Элизабет Сергеевна Чедвик 19 страница

Ида намочила и намылила ткань, а Роджер откусил от пирожка. Крошки упали в ванну и присоединились к россыпи трав и сухих лепестков.

– К счастью для нас, стало известно, что даже в плену Ричард пребывает в добром здравии и не теряет присутствия духа. Маневры Иоанна ни к чему не приведут.

– И что сейчас происходит?

Он пожевал и проглотил.

– Необходимо выкупить короля. Каждый должен отдать четверть своих доходов. Доля рыцаря будет оценена в двадцать шиллингов. Все сокровища королевства – золото, серебро, все, что удастся найти, – мы обменяем на его освобождение.

– И сколько составляет выкуп? – Ида подлила вина в кубок и смахнула капли воды с плеч мужа, чтобы еще раз прикоснуться к нему.

– От нас требуют сто тысяч марок.

Ида была поражена:

– Но где столько взять? Ричард почти разорил нас, чтобы собрать деньги на Крестовый поход. Что осталось?

Роджер доел пирожок и ополоснул руки в остывающей воде.

– Есть еще кое-какие ресурсы, в том числе возобновляемые, например настриг шерсти. Пока Ричард жив, пусть и в плену, Иоанн не может стать королем. Я берегу наши земли для сына. Не позволю, чтобы война опустошила их, перечеркнув все мои труды.

– Но двадцать шиллингов с рыцаря…

– С нас – чуть меньше ста девяноста марок. Не сомневаюсь, что сумму округлят до двухсот… и еще придется добавить столовым серебром, драгоценностями и так далее. – Тяжело вздохнув, он вышел из ванны. – Немецкий император не дурак. Он подсчитает, сколько можно выжать из Англии, и запросит ни одним пенни меньше.

Одевшись, Роджер отправился инспектировать строительство. Оставив детей со служанками, Ида сопровождала мужа, пока он обсуждал с мастером стоимость работ и неизбежный пересмотр сроков ввиду необходимости собрать выкуп за короля. Затем они поднялись на бревенчатую стену с видом на море и ярко-зеленые весенние луга. Ягнята резвились рядом с матерями, одетыми в нарядные шубки. Ида испытала укол обиды при мысли, что они уже принесены в жертву вызволению короля из плена.

Прислонившись к бревнам, Роджер произнес:

– Я был здесь, когда сносили укрепления Фрамлингема. Не тронули только старый дом. Моим долгом было засвидетельствовать разрушение, и я поклялся тогда, что верну себе графство и не просто отстрою все заново, а возведу краше прежнего, – мрачно улыбнулся он жене. – Когда гол как сокол, потерь не страшишься. Но если есть что терять, все иначе.

Ида прикусила губу, не желая думать об этом. Не сейчас. Это нечестно. Муж вернулся домой, и, хотя она знала, что у него есть обязанности и тяжкая ответственность, должна быть хотя бы краткая передышка. Должна быть, иначе можно сойти с ума.

– Помните наше первое свидание? – спросила она. – В Вудстоке?

Роджер смотрел в одну точку на горизонте, но перевел взгляд на жену. Хмуриться он не перестал, однако губы слегка изогнулись в улыбке.

– Да, и что?

Ида коснулась его торса:

– Я сказала, что вы не стары и не седы, но нуждаетесь в заботе.

– Подобно больному дереву, – скривился он. – Как же, помню.

– Мне кажется, вы снова нуждаетесь в ней. – Она погладила мужа по волосам. Свежевымытые, они напоминали на ощупь мягкие перья. – Я уж точно нуждаюсь. – Ида легонько коснулась щеки и, когда Роджер повернулся навстречу ее ласкам, чтобы поцеловать ладонь, прошептала: – Я скучала по вас… – Внезапно у нее засаднило горло, и она прильнула к супругу. – Каждый день без вас казался годом.

– Каждый день казался годом! – Он заключил ее в объятия.

Сидя на боевом коне, Роджер любовался, как Гуго скачет легким галопом по выгону. Зажав под мышкой легкое копье, мальчик направлялся к первой из трех стоек, где были подвешены сплетенные из ивовых прутьев кольца. Гуго уверенно правил лошадью, хорошо сидел в седле, и рука не дрожала. Он попал в первое кольцо, а затем под рукоплескания зрителей подхватил копьем второе и третье.

– Он станет поединщиком не хуже отца, – с широкой улыбкой заметил Оливер Вокс, когда Гуго развернул коня и поскакал обратно.

Роджер гордо улыбнулся и не стал поправлять рыцаря, хотя в глубине души надеялся, что Гуго не станет тратить время на турниры. У паренька неплохие задатки, но Роджер знал, что при первой же возможности Гуго уткнется в научный трактат или отправится к каменщикам. Ему интересно, как ломают и обтесывают камень, он приходил в восторг от тонкой работы резчиков и шлифовальщиков. У него материнское чутье на симметрию, цвет и узор. Воинское дело являлось необходимой частью его образования, но Гуго не считал его главным в жизни, в то время как младшие братья размахивали игрушечными мечами, стремясь всех победить.

– Отличная работа, сын! – похвалил Роджер, когда Гуго подъехал.

Мальчик покраснел от удовольствия.

С уколом боли Роджер осознал, как сильно сын вырос за время его отсутствия. Гуго все еще был ребенком, но перед ним простиралась юность, а не несколько лет детства. Роджер приказал оруженосцу повесить кольца на место, взял копье у слуги и поскакал, чтобы повторить маневры Гуго. Отчасти хотел отточить собственное умение, но дело было не только в этом. Соразмеряя руку, глаз и движение лошади, Роджер испытывал наслаждение и напоминал себе, что под бременем дел и ответственности, навалившимся на его плечи, еще кипит кровь мужчины, способного радоваться мелочам жизни.

Он пробыл дома неделю, и, хотя был занят в поместье, приглядывая за строительством цитадели и решая вопросы выкупа, выдавались и краткие мгновения вроде этого, когда он мог расслабиться. Просыпаться в кровати с пуховой периной и Идой под боком было роскошью, как и наслаждаться ее обществом во время трапез и по вечерам, когда она льнула к нему за шитьем или пела с ним дуэтом. И конечно, роскошь плотской близости! Роджер, в отличие от некоторых мужчин, не был рабом похоти и блуда, но ему мучительно не хватало радости соблазнения жены… и соблазнения женою. Дети тоже радовали. Их проказы и веселье забавляли, как и эта скачка с копьем наперевес. Дети заставляли кровь в его жилах течь быстрее. Когда младшая дочь засыпала у него на коленях, свернувшись клубочком под отцовским меховым плащом, хотелось защитить ее от любых превратностей судьбы. Какое безоговорочное доверие и любовь! Его отцу было неведомо подобное, он отшатнулся бы при одной мысли взять ребенка на колени, и потому к радости Роджера примешивалась едкая нотка печали.

Он поймал три кольца наконечником копья и легким галопом вернулся к товарищам, невольно греясь в лучах сыновнего обожания.

Когда Роджер слезал с коня, огромный белый гусак с птичьего двора запрыгал по траве, хлопая крыльями. Вытянув шею, гогоча и шипя, он с неподдельной злобой преследовал несколько кудахчущих, взволнованных кур, защищая свою территорию.

– Осторожнее, сир, – предупредил конюх, который подошел, чтобы забрать коня Роджера. – На прошлой неделе он напал на главного каменщика, решил, что тот угрожает его подругам.

Конюх кивнул в сторону четырех бурых гусынь, которые щипали окустья травы под стеной склада.

Роджер весело фыркнул, наблюдая, как гусак гонит кур по двору. Несколько глупых тварей запрыгнули в поилку, хлопая крыльями и в ужасе кудахча, но гусак не оставил их в покое. Роджер закашлялся от смеха. Его товарищи держались за животы и хохотали, когда из кухни вышла румяная женщина с закатанными рукавами и большим половником.

– Тревога, – выдавил Анкетиль. – Вулфвин идет!

С красным от гнева лицом она зашагала к птицам.

– Посмотрим, как вы посмеетесь, милейшие лорды, когда у вас не будет ни цыпленка в горшке, ни яиц на столе! – завопила она, ничуть не смущаясь разницей в положении. – Да они теперь на месяц перестанут нестись!

Она посмотрела на Роджера так, будто он был во всем виноват, но у того только слезы навернулись на глаза от смеха.

Наклонившись над поилкой, Вулфвин достала из воды взъерошенных цыплят, крепко ухватила гусака за шею, прижала его крылья к бокам, засунула под мышку и в негодовании удалилась, бурча о глупости всех мужчин. Куры неуверенно бродили у поилки, трясли перьями и жаловались, а зрители вытирали глаза и пытались немного успокоиться.

– Вулфвин не свернет ему шею, – сказал Гуго. – Это ее любимчик, она все время с ним разговаривает. В основном, конечно, бранит.

– Совсем как своего мужика, – заметил Анкетиль.

– Вулфвин говорит, что гусак лучше мужика, – покачал головой Гуго. – Он защищает ее и не лезет под юбку всякий раз, когда она ложится в постель.

Все снова расхохотались, шатаясь и держась друг за друга. Гуго покраснел и усмехнулся.

– Чему это ты научился, пока меня не было? – добродушно пихнул его Роджер.

Гуго пожал плечами, лицо густо покраснело.

– Просто она так говорит, причем перед всеми.

– Выдает желаемое за действительное, – хихикнул Анкетиль. – Ни один мужчина в здравом уме не польстится на этакую ведьму. А если и польстится, кому захочется, чтобы его клюнули в орешки?

– Ради хорошего завтрака – почему бы и нет? – возразил Томас из Хичема, известный обжора.

– Да ладно, приятель, на завтрак подадут тебя!

Товарищеские остроты и шутки пробудили в Роджере теплое чувство. Его позабавило, что Гуго упивается ими, как голодный щенок. Мальчику полезно получить несколько уроков общения с людьми, ведь когда-нибудь ему придется приказывать. Разумеется, существуют границы приличного и допустимого, но хороший вожак и хороший лорд знает, где их провести и когда нужно проявить гибкость.

Пока мужчины приходили в себя, стремительным галопом прибыл гонец и соскочил с коня, едва успев натянуть поводья. Завидев Роджера, подбежал, преклонил колени и протянул пакет. Роджер знал, что посланник служит канцлеру Лонгчампу.

– Вы Джеффри? – Он жестом велел ему встать.

– Да, милорд. – Вестник уважительно снял шапку, обнажив копну седеющих кудрей.

Он выглядел встревоженным.

Роджер взглянул на пакет с печатями Лонгчампа, короля и королевы Алиеноры. Взяв нож, он вскрыл конверт и изучил его содержимое. По мере чтения Роджер все больше хмурился, а потом бросил взгляд на сына.

– Неприятности? – спросил Анкетиль.

Мужчины больше не улыбались. Посланник Лонгчампа вытер ладонью вспотевшее лицо. Роджер отпустил его, чтобы он мог поставить лошадь в конюшню и попросить воды на кухне. Он не виноват, что принес дурные вести.

– От епископа Илийского одни неприятности, – мрачно ответил Роджер. – Меня вызывают на совет в Сент-Олбанс, чтобы обсудить выкуп короля. – Он снова посмотрел на сына, и лицо окаменело. – Оливер, соберите людей. Мне нужно перечитать письмо, поговорить с графиней, а затем решить, что делать.

Ида сидела в верхней комнате у открытого окна, и весеннее солнце заливало ее колени и рубашку, которую она шила для Роджера. Она могла бы прибегнуть к услугам швеи, но предпочла работать сама, чтобы ее изделие касалось его кожи, где бы он ни был. Роджер распахнул дверь и стремительно вошел в комнату, и Ида почуяла беду. От него слегка пахло конским и своим потом, но он не был энергичен и благодушен, как обычно после физических упражнений. А затем она увидела пергамент в его руке, и внутри ее все оборвалось.

– Что это? – спросила Ида.

Неделя. Они пробыли вместе всего неделю. Неужели пора разлучиться?

Роджер сел напротив жены у окна, где они в свою первую ночь в этом доме, в интимном полумраке свечей, кормили друг друга поджаренным хлебом, сочащимся маслом.

– Уильям Лонгчамп вернулся! – прорычал он. – Высадился не где-нибудь, а в Ипсуиче – в моем собственном порту. Созывает совет. Через неделю я должен быть в Сент-Олбансе.

Иду охватило смятение. Не смирясь с изгнанием, в прошлом году Лонгчамп пытался высадиться в Англии, но ему не дали. Она не ожидала, что канцлер повторит попытку… На этот раз ему удалось.

– Какой еще совет?

– По повелению короля. Ричард назначил его ответственным за сбор и передачу выкупа императору Германии Генриху. – Роджер взглянул на бумагу в руке, словно на кусок гнилого мяса. – Как только первые семьдесят тысяч будут заплачены, Ричард получит свободу, но император требует заложников для гарантии нашей добросовестности.

– Что вы говорите? – Внезапно встревожившись, Ида выпрямила спину.

Роджер недолго помолчал и произнес:

– Лонгчамп приказал мне стать заложником, а также Ричарду де Клеру и епископам Рочестерскому и Чичестерскому. Кроме того, он требует, чтобы мы взяли в качестве заложников своих сыновей… в том числе Гуго.

Руки Иды в ужасе взметнулись ко рту.

– Он не может так поступить!

– Он попросил Алиенору отдать одного из внуков.

– Вы не можете отдать ему сына, только не Гуго! – Ее затошнило.

– Я и не собираюсь, – с мрачной решимостью ответил Роджер. – Это часть переговоров. Просить слишком много, чтобы выказать благоразумие, согласившись на меньшее. Лонгчампу придется довольствоваться мной. Мне не десять лет, и я могу позаботиться о себе. Но я не отдам нашего сына.

Слова мужа не успокоили Иду. Не подчиняться приказам опасно, и, даже если Роджер сумеет защитить Гуго, сам он станет щитом и жертвой.

– Но вам все же придется отправиться в Германию?

– По всей вероятности. – Роджер смотрел в окно, избегая ее взгляда.

Ида засунула руки под шитье, чтобы муж не заметил их дрожи. Германия! Это все равно что Иерусалим.

– Когда вы уезжаете? – севшим голосом спросила она.

Он сложил пергамент и засунул за пояс.

– Завтра. У меня мало времени.

Иду словно ударили в живот.

– Тогда мне нужно собрать ваши вещи, – услышала она собственный голос. – Вам понадобится парадный наряд и несколько смен белья… Я… – Она сглотнула. – Я думала, мне хватит времени закончить вашу рубашку…

Ида опустила взгляд на мягкий отбеленный лен в своих руках и заморгала. Слеза упала на ткань и оставила прозрачное пятно. Еще одно лето пройдет впустую. Еще один широкий шаг к старости.

– Ида… – Он потянулся через оконный проем и взял жену за руки. – Это мой долг…

– Да, – сухо согласилась она. – Я не отпустила бы вас, но мне тоже известен мой долг.

Ида высвободилась и лихорадочно заработала иглой. Шов шел вкривь и вкось, и она укололась, испачкав чистую белую ткань своей кровью.

– Оставьте, – произнес Роджер. – Это не важно. У меня хватает рубашек.

– Нет, важно! – закричала она вне себя от ярости и нестерпимой боли. – Возможно, не для вас. Для мужчины рубашка – это просто рубашка. Но для жены, которая ее сшила, которая плакала над ней и кололась до крови, это намного больше, чем… чем долг. – Ида вскочила.

Когда Роджер протянул к ней руку, она выставила ладонь, чтобы остановить его.

– Нет! – отрезала она. – Мне нужно собраться с духом. Оставьте меня в покое.

Ида удалилась в спальню и задернула занавеску. Глаза наливались слезами, но она знала, что должна дать выход чувствам и двигаться дальше, выплакаться и казаться спокойной.

Роджер последовал за ней, отдернул занавеску.

– Я бы остался, если бы мог, – произнес он с ноткой раздражения, отчего Ида вздрогнула. – Но, давая клятву верности Ричарду, я обещал служить ему в подобных обстоятельствах, и кем я стану, если нарушу свой обет? Все слезы мира ничего не изменят.

– Знаю, – печально ответила Ида. – Но по крайней мере я могу выбирать, плакать мне или нет.

Он развернул ее и грубо притянул к себе:

– Вы полагаете, когда я покину вас завтра, мне захочется унести с собой воспоминание о ваших слезах?

– А может, мне нужно, чтобы вы унесли именно это воспоминание, – парировала она, превозмогая боль.

Они стояли совсем близко, задержав дыхание. Ида подумала, что сейчас Роджер отвернется и уйдет. Отчасти ей хотелось этого и чтобы ее горе стало всеобъемлющим, но он лишь схватил ее крепче и жарко поцеловал, и она ответила, так что их дыхание смешалось.

– Я скажу вам, какое воспоминание я хочу унести, – произнес он. – Более того, покажу.

Роджер подхватил жену на руки и увлек в супружескую постель.

Рано утром, еще в серых сумерках, Ида наблюдала, как Роджер удаляется от Фрамлингема со своим отрядом рыцарей, оруженосцев и священников, везя вещи на вьючных лошадях. Он не взял повозку, желая выиграть время. Гуго гордо стоял рядом с матерью, вскинув голову и по-мужски засунув руки за пояс, хотя Ида знала, что через час он снова станет мальчиком и будет гонять мяч или скакать на лошади наперегонки с друзьями.

Ида была не в силах улыбаться, но подняла руку в ответ на прощальный салют Роджера. Она не видела его лица, когда он скакал прочь, но чувствовала его напряжение и вспоминала о часе, который они провели вчера днем в спальне, и обо всем, что не было произнесено, но было сказано на интимном языке прикосновений. Роджер тоже не улыбался. Все, что у них осталось, – зловещее равновесие, необходимое, чтобы идти по тонкому канату над острыми ножами внизу, часть которых они выковали сами.

Когда последняя лошадь выехала за ворота Фрамлингема, гусак поспешил через двор, шипя и гогоча, словно преследуя незваных гостей. В другой раз столь комичное зрелище изрядно повеселило бы зрителей, но сегодня никто не смеялся.

Глава 31

Сильный шквальный ветер окрасил волны в серый цвет и подернул мраморными разводами белой пены. Море билось в борта и брызгало солью. О настоящем шторме речь не шла, но Роджер знал, что в пути будет сыро и холодно, а тех, кто подвержен морской болезни, вывернет уже через пару часов. Сам он не слишком страдал от нее, разве что при очень сильной качке.

Прибывший юноша встал рядом с Роджером, глядя на свежеоснащенный и нагруженный провизией корабль. Плечи подростка поднимались и опускались в такт учащенному дыханию, и у него был вид почуявшей добычу борзой. В возрасте почти четырнадцати лет Уильям Фицрой служил оруженосцем в доме юстициария Джеффри Фицпитера, пока ему не приказали стать заложником при выкупе единокровного брата.

На юноше была котта из роскошной шерсти, окрашенной сернистым колчеданом и усеянной серебряными жетонами. Подбитый мехом плащ скрепляла круглая серебряная брошь на плече, а ноги были обуты в мягкую красную кожу – красивую, но непрактичную, по мнению Роджера. Его собственный наряд состоял из прочных вещей, способных пережить превратности путешествия, а сапоги были сшиты из грубой воловьей шкуры, щедро навощенной для защиты от дождя и моря.

Роджер был искренне рад, что Ида не знает о судьбе юноши и не сходит с ума от беспокойства. Прощание с мужем далось ей нелегко, и, увидев, как жена отреагировала на требование Лонгчампа отдать Гуго, он решил не говорить ей, что Уильям тоже в списке заложников. Меньше знаешь – крепче спишь.

– Нам пора на корабль, – произнес Роджер.

Сухо кивнув, юноша направился к сходням. Он высоко держал голову, надменно глядел на окружающих. Роджер понимал, что паренек пытается спрятать страх, как понимал и то, что его собственные сыновья и дочери никогда бы не повели себя подобным образом. Их учили быть вежливыми со всеми, вне зависимости от положения, поскольку это и есть истинный признак благородства. Юноша держался так, словно общение с нижестоящими могло его запятнать.

Роджер собирался предложить Уильяму познакомиться с матерью и единоутробными братьями и сестрами, но его внимания постоянно требовали более важные вопросы, связанные с управлением государством и правосудием. Устроить встречу не было ни времени, ни возможности, тем более что сам он испытывал в отношении ее двойственное чувство. Проще было сказать «когда-нибудь», чем сделать.

Ступив на палубу и взглянув на выход из гавани, Роджер увидел над морем тяжелую серую пелену дождя.

– Нас ждет малоприятное плавание, – сообщил он юноше, присоединившись к нему под навесом. – Найдется ли у вас в багаже более прочная обувь?

Уильям нахмурился.

– Сапоги для верховой езды, – ответил он, скривившись при мысли о смене изящных красных туфель на столь непритязательную обувь.

– Предлагаю надеть их, если хотите сберечь туфли для императорского двора. Морская вода подействует на них как соль на слизняка. Впрочем, мне все равно, – пожал плечами Роджер. – Моим ногам сырость не угрожает. А вы выбирайте, кем хотите быть – щеголем или хорошим солдатом.

Уильям покраснел. Он вытянул ногу и задумался: остаться модником или проглотить гордость и выбрать практичность. Роджер притворился, будто отвернулся, но продолжал наблюдать, поскольку в решении юноши отразится его характер и станет понятно, как с ним обращаться.

Наконец паренек тяжело вздохнул, позвал слугу и отправился менять мягкий красный сафьян на простую воловью кожу. Роджер промолчал, щадя его гордость, но поклялся, что еще заставит Уильяма Фицроя пить эль из деревянной кружки.

Когда прилив пошел на убыль, моряки отдали концы и пустились в открытое море. Юноша покинул навес, чтобы понаблюдать за их действиями, и вернулся, только когда дождь зарядил сильнее, а ветер задул порывами. Его навощенные сапоги намокли, но по общему безмолвному соглашению об этом не было сказано ни слова.

Корабль боролся с зыбью, словно мощный конь, тяжело ступающий против ветра. Роджер сел на пол, застеленный промасленным холстом и толстым слоем овечьих шкур. Рыцари пустили по кругу фляги с вином, а повар Роджера подал хлеб, сыр и куски холодной жареной дичи. Уильям ел и пил со всеми, но продолжал морщить нос, как будто грубая пища недостаточно хороша, но так уж и быть. Роджер смирился с его поведением. Это все равно что обучать жеребенка, которого уже начал объезжать наездник с другим подходом. Роджер вовлек юношу в разговор, не уступая ему, но и не осаживая.

Анкетиль достал из мешка кожаную доску для игры в мельницу и набор костяных фишек. Роджер составил ему компанию, и мужчины сыграли три партии, в то время как корабль скрипел под ними и рассекал килем холодные воды Ла-Манша. Сначала Роджер проиграл, потом дважды выиграл.

– Вы играете? – спросил он внимательно наблюдавшего Уильяма.

– Немного, – настороженно пожал плечами юноша.

– Что ж, покажите себя. – Роджер жестом предложил занять место Анкетиля.

Юноша сел, скрестил ноги и уложил стопку фишек в складку котты на коленях. Игра началась, и его лицо стало сосредоточенным. Он был сообразителен и проворен и прекрасно понимал стратегию. Углубившись в игру, он расслабился и сбросил маску. Уделяя больше внимания противнику, чем доске, Роджер кончил тем, что проиграл первую партию. Глаза юноши заблестели, и он стал так похож на Иду, что Роджер вздрогнул. Он заставил себя сосредоточиться на второй партии и выиграл. Третья партия шла на равных, и, хотя Уильям обладал острым умом, проницательность и опыт позволяли Роджеру видеть на несколько ходов вперед, так что он одержал победу. Юноша воспринял поражение спокойно, и Роджер счел это хорошим признаком, ведь подобное поведение означало, что Уильям усвоил не только парадную сторону изысканных манер. Мальчик отчаянно стремился быть первым, но в нем не было желчи.

Когда дождь перешел в легкую морось, Уильям покинул навес, чтобы посмотреть на моряков за работой.

– Парень крепко стоит на ногах, несмотря на качку, – с одобрением заметил Анкетиль, когда Роджер передал доску для мельницы другим желающим сыграть.

Роджер мысленно улыбнулся. Анкетиль родился в семье моряков, и его похвала была самого высокого свойства.

– Пожалуй. – Роджер сложил руки на груди. – Я собираюсь пригласить его в гости… заново наладить отношения с матерью и познакомить с братьями и сестрами, но все не было возможности.

Он взглянул через прореху в холсте на серое небо и море; борющийся с волнами корабль взлетал и падал. Уильям с интересом следил, как моряк поправляет рею. Роджер не сомневался, что Уильям как губка впитывает все увиденное. Подобная наблюдательность всегда отличала Генриха.

– Наверное, она никогда не появится.

– То есть вы против? – В невинном взгляде Анкетиля мелькнуло удивление.

– Нет, – покачал головой Роджер. – Приглашу его сразу после нашего возвращения. И так слишком долго откладывал.

Жарким августовским днем Ида с удовольствием приняла чашку охлажденной в ручье пахты из рук Олдиты, деревенской пряхи. Сопровождающие привязали коней к ивам у ручья и расположились ждать в тени.

Ида опустилась на скамью в доме этой женщины. Очаг был растоплен, на камнях медленно варился в глиняном горшке барашек с овощами. Одной из основных причин визита было появление у Олдиты ребенка – дочурка, неделя от роду, дремала в ивовой корзине на столе, ее ручки и ножки были туго спеленаты.

– Вы так щедры, миледи, – произнесла Олдита, которая была искренне тронута и обрадована подарком Иды – шерстяным отрезом цвета шалфея на платье.

– Рада, что вам понравилось, – улыбнулась Ида. – Решила принести его сейчас, чтобы вы успели сшить платье к воцерковлению. У женщины обязательно должно быть новое платье для такого случая.

Еще она подарила детское кольцо для зубов из слоновой кости на синей шелковой ленточке. Олдита была искусной пряхой, она умела быстро превращать чесаную шерсть и лен в крепкую ровную пряжу. С рождением дочери она стала работать меньше, хотя мать помогала ей с малышкой и двумя другими детьми. Нанося визиты с подарками, Ида следила за той частью хозяйства, на которую могла повлиять, и всячески старалась, чтобы работники трудились усердно и охотно. С тех пор как Роджер стал заложником, она исполнилась решимости помочь королю поскорей обрести свободу.

Узнав, что первого сбора средств оказалось недостаточно и затеян второй, она достала из шкатулки для драгоценностей все кольца, броши, камни и пряжки. Вынула из буфета серебряные кубки и блюда, сняла драпировки со стен и тонкое шелковое покрывало с кровати. Заменила золотые завязки на своем лучшем ремне резными костяными плашками. Она обходилась малым, чиня что можно. Ее свекровь делала то же самое в Доверкорте. Повсюду во владениях Биго был введен режим суровой экономии.

– Вряд ли Голдвин вернется домой к моему воцерковлению, – с тоской протянула Олдита.

– Да, думаю, придется подождать, – покачала головой Ида. – Граф написал мне из Антверпена, что плавание было спокойным.

Олдита кивнула со знающим видом, хотя Антверпен был для нее всего лишь словом, как и для Иды.

Девочка проснулась и захныкала. Олдита вынула ее из корзинки и приложила к груди.

– Жаль, Голдвин ее сейчас не видит. – В голосе пряхи прорезалась нотка сожаления. – Мужчины намного меньше суетятся вокруг детей, чем женщины, особенно если дети не первые, но мне все равно хочется, чтобы муж был рядом.

Ида как нельзя лучше понимала чувства Олдиты. Они с Роджером женаты почти двенадцать лет, но она не в силах взвесить время, проведенное вместе, и время разлуки, поскольку знает, что покажут весы. Наблюдая, как сосет малышка, она испытывала тянущее чувство в собственной груди и лоне. Ида подозревала, что горькое, мучительное прощание с Роджером в спальне принесет плоды по весне. Ее тошнило по утрам, а грудь стала чувствительной и налитой. Достаточно времени, чтобы заронить семя, подумала она, и, сделав дело, отправиться на другие пастбища.

Ида поблагодарила Олдиту за пахту и удалилась, сообщив, что пришлет шерсть, которую отделила от общего настрига, чтобы спрясть ее в поместье.

В замке каменщики трудились под палящим солнцем, многие без рубашек, но непременно в шапочках или шляпах. Интересно, жарко ли там, где сейчас Роджер? Чем он занимается? Как поживает? Ида попыталась представить его, но увидела только одну из его шляп с широкими полями, низко надвинутую на лоб и закрывающую лицо. Не такой образ она хотела призвать, но ничего не попишешь.

Войдя в зал, Ида услышала радостный визг – в углу дети сгрудились вокруг сидящего на скамье взрослого. При ближайшем рассмотрении она узнала Александра из Ипсуича, начальника гавани. Он закатал рукав рубашки, чтобы показать детям закрученный шрам на предплечье.

Заметив мать, Маргарита подбежала к ней и потащила к мастеру Александру:

– Смотри, мама! Смотри, где на него дыхнул дракон!

– Дракон? – Ида засмеялась и покачала головой.

– Ага, моя теща. – Александр подмигнул, но только детям, чтобы не выказать неуважения к Иде. – Слабо потрогать? – Он протянул руку Маргарите, и та с визгом отшатнулась. – Если осмелишься, можешь загадать желание.

– В прошлый раз вы уверяли, что это ожог от фонаря в штормовом море, – подколол его Гуго.

– А! – Александр потрогал нос указательным пальцем. – Ты в курсе, что море меняется в зависимости от погоды, а на приливы влияет луна? – (Гуго кивнул.) – Так и истории моряка. Они никогда не повторяются.

– Тогда как понять, что правда, а что нет? – Гуго сложил руки на груди.

– В том-то и соль. – Александр продолжал тереть нос. – Иногда правда тоже меняется. Приходится решать, во что верить, когда другие говорят каждый свое, и искать собственную правду. – Он на мгновение показал Гуго белую полоску зубов. – Так что сам выбирай, что оставило ожог – фонарь или дыхание дракона – и является ли мать моей жены одним из этих чудовищных созданий. С другой стороны, возможно, все случилось в битве с пиратами у Варварского берега [28], когда я плавал в Святую землю… Но это другая история для другого дня, когда ветер переменится, ладно?

Набравшись смелости, Маргарита коснулась шрама указательным пальцем и, взвизгнув, отскочила.

– Загадала желание? – спросил Александр.

Маргарита торжественно кивнула.

– Только не говори какое, а то не сбудется, – предупредил он, помахав указательным пальцем и прижав его к губам.

– И что тогда, если не сбудется? – поинтересовалась Маргарита.

– Тогда ветер переменится, а ты и не заметишь.

Дата добавления: 2015-09-29