питале корпораций. В связи с широким распространением акций пред-
приятий в среде работающих на них, функция управления капиталом
предприятия переходит от бывшего собственника к аппарату, управля-
ющему предприятием. Рабочие же зачисляются в разряд совладельцев.
"Чем больше распространяется идея народных акций, тем более воз-
можным становится преодоление коллективистского, социалистиче-
ского и классового сознания населения. Тем скорее удастся преодолеть
марксизм без остатка", - заключает X. Рэйнфельс [6 ]. У "авторитар-
ного планирования" появляется сильный конкурент - планирование
"неавторитарное", гибко осуществляющее распределение и учет в ин-
тересах всего общества. Правда, тридцать лет непрерывных социаль-
но-экономических изменений поубавили футурологического оптимиз-
ма в отношении профессионального менеджерского управления обще-
ством. Питер Дракер в 1985 году уже утверждал, что не менеджерское,
а гибкое предпринимательское управление, кожей ощущающее как
возможный успех, так и провал, обеспечивает западной экономике
львиную долю ее успехов [7 ]. Естественно, что управление такого рода
должно сочетать не только чутье, но и приличный уровень образова-
ния.
Интересно в этом отношении обратиться к модели социальной орга-
низации будущего общества, предлагаемой Д. Беллом, в основе кото-
рой лежит стратификация населения по уровню технической подготов-
ки и научных знаний. Белл элиминирует отношения собственности и
устраняет классы. Люди управляют обществом уже не в силу облада-
ния собственностью, а лишь благодаря их техническим знаниям и опы-
ту. Монополии и концерны превращаются в социальные институты,
сменяющие отживающие свой век город, семью, церковь. Они берут на
себя заботу о безбедном существовании населения. В то же время
корпорации становятся некой необъяснимой силой, иерархизирующей
вследствие каких-то собственных свойств население и наделяющей
людей властью в зависимости от уровня их знаний. Д. Белл переиме-
новывает технократию в меритократию, общество, управляемое наи-
более знающими и мудрыми людьми, "классом теоретиков".* Тем са-
мым он объединяет функции политические с функциями интеллекту-
альными, политиков с референтами.
Сходные позиции выражаются в концепции "революции технокра-
тов" Дж. Бернхема. Он считает, что современным капиталистическим
обществом уже перестал управлять рынок, теперь научные методы
управления экономикой привлекли к власти настоящих специалистов,
управленцев высшего класса. Современное общество более стабильно,
так как оно управляется по-научному. Это, по его мнению, применимо
ко всем странам.
Таким образом, современные футурологи всецело полагаются на
мощь технологического прогресса, замыкаются в диаде "техника - об-
щество". Они прогнозируют ослабление влияния на жизнь общества
экономических и классовых противоречий, его политической органи-
зации, абсолютизируют технологический бум. Но забывают при этом,
какими грозными последствиями для общества грозит его исключи-
тельно технократическая ориентация. И обделяют вниманием культу-
ру, которая единственная в состоянии остановить технократические
эксперименты, сравнимые по пагубности своих последствий с социаль-
ными...
Интересную концепцию развития цивилизации предложил Г. Г. Ди-
лигенский [8, с. 29-42 ]. Он различил космогенные, техногенные и
У нас талантливых теоретиков-реформаторов все еще пренебрежительно
называют "младшими научными сотрудниками".
антропогенные цивилизации как три необходимых этапа развития че-
ловеческого общества. По мнению автора концепции, западный мир
находится на этапе кризиса техногенной цивилизации, в котором резко
обостряются противоречия между целями развития новой техники и
технологии и целями гуманитарного развития. Создание новых техно-
логий производится в ущерб человеку, т.к. все в большей степени
исчерпываются ресурсы окружающего человека мира. В этих условиях
цели дальнейшего развития цивилизации нуждаются в коренном пере-
осмыслении и коррекции. Г.Г. Дилигенский не против техники, но ее
развитие должно быть подчинено задачам гуманизации мира и условий
жизни человека. Эту задачу можно разрешить лишь переориентиро-
вав техногенную цивилизацию в антропогенное русло. В целом поддер-
живая ход мысли автора, необходимо заметить, что предлагаемая кон-
цепция оставляет вне рассмотрения традиционное для философии раз-
личение цивилизации и культуры как двух важнейших составляющих
общественного развития. Без рассмотрения их соотношения в каждый
исторический период трудно дать его точную характеристику. Модель
анализа, учитывающая соотношение культуры и цивилизации, более
изящна, т.к. учитывает, что человеческие ценности, по Дилигенскому
относимые лишь на третий этап развития цивилизации, на самом деле
существуют и поддерживаются на каждом историческом отрезке, но с
разными оттенками. Культура и ее преемственность жива всегда, но
может отходить на второй план, находиться на периферии обществен-
ного сознания. Антропоцентрические представления имеют длитель-
ную историю. Так, по мнению Ю. Бохеньского [9, с. 94-98 ], как Сред-
невековье, так и Просвещение содержали значительные антропоцент-
рические элементы, исходили из веры в возможности человека и их
развитие. Средневековое сознание признавало приоритет и богоизб-
ранность человека, но ограничивало его возможности божественной
волей. Для Просвещения же характерно признание безграничности
человеческих возможностей и их развития. И только последствия тех-
ногенного направления цивилизации подточили веру людей в свои
силы. На этот раз их граница впервые стала ощутимой вполне эмпи-
рически. Человек впервые стал восприниматься не как "вершина тво-
рения", а как элемент природы. Человеческая цивилизация впервые
была осознана как часть земного мира, которая страдает не в меньшей
степени, чем этот мир, подвергаемый ежедневному насилию.
Что ж, мир действительно становится социотехническим, но это и
порождает ностальгию по старым добрым формам культуры. Подобная
ностальгия, прекрасно изображенная, например, М. Булгаковым, вы-
зывает тем больше сочувствия, чем более она беспомощна. Хорошо
известно, что оппозицией культурным воспоминаниям должны быть
активные и, желательно, "культурные действия", а точнее, творческая,
созидательная деятельность, имеющая в качестве своего основания как
старые, так и новые формы культуры. Только это может быть залогом
того, чтобы при трансформации социокультурного мира в социотехни-
ческий, которая уже началась и дает огромные приобретения (а еще
большие - сулит), были бы минимальными неизбежные утраты, отно-
сящиеся к культуре. В противном случае социотехнический мир поте-
ряет и "социо" - первую составляющую своего определения. Это сле-
дует подчеркнуть специально, так как не всегда достаточно отчетливо
осознается, что развитие культуры является необходимым условием
становления и самого социотехнического мира. Небрежение к культу-
ре может превратить его в технократический, что уже виделось в изве-
стных проектах создания информационного, постиндустриального,
сверхиндустриального или технотронного общества. Культуру мы обя-
заны рассматривать не только как среду, внешнее условие или обста-
новку, не как один из рядоположных факторов становления социотех-
нического мира, а как важнейший источник, составную часть и движу-
щую силу, определяющие направление и формы его развития. Не
среда, а средство и цель развития. Для подобной оценки роли культуры
имеются объективные основания, заключенные в самом существе соц-
иотехнического мира.
Неотъемлемой его частью является не только переработка энергии
и сырья в промышленную продукцию, в товары массового спроса, но
также производство и эксплуатация информации и знаний. В промыш-
ленно развитых странах появилась новая форма капитала - "ноу-хау"
(умения, знания), прогнозирование, интеллектуальный потенциал и
т.д. Знания из условий инженерной и научной деятельности превра-
щаются в ее предмет, что требует создания для них не только новых
технических носителей и средств предъявления, но и новой технологии
обращения с ними, поиска соответствующих форм репрезентации,
приведения к виду удобному для восприятия, понимания и принятия
решений. Само собой разумеется, что появление новых форм деятель-
ности со знаниями в свою очередь требует развития новых форм осоз-
нанного обращения с ними, которые, видимо, должны отличаться от
традиционных. При всей оригинальности возникших задач не следует
пренебрегать опытом, сложившимся в традиционных формах обраще-
ния и оперирования живым знанием.
Важнейшая черта культуры состоит в том, что ее достижения не
только сиюминутны. Это всегда наследие, оставляемое впрок. Иное
дело, что оно не всегда наследуется или не сразу находит своих наслед-
ников. Отсюда и забота о сохранении и развитии культурного насле-
дия. Такая забота становится тем более актуальной, что противоречия
между культурой и техникой зашли достаточно далеко даже в педаго-
гике, психологии, наконец, в музыке и живописи - областях, которые
наиболее близко связаны с гуманитарной культурой по способам своего
развития и функционирования в сравнении, например, с ракетно-кос-
мической, лазерной или ядерной техникой.
Но как бы далеко не заходили противоречия между культурой,
техникой, добавим, и наукой, они не дают оснований для того, чтобы
согласиться с очередным мифом (или теоретической, умозрительной
конструкцией) XX в. о существовании двух культур. Мифы время от
времени следует развеивать, иначе они превращаются в "архетипы
культуры", в "схематизмы сознания" и затем, подобно теоретически
сконструированным Фрейдом неврозам, распространяются, оседают и
обнаруживаются в реальности, оказывая на культуру обратное влия-
ние.
Культура, по определению, едина, универсальна, интегральна. На-
ука и техника входят в нее в качестве составной части или, точнее,
элемента, в котором должно быть отражено целое, т.е. культура. Если
этого нет, то наука и техника оказываются вне культуры. А последняя
не имеет степеней. Оппозицией культуре может быть только бескуль-
турье. Нет культуры второго сорта. Несмотря на простоту и кажущу-
юся привлекательность, постановка "проблемы двух культур", принад-
лежащая Чарльзу Сноу, является принципиально ложной [10]. Мало
этого, она открывает возможность дальнейшей трудно предсказуемой
дифференциации культуры на виды, подвиды, что равносильно ее раз-
рушению как целого. Иное дело, что в постановке проблемы двух
культур писатель фиксировал реально существующие сложности вза-
имоотношений и трудности взаимопонимания между математикой,
естественнонаучным знанием и техникой, с одной стороны, искусством
и гуманитарным знанием - с другой. Именно поэтому предложенное
разделение с тех пор (1957 г.) многократно воспроизводится.
Один из вариантов разделения можно было бы назвать: от двух
культур к двум революциям. В нем рядоположно, а иногда и в очередь,
говорится о компьютерной революции и о революции когнитивной,
интеллектуальной, т.е., другими словами, о технической и о культур-
ных революциях. Начало каждой из них датируется концом 50-х годов.
История компьютерной революции хорошо известна. Что касается
когнитивной, то ее связывают с возникновением когнитивной психоло-
гии и с отпочковавшейся от нее впоследствии когнитивной наукой,
ассимилирующей сейчас данные многих общественных, естественных
и технических наук. Иногда когнитивную науку называют достаточно
многозначным термином Mind, который означает и разум, и мышле-
ние, и психику, и сознание. Эта наука рассматривается как своего рода
социологическое, психологическое и естественно-научное основание
информатики и дальнейшего развития вычислительной техники, в том
числе и искусственного интеллекта.
Революционность когнитивной науки подчеркивается потому, что
она возникла как оппозиция бихевиоризму и всему циклу поведенче-
ских наук, господствовавших в гуманитарной сфере американской на-
уки до 60-х годов XX в. Вместе с тем считается, что когнитивная наука
возникла благодаря влиянию теории информации и кибернетики на
психологию и лингвистику, а также благодаря использованию в экспе-
риментальных исследованиях вычислительной техники. Нам важно не
столько установить приоритет той или иной революции, сколько за-
фиксировать наличие дискуссий относительно возможных связей и
взаимоотношений между ними. Споры же о приоритете указывают как
минимум на то, что имеется значительное взаимодействие между эти-
ми революциями. Наша же точка зрения, отстаивающая единство
культуры, неминуемо ведет к тому, что и революция также одна -
технико-интеллектуальная.
1.3. Технико-интеллектуальная революция глазами психолога
Для отечественной психологии термин "когнитивная революция" не
имеет смысла, так как у нас оппозиция между исследованием поведе-
ния и психических процессов не выступала в острых формах. К тому
же такие направления как реактология, рефлексология у нас не поль-
зовались столь широкой популярностью, как бихевиоризм в США.
Начиная с конца 20-х годов Л.С. Выготский, С.Л. Рубинштейн,
А.Н. Леонтьев и многие другие психологи трактовали познавательные
процессы как формы деятельности. Поэтому совершенно не случаен
рост интереса к ним на Западе. Если учесть достижения отечественной
науки и присовокупить к ним достижения европейской - прежде всего
Ж. Пиаже, то время начала когнитивной революции придется отодви-
нуть на несколько десятилетий ранее [См. об этом: II; 12; 13].
Разделение культуры на две представляет собой кальку с известного
противопоставления материи и духа. Напомним, известный тезис о
том, что противопоставление материального и идеального за предела-
ми гносеологии является грубой ошибкой. Такой же ошибкой является
онтологизация реальных противоречий, имеющихся между двумя си-
стемами знания, и абсолютизация различий в их продуктах (предмет,
вещь, инструмент и образ, идея) и способах их получения. Эта абсо-
лютизация в свое время принимала достаточно уродливые формы, ког-
да людей делили на два типа: первосигнальный, художественный,
близкий к животному, и второсигнальный, рациональный, собственно
человеческий. Потом об этом же говорилось в терминах преобладания
коры больших полушарий головного мозга или подкорковых образова-
ний; сейчас об этом же говорят в терминах доминантности левого или
правого полушарий. Правда следует сказать, что сопоставление ху-
дожников с животными давно уже не встречается в физиологической
литературе.
Не лучшие формы приобретала самоуверенность представителей
формализованного, математизированного знания и физикалистской
мысли в обладании абсолютным эмпирическим критерием истинности
и, соответственно, в их способности к достоверному постижению лю-
бых истин. Нередко этой самоуверенности сопутствовал род презрения
к гуманитарному знанию и его представителям. Известно, что в грехе,
равно как и в добродетели, виноваты обе стороны. Гуманитарии своим
оппонентам платили тем же и вполне иронически относились к холо-
стым претензиям математиков, физиологов, инженеров к познанию
"всех глубин души человеческой". Эти противоречия свидетельствуют
не столько о разделении на две культуры, сколько об оторванности
спорящих сторон от единой человеческой культуры. Ю.М. Лотман
справедливо писал о том, что "культура представляет собой исключи-
тельно важный общенаучный объект, причем не только для гуманита-
риев" [14, с. 71 ]. Это значит, что перед лицом культуры все должны
быть равны.
Для гуманитарных дисциплин камнем преткновения на пути про-
никновения в них точных методов всегда было противоречие между
повторимостью и единственностью, уникальностью. Сейчас это проти-
воречие все более ощущается представителями наук о природе, кото-
рые осознают необходимость обращения к уникальным, неповторимым
событиям (скажем, Большой Взрыв). И если гуманитарии черпают
опыт выявления повторимости у естествоиспытателей, то последние
все чаще обращаются к опыту гуманитариев в изучении уникальных
событий и явлений. Не случайно поэтому И. Пригожин и И. Стенгерс
пишут о том, что сейчас всякая наука должна быть гуманитарной [15 ].
И дело здесь не только в том общеизвестном факте, что истоки идей
теории относительности, принципов дополнительности и неопределен-
ности лежат в философских и психологических исследованиях созна-
ния. А дело в том, что гуманитарные науки имеют опыт обращения с
уникальными явлениями, они учат не просто воспринимать и фикси-
ровать их, а строить образ такого явления, углубляться в него, прони-
кать в его строение и структуру, искать его смысл и не спешить озна-
чивать, приклеивать ему словесный ярлык или одевать в "математиче-
ский наряд". Такой тип работы, нередко достаточно мучительной,
издавна известен и естествоиспытателям. А. Эйнштейн писал, что он
мыслит посредством зрительных образов и даже мышечных ощущений.
В.И. Вернадский не спешил определять, чем живое вещество отлича-
ется от неживого.
Н.А. Бернштейн, равным образом не определял, чем живое движе-
ние отличается от неживого. Эти сложнейшие явления когда-нибудь
будут определены. Однако путь к этому лежит через построение их
образа, поиск и конструирование признаков, через исследование и
детальное описание. Важным условием успеха на таком пути должно
быть формирование и развитие визуального мышления, продуктом
которого являются новые образы, новые визуальные формы, несущие
смысловую нагрузку и делающие значение видимым.
О. Мандельштам в "Разговоре о Данте" писал, что будущее дантов-
ского комментария принадлежит естественным наукам, когда они для
этого изощрятся и разовьют свое образное мышление. Последнее он
понимал как борьбу за представимость целого, за наглядность мысли-
мого, способность построения внутреннего образа структуры, безоста-
новочной формообразующей тяги [16, с. 22.5]. Здесь стоит обратить
внимание на построение внутреннего образа структуры, который ни-
какими другими средствами, кроме визуальных, построить невозмож-
но.
Образное, или визуальное мышление - это средство формирования
замысла, идеи, гипотезы, схемы перехода к новому образу. А. Бергсон,
а за ним и М. Вертгеймер, анализировавшие процесс творчества, имен-
но в пункте этого перехода локализовали максимальное умственное
усилие, требующее предельного напряжения от ученого. К этому типу
мышления пора начать относиться не как к чему-то естественному для
художников, писателей и лишь по счастливой случайности (или по
недоразумению) оказавшемуся, например, у А. Эйнштейна, а как к
необходимому инструменту познания и практического действия в лю-
бой области. Этот тип мышления может развиваться не только в лоне
искусства и гуманитарных наук или на их материале. Его можно и
нужно развивать на любом материале, но гуманитарными методами.
Обсуждая проблему двух культур, Е.Л. Фейнберг остается на почве
теории познания и не онтологизирует различий между ними. Он верно
пишет:
"Основой таких различий оказывается разная по масштабу
роль, которую в этих сферах играют дискурсивный, формаль-
но-логический, аналитический подход, с одной стороны, ин-
туитивный, внелогический, синтетический - с другой. В
действительности они присутствуют в обеих "культурах", но
в столь различающихся пропорциях, что это и порождает
взаимонепонимание" [17, с. 44].
Пожалуй, трудно согласиться лишь с утверждением автора, что
благодаря компьютеризации сближается структура интеллектуальной
деятельности в естественно-научной сфере и в гуманитарной, в науке
и в искусстве. Представления об их близости в культуре присутствова-
ли всегда. И никем еще не доказано, что время, освобождающееся при
перекладывании рутины на компьютер, используется для продуциро-
3-547 33
вания синтетических суждений, озарений, порождения новых образов,
изобретения моделей и других продуктов интуиции. Все это достаточ-
но редкие явления (или счастливые мгновения). Они имеют свой ин-
кубационный период, который, возможно, как раз и приходится на
время, заполненное рутинной частью деятельности. Так называемая
рутина - это необходимое условие проникновения в предметное содер-
жание деятельности, условие овладения им. Наградой за это может
быть свободный творческий акт.
Спору нет, что компьютер вносит существенные изменения во все
сферы человеческой деятельности, в том числе и в интеллектуальную.
Но насколько они революционны - разговор особый. Во всяком случае
пока нет оснований отрицать это, как нет оснований для эйфории и
утверждений о том, например, что компьютеризация образования по-
могает рождать "Платонов и быстрых разумом Невтонов".
Хотелось бы обратить внимание на то, что термин когнитивная
(интеллектуальная) революция является в высшей степени ответст-
венным. Ясно, что революцию нельзя декретировать или связывать ее
исключительно с теми или иными внешними обстоятельствами, тем
более, что интеллект является по преимуществу внутренней формой
деятельности. Поэтому маловероятно, чтобы интеллектуальная рево-
люция могла быть производной от компьютерной революции, то есть
от новых технических средств человеческой деятельности, в том числе
интеллектуальной, какими бы они совершенными не были. Конечно,
новые средства берут на себя многие функции, бывшие ранее исклю-
чительно прерогативой естественного интеллекта; создают возмож-
ность решения задач ранее ему недоступных; создают благоприятные
условия для постановки новых целей и новых задач; ускоряют получе-
ние результатов и повышают их точность; помогают оперировать не
только отдельными данными, но и представлениями, информационны-
ми моделями реальности; осуществляют не только информационную
подготовку решений, но и предлагают их варианты и т.д. и т.п. Все это
уже есть, и не за горами еще более впечатляющие успехи развития
информатики и вычислительной техники. Обсуждая вопрос об интел-
лектуальной революции, вовсе не нужно принижать эти успехи или
ставить их под сомнение. Более того, следует зафиксировать, что новые
технические средства затрагивают основные компоненты любой чело-
веческой деятельности, каковыми, - согласно Гегелю и Марксу, -
являются цель, средство и результат. Иначе и не может быть, посколь-
ку деятельность в целом - это органическая система, где, как в живом
организме, каждое звено связано с другими, где все отражается в дру-
гом, и это другое отражает в себе все. Поэтому новые средства обяза-
тельно модифицируют цели и результаты.
Казалось бы, имеется все необходимое и достаточное для заключе-
ния о реальности интеллектуальной революции. За исключением од-
ной малости. Мы не только не знаем истинного значения понятия
интеллект в том смысле, что не имеем его определения, но мы не имеем
отчетливого культурного образа интеллекта (или утратили его).
Интеллект начинает представляться и осмысливаться как некоторая
суперпозиция всех его многообразных форм (сенсомоторных, образ-
ных, вербальных, знаково-символических, дискурсивных и пр.). Что
касается интуиции, то она выступает как возможная особенность каж-
дой из них и по-прежнему как относительно автономная форма, но все
же форма интеллекта. Можно предположить, что когда понятие интел-
лект займет свое место в ряду предельных абстракций, являющихся
содержательными, а не пустыми, оно станет ближе к своему культур-
ному смысловому образу.
Несмотря на огромные достижения в исследованиях интеллекта (до-
статочно еще раз упомянуть имена Л.С. Выготского и Ж. Пиаже),
преждевременно говорить об оскудении сферы интуиции. Однако,
важно уловить новую тенденцию и еще раз подчеркнуть стойкость и
живучесть смыслового образа интеллекта, существующего в культуре
по сравнению с его деформациями из-за уступчивости науки под вли-
янием какой-либо концепции. Он еще не полностью восстановлен
даже в психологии, которая в последние годы нередко довольствуется
не очень богатыми компьютерными метафорами. Это наводит на гру-
стные размышления, тем более, что компьютерные метафоры чаще
всего имеют своим первоисточником ту же психологию. Иногда даже
создается впечатление полного тождества между компьютерными ме-
тафорами, которыми оперируют психологи, лингвисты, и когнитивны-
ми метафорами, которыми оперируют специалисты в области инфор-
матики и вычислительной техники. И для тех и для других интеллект
нередко выступает в качестве некоторого устройства, предназначенно-
го для решения задач.
Прежде чем провозгласить реальность интеллектуальной револю-
ции, необходимо либо восстановить в правах гражданства прежний
культурный облик (архетип) интеллекта, либо построить новый, либо,
что еще лучше, сделать и то, и другое. Тогда и термин интеллектуаль-
ная революция, если он будет сохранен, приобретет культурный смысл
вместо теперешнего обыденного или узкопрофессионального значения.
Такую работу необходимо проделать еще и потому, что за революцией
должны следовать культурные преобразования. Только в этом случае
она может иметь какой-либо смысл. Такие преобразования предпола-
гают наличие целей и основных направлений, которые должны быть
зафиксированы в некоторой разумной программе. А из психологии
хорошо известно, что программа может быть разумной либо случай-
3* 35
но... либо, если она, являясь производной от образа ситуации, вклю-
чает в свое тело и тенденции ее развития, т.е. образ будущего. Такое
достаточно сложное вневременное образование Л.С. Выготский обоз-
начал как "актуальное будущее поле".
Какие же реальные преобразования в человеческую деятельность
уже сейчас вносят средства информатики и вычислительной техники,
и какие последствия они могут иметь? Ведь создатели таких средств
далеко не все из этих последствий могли предусмотреть.
Выше шла речь о том, что введение новых средств деятельности
отражается на ее целях и результатах. Но не только. Они меняют и ее
предметное содержание. Деятельность как бы утрачивает свою онтоло-
гию и становится "гносеологической". Она осуществляется не с предме-
тами, а с различными формами их знакового, символического, модель-
ного отображения. Человеку-оператору часто нелегко определить, где
кончается реальность и начинается ее знаково-символический эквива-
лент. Ведь для такой работы необходимо понимание сущностных раз-
личий, имеющихся между реальностью и ее информационными моде-
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |