— Да, убив Ворона другой получает его силы, и его кристалл оттого становиться мощнее и ярче, понимаешь?
— Мхм. Я поняла. — Ответила я. — Но на многие вопросы я не могу найти ответы и многие из них меня волнуют пуще всего.
— Можешь спрашивать. — Согласился Якин. — Даже желательно все сразу, потому что, думаю, все вопросы туго связаны между собой и ответ будет одним.
— Все залпом?
— Да. — Коротко ответил он.
— Так и быть. Первое, как и почему я осталась в живых? Второе, почему за мной охотятся и почему вы защищаете меня? — Сквозь тяжкое дыхание ставлю вопрос один за другим. — Третье, кто разбил окно и если вы невидимы, то почему везде мне мерещился ворон? Что теперь будет, если ничего нельзя изменить?
— На счет последнего, я не могу дать точный ответ тебе сейчас, ибо будущее изменчиво и лживо. Но на остальные вопросы я могу ответить. Так что, слушай, мой ответ на первый вопрос: двадцать пятого августа ты по плану, точнее по настоянию матери встречаешься со своей семьей, в одном из ресторанов Уолт Стрит. Там между тобой и с твоим отчимом возгорается ссора. Ты не выдержав боли и чувства предательства, выбегаешь на дорогу и именно тогда в твою сторону пулей едет фургон. Водитель машины от неожиданности и растерянности теряя контроль над машиной должен был сбить тебя насмерть. Но тогда я спасаю тебя, обращая фургон в пух и прах…
— … И я не умираю. — Заканчиваю я.
— Да, — согласился Якин. — Но должна была умереть. Двадцать пятого августа в пять минут первого.
— Не понимаю, — сказала я.
— Видишь ли, мир создан Богами так, что все движущее и не движущие, все мертвые и живые под властью Богов. Это слишком банально и очевидно звучит, знаю. Но именно и это является фундаментом мироздания и виновником наших проблем. — Задумчиво объяснял Анрей. — Они решают наши судьбы, они решают куда мы попадем, в рай или в ад, и именно они решают, что будет в будущем и что происходит сейчас.
— Я все равно не понимаю, — словно эхом прозвучал мой голос.
— Так будет намного яснее: помнишь, я сказал тебе, что Бог не один, а их сразу несколько? Так вот, всего их четыре: Демерус, Ионис, Вестерра и Квинтус. И у каждого есть свои, так скажем, обязанности. Квинтус записывает ваши судьбы в специальных книгах — Дневниках Судеб; затем, то есть после смерти, Бог Демерус взвешивает ваши грехи и светлые поступки, решая куда вам отправиться — в Ад или в Рай; в свою очередь, Квинтус — является богом Ада, а Ионис — правителем Райя. Теперь ты понимаешь? — Анрей сделал паузу, чтобы я переварила все это. Богов четыре. У каждого есть свои обязанности. А мы не более чем марионетки.
— Значит, по хотению Вестмерры (Анрей тут же фыркнув, поправил мои слова: “Вестерра, Офелия!”), я была должна умереть. Так он написал в Дневнике Судьбы, так?
— Так.
— У меня тогда появляется встречный вопрос: я сама решила пойти в сторону дороги, никаких фантомных чувств или тяги в ту сторону я не чувствовала, я туда шла по своему желанию.
— И? — Анрей и Якин никак не улавливали мой ход мыслей.
— Я не понимаю, если Де… эм… Ди…
— Демерус. — Помог Якин.
— Да, Тогда как этот Бог может взвешивать наши поступки, если бог Вестерра контролирует все наши поступки.
— Он никак не контролирует вас. — С жаром отреагировал Анрей. — Да он пишет ваши судьбы, но никак не ваши поступки. Не надо путать действия с судьбой.
— Тогда как вы ответите на тот вопрос, который я задала ранее: я же пошла на ту дорогу сама, по своему желанию!
— Да, я понял тебя. Но судьба и действия живых тесно сплетённые между собой. Понимаешь? Если по божьему велению ты должна стать богатой, твои действия будут нацелены именно на это, хочешь ты этого или нет. Оно может произойти как случайность, чудо или, просто, через твои действия.
— Вопрос должен прозвучать вот так: как ты станешь богатой? То, что ты знаешь, что станешь богатой. Но каким образом, это решать тебе: будешь красть их у бедных или заработаешь все честным и чистым путем? Понимаешь? Демерус будет взвешивать именно это.
Верить в это мне не хотелось, но других осмысленных объяснений я не видела. Все же печально как-то слышать это. Даже в плане действия мы заперты под желанием Богов. Совершаемые действия, которая нам кажется по своим предпочтениям, оказывается лишь ниткой в паутине судьбы. Впрочем, в нынешнее время мы мало что делаем по своим желаниям. Как некогда написал Чак Паланик в своей книге "Бойцовский клуб" что мы покупаем вещи, которые нам не нужны, за деньги, которых у нас нет, чтобы впечатлить людей, которые нам не нравятся. И появляется из этого некий парадокс: люди принимают решения, основанные не на том, что они сами хотят, но на том, что они думают, что другие хотят. В результате получается, что каждый делает что-то, что никому на самом деле не нужно. То есть пока мы пудрим сами себе мозги деньгами, слухами и чужими мнениями, человечество остается на месте, воображая себе, что они движутся, словно на беговой дорожке: бежишь, бежишь, бежишь, а финиша все нет. Но нужно помнить, даже в этом замкнутом пространстве нужно выживать. Ведь даже птицы летят внутри клетки.
— Хорошо, думаю, мы на твои первые и вторые вопросы ответили со всеми нюансами. Переходим ко вторую? — Вдруг начал Якин.
Я лишь кивнула головой.
— Итак, “Кто разбил окно и если вы невидимы, то почему везде мне мерещился ворон?” спросила ты. — Он неожиданно для меня заулыбался. — это был я. Помнишь, мои способности?
Сглатывая слюну я быстро собираюсь и отвечаю:
— Да, влиять на чувства.
— Вернее на органы чувств. То есть, на глаза (зрение), на уши (слух), на язык (вкус), на нос (обоняние), на кожу (осязание). — Его глаза казались подобно безлунному небу, окутанной тьмой. Но даже там я чувствовала себя под защитой и спокойно. Магия! — Так как я не мог показываться на твои глаза, я появлялся в твоем мозгу через образ ворона. И так я старался дать знаки, что ты имеешь дело со сверхъестественным. но моя энергия была так высока, что тогда, ночью, я нечаянно разбил твое окно.
— Стало быть, тот ворон, виденная мною, когда я выходила из дома Бреда была всего лишь иллюзией? Да… конечно! Значит, когда пришелец из Алого отряда прибыл за мной, ты отключил все наши сознания, и я на время не могла ни чувствовать, ни слышать, ни видеть. Это все рук твоего дела! — Кусочки постепенно обретали мысль и я, хоть и смутно, разлаживал их в единую целую мозаику. — В таком случае, ты остановил меч того врага, когда он подлетал ко мне с звуковой скоростью и вдруг остановился в миллиметре от меня?
— Ты на радость догадливая. Да, я отключил все органы чувств и Анрея, и Врага наших и твою. Затем я смог его обезвредить и, наконец, убить. А если о последнем, я не останавливал меч, на такое я не способен.
Вот тогда моя голова была готово взорваться, как арбуз под давлением.
— Тогда кто? Ты, Анрей?
— Нет. Я такое не умею. — Коротко и растерянно ответил он.
— Кто же тогда? — Недоумевала я.
— Значит нам кто-то инкогнито помогает. — Предположил Анрей, впервые серьезно задумавшись, — Но кто? Якин, ты говорил об Офелии кому-то кроме меня?
— Нет. Я держал это в строжайшем секрете. — Заколеблемся он. А минуты после, он сжал руки в кулак и спокойно ответил:
— Кто-бы это ни было, он нам не враг.
— Но мы должны знать союзника! — не согласился Анрей, показывая свой горячий, нетерпеливый нрав.
— Он или она, думаю, сам решит, когда проявиться. Время покажет. Но теперь нам нужно построить план. Дальше так не может продолжаться. Богам надоесть присылать алых.
— Алых? — Переспросила я. — После того, появлялся еще один?
Якин без промедления ответил:
— Да. Вчера пришел еще один, мы сражались прямо над Лонг Айлантом. К счастью все обошлось без лишних происшествий.
Анрей пылко добавил:
— Сила силой, но умом он тоже не ахти. Так что старый фокус и с ним прокатило. После, разорвали его на части прямо на небесах. Видела бы ты это!
— Нет уж, спасибо. Мне и боевика в жизни так хватает, тем более в последние дни.
— Разговор разговорами, нужно все-таки решить, что мы будем в дальнейшем делать. — Занудным и, как всегда, уравновешенным голосом сказал Якин.
— Простите, — залепетала я, — в дальнейшим, наши обязанности будут выживать? — Якин и Анрей кивнули. — Тогда, простите меня, я не могу ничем помочь: все же не могу же я сражаться с Алыми.
— Если бы так, если бы мы сражались Алыми, да и только! Но, увы, Богам рано или поздно это надоест. И они сделают другой шаг.
— Другой шаг? Какой именно? — спросила сбитая с толку я.
— Я пока не знаю. Но если мы будем побеждать Алых одного за другим, то Боги уж точно придумают что-то другое.
— Даже думать страшно. Но все же, что они могут сделать. Их власть, как я понимаю только в судьбах лю… Судьба! — Я с комком в горле и с вопросом в голове простояла секунду другую, и наконец спросила, — Судьба… я ничего не понимаю. Я не умерла, значит и мой дневник не закончен. Тогда почему бы не Богам просто не написать другую случаю смерти.
— Они не могут…— Начинал Анрей, но я тут же возразила.
— Почему? Факт в том, что я не умерла!
— Слушай меня внимательно! Очень важно, чтобы ты понимала это! — сказал Анрей, махая двухметровыми черными крыльями он шевелил воздух медленно и с некой грацией. Но лицо у него было не таким уж грациозным и гордым наоборот, таким взволнованным я никогда его не видел. — Когда Бог Вестерра убивает какого-либо человека, его Дневник судьбы автоматический “блокируется”, да так, что сам бог не может написать туда что-либо. “Почему? Он ведь всемогущий!” возразишь ты, но я тебе отвечу: потому что Вестерра властвует только над живыми, а так как после смерти любой человек оказывается уже не живым, Вестерра не сможет управлять или изменить Дневник судьбы умершего человека.
— Я кажется поняла. Он написал, что я умру в определенно точное время и таким образом “блокирует” мой дневник, да?
— Точно! Именно так, по судьбе ты уже умерла, ты мертвая. Но материально и сознательно ты все еще живая. Словом, ты — чужая среди своих или своя среди чужих, рассуждай как хочешь. — Продолжил Анрей. — Ты — ходячий мертвец.
Скорее я выберу чужую среди своих… мертвая, среди живых… Но все же, даже “умерев”, мне приходиться выживать. Впрочем, всем — и живым, и мертвым — нужно проглаживать себе дорогу. Ведь, не существует понятия как жить, есть слово только выживать. От маленьких муравьев, до ста пятидесяти тонных китов должны продолжать свой род, питаться, дышать, они должны во чтобы ни стало жить. Это у нас в крови, все делаем мы на уровне инстинкта. Даже люди не живут, они лишь выживают: наша жизнь расписана по часам, мы работаем, едим, пьем, курим, смотрим телевизор или компьютер, торопливо покупаем вещи, чтобы поспеть до роста акции и так далее… все по кругу… Только, наверное, младенцы, чьи разумы еще не развиты и не “загипнотизированы” обществом, по-настоящему живут. И то, это не бесконечно, лишь периодический, и касается это, только обеспеченным детям…
— Вот именно по этой причине Боги и должны отправлять Алых на Землю, чтобы убить и доставить тебя на страшный суд. У них больше нет никаких альтернатив. Этим мы и опозорили их. За всю историю вселенной, никто не вставлял великих и всемогущих Богов в тупик, понимаешь? Это как насмехаться или издеваться над Ними.
— Коротко говоря, мы в заднице! — Глухо и прямо в точку сказал Анрей. — Так по мне, это единственный правильный и точный ответ на все твои предыдущие вопросы: мы в Божьих задницах! Оттуда не выйти!
— Это уж точ…
И вдруг, мой ненавистный мобильник запускает ужасно громкую и заводную музыку. Я сначала вздрагиваю от неожиданности, после в поиске телефона “тону” в сумке. Наконец нашла!.. смотрю на экран сотового и вижу имя мамы:
— Эм... да мам, я слушаю.
По ту сторону мама рыдает. Сердце у меня залупило сильнее. Она хныкая, твердит мое имя. И так плачет. Она неустанно хочет сообщить мне о кое что. Хочет проговорить что-то внятное, но не может. Я улавливаю каждый звук, произнесенное ею, чтобы узнать, что случилось. И наконец, разобрав слова мамы, догадываюсь о случившемся.
Неужели?..
В моих венах новый прилив адреналина. В голову опять ударяется кровь. А мои руки и ноги вдруг задрожали, и я роняю телефон. Неужели так?..
Но ясность в голове все еще остается, и я понимаю, что маму в таком состоянии оставлять нельзя, нужно живо направиться домой. И я превращая шаги в быстрый бег, выбегаю на дорогу и ищу глазами такси. В темени показывается желтый цвет — такси! И она движется прямо на мою сторону. Я поднимаю руку и останавливаю ее. Быстро сев за заднее сиденье я проговариваю адрес дома и опровергаю то, что услышала от мамы… неужели, черт подери, так случилось?
Неужели Бред умирает?
-8-
Брэдли Гарвард… Судьбой сводный отец…
Стойкий, умный и сильный. Он всегда казался мне кем-то строгим и прямым, чьи слова не может обжаловать даже смерть. Очень холодная личность… Когда я была маленькой, мне казалось, что он бездушный робот, который не щадит всех, если тот встанет на его пути. Бред не жалел даже себя, я знаю это точно. Этому свидетельствуют мои воспоминания в обыденные вечера: как всегда, он сидел задумчивым на своем стуле перед горой бумаг, который он должен был прочитать и подписать. В аккуратно постриженных волосах светились белые нити над светильником. По бледному лицу я всегда догадывалась, что он уже чувствовал, как силы его покидают, и он не способен работать и ночью. Но Бред боролся с изнеможением. Ради кого? Конечно, я понимала, что он зарабатывает ради нас, но всяческий игнорировала этот факт, так как была сильно обижена на него. Потому что, мне не хватало той отцовской теплоты и заботы, нежели заботы от денег и избытка.
Но сейчас я понимаю, что благодаря ему я научилась беречь себя, и именно он защищал мои детские годы от недуг и невзгод. Когда я сбивалась с пути, хоть и редко, он давал мне советы и указывал мне верный путь…
А сейчас рассуждая все это, изо всех сил стараюсь унять дрожь в руках. Такси подъезжает к указанному месту, и я выбегаю из автомобиля. Двери дома открыты. На пороге стоит мама.
— Мам?
Она уныло посмотрела на меня и обняв, разрыдалась. Мои слезы покатились сами собой сжигая мои глаза и щеки.
— Что случилось, мам?
— Не знаю. Врачи ничего не могут сказать. Боже, он просто медленно умирает. — В истерике ответила она.
Я освободилась от объятья матери и безмолвно зашла домой. Бросив куртку и сумку на пол холла, поползла по лестнице, чувствуя, как с каждый мой шаг тяжелеет на сто фунтов. При входе в комнату спальни, которую он делил с мамой, увидела нескольких врачей и сиделок. Медленно поворачиваю голову в строну кровати и вижу Бреда. Его иссохшая кожа и краснеющий отек поначалу не так меня испугало. Но тем больше я на него смотрела, тем больше меня охватывало страх и отвращение. На персиково-розовой лице выделялись красные пятна, точнее гигантские волдыри, вползающее с ног на самую макушку. От ужасного отека, его голубые глаза потерялись под навесом бровей; щеки, как у хомяка, сползали вниз сливаясь с подбородком, которое уже превратился во второй. Он отек до такой степени, что кажется его тело наполнили водой, а сухая кожа была так туго натянута, что готова была порваться. Былые тонкие, и аккуратные пальцы взбухли и покраснели так, что от сарделек их не отличить. Лоб как никогда блестел от пота; грудь тяжело вздымалась и опускалась. Этот человек не был похож на Бреда. Этого больного можно сравнить или перепутать со свиньей, но никак не с Брэдли Гарвардом.
Около ложа его стоял незнакомый мне доктор в белом халате, а явившиеся тетя Хелен расхаживала взад и вперед перед пикающим монитором. В комнате пахло медикаментами и гнилью.
— Офелия, — шепнул Бред, увидев краем глаза меня. — Ты пришла.
Я вытерла слезы, ибо не хотела показывать их Бреду и осторожно, как можно уверенней подошла к нему. Я не должна показывать свои слезы! Не должна!
— Бре… Бред? — Горло мое перехватило.
— Так трудно привыкнуть, да? Хотя я не смотрелся в зеркало, примерно представляю свое лицо. — Тетя Хелен не смогла сдержать слезы и закрыв руками лицо, мигом покинула комнату. — Она так ужасна?
Я не знала, что ответить. Да или нет? Истины ради он казался страшнее мертвеца.
— Да. Хуже не видела, прости.
— Как всегда пряма. Я всегда ценил именно это в тебе. — Он улыбнулся, но эта улыбка казалось не показателем счастья, как раз наоборот — неким намёком на приближающиеся смерть.
— Что с тобой случилось?
Он отрицательно покачав головой, заговорил:
— Доктора сделали все, что смогли. Медикаменты и всякое другое не дают результаты. Не знаю, что случилось. Честно! Но я уже чувствую, что мой конец близок.
— Не говори так! — Отрезала я. — Они не выдержат этого.
— Истинно так, — сухо пробормотал он в ответ, — Доктор не может вылечить то, о чем даже не имеет понятия. Они то толком не поставили диагноз, Офелия.
— Но, время еще есть.
— Именно! У меня лимита мало, очень мало: я это чувствую. И из-за этого я хотел увидеть тебя. — Он повернул голову в сторону медицинского персонала и проговорил: —А теперь оставьте нас, все оставьте.
Все направились к сторону двери. А когда одна из медсестер тихо закрыла дверь, Бред продолжил:
— Помнишь, мы, пару деньков назад, когда ты была в депрессии, поговорили чуток. — Бред втянул в себя воздух, а я мягко отвела с его влажного лба седоватые волосы. — Так, когда я спросил у тебя, чего ты боишься, ты ответила очень глубокими и наиболее актуальными, так скажем, словами. Ты сказала, что боишься судьбы. И я не смог тебе дать ответ, решение на эту проблему.
Он смотрел на меня тяжелым взглядом, с глазами, полными мучения и борьбы со смертью. Бред делал просто героические поступки: не смотря как ему тяжело дышать, он делал все более глубокие вдохи, медленно выпуская воздух.
— Бред. — сглотнула я. Мне так хотелось облегчить его страдания, каждое слово, которые скользили по его языку удавалось с таким трудом, с такой тяжестью. — Пожалуйста не мучай себя так, отдохни.
— Дорогая, я не успокоюсь, пока не дам тебе ответ. Не надо жалеть умирающих, нужно думать о живых. Так что если даже мне больно, я должен дать тебе ответ, ведь ты должна жить с этим вопросом. А что я? Как ни крути, мой путь подходит к своему финишу. Так что не перебивай меня, дорогая, прислушайся мне. — Он немножко поднялся с постели и оперся к изголовью кровати. — Вернемся к судьбе? Знаешь, может быть и кто-то пишет судьбу, там, на верху. Но не надо жить по этим “правилам”. И не надо жить против этих правил: не плыви против или по течению, плыви туда, куда тебе действительно хочется. Ведь это твоя жизнь, а значит ты вправе им управлять. Так что не надо боятся судьбы, просто делай то, что ты считаешь нужным. Вообще ничего не бойся. Даже Бога. Не претворяйся быть хорошей или доброй, не претворяйся быть кем-то другим чтобы не оказаться в Аду. Жизнь слишком коротка, чтобы играть роль, которая тебе не по вкусу, ты ведь не на маскараде! Это мой ответ, Офелия, принимай его как хочешь.
— Спасибо! — Я разрыдалась.
— Это самое большое, что когда-либо я делал тебе, дочка. Но не забывай: ты у меня самая любимая дочь. Моя Принцесса Зари.
Сказав последнюю фразу, он сделал продолжительную паузу. Мои губы растянулись в улыбке.
— Спасибо… пап. И прости за все, что плохое… плохое я тебе делала. А была, просто ду… дурой…
— Дочка, не надо, я ведь говорил: не надо терзать себя прошлым. Я тебя всегда прощал.
…Я ведь обещала держаться и не показывать слезы ему. Я ведь обещала! Он должен видеть в последние свои минуты только смех и радость. Я должна держать себя в руки.
Но не могу!..
Я вышла из комнаты, бесцеремонно оставив папу в одиночестве.
Мама как раз поднималась на верх и увидев меня в таком состоянии подбежала ко мне, прикоснулся к моему плечу и поцеловала меня в лоб. Она произносила неразборчивые успокаивающие слова, но они не доходили до меня. Я склонилась и приникла к материнской груди.
— Чем он бо… болеет, мам? — тихо спросила я, изнемогая от горя.
— Врачи говорили в начале, что э… это гормональный сбой. — Я чувствовала, что мама как можно сильно держит свои чувства в запрети, но дрожь в голосе, слезы в глазах и покрасневшие щеки маячили о мамином страдании. — Думали по симптомам, что это… это “микседема”. Но после он уже показывал совсем дру… другие сим… симптомы. Теперь сами доктора не знают, что… что делать. — Она держалась, она мучилась, она боролась. Но когда она сказала следующие слова, мама разрыдалась навзрыд и все чувства хлыстнули из нее через ужасно мучительный и беспомощный голос:
— Они говорят, что он все равно умрет!
Я вырвалась опять из маминого объятия и, наверное, совершила самый эгоистичный поступок: я со всей дурью спустилась вниз и вырвалась на улицу, одним взмахом руки открыв входной дверь. Глядя вниз, я бежала как можно быстро и как можно сильнее. Хочу, чтобы все мои чувства остались позади, как мои следы; хочу, чтобы мои воспоминания о нем вытекли из меня как эти крупинки слез.
Больше всего хочу, чтобы папа жил, хотя бы умер безболезненно...
…Я преодолела двор дома моей семьи и бесцельно бежала туда, куда глаза глядели. Ветер дул прямо в мои глаза и щебетал мои распущенные волосы. Каждым выдохом, у меня струилась пар, но вскоре оно исчезало в холодном воздухе. Кровь ударялось прямо в мою голову, заставляя слышать только пульсирующие вены в висках. Я расходовала столько сил, что даже под адреналином чувствовала, как ноют ноги. Но, все же, мне хотелось вложить столько силы и гнева в каждый мой шаг в беге, чтобы достаточно сильно устать, не в силах почувствовать после ни боли, ни угрызений. А еще я хотела почувствовать себя ветром, ведь только ветер способен оставить все позади, не вернувшись обратно. Лишь шлепок грязи и хруст листьев под ногами не делали меня им. Хотя бы стать мне подобием ветра. Хотя бы им…
Я бежала час, а то и больше. И силы покидали ее. Холодный воздух разрезал мне легкие, словно нож разрезает тонкий лист бумаги, и боль была невыносимой. Мои руки лишь лихорадочно дрожали.
Я безостановочно бежала еще пол часа… Затем еще половину часа… И еще…бежала…бежала…
И наконец мои ноги совсем израсходовали энергию, и я больно упала коленом прямо об асфальт. Я почувствовала, как содрала кожу и из раны медленно сочится кровь. Рассеянно оглядываюсь, догадываясь, что пробежала пять-шесть кварталов. Внешний шум — выходящих на тротуар пассажиров автобуса, гул машин и сливающиеся воедино голоса людей — наконец начинали доноситься до моих ушей. Я еле поднимаюсь на ноги и стараюсь игнорировать боль мышц и раны на ногах. Мне нужно присесть и попить что-нибудь! Вот что значит стремление жить! Даже в такое горе люди удовлетворяют свои желания и сохраняют свои жизни путем потребления. Смех, голод и усталость — неотъемлемая часть всего человечества и одного человека. В любых ситуациях человек никогда от них не избавиться.
— Офелия?
Якин учтиво откашлялся, чтобы привлечь мое внимание. Я даже забыла про них. Но даже вспомнив, я старательно не обращала на них внимания. Чтобы успокоиться и отдышаться, бродила по дороге взад-вперед. Губа скоро потрескается от жажды, и я пытаюсь проглотить свою слюну. Бледная, как молоко, кожа давно потеряла свой нежный оттенок и сейчас она темнела красным цветом.
Я на время опять напряглась, давая выход плачу. А ведь старалась не выпускать их наружу. Но даже после мучительного бега, мои чувства одолели вверх надо мной, и она взорвалась как динамит разложенный в кучу. Мои глаза выжали из себя море слез, истощая мой организм.
— Офелия, пожалуйста не плач.
Я бросила раздраженный взгляд на Якина, и мой ураган чувств таки поднимали мой кулак, чтобы ударить его.
— Подумай о последствиях: твоя кость раздробиться до пыли! — Хотел взять вверх над ситуацией Анрей.
— Люди умирают, это неизбежная участь. — Пробормотал Якин чуть слышно и ласково. И я вспомнила, как мама именно таким тоном читала сказки перед сном. — Офелия, успокойся пожалуйста.
Мое сердце забилось еще сильнее и мои чувства хлынули через мой голос:
—Да что ты знаешь о смерти близких? Ты же ведь безмозглый ворон!
— Что я знаю? — Свинцовым голосом переспросил Якин. — К твоему сведенью, моя жизнь заключается в том, чтобы забирать души умерших. Да я каждый день видел как разрыдались сыновья без матерей и как младенцы не отпускали умершее тело родителей. Я таких как ты стопками видел!
Его тон после изменения от мягкости к свинцово-тяжелому заставил ощутить пронизывающий насквозь холод, который пролезал под одежду, впивался в кожу и добирался до самых костей. А еще он вызвал реакцию у меня, который слегка удивило Воронов: вытирав глаза я и поменяла лицо мгновенно из убого плачущего на строго холодную маску. Я была настолько горда и настырна, чтобы показывать слезы и выглядеть жалко перед тем, кто повысил на меня голос. Я вгляделась в Якина пристально свозь затуманенные от слез глаза: никакого гнева и ярости. Ничего. Но холод от него все-таки исходил.
— Не надо убиваться из-за этого, Офелия. — Успокаивал Анрей.
— Вы не понимаете! Ладно я, а мама и Розалинда. Да моя мама, Дженет, только-только начинала жить нормально, а Цветочку всего одиннадцать! Они не выдержат! — Мой голос излучал крик моей души, так что он был очень пронзительным и точным.
— Время лечит, Офелия. Все пройдет и забудется. — Я бросила вторично гневный взгляд Анрею. — Это закон Богов, ничего не поделать.
Я всегда ненавидела это слово. “Время лечит”. Бред собачий! Ничего не лечит то горе, который осталось шрамом на твоем сердце. Тем более время. Она лишь промежуток между вздохом и выдохом. Не более. Истинное горе не исчезает, оно лишь теряется под другими ситуациями или просто маскируется, но не лечится. Никакая душевная рана не лечится.
— Есть дети которые вовсе никого не имеют. Офелия, у Розалинды есть ты и любящая мама. Тем более Брэдли пока не умер, крепись! — Успокаивал и возмужал меня Якин.
— А если умрет? Что тогда будет?
— Ничего не будет! — Опять строго ответил Якин. — И ничего не случиться, если ты будешь так далее убиваться! Это лишь излишняя драматизация и потеря надежды! Все людские проблемы как снег, упавший на ладонь: вот он есть, миг — и нет ничего, просто показалось... Не надо убиваться в грезах и терзаниях, оставаясь в воспоминаниях, или мечтать о том, каким могло бы стать будущее. Просто живи и дари жизнь тем, кому ты можешь подарить. Понимаешь? Ты Бреду никак не можешь спасти, это выше твоих сил! А вот дать жизнь Цветочку ты можешь! Без тебя, без твоей помощи Розалинда будет лишь существовать, а не жить! Так что будь ей опорой. Будь ей сильной опорой, Офелия Гарвард!
-9-
Проснувшись на следующее утро, я не сразу вспомнила, что случилось вчера. Тетя Хелен спала возле меня в одной комнате. Повернув голову на подушке в сторону нее, увидела, что она тоже проснулась и вскоре пожелала мне доброго утра. Опасаясь продолжения диалога я поскорее отвернулась.
«Умер, — вертелось это слово у меня на языке, — папа умер». Эта мысль словно жвачка прилипла ко мне, но все же, я никак не смерилась с этим. Каждое утро я просыпалась с надеждой, что его смерть лишь ложь и представляла себе, что он вот-вот войдет в комнату и скажет, что отправляется в командировку…
Мы — мама, тетя Хелен и я — позавтракали молча. Кухня была наполнена мрачной атмосферой. Жара внутри удушала. Мама постарела за этот день на лет десять. Она сидела возле окна, но так как лицо у нее было мрачнее некуда, казалось, что находиться глубоко в тени. Она была рассеянной и несобранной, точно со сна, но дремоты не было ни в одном глазу. В ушах звучали слова тети Хелен, когда она — ровно три дня назад после того, как я не сдержавшись слез убежала из дома и Якин с Анреем меня успокаивали — позвонила и сообщила мне тяжелым голосом: «Офелия, Брэдли умер!». И я даже не смогла пойти обратно и успокоить маму, так что с тяжёлым сердцем я пошла к себе домой. Там ошарашенная новостью Джордан из кожи вон лезла, чтобы меня успокоить и взбодрить. Но ничего не вышло, потому что я думала о маме и в глазах виднелась лицо Розалинды. Я даже не представляла, как ей сообщат об этом. Точнее все еще не представляю. Ибо она еще не знает о смерти папы. Мама все еще в глубокой депрессии и не сможет внятно объяснить о смерти отца Цветочку. Я тоже. Тетя Хелен говорит, что это дело нужно отдать профессиональным психологам, чтобы не травмировав ребенка, спокойно все сказать. А пока она дома у тетушки и ведет обыденный образ жизни. Мы ей сказали, что отец с мамой (маму “прикрепили” потому что Розалинда по ней быстро догадается что к чему) уехали в Вашингтон на какое-то время.
Но папа далеко не в Вашингтоне. И далеко не в гробу. Дело в том, что всякие здравоохранительные органы не дали разрешения взять труп с собой, так как у него были симптомы ранее не изученной болезни, так что, следовательно, его тело в руках медицинских персоналов. Конечно, мама до конца сопротивлялась и была взъерошена и разгневанно словно дикий зверь, не отдавая мертвого мужа в руки биологов. Но суд и все права были на стороне тех самых “чертовых ботаников”. Все же, вчера прошли похороны. Народу собралось хоть отбивай. И сенаторы, и бизнесмены, и “большие шишки” разных крупных сфер, и простые рабочие со своими семьями. Впервые почти все слоя общества собрались в одном месте. Но их объединяло только две вещи: общее горе и одинаковые черные одежда. Я тогда убедилась, что именно горе заставляет людей заботиться о друг друге, хотя бы на время. Все они говорили друг другу теплые слова о усопшем, успокаивали и бодрили близких и неблизких. Так мы и отправили глубоко под землю пустой гроб. А надгробный камень прислал сам президент, который не смог приехать на последний путь папы. Да, Бред с президентом США был в очень близких отношениях, хоть и были соперниками в выборах. Так или иначе, президент прислал гигантский монумент отца с надписью внизу: «Верность патриота неоспорима; имя человека вечна!».
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |