Мифлех, Фахд и Адхуб. Фахд все еще был болен, и навстречу
нам вышел Мифлех, приветствуя нас своей медовой речью, с
лицом притворщика, снедаемый алчностью, с подчеркивавшим
это его свойство хриплым голосом.
Наш план, который в основном разрабатывал сам Алленби, был
прост. Закончив приготовления, мы должны были дойти до
Темеда, главного водопоя племени бени сахр, оттуда под
прикрытием его кавалерии выступить на Мадебу и подготовить
ее для размещения там нашего штаба, пока Алленби будет
приводить в порядок дорогу от Иерихона до Сальта. Нам
предстояло без единого выстрела соединиться с британцами.
Пока же нам оставалось лишь просто ждать в Ататире,
которая, к нашей радости, утопала в зелени и где в каждой
впадине стояла вода, а русла долины поросли высокой травой,
изобиловавшей цветами. Бесплодные от соли меловые гребни
окаймляли русла потоков, подчеркивая восхитительную красоту
пейзажа. С вершины самого высокого из них перед нами
открывалась панорама местности, простиравшейся к югу и к
северу, и нам было видно, как ливший внизу дождь, словно
резкими взмахами жесткой кисти, окрашивал долины широкими
полосами зелени по белому фону меловых отложений.
Все росло в полную силу, с каждым днем картина эта
становилась полнее и ярче, и наконец пустыня стала похожа
на роскошный заливной луг. Игривые порывы ветра носились
над нею, сталкиваясь друг с другом; шквалистые накаты,
врываясь в траву, то и дело клонили ее к земле, превращая
на мгновение в валки, отливавшие темным и светлым атласом,
подобно прикатанной молодой кукурузе. Мы сидели на гребне,
созерцая эти метавшиеся внизу тени и содрогаясь всем телом
в ожидании сильных порывов ветра, а вместо этого наши лица
овевало теплое, ароматное, какое-то невероятно нежное
дыхание, вместе с потоком серебристо-серого света улетавшее
за нашими спинами вниз, к зеленой равнине. Наши
привередливые верблюды целый час, если не больше, щипали
траву, а потом долго лежали, переваривая съеденное и громко
пережевывая зеленую, пахнувшую маслом жвачку.
Наконец пришла весть, что англичане взяли Амман. Через
полчаса мы уже ехали в Темед, оставив позади пустынную
железнодорожную линию. Из последующих сообщений мы поняли,
что англичане отступали, и хотя мы уведомили об этом
арабов, те не обратили на это никакого внимания. Очередной
курьер сообщил, что англичане только что оставили Сальт.
Это полностью противоречило намерениям Алленби, и я прямо
заявил, что это неправда. Потом галопом примчался еще один
посыльный и сказал, что англичане разобрали всего лишь
несколько рельсов к югу от Аммана после безрезультатного
двухдневного штурма города. Я был серьезно озабочен этими
противоречивыми слухами и послал Адхуба, который, как я был
уверен, не мог потерять голову, в Сальт с письмом к Четвуду
с просьбой сообщить о действительном положении вещей. В
ожидании ответа мы в тревоге топтались по всходам ячменя,
лихорадочно строя один за другим планы своих дальнейших
действий.
Поздно вечером из долины донесся стук подков, и вернувшийся
Адхуб сказал, что чувствующий себя победителем Джемаль-паша
вешает в Сальте местных арабов, радостно встретивших
англичан. Турки продолжали преследовать Алленби в долине
Иордана. Можно было думать, что они вернут себе и
Иерусалим. Я достаточно хорошо знал своих
соотечественников, чтобы отвергнуть такую возможность, но
было очевидно, что дело совсем плохо. Ошеломленные, мы
отправились обратно в Ататир. Я был глубоко удручен этим
неожиданным поворотом событий. План Алленби казался
простым, и то, что мы так пали в глазах арабов, было
достойно сожаления. Они никогда не верили в то, что мы
выполним все обещанное, и теперь их вольным умам оставалось
лишь радоваться бушующему приливу весны. Их воображение
возбуждало появление нескольких цыганских семей, пришедших
с севера с навьюченными на ослов изделиями медников на
продажу. Люди племени зебн приветствовали их с мало
понятным мне юмором, но я наконец сообразил, что кроме
законного расчета на прибыль от продажи своего товара
цыганские женщины открывали для арабских мужчин и более
широкие перспективы.
Они были особенно благосклонны к агейлам и получали свое
сполна, поскольку наши люди были горячими и очень щедрыми.
Я также воспользовался их услугами. Было слишком досадно
находиться в полном безделье так близко от Аммана и не
попытаться посмотреть на него, и мы с Фарраджем наняли трех
веселых цыганочек, завернулись в их одежды, и впятером
направились в город. Визит прошел успешно, и моим
окончательным выводом была уверенность в том, что город
следовало оставить в покое. Был и один неприятный момент:
около моста, уже на обратном пути. Несколько турецких
солдат преградили дорогу нашей группе и, приняв всех
пятерых за тех, за кого мы себя выдавали, проявили к нам
самое дружеское расположение. Мы с самым скромным видом
обратились в бегство с проворством, свойственным цыганкам,
и скрылись нетронутыми. На будущее я решил вернуться к
своей привычке надевать обычную британскую солдатскую
форму, направляясь в лагерь противника. Я был слишком
нахален, чтобы вызывать подозрение.
После этого я приказал индусам вернуться обратно к Фейсалу
и направился туда сам. Мы вышли в дорогу в один из таких
ясных дней, когда лучи рассветного солнца пробуждают
чувства, а разум, уставший от ночных размышлений, еще спит.
В такое утро в течение часа или двух чувства и цвета
окружающего мира воздействуют на каждого человека вполне
непосредственно и по-своему, не фильтруясь через мысли и,
следовательно, не становясь типичными. Они представляются
существующими сами по себе, и отсутствие четкого плана и
осмотрительных формулировок больше не вызывает раздражения.
Мы ехали на юг вдоль железной дороги, ожидая встречи с
индусами, медленно двигавшимися из Азрака. Наш небольшой
отряд верхом на призовых верблюдах, не теряя бдительности,
стремительно перемещался от одной выгодной позиции к
другой. Тихий день позволял нам быстро двигаться напрямик
через усеянные кремнем отроги гор вместо того, чтобы
тащиться по множеству пустынных троп, которые вели лишь к
местам стоянок, заброшенным с прошлого года, если не тысячу
или несколько тысяч лет назад, потому что дорога, однажды
проторенная в этом царстве кремня и известняка, сохранялась
клеймом на лице пустыни так же долго, как долго
существовала сама пустыня.
Под Фараифрой мы увидели небольшой патруль из восьми турок,
шагавших по полотну железной дороги. Мои люди, посвежевшие
после отдыха в Ататире, просили у меня разрешения напасть
на них. Я подумал было, что это совершенно излишне, но
уступил их настроениям. Самые молодые мгновенно ринулись
галопом вперед. Остальным я приказал остановиться на
полотне, чтобы вынудить противника выйти из укрытия за
дренажной аркой. Зааги, находившийся в сотне ярдов справа
от меня, мгновенно свернул в сторону. Через секунду за ним
последовал Мохсин со своим отделением, а мы с Абдуллой
двинулись по нашей стороне, чтобы напасть на противника
одновременно с другими с двух флангов.
Фаррадж, ехавший впереди всех, не мог услышать наших криков
и обратить внимание на предупредительные выстрелы над его
головой. Он оглядывался, чтобы иметь представление о нашем
маневре в целом, но продолжал бешено мчаться к мосту, у
которого оказался раньше, чем Зааги и его группа перешли
через железную дорогу. Турки прекратили огонь, и мы решили,
что они ушли в безопасное место по другую сторону полотна.
Но когда Фаррадж натянул поводья перед входом под арку,
прозвучал выстрел, и нам показалось, что он либо упал, либо
соскочил с седла и исчез из виду. Через некоторое время
Зааги занял позицию на насыпи, и его отделение сделало
двадцать или тридцать яростных выстрелов, как если бы
противник все еще оставался там.
Меня очень тревожила судьба Фарраджа. Его невредимый
верблюд неподвижно стоял в одиночестве около моста.
Возможно, Фаррадж был ранен, а может быть, преследовал
противника.
Я не мог поверить в то, что он намеренно скакал к туркам и
остановился, словно достигнув цели. Но все выглядело именно
так. Я послал Фехейда к Зааги и велел им как можно скорее
пройти с другой стороны насыпи, а сами мы устремились
быстрой рысью прямо к мосту.
У моста мы оказались одновременно и обнаружили там убитого
турка и Фарраджа с ужасной раной в туловище лежащим рядом с
аркой на том самом месте, где он упал с верблюда.
По-видимому, он был без сознания, но, когда мы спешились,
приветствовал нас и тут же умолк снова, отдавшись тому
состоянию одиночества, которое приходит к раненым,
чувствующим близость смерти. Мы разорвали его одежду и
беспомощно смотрели на страшную рану. Пуля прошла навылет
и, похоже, повредила позвоночник. Арабы тут же сказали, что
жить ему осталось всего несколько часов.
Мы попытались поднять его с земли, так как сам он был
беспомощен, хотя, по-видимому, не испытывал боли, и
старались остановить обильное кровотечение. Трава вокруг
него была в пятнах крови. Наконец он сказал, чтобы мы
оставили его в покое, потому что он умирает и рад смерти,
поскольку жизнь ему не дорога. Действительно, так повелось
издавна: когда солдаты очень уставали или чувствовали себя
глубоко несчастными, они словно роднились со смертью,
искали встречи с нею.
Мы продолжали беспомощно суетиться вокруг Фарраджа, когда
Абд эль-Латиф громким криком возвестил тревогу. Он заметил
около полусотни турок, шагавших по полотну в нашу сторону,
а скоро послышался и стук приближавшейся с севера моторной
дрезины. Нас было всего шестьдесят человек, и позиция наша
совершенно не годилась для обороны. Я распорядился о
немедленном отходе и приказал взять с собой Фарраджа.
Солдаты попытались его поднять, сначала в плаще, потом в
одеяле, но он стал приходить в сознание и стонал так
жалобно, что мы не решились причинять ему новые страдания.
Оставить его на месте, где вскоре появятся турки, мы не
могли, потому что нам приходилось видеть, как они живьем
сжигали наших тяжелораненых солдат. Именно поэтому перед
каждым боем мы договаривались о том, что один убьет
другого, если тот будет тяжело ранен, но я никогда не
думал, что мне может выпасть доля убить Фарраджа.
Я встал рядом с ним на колени с пистолетом в руке у самой
земли, так, чтобы он не видел, что я делаю, но он, видимо,
догадался, потому что открыл глаза и ухватился за меня
своей шершавой, жесткой рукой, тонкой, как у всех незрелых
недждских мальчиков. Я на секунду замер, а он проговорил:
"Дауд рассердится на вас", -- и знакомая улыбка
пробежала по его серому сжавшемуся лицу. "Привет ему от
меня", -- ответил я. Он отозвался стандартной фразой:
"Да принесет Аллах вам мир" -- и в изнеможении закрыл
глаза.
Турецкая дрезина была уже совсем близко и, раскачиваясь,
надвигалась на нас, подобная большому навозному жуку. Пули
из ее пулемета свистели в воздухе над нашими головами,
когда мы быстро отходили в предгорье. Мохсин вел верблюда
Фарраджа, на спине которого оставались овчина и попона, на
которых все еще были видны следы его тела, как если бы он
только что упал с седла... Мы остановились незадолго до
того, как стемнело, и подошедший ко мне Зааги шепотом
сообщил, что идет горячий спор о том, кто завтра поедет на
великолепном верблюде Фарраджа. Он хотел, чтобы животное
досталось ему, но меня не оставляла горечь этой прекрасной
смерти, и, чтобы хоть как-то уравновесить большую потерю
малой, я пристрелил несчастное животное второй пулей.
А потом на нас навалилось солнце. Душным полднем в долинах
Керака запертый со всех сторон воздух висел неподвижно, не
принося никакого облегчения, и я почти физически ощущал,
как зной высасывал аромат из цветов. С наступлением темноты
мир снова изменился, и над пустыней поползли медленные
волны западного ветра. Мы находились в нескольких милях от
травы и цветов, но внезапно почувствовали, словно они
окружили нас вплотную, -- так сильно был пропитан их
ароматом волнами проносившийся мимо нас настолько сладкий
воздух, что он казался липким. Однако его порывы быстро
улеглись, сменившись влажным и здоровым ночным ветром.
Абдулла принес мне ужин -- рис с верблюжатиной (верблюд
Фарраджа!).
ГЛАВА 94
Утром недалеко от Вади эль-Джинза мы встретились с
индусами, устроившими привал под раскидистым одиноким
деревом. Это напомнило мне прежние времена, вроде нашего
спокойного, но памятного прошлогоднего рейда к мостам,
похода с Хасан Шахом, запомнившегося лязгом виккерсовских
орудий в повозках, остановками для того, чтобы помочь
солдатам как следует привязать соскальзывавшие с верблюжьих
боков вьюки, а то и седла. Они и теперь казались такими же
неловкими в обращении с верблюдами, как в тот раз. Только в
темноте мы перешли через железную дорогу.
Я оставил там индусов, потому что у меня было тревожно на
душе, а быстрая ночная езда могла успокоить мои нервы. Мы
быстро двинулись вперед, овеваемые ночной прохладой, взяв
курс на Одрох. Начав подъем, мы заметили слева языки
пламени. Яркие вспышки повторялись с завидным постоянством,
и происходило это, по-видимому, где-то в районе Джердуна.
Мы натянули поводья, прислушиваясь к глухому грохоту
взрывов. Потом огонь запылал без перерывов, усилился и
раздвоился. Похоже, что горела железнодорожная станция. Мы
быстро погнали верблюдов вперед, чтобы спросить, что думал
по этому поводу Мастур.
Однако там, где мы надеялись его увидеть, было пусто, и
только одинокий шакал рылся в земле на месте снявшегося
лагеря. Я решил ехать к Фейсалу. Мы пустили верблюдов самой
быстрой рысью, поскольку в небе уже высоко стояло солнце.
Дорога была отвратительная, обросшая по сторонам робинией,
которая даже не с очень далекого расстояния казалась
красивой, словно серебрившей воздух своими ажурными
ветвями, похожими на крылья. На нас без предупреждения
свалилось лето, мое седьмое по счету лето на Востоке.
Приближаясь к цели похода, мы услышали, что противник вел
огонь по Семне -- серповидной горе, прикрывавшей Маан.
Группы солдат осторожно поднимались по ее переднему склону,
чтобы закрепиться под гребнем. Было ясно, что Семна была
нами взята, и мы направились прямиком на новую позицию. На
равнине, уже по эту сторону горы, нам встретился верблюд с
носилками. Солдат, который вел его за повод, указывая
пальцем на свой груз, проговорил: "Мавлюд-паша". С
криком: "Мавлюд ранен?" я рванулся к нему. Он был одним
из лучших офицеров армии, а также самым честным среди нас
человеком. Действительно, нельзя было не восхищаться им --
стойким, бескомпромиссным, настоящим патриотом. В ответ с
носилок прозвучал слабый голос: "Да, это правда,
Лауренс-бей, я ранен. Но, слава Аллаху, не сильно. Мы взяли
Семну". Я сказал, что еду именно туда. Мавлюд судорожно
перегнулся через край носилок, от боли он не мог уже
говорить (у него была раздроблена бедренная кость), и точку
за точкой указал мне места для организации оборонительных
позиций на склоне горы.
Мы прибыли на место, когда турки начинали методический
обстрел горы артиллерией. Вместо Мавлюда командовал Нури
Сайд. Он хладнокровно стоял на вершине горы. Большинство
солдат оживленно разговаривали под огнем и занимались
своими делами легко и весело.
Я спросил, где можно найти Джафара. Нури ответил, что
Джафар должен был в полночь атаковать Джердун. Я рассказал
ему об увиденном ночью пожаре, который мог говорить об
успехе Джафара. Мы с Нури обрадовались его курьерам,
сообщившим о захвате пленных и пулеметов, а также о
разрушении станции и расшивке трех тысяч рельсов
железнодорожного пути. Этот блестящий успех должен был на
несколько недель вывести из строя северную линию дороги.
Потом Нури сказал, что на рассвете прошедшего дня он
совершил налет на станцию Гадир эль-Хадж, разрушил ее, а
заодно и пять мостов и расшил тысячу рельсов. Таким образом
и южная линия была парализована.
В конце дня наступила мертвая тишина. Обе стороны
прекратили бесцельную артиллерийскую дуэль. Говорили, что
Фейсал уехал в Ухейду. Мы перешли через небольшой
вздувшийся поток около временного госпиталя, в котором
лежал Мавлюд. Своевольный доктор, рыжебородый Махмуд,
надеялся на то, что дело обойдется без ампутации. Фейсал
был на вершине горы, на самом ее гребне, почерневший от
солнца, лучи которого обволакивали какой-то странной дымкой
его стройную фигуру и золотили голову через редкий шелк
головного платка. Я опустил своего верблюда на колени.
"Слава Аллаху, все хорошо?" -- воскликнул он, протягивая
ко мне руки. "Слава Аллаху, и да победит он", --
отозвался я, и мы пошли в его палатку, чтобы обменяться
новостями.
Фейсал услышал от Доуни о поражении британцев под Амманом
больше, чем было известно мне: о скверной погоде, о
смятении в войсках и о том, что Алленби телеграфировал Шие
и принял одно из своих молниеносных решений прервать
наступление, -- мудрое решение, хотя оно сильно ударило по
нам. Джойс был в госпитале, но успешно поправлялся, а Доуни
находился в Гувейре, в полной готовности выступить на
Мудовару со всеми своими броневиками.
Фейсал расспрашивал меня о Семне и о Джафаре, и я рассказал
ему все, что мне было известно, в том числе о мнении Нури,
и изложил планы на будущее. Нури жаловался на то, что для
него ничего не сделали абу тайи. Ауда это отрицал, и тогда
я напомнил о том, как мы в первый раз брали плато, и о
насмешке, которой я пристыдил их, заставив пойти на Абу
эль-Лиссан. Это было новостью для Фейсала. Мои воспоминания
глубоко задели Ауду. Он горячо клялся в том, что сделал в
тот день все, что мог, но условия для подключения его
племени к действиям были неблагоприятными, а когда я
продолжал настаивать на своем, он вышел из палатки весьма
раздраженный.
Мы с Мейнардом провели следующие дни, наблюдая за
операциями. Люди из племени абу тайи захватили в плен два
аванпоста к востоку от станции, в то время как Салех ибн
Шефия захватил бруствер с пулеметом и два десятка пленных.
Эти успехи обеспечили нам свободное передвижение вокруг
Маана, и уже на третий день Джафар сосредоточил свою
артиллерию на южном отроге, а Нури Сайд подтянул штурмовую
группу к железнодорожной станции. Когда мы добрались до ее
укрытия, французские орудия прекратили огонь. Мы ехали в
фордовском автомобиле, пытаясь не отставать от успешно
продвигавшихся войск, когда нас встретил Нури, превосходно
одетый, в перчатках, куривший свою вересковую трубку, и
отправил обратно, к артиллерийскому командиру капитану
Пизани с просьбой о срочной поддержке. Когда мы приехали к
Пизани, тот в отчаянии ломал себе руки, так как
израсходовал все снаряды. Он сказал нам о том, что только
что послал к Нури письмо, умоляя того не начинать атаку,
поскольку он оказался без боеприпасов.
Оставалось лишь смотреть на то, как наши люди снова спешно
отходили от железнодорожной станции. Дорога была забита
солдатами в помятой форме цвета хаки, а в глазах
многочисленных раненых, страдающих от невыносимой боли, мы
читали укор. Трудно было оставаться бесстрастным при мысли
о пережитом поражении.
Впоследствии нам стало понятно, насколько мы всегда
недооценивали превосходный боевой дух нашей пехоты, которая
бесстрашно сражалась под пулеметным огнем, правильно
применяясь к рельефу местности. Солдатам в бою почти не
требовалось руководства, поэтому мы потеряли всего трех
офицеров. Маан показал, что арабы могли хорошо сражаться
без жесткого подстегивания со стороны англичан. Это
позволяло нам чувствовать большую свободу при планировании
операций, и мы понимали, что это поражение не было
непоправимым.
Утром восемнадцатого апреля Джафар мудро решил, что не
может допускать дальнейших потерь, и отошел на позиции
Семны, предоставляя войскам возможность отдохнуть. Будучи
старым приятелем турецкого командира по колледжу, он послал
к нему с парламентером письмо, предлагая сдаться. Тот
ответил, что был бы рад это сделать, если бы ему не дали
приказ держаться до последнего патрона. Джафар предложил
устроить передышку, и, пока турки колебались, Джемаль-паша
сумел собрать войска из Аммана, снова занять Джердун и
провести в осажденный город верблюжий караван с
продовольствием и боеприпасами. Железная дорога была
по-прежнему парализована на многие недели.
Я взял автомобиль и немедленно отправился к Доуни, с
тревогой думая о том, как кадровый офицер проведет свою
первую партизанскую операцию, используя такое сложное
вооружение, как бронеавтомобили. К тому же Доуни не был
арабистом, и ни его специалист по верблюдам Пик, ни доктор
Маршалл не говорили бегло по-арабски. Войска его были
смешанными и включали англичан, египтян и бедуинов. Две
последние группы враждовали друг с другом. Я приехал в их
лагерь над Тель Шамом после полуночи и деликатнейшим
образом предложил свои услуги в качестве переводчика.
К счастью, они приняли меня хорошо и провели по своему
расположению, которое представляло прекрасное зрелище.
Грузовики были припаркованы в строгом геометрическом
порядке в одном месте, бронеавтомобили в другом, по
периметру были расставлены пикеты с готовыми к бою
пулеметами и ходили часовые. Даже арабский резерв поддержки
находился под тактическим прикрытием за горой, вне пределов
видимости и слышимости. Каким-то магическим образом шерифу
Хазу и Доуни удавалось удерживать их в указанных местах. У
меня чесался язык сказать, что им не хватало только
противника.
Соображения, которые Доуни высказывал, знакомя со своим
планом, заставили меня восхищаться этим человеком еще
больше. Он тщательно подготовил боевые приказы, документы с
указанием времени начала и последовательности действий.
Каждому подразделению ставилась своя задача. Мы должны были
броневиками атаковать на рассвете "равнинный пост" с
выгодной позиции на холме, где предположительно находились
мы с Джойсом. Броневикам предписывалось до рассвета
"занять станцию" и, используя элемент внезапности,
захватить траншеи. Затем группы 1-я и 3-я должны были
разрушить мосты, обозначенные буквами A и B на карте
операции (масштаб 1: 250 000) в 1 час 30 минут ночи, а
бронеавтомобили -- продвинуться до Скального поста и
напасть на него при поддержке Хазу и арабов в 2 часа 15
минут.
За ними должен был двинуться Хорнби с взрывчатыми
материалами на "толботах" №40531 и 41226 и разрушить
мосты D, E и F, пока подразделения будут завтракать. После
ленча, когда низкое солнце позволит видеть сквозь мираж,
точно в 8 часов, должен быть атакован Южный пост
маскированным ударом объединенных сил: египтянами с
востока, арабами с севера, под прикрытием огня дальнобойных
пулеметов из бронеавтомобилей и десятифунтовых орудий Броди
с позиции на холме, на котором будет находиться
наблюдательный пункт. Пост должен пасть, после чего группа
переедет к станции Тель Шам, которую поручено держать под
артобстрелом с северо-запада Броди, и бомбить аэропланы с
грязных взлетных площадок Румма (в 10 часов), после чего
должны с запада подойти бронеавтомобили. Арабы последуют за
автомобилями, тогда как Пик со своим корпусом верблюжьей
кавалерии спустится туда же от южного поста. Станция должна
быть взята в 11 часов 30 минут, гласил план, но ему не
суждено было осуществиться, потому что турки, не подозревая
о нем, поспешили сдаться за десять минут до начала его
реализации.
Я мягко спросил Хазу, все ли он понял. Я знал, что у него
не было часов (кстати, может быть, мне прямо сейчас
предложить ему свои? -- подумал я), чтобы синхронизировать
начало своего маневра с поворотом автомобилей на север и
впоследствии действовать по специальному приказу. Я тихо
удалился и спрятался ото всех, чтобы хоть час поспать.
На рассвете мы увидели автомобили, тихо катившиеся над
спящими окопами, вырытыми в песчаном грунте, и удивленных
турок, выходящих оттуда с поднятыми руками. Это выглядело
как сбор персиков. Хорнби в своих двух "роллсах" с сотней
килограммов пироксилина умчался под мост А и развалил его
самым убедительным образом. Раздавшийся совсем рядом рев
мотора оторвал нас с Доуни от наблюдения, и мы выбежали,
чтобы показать Хорнби самый удобный путь к дренажным
колодцам, которые можно было использовать как минные
камеры. Очередные мосты разлетались в воздухе десятками
кусков каждый.
Пока мы находились у моста В, автомобили сосредоточили
огонь своих пулеметов на парапете Скального поста,
представлявшего собою кольцо толстых стен крупной каменной
кладки (которые были хорошо видны благодаря отбрасываемым
ими длинным теням) на бугре со слишком крутыми для колесных
машин склонами. Готовый вступить в бой Хазу был в крайнем
возбуждении, а турок так напугали залповые очереди четырех
пулеметов, что арабы брали их почти что с ходу. Это был
второй сбор персиков.
Затем последовал перерыв для всех, кроме Хорнби и меня,
превратившегося теперь в консультанта-инженера. Мы
отправились вдоль линии на наших "роллс-ройсах" с двумя
тоннами пироксилина. Мосты и рельсы взлетали на воздух. Нас
прикрывали экипажи броневиков, и порой им приходилось
отбиваться, ведя огонь из-под своих машин под музыку
свистевших в задымленном воздухе осколков камней.
Двадцатифунтовый кусок кремня упал на колпак орудийной
башни, оставив на ней не принесшую вреда крупную вмятину.
Солдаты в минуты затишья фотографировали результаты удачных
попаданий. Это было роскошное сражение, принесшее роскошные
разрушения. Мы радовались. По истечении часа, отведенного
для ленча, мы отправились посмотреть на падение Южного
поста. Он пал в установленное планом время, но не без
печальных последствий. Хазу и Амран были слишком серьезно
ранены, чтобы участвовать в очередных атаках Пика и
египтян. Но вместо этого они решили устроить скачки с
препятствиями на верблюдах, устремившись вверх по склону
через брустверы и траншеи. Уставшие от войны турки с
отвращением сдавались.
Затем наступило время основной операции дня -- штурма
станции. Пик двинулся к ней с севера, поднимая дух своих
людей постоянным личным присутствием в первых рядах. Броди
вел артобстрел с присущей ему точностью. В небе кружили
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |