоге погребенным под ним. Я даже был рад этому гардеробному обвалу, потому что про меня на некоторое время забыли. Или, может, они специально делали вид, будто не замечают меня?
- Эту курточку мне мама из Италии привезла. Эта блузка от Армани, я сам ее выпросил в одном бутике в Берлине. Это накидка Серджио Росси, сестра отдала, она ей мала стала. Правда, я ее не ношу, мне цвет не нравится.
- Биби, а где у тебя трусики? – А вшивый о бане…
- Трусики? – Билл захлопал глазами. – Ты хочешь посмотреть мои трусики?
Каулитц закивал и глупо заулыбался.
- Зачем тебе?
- Ну, просто так…
- Ладно. – Билл выдвинул один ящик и достал совершенно обычные белые боксерки. - Вот мои трусики…
- Это твои трусики? - Том как-то недоверчиво повертел их в руках.
- Ну да, мои обычные трусики. Или ты… А-а-а! – Билл расплылся в хитрой улыбке. – Ну, у меня есть и другие трусики, праздничные. Я тебе их потом покажу… наедине… Только если у тебя нет аллергии на кружева.
- Нет у меня аллергии, не беспокойся. Я люблю кружева, - так же хитро мурлыкал Том.
Я продолжал методично истреблять содержимое конфетницы, запивая его остывшим кофе. Хотелось встать и незаметно прошмыгнуть в дверь, чтобы они не заметили моего ухода. А потом сидеть дома и не высовываться как можно дольше.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |