— Я собиралась послать за ним.
— Но я…
— Войдите в мой будуар и оставьте дверь приотворенной, чтобы лучше слышать.
— Ваше величество…
— Идите скорее, вот кардинал.
Она толкнула г-на де Шарни в указанную ею комнату, прикрыла дверь, как нужно, и велела просить кардинала.
Господин де Роган показался на пороге комнаты. Он был великолепен в своем священническом облачении. За ним, на некотором расстоянии, стояла его многочисленная свита в не менее великолепных одеяниях.
Среди этих склонившихся в поклоне людей можно было заметить Бёмера и Боссанжа, чувствовавших себя несколько неловко в парадных платьях.
Королева пошла навстречу кардиналу с подобием улыбки, которая быстро исчезла с ее уст.
Луи де Роган был серьезен, даже печален. Это было спокойствие мужественного человека, идущего в бой, неуловимая угроза пастыря, которому быть может, придется прощать чужой грех.
Королева указала на табурет; кардинал остался стоять.
— Ваше величество, — сказал он, поклонившись королеве с заметной дрожью, — мне надо было поговорить с вами о многих важных вещах, но вы задались целью избегать моего присутствия.
— Я?! — сказала королева. — Я не только не избегаю вас, но только что собиралась послать за вами.
Кардинал бросил взгляд на дверь в будуар.
— Одни ли мы с вашим величеством? — тихо спросил он. — Имею ли я право говорить свободно?
— Совершенно свободно, господин кардинал, не стесняйтесь, мы одни.
Она произнесла это твердым голосом, желая, чтобы эти слова были расслышаны Шарни, спрятанным в соседней комнате. Она наслаждалась и гордилась своею смелостью и радовалась, что после первых же слов ее разговора с кардиналом у внимательно слушавшего Шарни должна явиться полная уверенность в ее невиновности.
Кардинал решился. Он придвинул свой табурет к креслу королевы, чтобы находиться возможно дальше от двустворчатой двери.
— Сколько предосторожностей! — сказала королева, притворяясь веселой.
— Дело в том… — начал кардинал.
— В чем? — спросила королева.
— Король не придет? — спросил г-н де Роган.
— Не бойтесь ни короля, ни кого другого.
— О, я боюсь вас, — сказал кардинал взволнованно.
— Тем более нет оснований опасаться: я не особенно страшна вам. Скажите все в немногих словах, громко и понятно; я люблю откровенность, и если вы будете меня щадить, то я подумаю, что вы непорядочный человек. О, без жестов, пожалуйста… Мне сказали, что вы имеете что-то против меня? Говорите, я люблю войну: во мне течет кровь, не знающая страха. В вас также, я это знаю. В чем вы хотите меня упрекнуть?
Кардинал вздохнул и встал, точно желая полнее вдохнуть воздух этой комнаты. Затем, совладав со своим волнением, он заговорил.
ОБЪЯСНЕНИЕ
Мы сказали, что наконец королева и кардинал встретились лицом к лицу. Из будуара Шарни мог слышать малейшее слово их разговора, и столь нетерпеливо ожидаемое обеими сторонами объяснение должно было состояться.
— Ваше величество, — с поклоном сказал кардинал, — вы знаете, что происходит вокруг нашего ожерелья?
— Нет, сударь, не знаю и очень рада буду узнать это от вас.
— Почему ваше величество столько времени вынуждаете меня общаться с вами только через посланников? Почему, если вы имеете причину меня ненавидеть, вы не выскажете мне ее и не объясните сами?
— Я не знаю, что вы хотите сказать, господин кардинал, и у меня нет никакой причины ненавидеть вас… Но мне кажется, это не относится к сути нашего разговора. Соблаговолите дать мне какие-нибудь достоверные сведения об этом злосчастном ожерелье и прежде всего скажите, где госпожа де Ламотт.
— Я хотел об этом спросить ваше величество.
— Извините, но если кто-либо может знать, где находится госпожа де Ламотт, то это, по-моему, только вы.
— Я, ваше величество? На каком основании?
— О, я здесь не для того, чтобы исповедовать вас, господин кардинал; мне надо было поговорить с госпожой де Ламотт, я посылала раз десять на дом к ней — она не дает никакого ответа. Сознайтесь, что это исчезновение очень странно.
— Я тоже удивляюсь этому исчезновению, потому что просил госпожу де Ламотт приехать ко мне и не получил ответа, как и ваше величество.
— Так оставим графиню и будем говорить о нас.
— О нет, ваше величество, поговорим сначала о ней, потому что некоторые слова вашего величества поселили во мне мучительное подозрение: мне показалось, что ваше величество упрекали меня в ухаживаниях за графиней?
— Я еще ни в чем вас не упрекала, сударь, но потерпите.
— О ваше величество, дело в том, что подобное подозрение объяснило бы мне всю чувствительность вашей души… Хотя это и повергло бы меня в отчаяние, но я понял бы до сих пор необъяснимую суровость вашего обращения со мной.
— Тут мы перестаем понимать друг друга, — сказала королева, — ваши слова для меня непроницаемый мрак, а я у вас спрашиваю объяснения не для того, чтобы мы запутывались еще более. К делу! К делу!
— Ваше величество, — воскликнул кардинал, умоляюще складывая руки и приближаясь к королеве, — окажите мне милость, не уходите от этого разговора, еще два слова относительно того вопроса, которого мы сейчас коснулись, и мы поняли бы друг друга.
— Право, вы говорите на языке, мне совершенно незнакомом; вернемся к французскому, прошу вас. Где ожерелье, которое я возвратила ювелирам?
— Ожерелье, которое вы возвратили! — воскликнул г-н де Роган.
— Да, что вы с ним сделали?
— Я? Я не знаю, ваше величество.
— Постойте, дело совершенно просто: госпожа де Ламотт взяла это ожерелье, вернула его от моего имени; а ювелиры уверяют, что не получали его обратно. У меня в руках расписка, доказывающая противное; ювелиры говорят, что расписка подложна. Госпожа де Ламотт могла бы одним словом все объяснить… Найти ее нельзя, ну что же! Позвольте мне заменить догадками неясные факты. Госпожа де Ламотт хотела отдать ожерелье. А вы, со своей манией — рожденной, без сомнения, самыми добрыми чувствами, — заставить меня купить ожерелье, вы, после того как уже раз приносили его мне, предлагая заплатить за меня…
— Ваше величество отказались весьма сурово, — вздыхая, произнес кардинал.
— Так вот, вы, упорствуя в своей навязчивой идее — сделать меня обладательницей этого ожерелья, не возвратили его ювелирам, с тем чтобы вернуть его мне при удобном случае. Госпожа де Ламотт не устояла, хотя она и знала о том, что я не хочу этого, что я не могу заплатить, знала о моем непреклонном решении не брать ожерелья без денег; госпожа де Ламотт, из усердия, вступила в заговор с вами, а теперь боится моего гнева и не показывается. Верно это? Восстановила ли я истину во мраке? Скажите, что да. Позвольте упрекнуть вас за легкомыслие и ослушание моим твердо выраженным приказаниям; вы отделаетесь внушением, и все будет кончено. Я даже сделаю больше: я обещаю вам простить госпожу де Ламотт. Но, ради Бога, больше света, света, сударь! В настоящую минуту я не хочу, чтобы какая-либо тень падала на меня… Я не хочу этого, слышите вы?
Королева произнесла эти слова с такою живостью, так сильно их подчеркнула, что кардинал не мог и не посмел ее прервать, но как только она кончила, он заговорил, подавляя вздох:
— Ваше величество, я отвечу на все ваши предположения. Нет, я не остался при своей мысли возвратить вам ожерелье, потому что я был убежден, что оно уже в ваших руках. Нет, я не вступал ни в какой заговор с госпожой де Ламотт по поводу этого ожерелья. Нет, его точно так же нет у меня, как и у ювелиров, как нет его и у вас, по вашим словам.
— Но это невозможно! — воскликнула королева в изумлении. — Ожерелье не у вас?
— Нет, ваше величество.
— Вы не советовали госпоже де Ламотт временно исчезнуть?
— Нет, ваше величество.
— Вы ее не прячете?
— Нет, ваше величество.
— Вы не знаете, что с нею сталось?
— Не более, чем вы, ваше величество.
— Но в таком случае, как вы объясняете себе то, что происходит?
— Ваше величество, я должен сознаться, что не могу объяснить себе этого. К тому же, мне уже не в первый раз приходится жаловаться на то, что королева меня не понимает.
— Когда же это было, сударь? Я этого не помню.
— Будьте добры, ваше величество, — сказал кардинал, — мысленно перечитать мои письма.
— Ваши письма? — удивленно переспросила королева. — Вы мне писали, вы?
— Слишком редко, ваше величество, сравнительно со всем, что было у меня на сердце.
Королева встала.
— Мне кажется, — сказала она, — что мы оба ошибаемся; прекратим же скорее эту шутку. Что вы говорите о письмах? Какие это письма и что у вас на сердце или в сердце — я не помню уже, как вы только что выразились?
— Боже мой! Ваше величество, я, быть может, в своем увлечении дерзнул громко высказать тайну моей души.
— Какую тайну? В здравом ли вы уме, господин кардинал?
— Ваше величество!
— О, без уверток! Вы говорите как человек, желающий поставить мне ловушку или запутать меня перед свидетелями.
— Клянусь вам, ваше величество, что я ничего не сказал… Разве действительно кто-нибудь слушает нас?
— Нет, кардинал, тысячу раз нет, нет никого… Объяснитесь же, но до конца, и если вы в полном рассудке, то докажите это.
— О ваше величество, почему здесь нет госпожи де Ламотт? Она наш друг и помогла бы мне воскресить если не привязанность, то, по крайней мере, память вашего величества.
— Наш друг? Мою привязанность? Мою память? Я решительно ничего не понимаю.
— О ваше величество, умоляю вас, — сказал кардинал, возмущенный резким тоном королевы, — пощадите меня. Вы вольны не любить меня более, но не оскорбляйте меня.
— Ах, Боже мой! — воскликнула королева, бледнея. — Боже мой! Что говорит этот человек?
— Очень хорошо! — продолжал г-н де Роган, оживляясь по мере того, как гнев закипал в его груди. — Очень хорошо. Мне кажется, ваше величество, я был достаточно скромен и сдержан, чтобы вы не обращались так дурно со мной; впрочем, я могу упрекать вас только в легкомыслии. Я напрасно повторяюсь. Я должен был бы знать, что когда королева сказала: «Я не хочу больше» — это столь же властный закон, как когда женщина говорит: «Я хочу».
Королева гневно вскрикнула и схватила кардинала за кружевной манжет.
— Говорите скорее, сударь, — сказала она дрожащим голосом. — Я сказала: «Я не хочу больше», а раньше говорила: «Я хочу»! Кому я говорила одно, кому другое?
— Мне и то и другое.
— Вам?
— Забудьте, что вы сказали одно, но я не забуду, что вы сказали другое.
— Вы негодяй, господин де Роган, вы лжец!
— Я?
— Вы подлец, вы клевещете на женщину.
— Я?!
— Вы изменник; вы оскорбляете королеву.
— А вы женщина без сердца, королева без чести.
— Несчастный!
— Вы постепенно довели меня до того, что я безумно полюбил вас. Вы позволили мне лелеять надежды.
— Надежды! Боже мой! Или я сошла с ума, или это злодей!
— Разве я когда-нибудь посмел бы просить о ночных свиданиях, которые вы дарили мне?
Королева испустила яростный крик, вызвавший из будуара ответ в виде вздоха.
— Разве я смел бы, — продолжал г-н де Роган, — явиться один в версальский парк, если б вы не послали за мной госпожу де Ламотт?
— Боже мой!
— Разве я посмел бы украсть ключ от калитки у охотничьего домика?
— Боже мой!
— Разве я посмел бы просить вас принести вот эту розу? Обожаемая роза! Проклятая роза! Иссушенная, сожженная моими поцелуями!
— Боже мой!
— Разве я заставил вас вернуться на другой день и дать мне обе ваши руки, благоухание которых непрестанно сжигает мой мозг и сводит меня с ума? В этом ваш упрек справедлив.
— О, довольно, довольно!
— Наконец, разве я, в самой безумной гордыне, когда-либо посмел бы мечтать о той третьей ночи, под светлым небом, среди сладкой тиши и восторгов вероломной любви?
— Сударь! Сударь! — вскричала королева, отступая от кардинала, — вы богохульствуете!
— Боже мой, — произнес кардинал, поднимая глаза к небу, — ты знаешь, ради того, чтобы эта коварная женщина продолжала меня любить, я охотно отдал бы свое состояние, свою свободу, свою жизнь!
— Господин де Роган, если вы хотите сохранить все это, то должны сейчас же признаться, что ищете моей погибели, что вы выдумали все эти гадости, что вы не приходили в Версаль ночью…
— Приходил, — с достоинством ответил кардинал.
— Вы умрете, если будете продолжать такие речи.
— Роган не лжет. Я приходил.
— Господин де Роган, господин де Роган, именем Неба, скажите, что вы не видели меня в парке…
— Я умру, если надо, как вы грозили мне сейчас, но я видел только вас в версальском парке, куда меня приводила госпожа де Ламотт.
— Еще раз, — воскликнула смертельно бледная и дрожащая королева, — берете ли вы назад свои слова?
— Нет!
— Во второй раз обращаюсь к вам: скажите, что вы выдумали против меня эту низость.
— Нет!
— В последний раз, господин де Роган, сознайтесь, что вас могли обмануть самого, что все это клевета, сон, невозможное, не знаю что; но сознайтесь, что я невиновна, что я могу быть невиновной?
— Нет!
Королева грозно и торжественно выпрямилась.
— В таком случае, вы будете иметь дело с правосудием короля, так как вы отвергаете правосудие Божье.
Кардинал поклонился, не произнеся ни слова.
Королева так сильно позвонила, что несколько ее приближенных вошли разом.
— Пусть доложат его величеству, — сказала она, — что я прошу его сделать мне честь прийти сюда.
Офицер пошел исполнять это приказание. Кардинал, решившись на все, мужественно остался в углу комнаты.
Мария Антуанетта раз десять подходила к двери будуара, не входя туда, точно теряя рассудок, и каждый раз снова обретала его у этой двери.
Не прошло и десяти минут этого ужасного спектакля, как на пороге появился король, теребя рукою кружевное жабо.
В отдалении в группе придворных по-прежнему виднелись испуганные лица Бёмера и Боссанжа, предчувствовавших грозу.
АРЕСТ
Как только король показался в дверях, королева обратилась к нему с необычной поспешностью.
— Государь, — сказала она, — вот господин кардинал де Роган говорит о совершенно невероятном; соблаговолите просить его повторить сказанное.
При этих неожиданных словах, при этом внезапном обращении кардинал побледнел. Действительно, положение было до того странным, что прелат перестал что-либо понимать. Мог ли он, считавший себя любовником, повторить свои слова перед королем? Мог ли он, почтительный подданный, предъявить королю и мужу права, которые, как ему казалось, имел на королеву и на чужую жену?
Король обернулся к кардиналу, погруженному в размышления, и сказал:
— Это не по поводу ли известного ожерелья, сударь, вы хотите сообщить мне нечто невероятное, что я должен выслушать? Так говорите, я слушаю.
Господин де Роган тотчас же остановился на одном решении; из двух зол он выбрал меньшее; из двух нападений он подвергнется тому, которое было бы более почетно для короля и королевы; а если его неосторожно толкнут на другую опасность, что ж, он выйдет из нее, как мужественный человек и рыцарь.
— По поводу ожерелья, да, ваше величество, — прошептал он.
— Но, сударь, — сказал король, — вы, значит, купили ожерелье?
— Ваше величество…
— Да или нет?
Кардинал посмотрел на королеву и не ответил.
— Да или нет? — повторила она. — Правду, сударь, правду; у вас просят одной правды.
Господин де Роган отвернулся и ничего не ответил.
— Так как господин де Роган не хочет отвечать, то отвечайте вы, мадам, — сказал король, — вы должны знать что-нибудь обо всем этом. Купили вы это ожерелье, да или нет?
— Нет, — твердо ответила королева.
Господин де Роган вздрогнул.
— Это слово сказано королевой! — торжественным тоном сказал король. — Берегитесь, господин кардинал.
Презрительная улыбка мелькнула на губах г-на де Рогана.
— Вы ничего не говорите? — сказал король.
— В чем меня обвиняют, ваше величество?
— Ювелиры говорят, что продали ожерелье вам или королеве. Они показывают расписку ее величества.
— Расписка подложная, — сказала королева.
— Ювелиры, — продолжал король, — говорят, что они обеспечены вашим поручительством за королеву, господин кардинал.
— Я не отказываюсь платить, ваше величество, — сказал г-н де Роган. — Должно быть это правда, раз королева позволяет говорить это.
И второй взгляд, еще более презрительный, докончил его слова и мысль.
Королева вздрогнула. Это презрение кардинала не было для нее оскорблением, потому что она его не заслужила, но оно могло быть мщением честного человека, и ей стало страшно.
— Господин кардинал, — продолжал король, — все же к этому делу примешан один подложный документ, который бросил тень на подпись королевы Франции.
— А другой подложный документ, — воскликнула королева, — и он может быть вменен в вину дворянину — гласит, что ювелиры взяли ожерелье обратно.
— Королева, — возразил г-н де Роган тем же тоном, — вольна приписывать мне оба подлога; сделать один, сделать два, в чем разница?
Королева едва сдерживала свое негодование, король остановил ее движением руки.
— Берегитесь, — повторил он кардиналу, — вы отягощаете свое положение. Я вам говорю: оправдывайтесь! А вы берете на себя роль обвинителя.
Кардинал подумал с минуту и затем промолвил, точно изнемогая под бременем этой загадочной клеветы, запятнавшей его честь:
— Мне оправдываться? Это невозможно!
— Сударь, здесь находятся люди, уверяющие, что у них украли ожерелье; своим предложением заплатить за него вы признаете свою виновность.
— Кто этому поверит? — произнес кардинал с высокомерным пренебрежением.
— В таком случае, сударь, если вы думаете, что этому не поверят, то поверят, значит, тому…
И судорога гнева исказила обыкновенно спокойные черты короля.
— Ваше величество, мне ничего не известно о том, что говорят, — ответил кардинал, — мне ничего не известно о том, что произошло. Я могу утверждать одно: у меня не было ожерелья. Я могу утверждать одно: бриллианты находятся в руках лица, которое должно было бы назвать себя, но не желает, и мне приходится напомнить ему изречение из Священного Писания: «Зло обрушится на голову того, кто его совершил».
При этих словах королева сделала движение, собираясь взять короля под руку.
— Надо разрешить этот спор между вами и им, мадам, — сказал ей король. — В последний раз: ожерелье у вас?
— Нет! Клянусь честью моей матери, клянусь жизнью моего сына! — ответила королева.
Обрадованный этим заявлением король обернулся к кардиналу.
— В таком случае, — сказал он, — вопрос этот должен быть разрешен правосудием, сударь, если только вы не предпочтете прибегнуть к моему милосердию.
— Милосердие королей существует для виновных, государь, — ответил кардинал, — я предпочитаю людское правосудие.
— Вы не хотите ни в чем признаться?
— Мне нечего сказать.
— Но, позвольте, сударь, — воскликнула королева, — ведь ваше молчание затрагивает мою честь!
Кардинал молчал.
— Так я не буду молчать, — продолжала королева, — молчание кардинала жжет меня; оно говорит о великодушии, которого я не желаю. Знайте, государь, что преступление кардинала заключается не в продаже или краже ожерелья.
Господин де Роган поднял голову и побледнел.
— Что это значит? — с беспокойством спросил король.
— Ваше величество! — прошептал испуганно кардинал.
— О, никакие соображения, никакие опасения, никакая слабость не замкнут мне уста; здесь в моем сердце, причины, которые заставили бы меня кричать о моей невиновности на городской площади.
— О вашей невиновности! — воскликнул король. — Да у кого, мадам, хватило бы смелости или подлости заставить ваше величество произнести это слово.
— Умоляю вас, ваше величество… — начал кардинал.
— А, вы начинаете трепетать. Так я угадала верно: ваши заговоры любят мрак! Ко мне, дневной свет! Государь, прикажите господину кардиналу повторить вам то, что он только сейчас говорил мне здесь, на этом самом месте!
— Ваше величество! Ваше величество! — сказал г-н де Роган, — берегитесь: вы преступаете границы!
— Как? — высокомерно спросил король. — Кто это так говорит с королевой? Надеюсь, не я?
— Вот именно, государь, — сказала Мария Антуанетта, — господин кардинал говорит так с королевой, потому что утверждает, будто имеет на это право.
— Вы, сударь? — прошептал король, мертвенно побледнев.
— Он! — с презрением воскликнула королева. — Он!
— У господина кардинала есть доказательства? — спросил король, делая шаг к принцу.
— У господина де Рогана есть письма, по его словам! — сказала королева.
— Покажите их, сударь! — настаивал король.
— Письма! — гневно воскликнула королева. — Предъявите письма!
Кардинал провел рукою по лбу, покрытому холодным потом, казалось, задавая Господу вопрос, как мог тот создать в человеческом существе столько отваги и коварства. Но он продолжал молчать.
— О, это не все, — продолжала королева, разгорячаясь все более при виде его великодушия, — господин кардинал добился свиданий.
— Ваше величество, сжальтесь… — сказал король.
— Стыдитесь! — вставил кардинал.
— Ну, сударь, — продолжала королева, — если вы не последний из людей, если для вас есть что-нибудь святое на этом свете, предъявите их, ваши доказательства.
Господин де Роган медленно поднял голову и отвечал:
— Нет, ваше величество, у меня их нет.
— Вам не удастся прибавить это преступление к другим, — продолжала королева, — не удастся покрыть мое имя все большим позором. У вас есть помощница, сообщница, свидетельница во всем этом деле: назовите ее.
— Кто же это? — спросил король.
— Госпожа де Ламотт, государь, — сказала королева.
— А, — сказал король, торжествуя при виде того, что наконец оправдались его предубеждения против Жанны, — вот оно что! Так пусть пошлют за этой женщиной, допросят ее!
— Как бы не так! — воскликнула королева. — Она исчезла. Спросите у этого господина, что он с ней сделал. Для него было слишком важно, чтобы она не была замешана в этом деле.
— Ее заставили исчезнуть другие, — возразил кардинал, — кому это было гораздо важнее, чем мне. Вот почему ее и не найдут.
— Но, сударь, раз вы невиновны, — гневно сказала королева, — помогите же нам найти виновных.
Однако кардинал де Роган, кинув на нее последний взгляд, повернулся к ней спиною, скрестив руки.
— Сударь, — сказал оскорбленный король, — вы отправитесь в Бастилию.
Кардинал поклонился и отвечал спокойным голосом:
— В таком одеянии? В кардинальском облачении? На глазах всего двора? Соблаговолите рассудить, ваше величество, это огромный скандал. И тем тяжелее будет он для той особы, на которой отзовется.
— Я так хочу, — сказал взволнованно король.
— Вы преждевременно и несправедливо причиняете горе высшему духовному лицу, ваше величество; кара до осуждения — это незаконно.
— Но это будет так, — ответил король, открывая дверь, и стал искать глазами, кому передать свое приказание.
Господин де Бретейль был тут; его жадный взор угадал по возбужденному состоянию королевы, по волнению короля, по виду кардинала, что враг уничтожен.
Не успел король тихо переговорить с ним, как хранитель печатей, присвоив себе обязанности начальника караула, закричал звонко, огласив все галереи:
— Арестовать господина кардинала!
Господин де Роган вздрогнул. Перешептывание, которое он слышал под сводами, волнение придворных, немедленное появление стражи — все придавало этой сцене характер зловещего предзнаменования.
Кардинал прошел мимо королевы, не поклонившись ей, отчего у гордой принцессы закипела вся кровь. Он низко склонился перед королем и, проходя мимо г-на де Бретейля, взглянул на него с такой искусно подчеркнутой жалостью, что барон должен был считать свою месть неполной.
Лейтенант гвардии робко приблизился, точно спрашивая у самого кардинала подтверждение только что услышанного им приказа.
— Да, сударь, — сказал ему г-н де Роган, — да, это я арестован.
— Вы отведете господина де Рогана в его покои, где он будет ждать решения, которое я приму во время мессы, — сказал король среди мертвой тишины.
Король остался с королевой наедине при открытых дверях, пока кардинал медленно удалялся по галерее, предшествуемый караульным офицером со шляпой в руке.
— Мадам, — сказал, задыхаясь, король, который до сих пор едва сдерживался, — вы сознаете, что это кончится публичным судебным разбирательством, то есть скандалом, который лишит чести виновных?
— Благодарю вас, — горячо сказала королева, пожимая руки короля, — вы избрали единственное средство, которое может оправдать меня.
— Вы меня благодарите?
— От всей души. Вы поступили как король, я — как королева! Верьте, что это так!
— Хорошо, — ответил король в порыве живейшей радости, — наконец-то мы справимся со всеми этими низостями. Если змея будет раздавлена вами и мною раз навсегда, то мы, надеюсь, заживем спокойно.
Он поцеловал королеву в лоб и ушел к себе.
Между тем в конце галереи г-н де Роган увидел Бёмера и Боссанжа, почти потерявших сознание и поддерживавших друг друга.
Далее, через несколько шагов, кардинал заметил своего скорохода, который, пораженный этим несчастьем, ловил взгляд хозяина.
— Сударь, — сказал кардинал сопровождавшему его офицеру, — многие будут тревожиться, если я проведу здесь целый день… Нельзя ли мне дать знать домой, что я арестован?
— О, монсеньер, лишь бы никто вас не увидел, — отвечал молодой офицер.
Кардинал поблагодарил; обратившись по-немецки к своему скороходу, он вырвал листок из требника и набросил несколько слов. И за спиной офицера, который зорко следил, чтобы не быть застигнутым врасплох, он свернул листок в трубочку и уронил его на пол.
— Я готов следовать за вами, сударь, — сказал он офицеру.
И оба они удалились.
Скороход кинулся на эту бумажку, как коршун на добычу, выбежал из дворца и, вскочив на лошадь, поскакал в Париж.
Кардинал мог видеть, как он мчался по полю, из окна лестницы, по которой спускался со своим провожатым.
— Она губит меня, — прошептал он, — а я ее спасаю! Я поступаю так ради вас, мой король; я поступаю так во имя твое, Боже мой, повелевающий прощать обиды; во имя твое я прощаю другим… Прости и мне!
ПРОТОКОЛЫ
Едва король в счастливом расположении духа вернулся в свои апартаменты и подписал приказ препроводить г-на де Рогана в Бастилию, как появился граф Прованский; войдя в кабинет, он стал делать г-ну де Бретейлю знаки, которые тот, несмотря на всю свою почтительность и все свое желание, не мог понять.
Но знаки эти предназначались не для хранителя печатей: принц усиленно делал их с целью привлечь внимание короля, который, перечитывая свой приказ, поглядывал в зеркало.
Старания графа достигли цели: король заметил его маневры и, отпустив г-на де Бретейля, сказал брату:
— Что это за знаки вы подавали Бретейлю?
— О, государь…
— Эта торопливость в движениях, этот озабоченный вид означают что-нибудь.
— Без сомнения, но…
— Я не обязываю вас говорить, брат мой, — обиженным тоном произнес король.
— Государь, дело в том, что я сейчас узнал об аресте господина кардинала де Рогана.
— Так чем же это известие могло так взволновать вас, брат мой? Или я не прав, когда караю даже сильного?
— Не правы? Вовсе нет, брат мой. Вы правы. Я не это хотел вам сказать.
— Меня бы очень удивило, господин граф Прованский, если б вы стали против королевы, на сторону человека, старающегося запятнать ее честь. Я только что видел королеву, брат мой, и одного ее слова было достаточно…
— О государь, Боже меня сохрани обвинять королеву! Вы это хорошо знаете. У ее величества, моей сестры, нет друга преданнее меня. Сколько раз мне случалось защищать ее, и не в упрек будь вам сказано, даже от вас самого.
— Значит, ее действительно часто обвиняют?
— Меня преследует несчастье, государь. Вы оборачиваете против меня каждое мое слово… Я хотел сказать, что сама королева не поверила бы мне, если бы показалось, что я сомневаюсь в ее невиновности.
— Тогда вы должны вместе со мною радоваться унижению, которому я подверг кардинала, радоваться тому судебному разбирательству, которое последует за этим, той огласке, которая положит предел всем клеветническим слухам. Их никто не посмел бы распускать даже о простой придворной даме, а между тем их каждый повторяет под предлогом, будто королева выше этих гнусностей!
— Да, государь, я вполне одобряю ваше поведение и говорю, что в деле с ожерельем все сложилось к лучшему.
— Еще бы, брат мой, — сказал король, — это совершенно ясно. Я очень живо представляю себе, как господин де Роган хвастался интимной дружбой с королевой, заключая от ее имени сделку по поводу бриллиантов, от которых она отказалась, и затем не препятствуя людям говорить, что бриллианты находятся в руках королевы или кем-то другим взяты у нее… Это чудовищно, и, по ее собственным словам, возникает вопрос: что стали бы думать, если бы господин де Роган был действительно ее соучастником в этой загадочной сделке?
— Государь…
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |