Я стоял на фоне белой стены и улыбался – меня фотографировали. 1 страница

2. Live fast, die young.

Я стоял на фоне белой стены и улыбался – меня фотографировали.

Я работник месяца.

Я работаю только восемь с половиной недель.

Я работаю в службе «Телефон доверия» восемь с половиной недель.

Я ненавижу свою работу.

Каждый божий день мне звонят десятки, если не сотни, людей с петлёй на шее, дулом пистолета у виска, лезвием у вены, горстью таблеток в руке. Всем им нужна помощь. Всем им нужно одобрение на смерть, на суицид.

И знаете что?

Я благословляю вас, дети мои.

Идите, режьте вены. Идите, прыгайте с крыш. Идите, стреляйте в голову. Идите, глотайте таблетки.

Мне плевать.

Я ненавижу людей.

Каждый божий раз я подталкиваю их к верному решению.

Каждый божий раз я спрашиваю: «Ты доверяешь мне?»

Да.

Я говорю: «Мне плевать».

Что?

Я говорю: «Решил повеситься? Отлично. Хороший выбор».

Все самоубийства в кино можете забыть сразу. Если бы в фильмах были суициды, описанные как в жизни, на премьерах не было бы ровным счётом никого. Все слабовольные и нетерпимые к мерзостям сразу бы выбегали из зала, в лучшем случае, поблевать.

Я продолжаю: «Повешенье.… Знаешь, я так и мечтаю увидеть твой труп. Увидеть, как позвонки отделяются друг от друга, какие у тебя будут выпученные глаза, как язык будет свисать изо рта, как ты обосрёшься. Я мечтаю, я жажду это увидеть. Давай, дерзай. Удачи».

И они молчали.

Они молчали мне в трубку и понимали: они ожидали не этого. Они ожидали, что их выслушает какая-нибудь сопливая и отзывчивая девушка с мягким голосом, посоветует что-нибудь, возможно, поплачет вместе с особо чувствительными. Они ожидали чего угодно, но не парня, чаще всего, с похмелья, с дикой неприязнью к ним всем. Они ожидали другого.

Они ожидали не меня.

И они сомневались.

Они не думали о последствиях. Они думали, что умрут и всё. Они боялись выглядеть нелепо. Они не думали о том, что их тела будут выглядеть некрасиво, неказисто, омерзительно, покроются трупными пятнами, потом червями.

И они выбирали жизнь.

Как мне потом сказали, в мою смену умирало меньше всего людей.

Они просто боялись. Они просто трусили.

Трусы.

Из-за них и есть все проблемы.

Я стою на белом фоне, улыбаюсь, и фотограф делает кадр.

Эта фотография будет висеть на стенде с громогласной надписью «Лучший работник месяца».

Благо, я принимаю большую часть звонков на дому, иначе меня бы вышвырнули на следующий же день после устройства на работу.

Почему я пошёл работать именно сюда?

Я псих.

Я больной.

Я состою на учёте в местной психиатрической больнице, в местном наркологическом диспансере, в местном полицейском участке.

Я покушался на жизни случайных прохожих. Половину я тупо потрошил в закоулках. Тёмных, безлюдных.

Я прирезал всю свою семью.

Тогда-то обо мне и заговорили.

Газеты пестрели заголовками:

«Маленький мальчик убил всех членов своей семьи!»

«А Вы уверены в своих детях?»

«Ужасное убийство в Нью-Йорке! Ребёнок-маньяк, перерезавший своих родственников!»

А я был горд собой. Я сделал самый важный шаг в своей жизни: стал независимым.

Врачи в психушке сказали, что попробуют «затерять» все мои документы, папки, справки, отчёты о прошлом, если я попытаюсь быть полезным. Если я, например, начну спасать людей. Выучусь на врача, стану экологом, буду подметать дворы, устроюсь в службу доверия.

Высшего образования у меня так и нет – я выучился сам, причём превосходно.

Экология? Не, не слышал.

Подметать дворы? Они шутят, что ли?

Но вот последний вариант… Он мне показался самым достойным. Он мне показался интересным.

Светила психиатрии сказали, что помогут мне обосноваться в социуме, если я действительно захочу измениться.

Меняться я не хотел, но наконец покинуть поганые белые стены больничных коридоров – с радостью.

Немного поиграл на публику и вуаля! – свобода в моих руках.

Теперь у меня есть свой угол недалеко от центра всемирно известного Нью-Йорка, ежемесячный доход, вроде как подъём по карьерной лестнице, домашний питомец и свобода.

Свобода. Свобода. Свобода…

Сорвись я ещё хоть раз, узнай полиция мой почерк – я бы опять загремел. Я бы загремел надолго. И ещё одного шанса мне бы уже не дали. Это был бы полный провал. Крах.

У меня есть таблетки. Мой врач, врач, который меня наблюдает, выписал мне таблетки.

И я держусь.

Я не потрошу всё, что движется.

Я могу смотреть на людей и видеть людей, а не жертв, очередных кусков мяса на убой.

-Всё, спасибо, можете возвращаться к работе.

И я так и делаю.

Я иду к своему рабочему месту, сажусь и смотрю на телефон, ожидая звонка.

И мне звонят.

Мне звонят множество раз на дню.

В офисе я говорю тихо, приглушённо, чтобы остальные не слышали мои занятные речи. Я не дам им так просто услаждать слух моей болтовнёй. Никогда.

Вечером дома меня ожидает повседневность и нелепая простота бытия.

Я живу как бомж, я живу как отшельник, я живу, как полагается низам.

Но я не бомж – у меня есть постоянное место жительства.

Но я не отшельник – я не ограничиваю себя в связях с внешним миром, я не живу в пустынных местах.

Но я не низы общества – у меня есть дом, работа, хорошо оплачиваемая работа.

Просто мне больше и не надо.

Вечером дома я выкуриваю очередную сигарету, готовлю себе яичницу на ужин.

Шесть яиц, масло, соль.

Каждый божий день я ем на ужин яичницу из шести яиц.

Яичницу я запиваю кофе.

Пять ложек крепкого растворимого кофе, ложка сахара, кипяток доверху.

Я стряхиваю пепел в пепельницу и иду за стол.

У меня есть домашний питомец.

У меня есть хорёк.

У меня есть белый хорёк.

Единственное существо, которое жаждет видеть меня каждый день.

Я его кормлю.

Утром я варю себе сосиски.

Каждое утро я ем по две сосиски.

Моего белого хорька зовут Минк.

Я не знаю, зачем он мне нужен. Я просто нашёл его недалеко от мусорных баков. Эта тварь смотрит на всех добрыми глазами милого мясника. Я просто не мог оставить такое существо на улице.

На своём рабочем месте я должен быть ровно в десять. Но я всегда прихожу с двухчасовым опозданием.

Поэтому, когда я стою у своего стола, с меня срывают наушники с громко играющей музыкой.

-Господи, да что за говно ты слушаешь?! – вопит начальник.

-Единственное говно, которое я слушаю, - это ты.

Так мне урезали зарплату.

Но я не расстраиваюсь.

Плевать я хотел на деньги. Это не важно. Не в деньгах счастье.

Тогда в чём же?

Ответ на это не знаю даже я.

В обеденный перерыв я иду в кафетерий.

Там меня уже знают.

Чашка кофе без сливок, кусок яблочного пирога.

Я люблю яблочные пироги. Сразу вспоминается Белоснежка.

Наливное красное яблоко. Большое. Сочное. Спелое. С ядом.

По дороге в офис я покупаю себе одно такое. Без яда.

А потом курю. Стою у входа и курю.

Ко мне подходит Оливия. Мы вместе работаем.

-Привет, - и чуть улыбается.

-Привет.

У неё милые ямочки на щеках, когда она улыбается. Но я решительно не люблю ямочки на щеках.

-Чем ты сегодня занят вечером?

Я люблю прямолинейных.

-Если я скажу, что свободен, что ты сможешь мне предложить?

Я прикуриваю вторую сигарету.

Весь женский коллектив нашей службы пытается урвать хотя бы кусок меня. Хотя бы на одну ночь. Но мало кому я даю шанс и на вечер.

-Ты наверняка знаешь, меня не интересуют простушки, - я опёрся плечом о колонну, подпирающую козырёк. – Если ты меня зацепишь, то, может быть, у нас что и получится.

Меня не интересуют девушки. Нет, я не гей. Просто все они стали прототипами друг друга. Одна слаще другой, но начинки ноль. Покупаешь булочку с яблочным повидлом, а повидла-то внутри и нет. Только сахарная пудра на тесте.

Волнистые рыжие волосы, яркие зелёные глаза. Типично.

-Ну… - она явно готовилась и просто подбирает слова. – Мы могли бы сходить на набережную ночью. Или в парк.

-Ночью, говоришь? – тушу сигарету о колонну.

-Да, - голос дрожит, волнуется.

-Я скажу тебе своё решение после работы.

Весь день я отвечаю на звонки потенциальных самоубийц, даже не вспоминая про Оливию. Ей повезло, что я даже откуда-то знаю её имя. Видимо, приходилось пересекаться.

Ровно в шесть вечера я выхожу из здания и прохожу мимо рыжеволосой девушки.

Я даже успел забыть о том, что должен был ей что-то сказать.

Мне уже предлагали гулять в ночь. Мне уже предлагали гулять в ночь по парку. Мне уже предлагали гулять в ночь по набережной.

Всё это уже было.

Раз пять.

Я докуриваю тысячную сигарету и сажусь на автобус.

У меня нет машины. Я не люблю машины. Они создают проблемы.

Большая часть вещей, изобретённая человеком, создаёт проблемы.

Машины.

Они загрязняют наш мир. Они отравляют нас. Они отравляют нас и наших детей.

Они отравляют жизнь.

Они пожирают полезные ископаемые, подходящие к концу ресурсы земли. А ведь ничто не вечно.

Ничто не вечно. Никто не вечен.

Дома меня ждёт мой питомец. Вечерние новости.

И долгожданный сон.

Три через два.

Я работаю три дня. Я отдыхаю два дня.

Сегодня воскресенье.

Днём я читаю Антона Павловича Чехова. Русский писатель.

А вечером…

Вечером я иду в паб.

Я заказываю пиво. Я заказываю коньяк. Я заказываю водку. Я заказываю кока-колу.

Я прихожу домой в хлам. Я доволен собой. Я люблю себя. Я люблю жизнь.

Сейчас я готов любить всё подряд.

Я люблю торшер, за который пытаюсь уцепиться и не упасть.

Я люблю ковёр, о который спотыкаюсь и падаю.

Я люблю каждую ворсинку на этом ковре. Я прикладываюсь губами к толстому ворсу и люблю каждую соринку между ниточками.

Я люблю каждого микроба в воздухе.

Я люблю МИР.

Я бы с радостью гладил сейчас горных коз. Ласково проводил ладонью по вымени, целовал рогатое животное в лоб, перебирал пальцами серую шерсть.

Я ещё немного лежу на полу, разрешая слюням беспорядочно стекать по подбородку. Но потом я встаю.

Я еле добираюсь до ванны. Я еле сбрасываю с себя кожаную куртку. Я еле прикуриваю сигарету и смотрю на своё мутное отражение в зеркале.

И я решаю: ширнуться мне для завершения столь прекрасного вечера или нет.

И я решаю, что стоит подождать до утра.

И я решаю…

Просыпаюсь утром в ванне.

На следующий день я опять иду в паб.

Из музыки сегодня The Tea Party, а из посетителей - наркоманы разной степени.

Ужасный наплыв, что странно для понедельника.

Я сажусь за стойку. Я заказываю кружку пива. Я прикуриваю и смотрю на громко орущий телевизор под потолком. Пиво пока не трогаю.

В кармане у меня небольшой пакетик с героином.

Я балуюсь наркотиками. Но я не балуюсь тяжёлыми наркотиками.

Я балуюсь такими наркотиками, которые с героином в одном ряду и не стояли.

Я не колюсь.

Но я хочу наконец попробовать.

Сбоку сидит парень, может, чуть старше меня, и негромко толкает речь о наркотиках с барменом.

Он замечает, что я слушаю.

-Сидишь на чём?

-Балуюсь, но не сижу. Хочу попробовать героин.

Парень смеётся.

-Он у тебя есть хоть?

Я выуживаю из кармана пакетик и небрежно кидаю на столешницу перед ним.

Глаза у парня расширились.

Он присвистнул.

-Нормально так. Но я тебе не советую.

-А? - я затягиваюсь.

-Лучше толкни за хорошую сумму в баре или где ещё. Но не принимай.

Он закатывает рукав поношенного свитера до локтя и показывает исколотую руку.

Множество дыр, язв. Скоро вполне можно ампутировать.

-Я даю тебе не больше года.

-Сколько ты уже на игле? - я наконец отпиваю пиво.

-Месяц.

Я закашлялся.

-Всего месяц на «белом»?

-Да. Но подпольные условия. Полная антисанитария.

-Я заметил.

-Сиди на «марках» и «бубликах». Куда больше пользы будет.

Он встаёт, хлопает меня по плечу и указывает пальцем в угол зала.

-Тем ребяткам сможешь продать за отлично. Удачи тебе.

И уходит.

Я сижу в пабе ещё час и всё-таки продаю героин за неплохую сумму.

На часть вырученных денег я покупаю ЛСД в клубе за углом.

Выложил по десятке за каждую марку.

Но оно того стоит.

Я кладу одну под язык и сажусь сбоку кого-то обдолбанного.

Через час меня начинает пропирать.

Я чувствую лёгкость. Я чувствую себя счастливым.

Музыка становится громче, но это не что иное, как какая-то дешёвая клубная музыка.

И я говорю: Lucy.

И я говорю: Sky.

И я говорю: Diamonds.

И я вижу себя со стороны.

Я сидел на диване.

Я сидел и слышал, как диван подо мной начинал терять очертания.

Я видел музыку и слышал образы.

Улыбки, которые ничего не означают.

Взгляды, которые ничего не выражают.

Картины, которые ничего не изображают.

Лица. Упитые, укуренные, обдолбанные, тупые.

Вот вам и общество.

Вот вам и место полное наркоманов.

Вот вам и место полное меня.

Я был везде.

Я был в кислороде – люди мной дышали.

Я был в воде – люди меня пили.

Я был в еде – люди меня ели.

А я был полон ЛСД.

Ешь меня, пей меня.

И не смей отказываться.

Вино – кровь моя. Хлеб – плоть моя.

Ешь меня, пей меня.

И не смей останавливаться.

Дыши мной.

А я был полон ЛСД.

Ко мне подходит какая-то готовая девка лет восемнадцати и предлагает любить друг друга вечно.

Я улыбаюсь и иду за ней.

Пространство рябит.

Я слышу образы. Я вижу музыку.

-Что ты принял?

Я пританцовываю.

-Что ты принял?

Я пританцовываю.

-Что ты принял?

-«Мультики».

Я пританцовываю.

-Красавчик.

Я слышу, как её слова разбиваются о моё лицо.

Я вижу, как пульсирует вена на моей шее.

Я чувствую мир.

Я слышу, как все простейшие зовут меня. Как они просят.

Давай.

Просят.

Давай.

Просят.

Сделай это.

Просят.

Сделай.

Просят.

Спали этот мир.

Просят.

Дотла.

На кончиках пальцев искрится огонь.

Он разгорается. Он разгорается.

Пальцы горят. Пальцы горят.

Горят.

Спали этот мир дотла.

Я пританцовываю.

Мир вращается вокруг меня.

Я Солнце, а вы – Планеты и Звёзды вращающиеся вокруг Меня.

Я Солнце. Я согреваю вас.

Я согреваю Меркурий.

Я согреваю Венеру.

Я согреваю Землю и Луну.

Я согреваю Марс.

Я согреваю Юпитер.

Я согреваю Сатурн.

Я согреваю Уран.

Я согреваю Нептун.

Я согреваю Плутон.

Я согреваю Звёзды.

Я Солнце.

Я Марс.

Я римский Бог Войны.

Кровь в моих венах. Кровь в моих венах.

-Хочешь немного любви? – спрашивает Венера.

И Марс соглашается.

И Марс улыбается. И Марс идёт за Венерой.

-Ты похожа на Землю, - говорит Марс Венере. – Ты окружена толстым слоем облаков.

Венера заводит Марса в грязный туалет. Венера запирает себя с Марсом в тесной кабинке.

-Тебя считали пригодной для жизни, - а под ногами алый песок цвета крови в моих венах. – Твоя атмосфера состоит из углекислого газа и серной кислоты, а под плотным облачным покровом стоит невыносимая жара.

Венера встаёт на колени перед Марсом.

-Ты не пригодна для жизни.

Венера копошится своими серными ручонками в ремне Марса. Марс облокачивается о перегородку тесной кабинки и возводит глаза к гранатовому небу. Небу цвета крови в моих венах.

-Венера. Кто я такой? – спрашивает Марс Венеру.

-Я не знаю, - отвечает Венера Марсу.

-Я Марс, - говорит Марс Венере. – Я Солнце.

-Ты либо Марс, либо Солнце.

-Я Марс и Солнце. Я крутой Бог.

-Божество, - шепчет Венера.

-Божество, - эхом повторяет Марс.

«Божество», - отдаётся в Его голове.

Марс. Солнце.

Солнце. Марс.

-Солнце – Звезда.

-Звезда по имени Солнце, - вторит Венера.

-Без Солнца Земля превратилась бы в безжизненную, мёртвую равнину, - сообщает Марс Венере, пока та работает только рукой. – Наша жизнь возможна лишь благодаря Солнцу.

Венера проходится языком по могучему достоинству Солнца, достоинству Марса. И Божество наслаждается этой минутой.

-Люди понимали это ещё в глубокой древности и почитали Солнце как божество, - Марс видит небо над головой. Небо над головой. Небо цвета крови в моих венах. – Сегодня мы знаем: Солнце – это звезда, которая дарит нам свет и тепло.

Венера берёт почти полностью. Глотка Венеры восторгает Марса.

-А ничто не бывает задаром. Солнце угаснет. Я угасну, - Марс сжимает в кулак пряди углекислых волос Венеры. Толстый слой облаков.

Солнце – светящийся раскалённый газовый шар. Солнце – не только свет и тепло, но и мощный источник различных излучений. Свет Солнца доходит до Земли за восемь минут. Если бы Земля была расположена ближе к Солнцу, на ней всё засохло бы от жары. Если бы Солнце находилось дальше, то Земля покрылась бы льдом.

-Венера.

Венера мычит, жмурясь от моих излучений, наслаждаясь теплом Солнца.

-Венера, нам надо найти Землю, - Марс открывает рот. Марс блаженно стонет. – Иначе она покроется льдом.

Марс обильно кончает Венере в рот. Солнце держит Венеру за волосы, не давая ей отстраниться. Звезда, которая дарит свет и тепло.

Венера достаёт Марса из тесной грязной кабинки и тянет на выход. Венера тянет Солнце в Солнечную систему. Оттуда Солнце пойдёт в Млечный Путь – нашу Галактику. Оттуда – во Вселенную.

Итак. Время пришло.

Вот оно. Вот оно.

Ты видишь? Тишина закончилась. Взгляни в бледное расколотое небо. Приходи в пантеон.

Добро пожаловать во Вселенную.

Сотри это лицо. Прекрати поиск.

Добро пожаловать во Вселенную.

Новый день начался.

Добро пожаловать во Вселенную.

Часы.

Часы показывают пять утра.

Я не спал. Я выжат как лимон. Мои руки – две верёвки в свободном полёте. Я ложусь и закрываю глаза. Я вижу звёзды. Я ищу Землю.

-Твою мать…

Вопрос первый: где я вчера был?

Вопрос второй: что я вчера делал?

Вопрос третий: что я должен делать сегодня?

Ответ первый: я был не дома.

Ответ второй: я обдолбался.

Ответ третий: я должен идти на работу.

Пятое апреля, пять утра.

Внутри всё съёживается, внутри – Чёрная дыра.

Я устал. Я устал. Я устал.

Ровно в двенадцать, с опозданием в два часа, я на своём рабочем месте.

Я зеваю, широко разевая рот, демонстрируя этому миру свои зубы, свой язык, коронку на коренном зубе.

Пусть видят. Пусть смотрят. Пусть запоминают.

Телефонный звонок.

Звонок, развевающий скуку.

-Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит?

На том конце провода рыдания.

-Он меня бросил, - вопит девушка, сморкаясь. – Он ушёл от меня к этой дряни Сьюзен! Какая же она потаскуха.

Я говорю: Да, Сьюзен потаскуха.

-Он ушёл от меня к этой потаскухе, - рыдает девушка. – Дрянь.

-Как тебя зовут?

-Марта, - Марта шмыгает носом.

И я спрашиваю: Марта. Ты мне доверяешь, Марта?

-Да.

И я говорю: Мне плевать.

Дальше всё идёт по сценарию.

Я срываюсь на бедной, разочаровавшейся в жизни, девушке. Я слушаю её рыдания и говорю тише. Я спрашиваю у неё, чего она этим добивается. Вот таким вот образом: звоня хрен знает кому и выплёскивая свою жалкую душонку, которая никому, кроме её драгоценной мамочки, которая твердила, что Эндрю ей не пара, не нужна. Я говорю, что она жалкая, что она размазня. Чего она добивается, собираясь выпить уксус? Чего она добивается, рассказывая о своей жизни мне? Она хочет, чтобы я с ней согласился? Да, я согласен. Такая жалкая дура, как Марта, не достойна жизни. Да. Она не должна жить. Она должна выпить уксус, чтобы не отравлять мир. Я сообщаю ей, что отравление бытовыми токсинами – это довольно надёжно. Она будет умирать в течение получаса и испытает на себе чуть больше половины предсмертной агонии. В течение получаса. Но я ей советую умереть более мучительным способом. Самосожжение, например. Она будет гореть целый час, вопиюще орать от боли, чувствовать, как с неё слезает обгоревшая кожа, а после её можно будет сожрать, как готовую поджаренную курочку.

-Пока ты будешь гореть, Марта, - продолжаю я, - ты испытаешь столько душевной и физической боли, сколько не испытывала ещё никогда.

Марта молчит. Марта говорит: «До свидания». Марта вешает трубку.

Нет. Она, к сожалению, себя не убила.

Она выслушала меня и пошла заваривать себе чай с шафраном. Она пошла заваривать себе чай с шафраном и звонить мамочке. Звонить мамочке и говорить, что она говорила пятнадцать минут с каким-то шизофреником, который говорил, что она должна себя сжечь.

В обеденный перерыв я иду в кафетерий.

Там меня уже знают.

-Вы будете наш новый яблочный пирог? Наш повар посыпает его сверху молотыми орешками и сахарной пудрой. Тесто немного тоньше, и, как по мне, он вкуснее, нежели старый яблочный пирог.

Яблоко – это всегда грех.

Это всегда Адам и Ева.

Это всегда запретный плод.

-С удовольствием.

Чашка кофе без сливок, кусок яблочного пирога.

Я люблю яблочные пироги.

Яблоко – это всегда грех.

Это всегда Адам и Ева.

Это всегда запретный плод.

Всегда вспоминается Белоснежка.

Я стою у крыльца и курю. Я стою у крыльца, поправляю куртку и курю.

Мимо проходит Оливия.

Она мельком смотрит на меня и стыдливо прячет глаза. Её щеки принимают пунцовый оттенок.

Кажется, я что-то должен был ей сказать.

Табачный дым заполняет мои лёгкие, заполняет меня изнутри. Я собственноручно отравляю свой организм. Яд внутри меня. Смерть внутри меня.

Я приоткрываю рот, и с губ медленно стекает дым.

-Эй, друг.

Ко мне подходит Джоан, мы пожимаем руки.

-Привет, - я тушу сигарету.

-Как работа?

-Не стоит на месте.

Мы заходим в здание. Мы заходим в лифт.

-А у тебя как?

-Да нормально.

На четвёртом этаже в лифте остаёмся только я и Джоан.

Над моим ухом раздаётся шёпот.

-В эти выходные намечается вечеринка. Будут ребята с «кислотой», «снегом», «калачами» и прочими шутками. Если тебя это заинтересует – жду у крыльца после работы.

Двери лифта раскрываются, и каждый идёт в свой отдел.

Я сажусь за стол. Я смотрю на телефон и считаю. В эти выходные я отдыхаю и работаю.

В субботу у меня выходной, в воскресенье – работа.

И я решаю, чем же стоит заняться в субботу.

-Да, - я стою у крыльца.

-Зачем обдалбываться каждые выходные? – спрашивает меня моя соседка, Сара. Она медсестра.

Я сижу на диване, закинув ноги на журнальный столик. Я затягиваюсь и выдыхаю через нос.

-Не каждые. Например, через выходные я не смогу – у меня работа.

-Завязывай с этим, - она подцепляет пальцем пустую пачку из-под чипсов, в которой шуршат крошки, и выкидывает.

-Я уверен в своих возможностях. Я слежу за ситуацией.

-Знаешь, мне сотни людей это заявляли.

Дата добавления: 2015-09-29