Сехун прикрыл рот ладонью. Он понял. Улыбнулся. Это было в стиле Джонина.
Крупный план. Вероника недовольна. Зло стреляет глазами. Посмотрела в объектив.
— Оппа! — помахала рукой. — Я буду скучать, — дернула кончиком носа. — Вообще-то, нет: у меня есть щенки. Но Кай сказал, что заберет их, если я этого не скажу. Иногда он слишком много себе позволяет. Да?
Смех Кая за кадром.
Под кожей разлилось приятное тепло. Сехун улыбнулся шире и прикусил палец.
— Мы должны уехать, далеко. Чтобы идиоты-полицейские не смогли до нас добраться. Но ты не волнуйся — я позабочусь о Кае, — голос серьезный, тон — деловой. Взгляд — не детский. А был ли он таким когда-либо?
Сехун встал из-за стола, прошел к кровати. Одеяло манило, обещало защиту и тепло. Лег; нижний край планшета уперся в солнечное сплетение.
Шаги; картинка смазанная, прыгает. Хлопает дверь. Коридор. Снова дверь — и спальня Джонина. На кровати — открытый чемодан, всюду одежда.
Поворот камеры.
Джонин улыбается.
— Привет.
Моргает.
Сехун вздохнул. Судорожно, превозмогая тесноту в груди. Забинтованным пальцем тронул экран, погладил улыбающееся лицо. Расплакаться бы, но это не для него.
— Привет, — в ответ.
Джонин словно услышал его и улыбнулся шире. На щеке появилась ямочка.
— Прости, что не могу сказать это лично, но... — облизал губы, — у нас еще будет время поговорить. А сейчас, как видишь, — обернулся, посмотрел на чемодан. — Я надеялся, что Блюмквисту хватит ума не делать этого, но люди редко оправдывают наши надежды, да и Спенсер... сам знаешь, копы не имеют права голоса, когда в дело вмешиваются федералы.
Джонин говорил тихо. Он чувствует себя виноватым. Глаза тонули в собственном отражении.
— Я знаю, зачем ты это сделал, но лучше бы ты не убегал. Они бы ничего не доказали. А теперь тебя будут искать. Я не хочу для тебя такой жизни. Не хочу, чтобы ты всю жизнь оборачивался, прислушивался. Не хочу, понимаешь? — шептал, задыхаясь. — Но это моя ошибка. Если бы я все рассказал... Да что уже говорить? Я умею делать кучу ненормальных вещей, а думать головой так и не научился. Но я что-нибудь придумаю. Правда. Веришь?
Сехун кивнул. В горле стоял комок. Слезы — не слезы, но солоно, горько и жжет.
— Я не могу сказать, куда мы едем. Прости. Но... — камера дрогнула, объектив выхватил кусок стены и окно. Вернулся обратно, — я найду тебя. Знаю, ты не любишь слащавостей, но найду. По звездам, Сехун.
Замолчал. Приблизил камеру.
— Ну что такое серьезное лицо? Улыбнись.
Сехун закрыл глаза и рассмеялся. Реветь хотелось нестерпимо.
— Так лучше. Только не плачь — никто же не умер.
— Хорошо.
— Я уже скучаю.
— Я тоже.
— Все будет хорошо.
— Ты же обещал.
— Я сдержу слово.
— Найди меня побыстрее.
— Как скажешь.
— Засранец.
— Я тоже тебя люблю.
Видео закончилось.
Сехун положил планшет на подоконник, натянул одеяло до носа, прикусил край. Тот, кто сказал, что умирать не больно, никогда не умирал.
— Я готовлю обед! — проорал из коридора Бэк. — Ты подтираешь сопли и мне помогаешь, иначе ночуешь на лестничной площадке. Бездельники мне в доме не нужны.
— Сучка.
— Я все слышу!
— У тебя здесь что, камеры понатыканы? — Сехун скатился с кровати.
— Не камеры, а камера.
— Я… я даже не хочу знать, что ты на нее снимаешь.
— Ты первый.
— А если бы захотел, показал бы? — Сехун заглянул на кухню. Бэк крошил лук. Пахло тушеными овощами и гвоздикой.
— Почему нет? — Бэкхён пожал плечами.
— Но это же...
— Именно.
— Не думаю, что Тао...
— Сехунни, — Бэк ополоснул руки и посмотрел на Сехуна, — если бы меня волновало мнение Тао, я бы никогда, подчеркиваю — никогда — не затащил бы его в свою постель.
— Я думал...
— Он натурал.
— Что?! То есть...
— То есть, он по девочкам. Сиськи, киски, кружевное белье, цветы, ужасное настроение по графику и еще хуже, если он нарушается. Понял?
— Более чем. Я не знал.
— Он не любит об этом говорить. Он меня стыдится, — дернул плечом. Отвернулся к холодильнику, достал соевый соус, встряхнул бутылку.
— Тебя это не обижает? — Сехун подошел к столу, стянул из салатницы кусочек болгарского перца, сунул в рот.
— Обижает. Поэтому я и показываю это видео всем желающим. Маленькая месть.
— Это жестоко.
— Жестоко — любить того, кто считает тебя главной ошибкой в своей жизни. — Бэк говорил спокойно, словно речь шла о ком-то постороннем. — Ты выяснил, зачем он срезал Веронике волосы?
— Да. ФБР будет искать школьника и маленькую девочку, а не молодого мужчину с мальчиком.
— Хах, — Бэк покачал головой, — может, и прокатит.
— Должно. Это же Кай.
Бэк хмыкнул, поджав губы. Помешал овощи, сдобрил соевым соусом.
— А ты? — Он смотрел в сковороду. — Он поможет тебе?
— Не сейчас. Он должен спрятать Ник.
— То есть, он тебя кинул?
— Нет.
— Сехунни, ты совсем не знаешь мужчин.
Сехун невесело рассмеялся.
— Так уж и не знаю?
— Угу. Из-за одного из них ты оказался в такой куче дерьма, что сам из нее не выберешься. А что сделал он? Кинул тебя. Ки-нул.
Сехун ничего не ответил. Не хотел спорить.
Бэк оставил овощи в покое и вернулся к столу.
— Знаешь, за что я люблю Тао? — взялся за нож, поиграл с ним. На удивление ловко, заставляя засмотреться. — В какой бы заднице я не оказался, он будет рядом, чтобы вытащить меня из нее.
— Это называется любовью.
— Я знаю, — нож вонзился в доску. — А вот знает ли это твой Кай — другой вопрос.
Сехун потянулся через стол и выдернул нож. Он был уверен, что Кай знает.
Глава 17. Под небом Аризоны
Сехун порылся в рюкзаке. Куча оберток от фаст-фуда, дражже, высыпавшиеся из упаковки, какая-то хрень. Бумажника нет.
— Проклятье, — ткнул ни в чем неповинный рюкзак кулаком. На дне неприятно забулькало. — Проооклятье!
Отвернулся к окну. Пыль и жара слепили.
Оперся на крохотный выступ рамы и, прикусив палец, дал себе немного времени, чтобы остыть.
Автобус подпрыгнул на ухабе; локоть соскользнул.
— Твою ж! — сжал кулак. Желание избить впереди стоящее кресло было невыносимым.
Сидящий рядом индеец с оспенной кожей и желтыми глазами покосился на него из-под полы ковбойской шляпы, но промолчал.
Сехун дернул лямки рюкзака, встряхнул его и заглянул внутрь. Ничего не изменилось. Разве что добавился запах мятных конфет. От жары плавились даже карамельки.
Во рту пересохло, и Сехун не мог дождаться остановки. Ближайшую станцию обещали двадцать минут назад. В степях Аризоны растягивалось все, включая время.
Сехун выцарапал конфеты; пальцы слиплись. Матернулся. Запустил руку поглубже в надежде найти пачку салфеток, но нащупал то, что уже не надеялся отыскать: бумажник. Одно название, конечно: замусоленный, покрытый палеными залысинами и трещинами, в чьей топографии угадывалась Аляска. Сунул его в карман джинсов; проверил телефон. Кроме утренних сообщений от Ёля — ничего.
Желтоглазый усмехнулся, дернул плечом, словно отгонял москита. Запах старого пота, пены для бритья и дешевого пива наполнил воздух. Сехун даже не скривился: он начал к нему привыкать.
Зажав рюкзак между коленей, снова отвернулся к окну. Смотреть было не на что: бесконечные рыжие степи, израненные ветром, а вдали, миражем, — карминно-фиолетовые скалы.
Солнце стояло в зените, когда впереди показался белый призрак автостанции. Рядом — заправочная. Маково-алый блин крыши парит в густом воздухе.
Сехун умирал. Никогда, никогда в жизни он не будет жить в южных штатах!
Пить хотелось немилосердно. Вода, сколько бы Сехун ее не выпивал, мигом выходила потом. Футболка пропиталась им до последней нитки, джинсы облепили бедра и натирали под коленями.
Желтоглазый не захотел выходить. Даже не поднялся, и Сехун с натянуто-извиняющейся улыбкой протиснулся между его коленями и креслом.
В магазинчике — сутолока. Сразу после них подошел автобус с туристами: шестьдесят измученных жарой европейцев набросились на холодильники, сметая все, что можно было пить. Сехун чудом перехватил две бутылки минералки, прошелся по пустынному ряду с морепродуктами, наслаждаясь близостью морозильных камер, заглянул в отдел с выпечкой и встал в конец очереди. Единственный кассир с кислой миной пробивал горы чипсов, колы и шоколадок.
В широкое окно виден станционный двор и кусок заправочной. Подъехал запыленный минивен, выгрузил мамашу в растянутых леггинсах и двух детишек. Они повисли на ней переспевшими грушами и явно требовали «пи-пи». Перед ними развернулся пикап, белесое облако выхлопа повисло над адски прожаренным асфальтом.
Очередь сократилась на одного человека. Теперь Сехун видел белую стену туалета. В двух метрах от него — вход в магазинчик. Мамаша заволокла отпрысков в туалет, отец семейства — параллелепипед в широких джинсах — поднялся на бетонную ступеньку и неуклюже посторонился, пропуская вышедшего из магазина парня. Черные джинсы, футболка, бейсболка. Кожа цвета жареного миндаля.
Сехун замер. Звуки пропали; желудок сжался. Удары сердца ощущались даже в кончиках пальцев.
Парень приподнял бейсболку за козырек, взъерошил длинную челку. Контуры лица четко отпечатались на терракотовом фоне. Сехун знал этот аккуратный нос с горбинкой, крупные, выдающиеся вперед губы, тяжелый подбородок...
Побросав бутылки на полку с батончиками, он рванул к выходу. Толпа завопила ему в спину, но он слышал лишь собственное сердце.
У двери он оказался одновременно с желтоглазым. Завидев Сехуна, тот довольно осклабился и встал так, чтобы он не смог пройти, его не задев.
Сехун стерпел это издевательство. Он был готов стерпеть все, что угодно, лишь бы оказаться на улице.
— К чему такая спешка? Автобус без нас не уйдет, — щербатые щеки пошли складками; жирная тень от шляпы облепила нос.
Сехун окатил желтоглазого полным ненависти взглядом и уже занес ногу над порогом, когда потная лапища сомкнулась на лямке рюкзака.
— Мальчик, ты повежливей со старшими.
Сехун ответил ударом локтя. Он пришелся по предплечью. Сехун не стал дожидаться ответа, выдернул рюкзак и побежал.
— Чтоб ты сдох, сука! — полетело вдогонку.
Сехун перемахнул через чахлые кусты олеандра в тот миг, когда машина вывернула со стоянки на трассу. Сомнений не осталось: это был Джонин. Сехун бросился в просвет между колонками, зацепил шланг. Пистолет с глухим звуком ударился об асфальт. Сехун оглянулся на ходу, вильнул в сторону. Ноги заплетались.
Машина набирала скорость слишком быстро.
Вылетел на трассу. Двойная сплошная мелькала под подошвами кед. Жара разъедала легкие; пот застил глаза.
Вероятность встретить Джонина посреди пустыни равнялась одному к тремстам миллионам. Сехун не мог упустить такой шанс.
Он метнулся к обочине. Схватил на ходу камень. Костяшки пальцев обожгло: за все нужно платить.
Сдернул с плеча спадающий рюкзак, замахнулся и бросил. Камень догнал «Ниссан».
Приглушенный расстоянием звук; визг тормозов.
Сехун споткнулся и перешел на шаг. Дышать, дышать, дышать — боже, как он этого хотел! Стер с лица пот, бросил рюкзак на дорогу. Встал. Уперся руками в колени. Голова гудела. Кровь прилила к лицу; казалось, на нем совсем не осталось кожи.
Хлопнула дверца. Сехун вскинул голову.
Бейсболку Джонин оставил в машине. Мокрая от пота челка липла ко лбу; глаза близоруко щурятся. Солнце светит в лицо. Он для Джонина — яркий мираж, тогда как Сехун различал каждую деталь так, словно смотрел сквозь огромное увеличительное стекло.
Лиловый воздух сгустился, окутал плотным коконом. Сехун откашлялся, выпрямился и нетвердым шагом пошел к Джонину. Тот сделал пару шагов, присматриваясь, и побежал. Сехун прибавил шагу и спустя секунду оказался в отчаянно-крепких объятиях. Судорожное дыхание — горячее, как и все в Аризоне, — соленая кожа, дрожащие руки, неистово грохочущее сердце — это был его Джонин.
Сехун закрыл глаза и впервые за четыре месяца заплакал.
Мимо них, обдав волной бензинового воздуха, пронесся автобус. Красная пыль смешалась с потом. Солнце жарило плоть на медленном огне.
Они стояли, не шевелясь и едва дыша, пока Сехун не успокоился. Кожа на руках покраснела; голова чугунная. Сладкий запах из пустыни: земля истекает мертвым медом.
Джонин тяжело сглотнул и чуть повернул голову. Лбом прижался к виску Сехуна; дыхание защекотало щеку. Ослабил объятия.
— Скажи, что искал меня, — прошептал Сехун и открыл глаза.
— А что еще я мог делать в такой дыре?
— Откуда...
— Я не знал.
— Случайность?
— Судя по всему, — Джонин рассмеялся. Сехун тоже.
Гудя клаксоном, проскочила машина.
— Надо убираться отсюда, — Сехун опустил глаза. Губы Джонина так близко, что не поцеловать их — преступление. Но он совершил его. Если поцелует — останется под злым аризонским небом навсегда.
Джонин кивнул, носом потерся о его скулу и, отвернувшись, посмотрел вдаль. Отпускать Сехуна он не спешил.
— Я никуда не денусь, — проговорил тот.
Джонин положил ладонь ему на затылок, потрепал сильно отросшие волосы: Сехун забыл, когда последний раз стригся.
— Я думал, что не найду тебя. Эта гребаная страна слишком большая, — голос Джонина дрожал.
— Я бы нашел тебя. У меня не было другого выхода.
Джонин облизал нижнюю губу. Сехун тоже хотел это сделать. Какой у них вкус? Практически позабытый, весенне-сладкий, или же дорога иссушила их, сделала солеными и горькими?
— Попробуй и узнаешь.
— Не здесь.
Джонин потянул его к машине. На багажнике — крохотная вмятина и фейерверк царапин. Джонин ничего не сказал.
Сехун забросил рюкзак на заднее сидение и занял пассажирское. В машине работал кондиционер: это было блаженство. Сехун протяжно выдохнул и расслабился.
Джонин покопался в сумке, стоящей на полу между сидениями.
— Держи, — протянул бутылку воды. Сехун принял ее с благодарностью.
Вода была солоноватой, или же язык Сехуна разучился различать другие вкусы. Он сделал несколько больших глотков, плеснул в лицо.
— Ты ел?
— В автобусе.
— До Флагстаффа?
— Да.
— Я собирался дождаться его в городе, — Джонин улыбнулся и сел за руль.
— Значит, я зря разбил машину?
Джонин посмотрел на него тем пристальным, глубоким взглядом, от которого по телу бегут мурашки.
— Ничто не делается зря. Тем более, если это связано с тобой.
Сехун поджал губы, но отвести глаза не посмел. Смотрел на Джонина и понимал, что тот прав. Кожей понимал, которая пылала от его близости, сердцем, которое задыхалось от счастья.
— Боже, это ты. — Сехун наконец-то это осознал. Вот так, чтобы всем существом. Это Джонин. Все еще его Джонин.
— Я, — кивнул.
Сехун потянулся к нему и поцеловал. Четыре месяца неразберихи, потерянности и отчаяния остались позади. Четыре месяца душных автобусов, городов без названий, стерильно-грязных мотелей — в прошлом. И голос Бэка, говорящий: «Ты его не найдешь», — стерт решительным жестом.
— Я скучал, — Сехун лизнул губы, пробуя вкус Джонина. Сладкий, как сок агавы. — Ох, боже, как я скучал...
Джонин ответил поцелуем. Красноречиво. Чуть больно и солоно. Его губы таяли от жары и смешивались с губами Сехуна. Тот не знал, где заканчивается он и начинается Джонин. Не знал, чья кровь заставляет биться сердце, чья дрожь обнимает тело, чей голос просит не останавливаться...
— Надо, — Джонин разорвал поцелуй. — Секс с несовершеннолетним в общественном месте... Штраф и срок — не хочу.
— Зато я хочу. Тебя.
— О, я знаю, — поцеловал уголок рта. — Но не сейчас.
— Заводи машину: будем искать мотель.
Джонин усмехнулся.
— Как скажешь.
Ехали молча минут двадцать. В дымчатом окне мелькали дорожные знаки, похожие на мыльную пену облака, карнегии. Олеандры у обкатанных обочин, заброшенные, изъеденные ржавчиной заправочные. Глиняные пустоши, окровавленные пеньки далеких скал, отроги близлежащих: одиночки, вырастающие из-за бугра, всегда — по правую руку. Синева, бесконечная синева дороги. Желтые ужи разграничительных полос.
Сехун клевал носом.
Они ехали быстро, но Джонин был отличным водителем. Он частенько отвлекался от дороги и смотрел на Сехуна. Отбирал у него дыхание, играл с выдержкой. Дремота переползала на заднее сидение, уступая место сексуальной неудовлетворенности. Сехун ерзал в кресле, прочищал горло, пялился в окно и чувствовал взгляд Джонина. На щеке или губах, шее или в вырезе футболки.
Хотелось сказать: «Следи за дорогой», — но не получалось. Ему нравилось, как Джонин смотрит, нравилось понимать, что он хочет его. Здесь и сейчас, и плевать на проклятущую жару и законы штата.
— Как... кх... — Сехун кашлянул. Он надеялся, что голос не будет звучать слишком уж жалко. — Как ты узнал, что я поехал на запад?
— Обожаю, как ты меняешь темы.
— Мы молчали.
— Да неужели? — Джонин прикусил губу. Сехун отвернулся к окну.
— Так как?
— Поговорил с Чанёлем.
— Покопался у него в голове? На каком расстоянии ты умеешь это делать?
— Не больше двенадцати километров, но не пришлось. Он парень сговорчивый.
— Ты вернулся?! — ужас и смятение смешались и проступили на теле гусиной кожей.
— Да. Через две недели. Но тебя уже и след простыл.
— Фак.
— Сехун...
Сехун тряхнул головой. Две недели, господи, две недели! Вместо трех с половиной месяцев. Сехун хотел что-нибудь сломать.
— Я понимаю, почему ты не сказал Чанёлю, куда едешь, но... Это все равно, что поймать комету за хвост, понимаешь?
Сехун протяжно вздохнул. Он понимал.
— Боже, я... — прикрыл глаза, — идиот.
— Ты мне не поверил.
— Я не хотел ждать. Мне нужно было к тебе. Я... мне семнадцать, окей? Я... о боже! — я не знал, что делать. Мне было страшно. Каждую минуту я ждал, что явится Блюмквист и арестует меня. Не думаю, что ты настолько способный, чтобы вытащить меня из тюрьмы.
— Ну, вообще-то...
— Фак, Джонин! — Сехун ударил ладонями по бардачку.
— Не кипятись. Я все расскажу, только не сейчас.
— Ты всегда так говоришь.
— Потому что еще не время.
— А будет ли оно вообще?
— Ты хочешь ссориться? Сейчас? Мы не виделись четыре долбаных месяца, и ты хочешь ссориться?
— Я хочу трахаться, но...
Джонин выдохнул так громко, что Сехун осекся. Машина свернула на трассу «66». Джонин опустил окно со своей стороны.
— Минут через пять будем в Холбруке. Дотерпишь?
— Иди нахрен.
Джонин искоса посмотрел на Сехуна. Задуваемый в окно ветер трепал его волосы. Они выгорели на солнце и казались темно-русыми. Сехун протянул руку и убрал густую челку в сторону. Пальцем провел по виску, снимая с него капельку пота.
— Кажется, не дотерплю я, — сказал Джонин. Говорил он с трудом, сухо, словно ветер отнял у него силы.
Сехун спрятал руки в карманы джинсов.
До самого города молчали. Смотреть друг на друга избегали.
В номере работал слабый вентилятор, на крохотных окнах — желтые шторы. Жара осталась под дверью, на потертой резиновой подстилке.
Одноместная кровать вряд ли выдержит вес двух тел, решил Сехун. Как и то, что ему плевать. Он подставлялся под поцелуи, шипел, когда Джонин прикусывал кожу у основания шеи и полностью терялся, когда горячий язык оказывался у него во рту.
Джонин раздел его, не отходя от порога и двух шагов, и теперь полностью обнаженный Сехун пытался стянуть с него хотя бы футболку. Через три минуты бросил это занятие и расслабился. Джонин принялся вылизывать его. Сехун противился — кожа пропиталась автобусным духом, потом и зноем, — но Джонин заверил, что ему нравится, и Сехун отстал. Закрыл глаза и позволил делать с ним все, что захочется. И Джонин делал. Сехун оказался на четвереньках, а спустя пять минут плакал от удовольствия. Дрожала, казалось, каждая мышца. Кожа пылала от любого, даже самого невесомого, прикосновения, поглаживания, поцелуя.
Сехун цеплялся за спинку кровати и, наверное, сломал бы ее, если бы Джонин не прекратил то, что делал. С ним — руками, в нем — языком.
Боль немного отрезвила, но когда Джонин потянул его на себя — закружилась голова, и Сехун перестал соображать.
Джонин сжал его горло, заставляя смотреть в потолок, кусал плечи и трахал, трахал так сильно и глубоко, что Сехун не мог дышать.
Он кончил первым — слишком быстро, — но иначе умер бы от удушья. Джонин толкнул его на кровать и спустя полминуты рухнул рядом. Сехун успел схватить его за предплечье, прежде чем он начал соскальзывать на пол. Джонин вцепился в него и утащил за собой. Сехун не жаловался — он упал сверху. Джонин издал крякающий звук и загоготал. Обнял Сехуна за плечи и прижал к себе.
Запах пота и секса наполнил легкие; их вкус — слюну.
Смех стих.
Сехун провел по ключицам Джонина приоткрытым ртом; Джонин крупно задрожал.
— Второй раунд? — спросил он, не шевеля губами.
Сехун кивнул.
— Дай мне десять минут.
— Пять.
— Будь человеком!
— Ты меня едва не придушил...
— Семь.
— Пять.
— Тогда помогай.
Сехун облизал губы и скользнул вниз.
***
— Вентилятор не работает, — Сехун ткнул пальцем в потолок.
— Только заметил? — Джонин откинулся на спинку кровати и гладил Сехуна по волосам.
Стеганое покрывало кололось, но одеваться по такой жаре не хотелось. Как и шевелиться, говорить, думать...
— Я был сверху...
— Он остановился после второго раза.
— Тем более.
Ласки переместились на лицо. Сехун блаженно зажмурился и отогнал от себя назойливо жужжащую сонливость.
— Ты липкий, — поморщился, повел лопатками. Джонин хохотнул; мышцы живота сократились.
— Это твое, кстати.
— Гадость.
— Душ в соседней комнате, — Джонин водил пальцами по его губам.
— Не хочу.
Вместо ответа погладил шею.
— Как Вероника? — Сехун зевнул, заворочался, устраиваясь поудобней.
— Лучше всех. Разбила соседям окно.
— А они что?
— Моя чековая книжка сделала их сговорчивыми.
— Ник у твоей сестры?
— Да.
— Не скучает по родителям?
— Она не любит о них говорить.
— А по мне скучает?
— Да.
— Врешь.
Джонин покачал головой:
— Она любит тебя. Ты — ее родители.
Сехун опустил глаза. Джонин был прав.
— Ей плохо без тебя, пускай она этого и не показывает. Не любит быть слабой. Вся в тебя.
Сехун улыбнулся.
— Ты сильный, Сехун. Самый сильный человек, которого я встречал. Ты сделал то, чего бы я никогда не сделал.
— Сделал бы.
— Тебе семнадцать...
— Вот именно. Я редко думаю головой. Иначе сдал бы тебя полиции и сейчас... — затошнило. Руки покрылись мурашками.
— Жутко, да? — Джонин перешел на шепот. — Я боялся, что сдашь. Когда звонил в первый раз, думал, умру от ужаса, — хохотнул.
— Ким Джонин, человек, умеющий читать мысли и убивать на расстоянии, испугался подростка?
— Этот подросток бросил семью, дом, друзей и отправился автостопом через всю страну, чтобы найти парня, который похитил его сестру.
— Этот парень — единственное, что у него осталось.
— Из-за него…
— Ты не виноват, — Сехун повернулся на бок, рукой уперся в подушку. Заглянул Джонину в лицо. — Я сам так решил. Я мог сдать тебя полиции, но не сделал этого. Я мог остаться, и Чанёль с Крисом свидетельствовали бы в мою защиту. Я мог рассказать матери то, что рассказал мне ты, и она бы поверила. Я мог сделать много разумных вещей, но было бы ли это правильно? Я хочу сказать... Я вел себя как дурак, я верил тебе на слово, я... Нормальные люди так не делают! Нормальные люди звонят в полицию, когда узнают, кто похитил их родных. Нормальные люди не залипают на парней, которых в глаза не видели, нормальные люди не разгадывают идиотские загадки...
— Они не были идиотскими!
— Ладно-ладно, я погорячился: это было занятно. Ты сыграл на карте «Астрономия», а для меня это то же, что для Бэка — бесплатное порно.
— Ты слишком долго у него жил...
— О да, моя психика до сих пор не восстановилась. У него одна комната, и когда Тао оставался ночевать...
— Ты снова сменил тему, — Джонин поцеловал Сехуна в лоб.
— Эй, это ты обиделся!
— Не начинай.
— Это ты начал.
— Сехун.
Сехун поднял глаза. Джонин улыбался.
Вот оно, понял Сехун. Разгадка на все загадки. Улыбка. Она расположила его к себе, в себя влюбила, заставила ей поверить, жить, дышать и бороться за нее. Искать по всей стране, бежать, задыхаясь, через аризонский ад и плакать от счастья.
— Прости, — Сехун опустил голову Джонину на грудь, услышал, как бьется его сердце. Оно, должно быть, тоже улыбалось.
Джонин прижался к его макушке щекой и, обняв за плечи, шепнул:
— Прощаю.
~КОНЕЦ~
БОНУС (вместо эпилога)
Пять лет спустя
Дверь открыла незнакомка в форменном платье. Улыбнулась вопросительно, склонив морковно-красную голову к плечу:
— Я могу Вам помочь?
Глаз дернулся. Сехун моргнул и выдавил ответную улыбку:
— Госпожа О дома?
— Как Вас представить?
— Ее сыном.
Женщина открыла и закрыла рот. Кивнула, бросив:
— Я доложу о Вас, — и, тряся квадратными бедрами, унеслась в гостиную. Сехун переступил с ноги на ногу и заглянул в холл. Новые полы и обои, свежий лак на перилах.
— Почему мы не можем просто войти?
Сехун покосился на мелкую.
— Мы это обсуждали…
—...но я все равно не понимаю, почему нет? Это же наш дом.
— Был. Давно.
— Да-да, я помню. А потом Джонину приспичило меня забрать и…
— Если бы он знал, какая ты га…
— Сехун?..
Сехун вскинул голову. Мать стояла в дверном проходе. Синее платье, бледные щеки, рука прижата к груди; пальцы сжимают кружевной воротник. Выцветшие глаза потерянные, недоверчивые, испуганные.
— Привет, мам.
— Ага, привет, — Вероника помахала рукой; особой радости она не испытывала.
— О боже, — мать развернулась на каблуках и уплыла в гостиную.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |