Российская академия образования 28 страница

В развитие этих идей Р. О. Якобсоном предлагается уже шесть элементов (или факторов), конституирующих речевой акт: 1) отправитель (говорящий), 2) получатель (слушающий), 3) код (язык), 4) сообщение, 5) контекст и

6) контакт [19. С. 353—355]. Правда, последний элемент или фактор, соотносимый Р. О. Якобсоном с фактической функцией языка может, на наш взгляд, рассматриваться скорее как последействующий фактор, нежели как элемент коммуникативного акта. В разрабатываемой В. А. Артемовым коммуникативной теории речи выделяются также шесть «составляющих речи как процесса общения» или шесть звеньев коммуникативной цепи, в качестве которых называются: 1) «артикуляция, то есть процесс производства речи органами речи; 2) ее физические (акустические) свойства; 3) воспринимаемые качества; 4) языковые значения; 5) смысловое содержание и 6) речевой поступок» [2. С. 47]. В то же время, приводя «схему передачи информации», то есть в общепринятом значении этого слова схему коммуникации или коммуникативного акта, В. А. Артемов намечает семь «блоков» этой схемы: 1) источник информации (говорящий), 2) посылаемое сообщение, 3) приемник (слушающий), 4) канал связи, 5) громкоговоритель1, 6) получаемое сообщение и 7) поступок. Вводя раздельно второй и шестой блоки, В. А. Артемов как бы подчеркивает особенности процесса производства и восприятия речевого сообщения.

Представляет интерес введение В. А. Артемовым седьмого блока — поступка. Хотя сам по себе этот «блок может быть соотнесен с блоком или элементом «выхода», «реакции», рассматриваемой выше интрапсихологической схемы Ч. Осгуда, но он существенно отличается по тому психологическому содержанию, которое в него вкладывается в схеме В. А. Артемова. По определению В. А. Артемова, «речь» как процесс коммуникации является сложным, общественным поступком, совершаемым посредством языка с определенной целью и в определенных условиях [2. С. 23]». И, соответственно, поступок может рассматриваться не просто как последний блок или звено в коммуникативной цели, а как то, что реализуется во всем процессе коммуникативного акта. Анализируя особенности коммуникативного акта, В. А. Артемов формулирует и закономерности взаимосвязи всех его звеньев, такие, как: репрезентация, индикация, изоморфизм, полиморфизм, преобразование

одного в другое, обратная связь, инвариант и эталон, избыточность, маскировка и актуализация.

Не входя в подробный анализ отмеченных В. А. Артемовым характеристик процесса коммуникации, нельзя тем не менее не заметить, что, во-первых, одни из них характеризуют весь процесс в целом, другие только отдельные его звенья. Так, внешняя репрезентативность характеризует речевое сообщение, тогда как внутренняя репрезентативная изоморфность определяет сохранение и передачу информации по всей цепи. Соотношение инварианта и эталона и соотнесение каждого из них с актуализацией определяет звено говорящий — слушающий, тогда как обратная связь реализуется внутри каждого из них и так далее. Единственно, что определяет весь процесс, как справедливо отмечает В. А. Артемов, это то, что «в реальном процессе общения все эти звенья взаимосвязаны и взаимозависимы» [2. С. 67]. Значительный интерес в плане психологического анализа коммуникативного акта Г1→С2 представляет также схема речевого общения, предложенная Н. И. Жинкиным. Эта схема может быть соотнесена как с интра, — так и с интерпсихологическим взаимодействием слушания и говорения, хотя она преимущественно ориентирована на их интерпсихологическое взаимодействие. В этой схеме автором прежде всего обращается внимание на соответствие определенных мыслительных операций, имеющих место как при слушании, так и при говорении. Так, Н. И. Жинкин подчеркивает, что «синтез предметных значений у говорящего и слушающего должен быть тождественным», тогда как «все остальные стадии анализа и синтеза эквивалентны» [7. С. 130]. Развивая психолингвистический аспект схемы взаимодействия слушания и говорения, Н. И. Жинкин основное внимание в своих последующих работах уделяет вопросам механизма кодирования (порождения), высказывания и декодирования (восприятия) и смысловой организации сообщения, постулируя наличие внутренних кодов языка и внешних кодов речи» [9]. При этом Н. И. Жинкин вскрывает также и механизмы внутренних переходов, перестроек внутри процесса говорения и слушания [8]. Так как нас в данном контексте интересует в основном сама коммуникативная схема этих процессов, то мы не будем детальнее рассматривать эти положения.

Как видно, авторы рассмотренных схем коммуникативного акта, то есть интерпсихологического взаимодействия по схеме Г1→С2, отмечая необходимость двух звеньев — слушателя и говорящего, по-разному подходят к самому содержанию коммуникативного акта в зависимости от того, стоят ли они на позиции теории коммуникации, общей психологии, лингвистики или социальной психологии. Для нас существенным является лишь то, что многообразие подходов и, соответственно, многообразие объектов исследования в самом коммуникативном акте более полно вскрывает многогранность и сложность этого социального по сути и психолингвистического по содержанию процесса. С другой стороны, становится очевидным, что только подход к этому процессу с позиций теории деятельности позволит проникнуть во внутренний механизм этого взаимодействия1. Это заключение основывается на том, что предметы и явления, о которых идет речь, язык (код), которым выражаются эти предметные связи и отношения и которым владеют оба партнера коммуникативного акта; процессы слушания и говорения, образующееся в результате деятельности говорения и являющееся объектом слушания, сообщение и ситуация общения (контекст), в которой оно происходит, и определяют психологическое

содержание общественно-коммуникативной деятельности, реализующееся, в частности, в виде ее предмета, целей, мотивов, способов и средств реализации и результатов.

Таким образом, общая схема интерпсихологического межсистемного взаимодействия Г1→С2, предполагая следующие звенья: говорящий→речевой сигнал→слушающий, включает многообразие элементов, таких, как отражение предметных отношений и связей окружающей действительности, сообщение, язык, ситуация общения, процессы восприятия (понимания) и производства речевого высказывания, обратная связь и т. д. Каждый из этих элементов может быть, в свою очередь, представлен набором других элементов. Так, в самом сообщении имеется сложная структура взаимосвязи языковых значений и смыслового содержания, передающихся при помощи вербальных средств. В процессах восприятия и производства также могут быть выделены определенные уровни, этапы, звенья. Поэтому наиболее целесообразным является такой анализ взаимодействия слушания и говорения в процессе вербального общения, при котором мог бы быть выделен каждый аспект этого взаимодействия и который способствовал бы получению ответа на вопрос, как осуществляется это взаимодействие и в чем заключается специфика его вербального характера. Прежде чем перейти к определению слушания и говорения как видов речевой деятельности, необходимо определить общую схему взаимодействия слушания и говорения в коммуникативном акте в процессе вербального общения во взаимосвязи всех частных схем этого взаимодействия (Г1→С2; С2→Г2;;).

Для построения такой общей схемы цикла коммуникации Г1↔Г2 плодотворным является положение Л. С. Выготского о разнонаправленном движении мысли внутри процесса говорения и слушания1. Так, по Л. С. Выготскому, «говорение требует перехода из внутреннего плана во внешний, а понимание предполагает обратное движение

от внешнего плана речи к внутреннему [5. С. 276]1. Если это положение применить к схеме интерпсихологического взаимодействия Г1→С2, то оно может быть представлено как движение мысли из внутреннего плана A (первый партнер общения) через его внешний план к внутреннему плану B (второй партнер общения). «Внешний план» в данном представлении является общим звеном, которое реализуется речевым сигналом, несущим определенное сообщение. В плане же взаимодействия слушания и говорения в схеме Г1↔Г2 это представление выглядит следующим образом:

Г1

С2

Г2

С1

внешний план

внутренний

план

внешний

план

внутренний

план

Другими словами, необходимо такое представление, в котором бы схема взаимодействия слушателя и говорящего однозначно могла бы интерпретироваться как схема взаимодействия слушания и говорения. С этой целью представим общую схему цикла вербального общения Г1↔Г2 в виде двух сфер (где А — это первая система, первый партнер общения, а Б — вторая система, второй партнер общения), которые находятся в прямоугольном обрамлении — ситуации общения. До того, как эти системы вступают во взаимодействие, они уже обладают одним и тем же аппаратом синтеза предметных значений (Н. Н. Жинкин) и одними и теми же вербальными средствами общения. Обе системы характеризуются внешним и внутренним планом (соответственно верхней и нижней частью круга). Включение систем А и Б во взаимодействие или в процесс вербального общения предполагает включение всех схем интра- и интерпсихологического взаимодействия

слушания и говорения. Взаимодействующие в процессе вербального общения системы могут быть графически представлены как две стянутые сферы.

Ссылки на литературу к VII.4

1. Артемов В. А. Психология речи // Уч. зап. МГПИИЯ. — М., 1953. — Т. VI.

2. Артемов В. А. Психология обучения иностранным языкам. — М., 1969.

3. Блумфильд Л. Язык. — М., 1969.

4. Бодуэн де Куртенэ И. А. Человечение языка. Избр. труды по общему языкознанию. — М., 1963. — Т. I.

5. Выготский Л. С. Мышление и речь. — М. — Л., 1934.

6. Есперсен О. Философия грамматики. — М., 1958.

7. Жинкин Н. И. Механизмы речи. — М., 1958.

8. Жинкин Н. И. Четыре коммуникативные системы и четыре языка. Теоретические проблемы прикладной лингвистики. — М., 1965.

9. Жинкин Н. И. Внутренние коды языка и внешние коды речи. To Honour Roman Jackobson, Mouton, 1967.

10. Канцельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление. — Л., 1972.

11. Косериу Э. Синхрония, диахрония и история // Новое в лингвистике. — М., 1963. — Вып. III.

12. Трубецкой Н. С. Основы фонологии. — М., 1960.

13. Шафф А. Введение в семантику. — М., 1963.

14. Шибутани Т. Социальная психология. — М., 1969.

15. Яноушек Я. Социально-психологические проблемы диалога в процессе сотрудничества людей // Психолингвистика за рубежом. — М., 1972.

16. Broadbent D. E. Perception and Communication. — L., N.-Y., 1958.

17. Fant G. Theory of Speech Analysis. — STL-QPSR, 2—3. — 1967.

18. Gardiner A. The Theory of Speech and Language. — Oxford, 1957.

19. Jackobson R. Linguistics and Poetics // Style in Language. N.-Y. — London, 1960.

20. Laswell H. D. The structure and Function of Communication // Society and Mass Communication. Ed. W. Schram, Urbana, 1949.

21. Miller G. A. Language and Communication. N.-Y., — Toronto, London, 1951.

22. Osgood Ch., Sebeok T. A. (eds.) Psycholinguistics. — Bloomington, 1954.

VIII. О культуре речевого поведения1

Культура речевого поведения человека есть его существенная социальная характеристика. Она определяется мерой, степенью соответствия актуального речевого поведения индивида принятым в данной языковой общности (в языковой культуре) нормам вербального общения, поведения, правилам речевого этикета на конкретном этапе общественного развития. Культура речевого поведения определяется общими нормами культуры общения и конкретной социальной ролью человека.

При этом очевидно, что культура речевого поведения неразрывно связана с общей культурой человека, проявляющейся и в его внешнем виде (одежда, прическа и пр.), и в его манере держаться (походка, манера сидеть, стоять перед аудиторией). Другими словами, культура речевого поведения есть проявление поведенческой и общей культуры человека, соотносимой с его внутренней культурой, образованием, воспитанием.

Культура речевого поведения человека представляет собой многоплановое явление. Она включает несколько компонентов, среди которых основное значение имеют: а) культура речевого этикета — «микросистема национально специфических вербальных единиц, принятых и предписанных обществом для установления контакта собеседников, поддержания общения в избранной тональности...» [Формановская, Акишина, 1982. С. 21]; б) культура мышления — процесса формирования и решения мыслительных, коммуникативных задач; в) культура языка как упорядоченности в индивидуальном опыте системы фонетических, лексических и грамматических средств выражения мысли; г) культура речи как способа формирования и формулирования мысли посредством языка в процессе говорения и д) культура соматической (телесной) коммуникации (И. Н. Горелов, Е. М. Верещагин, В. Г. Костомаров) как совокупности всех невербальных

средств (жест, мимика, пантомима) [Амбарцумова, 1982]. Порядок перечисления этих компонентов не свидетельствует о степени их важности, отражая только внешние («а» и «д») и внутренние («б», «в», «г») по отношению к речевой деятельности аспекты.

Рассмотрим последовательно каждый из этих компонентов. Культура речевого этикета определяется автоматичностью, реактивностью выбора адекватных по цели, содержанию и условиям общения вербальных форм (слов, фраз) его организации. Согласно Н. И. Формановской, существуют несколько сфер употребления речевого этикета, например, знакомство, обращение, приветствие, прощание, извинение, просьба и др., в выборе единиц которого отражается учет официальности (неофициальности), обстановки общения, особенностей говорящего и слушателей (адресанта — адресата), например, их возраст, образованность, ролевые отношения и т. д. «Нарушение принятого и узуального в речи может вести к положению, противоположному понятию этикета, — разрушению вежливого общения, созданию грубости (намеренной или не намеренной), к разрушению контакта вообще» [Формановская, Акишина, 1982. С. 24].

Вторым компонентом культуры речевого поведения является культура мышления. Это один из основных ее компонентов. Понимаемое в узкопсихологическом плане как процесс постановки и решения мыслительных задач, мышление, например, в деятельности студента, выступает, в частности, в виде формирования и решения задач педагогического общения студента и группы, студента и преподавателя, то есть коммуникативных задач. Исходя из определения задачи общения как цели, «на достижение которой в данных конкретных условиях направлены разнообразные действия, совершаемые в процессе общения» [Лисина, 1974. С. 25], прежде всего отметим задачу «предречевой ориентировки», как назвал ее А. А. Леонтьев. Согласно автору, она есть ориентировка: 1) в целях и мотивах общения, 2) в собеседниках, то есть в специфике аудитории, 3) во временных, пространственных и прочих условиях общения.

Соответственно, культура мышления человека в его общении с другими людьми выявляется в том, что он может правильно и точно отразить и оценить ситуацию общения с ними и принять адекватные этой ситуации решения.

Другими словами, реализация требуемого ситуацией стиля, уровня и характера взаимодействия с людьми определяет культуру мышления человека. Она выявляется также в выборе и раскрытии предмета высказывания — мысли и в ее понимании. Высокий уровень сформированности, самостоятельности, продуктивности, гибкости и критичности мышления, определяющий культуру мышления человека, позволяет ему развивать мысль в полном соответствии с конкретной ситуацией общения и внутренней логикой излагаемых фактов и положений.

Культура мышления человека проявляется и в отборе языковых средств и способов формирования и формулирования излагаемой мысли. В силу того что, согласно нашему подходу (см. подробнее раздел III), язык как средство и речь как способ формирования мыслей представляют собой самостоятельные, хотя и тесно взаимосвязанные явления, они выступают в качестве отдельных компонентов культуры речевого поведения. Так, культура языка (как третий компонент культуры речевого поведения) выявляется в безупречности соблюдения орфоэпических (произносительных), словообразовательных и грамматических норм, в правильности, точности, быстроте отбора лексических единиц, их комбинировании по правилам лингвистического сочетания. Для человека здесь возникает определенная трудность, ибо если он, даже отличаясь высокой культурой мышления, несколько неточен, например, в ударении в словах, фразах, то это может отвлекать внимание собеседника на непривычность форм высказывания, не позволяя ему сосредоточиться на понимании содержания высказывания. Другими словами, языковая культура речевого поведения, о которой очень много говорят исследователи ораторского мастерства (Е. А. Адамов, В. А. Артемов, В. В. Одинцов и др.), выступает в качестве само собой разумеющейся, принимаемой как должное предпосылки речевой деятельности культурного человека. Поэтому все, что связано с природными недостатками произношения (например, тягучесть, замедленность) или является результатом недостаточной предшествующей работы человека над языком и выражается в неточности ударения, незнании слов, их неправильной сочетаемости, грамматического оформления, должно быть объектом специальных упражнений в плане повышения именно культуры языка.

Наряду с культурой языка большую роль в речевом поведении играет и культура речи (четвертый компонент), понимаемая нами как способ формирования и формулирования мысли — предмета речевой деятельности. Культура речи говорящего определяется в таком плане рассмотрения, по меньшей мере, четырьмя показателями. Во-первых, она определяется подчинением всего текста одной главной мысли, отражающей замысел высказывания. Еще в «Правилах высшего красноречия» подчеркивалось: «Во всяком сочинении есть известная царствующая мысль, к сей-то мысли должно все относиться. Каждое понятие, каждое слово, каждая буква должны идти к сему концу...» (цит. по [Одинцов, 1979. С. 13]). Это правило единства сочинения отмечается всеми психологами речи — П. П. Блонским, Н. И. Жинкиным, А. Р. Лурия и др. Вторым показателем является связность всех мыслей внутри микротемы и связность микротем между собой в целом тексте. В-третьих, культура речи как способа формирования и формулирования мысли определяется комплексированностью, то есть соединением суждений в одно более сложное высказывание за счет использования обособленных оборотов, деепричастий, вводных частей и т. д. Например, комплексированное высказывание «В этой большой, светлой аудитории много слушателей» состоит из нескольких более простых: «Это светлая комната»; «Это большая комната», «Это аудитория» и т. д. Культура речи человека характеризуется также гибкостью изменения композиционной структуры текста, в частности места его завязки, кульминации, изменением его ступенчатой или спиральной структуры. Эти показатели речевой культуры, как и языковые, относятся к форме выражения мысли и могут быть соотнесены с общей композиционно-стилистической организацией текста [Одинцов, 1979].

В целом, культура речевого этикета, культура мышления, языка и речи выражается в совокупности профессиональных умений человека, осуществляющего общение вообще, и профессиональное, педагогическое общение в частности. К этим умениям, как известно, А. А. Леонтьев относит умение быстро и правильно ориентироваться в условиях общения, правильно спланировать свою речь, выбрать содержание общения, найти адекватные средства для передачи мысли и обеспечить обратную связь.

Большую роль в осуществлении этих умений играет культура «соматической коммуникации», выступающей в качестве пятого важного компонента общей культуры речевого поведения. В работах Е. М. Верещагина, Т. М. Николаевой, В. Г. Костомарова, Ж. Э. Амбарцумовой и др. вводится понятие «соматический язык» («сома» — греч. «тело»), то есть системы соматизмов. В состав соматического языка, согласно Ж. Э. Амбарцумовой, входят единицы статики — позы, выражение лица — и соответствующие им единицы соматической динамики — жесты и мимика. Понятно, что адекватное владение соматическим языком существенно повышает уровень общей культуры общения.

Культура речевого поведения предполагает, что жесты и мимика дополняют, иллюстрируют выраженную мысль. Жест не должен опаздывать, не должен опережать мысль. Мимика должна быть умеренной, связанной с выражением мысли. Они должны сопровождать, а не восполнять выраженную мысль. Как говорил еще Цицерон, «...нужно ли мне распространяться о самом исполнении, которое требует следить и за телодвижениями, и за жестикуляцией, и за выражением лица, и за звуками, и за оттенками голоса» [Цицерон, 1960]. Все сказанное выше показывает, что культура речевого поведения представляет собой многокомпонентное явление, каждая из сторон которого должна быть предметом осознания.

Ссылки на литературу к VIII

1. Амбарцумова Ж. Э. Русские соматические словосочетания и их возможная лексикографическая фиксация // Словари и лингвострановедение / Под ред. Е. М. Верещагина. — М., 1982.

2. Лисина М. И. Возрастные и индивидуальные особенности общения со взрослыми у детей от рождения до семи лет // Дисс. докт. психол. наук. — М., 1974.

3. Одинцов В. В. О форме изложения лекционного материала. — М., 1979.

4. Формановская Н. И. Русский речевой этикет: лингвистический и методический аспекты. — М., 1982.

5. Формановская Н. И., Акишина А. А. Русской речевой этикет в лексикографическом аспекте // Словари и лингвострановедение / Под ред. Е. М. Верещагина. — М., 1982.

6. Цицерон Марк Тулий. Из трактатов «Об ораторском искусстве» // Об ораторском искусстве. — М., 1960.

IX. Благодарной памяти учителя

и духовного наставника1

Николай Иванович Жинкин (1893—1979)

Москва, 1973 год. Это год восьмидесятилетия Н. И. Жинкина. Высокий, стройный, элегантный, он без видимого усилия, с удовольствием идет с нами по городу после долгого заседания кафедры психологии МГПИИЯ, на котором выступал с докладом. Николаю Ивановичу знакома каждая улица, площадь старой Москвы, и называет он их так, как они назывались прежде: Пречистенка, Мясницкая, Пятницкая, Тверская, Остоженка. Это звучит для нас несколько старомодно, непонятно, и Николай Иванович, как бы извиняясь, уточняет: «Бывшая Остоженка, я имею в виду Метростроевскую улицу».

Всех, кто знал Николая Ивановича, прежде всего привлекала в нем его глубоко интеллегентная, деликатная манера общения — внимание и уважение к собеседнику (студенту, аспиранту, коллеге). Особенно запомнился его взгляд — всепонимающий, чуть-чуть ироничный, бесконечно добрый, притягивающий внимание собеседника. Взгляд Николая Ивановича отражал его постоянное стремление узнать что-то новое, открыть для себя причину того или иного явления. Получая результат очередного научного исследования, он чаще всего произносил: «Я догадался!». Удивительный загадочный мир и прежде всего мир говорящего человека, где многое еще непознанно, как замечал Николай Иванович, «лежит на поверхности, только надо заниматься», открывал перед ним свои тайны и закономерности, как бы в награду за его постоянное желание проникнуть в них.

Вся жизнь Н. И. Жинкина была связана с Москвой: студент Московского университета, действительный член

Академии художественных наук (ГАХН), преподаватель логики и психологии педагогического училища, редактор Московской киностудии научного фильма и позже Главного управления по производству научных фильмов Министерства кинематографии СССР, преподаватель ВГИКа и на протяжении многих лет старший научный сотрудник психологического института АПН РСФСР (НИОПП), профессор МГУ. Именно Московский университет первым оценил яркое дарование Н. И. Жинкина — студента историко-филологического факультета, наградив его в 1915 г. золотой медалью за конкурсную работу «О методах психологического исследования». Возможно, это было предначертанием уже никогда не разрывавшейся связи Москвы и ее неизменного почитателя, гражданина Н. И. Жинкина — Ученого, Экспериментатора, Мыслителя. Значимо то, что, поступив юношей в Московский университет, Н. И. Жинкин в зрелые годы своей жизни опять вошел в этот храм науки, но уже в качестве профессора кафедры структурной и прикладной лингвистики филологического факультета.

Московский университет явился живительной средой для развития многогранного таланта студента Н. И. Жинкина прежде всего потому, что именно в эти годы после защиты докторской диссертации там начал читать лекции Г. И. Челпанов, одновременно создавая первый в России психологический институт. Очевидно, что выбор Н. И. Жинкиным конкурсной студенческой работы о методах психологического исследования не был случайным. Сказалось влияние Г. И. Челпанова, его взглядов на теоретическую и экспериментальную психологию. Для Н. И. Жинкина интерес и вкус к эксперименталистике сохранился на всю жизнь. Так, в 50—60-е годы он разрабатывает комплексную методику изучения процесса речепроизводства, включающую рентгенокимографию, рентгеносхемы, спектральный анализ. В рентгенографических исследованиях, проводимых в 1957—1958 гг. с участием профессора В. Г. Гинзбурга, Н. И. Жинкин выступал и в качестве испытуемого. При всех мерах предосторожности в условиях жесткого рентгеноизлучения и многократности проб и повторов это исследование требовало от человека беззаветного служения науке. Н. И. Жинкин служил ей без колебания, хотя знал о тех последствиях, которые могли быть (и, к сожалению, произошли). Научный подвиг

Н. И. Жинкина в деле установления механизмов речепроизводства, конечно, не сравним с подвигом Пастера, но, безусловно, сопоставим с ним. В результате этих исследований были установлены уникальные и до сих пор во всей полноте не оцененные научные эмпирические факты. Они позволили Н. И. Жинкину сформулировать основные положения голосообразования, разработать концепцию глоточного образования слога, раскрыть парадокс речевого дыхания и разногромкости гласных, определить характер управления сегментным и суперсегментным (просодическим) рядом, объяснить механизм заикания и многие другие явления1.

После встречи в Париже в 1962 г. с известным исследователем певческого голоса Раулем Хюссоном Николай Иванович совместно с Ю. М. Отряшенковым и Л. А. Хромовым разработал аппаратурный комплекс регистрации микроколебаний голосовых связок, движения гортани, что позволило ему обосновать целостную концепцию звукопроизводства по системному (нейродинамическому) типу. Проведенное в 1960 г. исследование внутренней речи по методике центральных речевых помех также свидетельствует об изобретательности и высоком профессионализме Н. И. Жинкина — экспериментатора.

Университетские годы сформировали устойчивый научный интерес Н. И. Жинкина к Слову, Мысли, Творчеству. Начиная с 1914 года, Н. И. Жинкин входит в состав организованного его однокашником Р. О. Якобсоном (впоследствии крупнейшим лингвистом современности) — и затем руководимого известным философом, исследователем проблем герменевтики Г. Г. Шпетом — (позже — вице-президентом РАХН и ГАХН) Московского лингвистического кружка2. Общение в этом кружке с Б. Пастернаком, О. Мандельштамом, В. Маяковским оказало мощное влияние на поэтическую, эстетическую грань таланта Н. И. Жинкина. Он знал, чувствовал и любил русскую поэзию. Стихи К. Бальмонта, В. Хлебникова, Б. Пастернака, О. Мандельштама часто звучали в речи Н. И. Жинкина. Он мог их читать наизусть долго и много. К сожалению,

повседневность и обыденность нашей жизни лишили нас, за очень небольшим исключением, этой редкой возможности, как теперь это становится все более очевидным, слушать не только эту поэзию, но и самого Человека, который был своим для ее создателей.

Н. И. Жинкин сам писал стихи — легко, непринужденно, как мимолетные экспромты, соревнуясь, например, в изяществе и точности мысли с одним из своих давних и близких приятелей — А. А. Реформатским, известным лингвистом, теоретиком языкознания, или с В. А. Артемовым — коллегой по разработке проблем речи и товарищем по многочисленным походам, пикникам, встречам.

Являясь действительным членом секции философии ГАХНа, Н. И. Жинкин в 1921—1929 гг. активно работал в комиссии по проблеме художественной формы. Именно эта проблема сфокусировала в себе два основных направления его дальнейшего научного исследования. Они суть «Образ в кино» и «Слово в речи». В 1925 г. в юбилейном, посвященном 25-летию творческой деятельности Г. Г. Шпета, сборнике «Квартет» была опубликована большая работа (более 3 авторских листов) Н. И. Жинкина со значащим названием «Вещь». В ней излагалась научная философская проблема соотношения означаемого и означающего, внутренней и внешней формы языка, знака. Эта работа может рассматриваться как начало научного наступления Н. И. Жинкина на проблему смысла, которая была поставлена им в 1955 г. в статье «Вопрос и вопросительное предложение», а затем развернуто эксплицирована в 1970 г. — в работе «Грамматика и смысл». Но это было потом, а в ранние 30-е гг. Н. И. Жинкин был известен как исследователь и теоретик кино. В ГАХНе он несколько раз выступал с докладами на секции кинофотоискусства. Его работа по восприятию кино, по созданию научно-популярных фильмов и их сценариев отмечена в истории отечественной кинематографии. Н. И. Жинкин был членом Союза кинематографистов СССР, создателем нескольких научно-популярных фильмов. Его работа во ВГИКе, многолетнее дружеское сотрудничество с проф. Б. А. Альтшулером — одним из столпов отечественного учебного кино — придали созданным Н. И. Жинкиным сценариям огромную дидактическую ценность. Сценарии фильмов «Звериной тропой» (совместно с Д. Даниным), «У порога сознания» (совместно с Д. Даниным, О. Мандельштамом),

Дата добавления: 2015-10-21