< Медаль за растление> 6 страница

Не было трудно, не было приятно. Будто я просто делал то, что должен был делать – доставлял удовольствие незнакомому пьяному мужчине. Словно в этом заключалось удовольствие и для меня. Но долго трубить в его горн не получилось, поскольку то ли сверху, то ли снизу кто-то стал скрежетать ключом в замке, и мужчина молниеносно вскочил на ноги, ловким движением рук, словно фокусник, спрятав своё достоинство. А я, как отмороженный, продолжал стоять на коленях и смотреть на него. Он схватил меня за руку и потянул за собой наверх. Мы поднялись на последний пролёт перед пятым этажом. Он уселся почти что на последнюю, самую верхнюю ступеньку в подъезде, и уже самостоятельно расчехлил своё орудие для оргазмов. Я встал в знакомую позу «покаяние» и продолжил работу. Я сосал, стараясь менять технику – то напрягал губы, то расслаблял их. Пытался браться рукой за ствол и двигать в ритме с головой. Мужчина не подавал никаких сигналов о том, нравилось ему это или нет. Тогда я устал извращаться и продолжил монотонные однообразные движения головой. Вверх-вниз, вверх-вниз. Постепенно меня это стало раздражать. Я стоял перед ним на коленях и делал такие вещи, а он молча сидел и даже никак мне не помогал, никак не реагировал на старания. Внезапно его рука легла на мою голову и стала прижимать её плотнее. Член входил всё глубже, глубже, глубже… Я почувствовал опасность уже слишком поздно. Когда я с силой, преодолев сопротивление руки, отпрянул от пениса, поток рвотных масс прицельной струёй окатил всю область паха незнакомца. Я виновато утёр рот.

- Ну и что, - он не выглядел сильно расстроенным, - так теперь всегда будет?

Я стоял и молчал. Он поднялся, стряхнул то, что можно было стряхнуть, заправил все свои причиндалы в облеванные спортивные штаны и, бросив мне через плечо: «Пойдём-ка со мной» - стал спускаться вниз. Я двинулся за ним. Выйдя из подъезда, он снова приказал мне следовать за ним, и, не оглядываясь на меня, направился куда-то в сторону леска. Я развернулся и бегом рванул в противоположную сторону, тоже не оборачиваясь. К счастью, мы никогда больше не встречались.

17.

Год подходил к своему завершению, шёл его последний месяц. На улице стояли обычные морозы, обычные для здешних мест – столбик термометра редко поднимался выше 15 градусов с отметкой «минус». Посему снег выпадал редко, успев предварительно намести сугробы по пояс, и теперь чёрный налёт сажи пачкал его повсеместно, делая весь город серым и грязным. Уныние окружающей действительности пока что мало передавалось мне самому, ведь в моей жизни было достаточно новых и интересных вещей, ещё не успевших приесться и опостылеть. Мне нравилось учиться – действительно нравилось. Педагогический состав корпуса оказался просто превосходным, вызывая затруднения при попытке ответить на вопрос: «Какой твой любимый урок?». Учителя были опытными и умными, на своих уроках они заставляли думать, рассуждать логически, искать ответы на вопросы не в учебниках, а в своей голове, что несказанно радовало.

Проблемы возникали только с двумя предметами – физкультурой и трудами. Здесь, понятное дело, нужно было демонстрировать не свой интеллект, не знания и смекалку, а физические данные в первом случае, и ловкость рук в совокупности с бытовыми навыками, соответственно, во втором. Для физкультуры мой темперамент оказывался всегда слишком пассивным. Бегать в начале урока по кругу и разминаться – хорошо, без проблем. Готовиться к сдаче и сдавать нормативы – не вопрос, надо так надо. Но вот постоянные игры в конце урока – в футбол, волейбол, баскетбол, - сразу вдохновляли меня на отсиживание задницы на скамейке запасных. Игры не интересовали меня абсолютно, не вызывали даже малейшего азарта и желания примкнуть к любой из команд. Агрессия, жёсткая конкуренция и воля к победе, такие необходимые для спортивных игр, хоть и в дружеской среде, оказались абсолютно чуждыми моему внутреннему миру, что несказанно раздражало физрука. Этот усатый худощавый дядька, прозванный Тараканом, никак не мог понять, в чём же моя загадка, где спрятана тайна, что не пускает меня на игровое поле. Он ругался, грозился испортить мне оценки, даже портил их, с лёгкостью ставя «двойки», если я не соглашался играть вместе со всеми, но никак не мог заставить упрямого новобранца делать то, что ему – учителю – хочется. В результате у Таракана сформировалось что-то наподобие брезгливости по отношению к упрямому парню. Возможно, он первый стал замечать некоторые отклонения от нормы, которыми я на самом деле просто лучился. Наше противостояние продолжалось все два года, что я провёл в корпусе, и порою принимало довольно интересные обороты, о которых я расскажу позже. Пока же я просто жаловался на его отношение родителям и классному руководителю – Валентине Михайловне, которые прилагали все усилия для сглаживания ситуации. Родители писали записки Таракану, придумывая разные причины (в основном, естественно, связанные со здоровьем, с которым у меня было всё в порядке). Таракан принял пару записок, а потом стал их игнорировать, требуя справки от врачей, подтверждающие мои хвори. Доводы, что оба родителя врачи, его не устраивали. Валентина Михайловна, видя очередную двойку в журнале, поставленную для устрашения и в качестве дисциплинарного взыскания, выдавала тирады, осыпая физрука россыпью брани и проклятий. Потом, успокоившись, брала журнал, шла к Таракану и уговаривала его убрать двойки. Таким образом по итогам четверти у меня всегда по физкультуре красовалась «пятёрка», что намного усиливало негативное ко мне отношение физкультурника. А я продолжал пасовать перед играми и отсиживаться на матах и скамейках. В итоге это стало сближать меня с мальчиками, находящимися на нижних ступенях иерархии. Они тоже большую часть времени просиживали свои задницы, поскольку в команду их никто брать не хотел, а такие, как ущербный Короленко, и вовсе имели пожизненное освобождение от занятий физической культурой. ЛФК с ними заниматься было некому, вот они и страдали хуйнёй по три часа в неделю. Ага, физкультура имела место быть три раза за шесть дней, что ещё больше подогревало мою к ней ненависть, а сам предмет выводило на первое место по совокупному количеству стресса, доставляемого мне всеми сферами жизни.

Что же касается трудов, ситуация вырисовывалась очень похожая. И если на физкультуре я всё-таки мог честно заработать свою «пятёрку», превосходно сдавая все необходимые нормативы, то на трудах мне приходилось постоянно жульничать. Руки из жопы – это про меня. Папа всегда старался привлечь своего старшего сына к любой работе, которая возлагается традиционно на мужчин. Что-то починить, что-то просверлить, отпилить, прикрутить, спаять, сваять – я был неизменным папиным помощником, его учеником, подмастерьем. Но в итоге моя помощь чаще всего сводилась к «принеси, подай, иди на хуй, не мешай», поскольку использовать меня для чего-то более серьёзного, а уж тем более доверять мне что-то сделать самостоятельно было опасно для жизни всех членов семейства. Несчастные случаи были металлической крошкой, а я их магнитом. Они моментально меня находили и приклеивались: то я упаду с табуретки, то упадёт что-нибудь на меня, то ударит током, то молотком или доской какой-нибудь. После такого папа говорил: «Ладно, иди давай. От тебя помощи минимум, зато себя покалечишь» - и завершал начатое дело самостоятельно. С трудом, но без жертв. Как и следовало ожидать, подобная практика не развила у меня «мужских» навыков в работе с деревом, металлом, проводами и прочей дребеденью. Максимум, на который я был способен – указка для учителей к восьмому марта. Которую я, по большому счету, не доделал, оставив в фазе, близкой к шершавому фаллоиммитатору. Лопатки, разделочные доски, пестики для ступок снились мне в кошмарах. Всеми правдами и неправдами я отлынивал от работы на станках и с инструментами, вызываясь каждую неделю быть дежурным уборщиком. Если в кабинете навёл чистоту кто-то, занимавшийся в классе до нас, приходилось идти на ухищрения. Каждый раз честно начиная работу над очередной лопаткой, я имитировал бурную деятельность, ежеминутно обращаясь к учителю и консультируясь с ним по самым разным вопросам: какой формы лучше сделать сию кухонную утварь, каким рубанком лучше строгать, каким лобзиком долбить, как создать декоративные элементы и т.д. К концу урока я демонстративно подписывал свою заготовку, как и все остальные, а потом незаметно уничтожал подпись и выбрасывал брусок в мусор. На следующий урок, подняв тревогу по поводу исчезновения моего полуфабриката, я инициировал начало расследования на тему: «Какая тварь взяла моё?», которое неизменно заходило в тупик.

- Ну, что же делать – кто-то взял, значит, твою «лопаточку». Делай новую. – сокрушался трудовик.

- Новую? Но та была почти готова! Я столько времени и сил на неё потратил! Давайте я лучше приберусь? – предлагал я более конструктивное и полезное решение.

Только так я и справлялся с собственной несостоятельностью сделать что-нибудь достойное своими руками. Какая там работа над собой, преодоление себя – о чем вы? Зачем делать то, что тебе абсолютно не нравится? Лучше в это время помечтать, подурачиться или сделать втихаря волшебную палочку, пока все делают указки. Волшебную палочку, как у Гарри Поттера.

18.

Близилось время присяги. И это означало, что скоро мне предстоит надеть впервые парадную форму. Если честно, в форме вообще – в парадной ли, в повседневной, – я чувствовал себя не вполне комфортно. Мне казалось, что вся эта куча тряпья висит на мне бесформенной массой и только уродует мою и без того не особо привлекательную в тот период времени внешность. Гимнастёрку приходилось постоянно заправлять – а я никогда не заправлял в штаны ничего, кроме рубашек, что опять же являлось сплошным дискомфортом, но неприятной необходимостью в виде праздничного дресс-кода. Ремень так и норовил разболтаться. Из-за нескольких слоёв одежды потоотделение интенсифицировалось в несколько раз. А конченые ботинки с туфлями нагоняли невероятную тоску. Парадная форма в этом отношении стала полнейшим бедствием. Китель, который (аллилуйя!) не нужно было заправлять, казался слишком длинным. Аксельбант при ходьбе постоянно раскачивался и от этого запутывался или же стучал о пуговицы, создавая раздражающее цоканье. Белоснежные перчатки моментально марались, а фуражка пережимала виски и провоцировала головную боль. К счастью, такие жертвы оправдывались итоговой красотой. В парадной форме практически все, даже самые несуразные и нескладные кадеты, выглядели солидно, я бы даже сказал шикарно.

Торжественный день настал. Занятия, естественно, отменялись. К кадетскому корпусу стягивались вереницы нарядных воспитанников в сопровождении гордых и не менее нарядных членов их семейств. Моя семья прибыла в полном составе, вдохновлённая и воодушевлённая. Щёлкали фотоаппараты, тут и там мелькали вспышки. Царила атмосфера приятного нервного возбуждения. По какой-то причине это была первая в истории корпуса присяга, так что к ней готовились абсолютно все. Офицеры-воспитатели, важно надутые и сильно смахивающие на голубей во время брачного танца, проверяли состояние своих взводов, поминутно прикрикивая. За неимением более подходящего помещения или удобной площадки на улице, действие разворачивалось в спортивном зале, откуда убрали все маты и скамейки, футбольные ворота и спортивный инвентарь, и вместо этого принесли наверно все имеющиеся в здании корпуса стулья. По-моему, стульев даже не хватало, и стайка шестиклассников сновала по направлению к гимназии и обратно, принося позаимствованные «места для сидения».

Стрелки часов всё плотнее приближали нас к заветному часу, и командиры стали выстраивать свои взводы в колонны. Все заранее знали, кто и где будет стоять, кто как будет выходить, что нужно отвечать и говорить. Эти действия репетировались на протяжении последнего месяца, чтобы не допустить никаких сбоев в столь торжественный момент и не опозориться перед морем знакомых лиц, смотрящих на своих кадетов с гордостью и обожанием. Все построились, и в зал вошёл заместитель директора. Ему что-то не понравилось, и он стал перестраивать второй взвод нашей роты. Не ожидая такого поворота событий и слыша не совсем привычные команды, второй взвод конфузился и совершал ошибку за ошибкой. Их воспитатель Таракан побледнел и начал шипеть сквозь свои мерзкие усы. В толпе родственников раздавались нервные, но с трудом подавляемые смешки. Наконец всё улеглось, и зал притих.

Вошёл директор. Как и все, при полном параде, с висящими на груди сомнительными орденами. Его зам скомандовал: «Равняйсь! Смирно! Внимание на середину!» - и, строевым шагом с приложенной к головному убору рукой приблизился к директору и отрапортовал тому, мол, состав кадетского корпуса для принятия присяги прибыл и бла-бла-бла. Директор толкнул какую-то речугу, исключительно для собравшихся в зале родителей. Говорилось много о кадетской гордости, о том, каким должен быть настоящий кадет, о возрождении сего понятия, старых традиций и прочей банальной ерунде. Потом он обратился к кадетам со своим неизменным: «Кадеты! Мальчишки! Сыновья!». Жидкие аплодисменты ознаменовали окончание речи. В зал внесли шесть столов, по одному для каждого взвода. И воспитатели приступили к принятию присяги. Нужно было, услышав собственную фамилию, строевым шагом подойти к столу, доложить, что ты «для принятия присяги прибыл», прочитать с листочка текст непосредственно присяги, в конце, кажется, вякнуть: «Служу России!» - и удалиться обратно на своё место. Довольно скучное и формальное мероприятие, имевшее значимость исключительно для тех, кто сидел позади нас на стульях со слезами на глазах и фотокамерами в руках. Чего хотели мы – кадеты, - так это поскорее насладиться праздничным обедом, убраться поскорее домой, снять с себя неудобную парадную форму и заняться более приятными вещами. Церемония подходила к завершению, дисциплина в рядах молодых парней, голодных и уставших после нескольких часов, проведенных стоя на ногах, постепенно сходила на нет. Все уже расслабились и с нетерпением ждали конца официальной части принятия присяги. Но впереди всех ждал неприятный сюрприз, заставивший проснуться и встрепенуться начавших было засыпать чьих-то бабушек. Директор снова взял слово, и после нескольких банальных умозаключений («Я думаю, этот день запомниться нам на всю жизнь» и «Я думаю, что вы гордитесь вашими сыновьями, внуками, братьями…») добавил:

- И ещё у меня есть для вас одна приятная новость. Дело в том, что строительство спального корпуса полностью завершено. – Он выдержал некоторую паузу, ожидая, видимо, аплодисментов, но вместо этого лёгкие вибрации перешептываний поднялись над толпой под высокий потолок спортивного зала. – Отделочные работы также подходят к концу. На днях будет доставлена мебель, и после Нового года здание будет сдано в эксплуатацию. В новом году наши мальчишки станут полноценными, настоящими кадетами!

Здесь он всё-таки дождался аплодисментов.

19.

Последние две недели декабря прошли в трудах. Сразу после занятий и обеда, когда, по идее, мы должны были заниматься самоподготовкой – выполнять домашние задания, ходить на секции, - нас отправляли в новенькое здание спального корпуса. Сначала кадетам в обязанности вменялось выносить на свалку строительный мусор и наводить порядок и чистоту в помещениях. Потом завезли в разобранном состоянии мебель, и нужно было её собирать. Шкафчики для вещей, кровати. Девятиклассникам доверяли более тонкую работу – они свои силы направили на сборку тренажёров. Когда собранной мебели накапливалось достаточное количество, мы разносили её по комнатам – нашим будущим спальням. Как будто нельзя было всё сразу собирать в этих комнатах… Теперь уроки труда мне даже приносили удовольствие – хотя бы вкручивать шурупы у меня получалось так же, как и у остальных. Конечно, каждый старался сократить объем работ, и вместо того, чтобы вкручивать саморезы, их попросту забивали молотком, накликая на себя гнев трудовика и старшины. К Новому году спальный корпус сиял и был готов к заселению. Пустовали только кабинеты воспитателей, общие холлы, да недоставало сантехники в душевых.

Хотя от кадетов это и не зависело, но всё же многие чуть ли не дрались, споря, где будет чья спальня. Мне было всё равно. На мой взгляд, сдача в эксплуатацию спального корпуса была равносильна Армагеддону. Едва приноровившегося к новому жизненному порядку, меня вынуждали снова приспосабливаться к изменившейся среде. А ещё уныния добавляли приближающиеся День рождения и Новый год. День рождения расстраивал по двум причинам: не было места, куда бы можно было пригласить гостей, и, собственно, не было даже потенциальных гостей. Да, я довольно близко сошёлся с некоторыми из товарищей по взводу, но сказать, что с кем-то из них я дружил, я не могу. Даже если бы и набралось парочку «достойных», я бы всё равно постеснялся звать их в наше более чем скромное и местами убогое жилище. А о том, что можно отпраздновать подобное событие в кафе, я и не догадывался. Да и родители особо не горели желанием устраивать торжество. Хотя я их и не спрашивал, будучи заранее уверенным в отказе. В то время, неизвестно отчего, я считал нашу семью бедной. Возможно, из-за тесной однокомнатной квартиры. Или же потому, что мне практически не давали никаких денег на карманные расходы, и я добывал их, сдавая бутылки и банки вместе с братом.

Новый год не возбуждал радостного предвкушения и совершенно не вдохновлял примерно по тем же причинам. Меня никто не спешил пригласить в гости, и было очень обидно слышать, как одноклассники при тебе договариваются о том, кто к кому придёт 31-го числа, а кто кого навестит уже в первых числах января. Я знал, что главный праздник года предстоит встречать всё в той же тесной квартире, с родителями и братом, которые рано лягут спать. А что буду делать я? Смотреть дурацкие новогодние огоньки по всем каналам и наедаться на все следующие 365 дней тортом и мандаринами. В итоге оказалось, что папа вообще взял в новогоднюю ночь дежурство. Также, позабыв о моей постоянной занятости в кадетском корпусе, он не догадался сам купить какую бы там ни было пиротехнику, и я совсем скис.

В канун новогодней ночи начало теплеть, сосульки таяли и с крыш текла вода. Пошёл дождь, что было очень необычно для такого времени года и такого региона. Это всё только прибавило происходящему уныния. Мама с братом, как я и ожидал, уснули в 10 вечера, празднично отужинав, а я тупо переключал каналы, но мне практически ничего не нравилось, поскольку по-настоящему музыку я тогда не слушал и не знал ни одной рожи, повторяющейся из передачи в передачу. В полночь я вышел на улицу, где, несмотря на морось, радостные и счастливые люди запускали в небо салюты и фейерверки, взрывали бомбочки и хлопушки, зажигали бенгальские огни и кричали в небо и друг другу: «С новым годом!». Это меня немного развеселило, словно частичка их радости передалась и мне. Я тоже крикнул: «С Новым годом!» - и неожиданно расплакался от щемящей, внезапно возникшей боли в области груди. Испугавшись, что кто-то увидит мои слёзы, и раздосадованный отсутствием ответа на мои поздравления, я взлетел по лестнице на свой четвёртый этаж, быстро разделся и лёг спать.

- Ненавижу новый год! – перед тем, как заснуть, всхлипывая, прошептал я.

Новогодние каникулы тоже проходили весьма скучно. Мы с братом гуляли с родителями, в основном в лесополосе, называемой «парком» и отделявшей наш микрорайон от соседнего. Там не было ничего особенного, просто дорожки и бесконечные хвойные деревья. Но мне нравились эти прогулки, я чувствовал там какую-то тягу к природе, тягу к покою и одиночеству. Иногда мы с братом бегали через эту полосу в ближайший компьютерный клуб, чтобы поиграть там пару часов и тем самым разнообразить свой досуг. Если в клубе было слишком много народа, а компьютеры освобождались нескоро, мы обычно бродили по улицам соседнего, по-моему, пятого микрорайона. Пятый микрорайон являлся неким центром, где сосредоточилось много магазинов, парикмахерских, ателье. У нас на районе все магазины были ларькового типа, а здесь же стояли подобия торговых центров. Мы просто заходили в магазин, чтобы согреться, и много времени проводили, рассматривая товары. Чаще всего я заострял своё внимание на картриджах для игровой приставки Dandy и музыкальных кассетах. Странно, что продавцы в этих отделах спокойно на нас реагировали, ведь мы навещали их каждую неделю, заставляли нам показывать что-нибудь и почти никогда ничего не покупали. Порой, устав от однообразия данного района, мы на автобусе ездили куда подальше. К примеру, на улицу Белинского или Победы. Там тоже были компьютерные клубы, подобия торговых центров и даже библиотека. Но в тех районах было намного опаснее, чем в знакомом пятом. В компьютерных клубах большинство составляли агрессивные и пьяные малолетки, для нас, однако, являющиеся старшими. Гулять во дворах домов мы вообще боялись, потому и ездили сюда по необходимости или совсем уж заскучав.

Порой вечерами, в леске, недалеко от своего дома, я снова пытался применить старые испытанные и новые, недавно разработанные, схемы по завладению чьим-нибудь членом. Однако либо схемы были несостоятельные, а старые давно себя изжили, либо больше не попадались достаточно пьяные и подходящие по характеру кандидатуры, но раз за разом я всего лишь ставил себя в щекотливые и опасные положения, не дававшие ожидаемых результатов. Новый план отчаянного малолетнего извращенца, алчущего любого контакта с мужскими половыми органами, заключался в следующем: встретив на тропах леска захмелевшую кандидатуру, я задавал вопрос, как пройти к дому номер такому-то, заставляя кандидата отвернуться и махать рукой в противоположную сторону, что давало мне возможность податься к нему телом, якобы вглядываясь, куда он там показывает, и как бы невзначай рукой потрогать пах. Чаще всего, из-за страха и толстого слоя одежды, ничего прощупать не удавалось. Ощущалось лишь тепло. Когда я преодолевал страх и позволял руке более фривольные движения, мужчины с округлившимися глазами резко разворачивались, отступали от меня на шаг и спрашивали: «Ты чего там ищешь?» - или: «Чё ты там шаришь?». После чего, решив, что я малолетний карманник, они молча отталкивали меня с пути и сердито удалялись. Однажды один мужчина, смекнувший, что меня интересует вовсе не дом номер такой-то, а жилец его собственного скворечника, просто стоял какое-то время и улыбался, глядя на меня и позволяя нащупать сквозь брюки заветный бугорок. Но стоило мне попытаться расстегнуть его ширинку, как он убрал мою руку с причинного места и, всё так же улыбаясь, сказал:

- Дети, уже поздно, и вам пора спать. Идите домой.

Короче, улов был абсолютно никакущим, а мимолётные контакты даже с теплом, исходившим ОТТУДА, невероятно возбуждали и заставляли искать встречи с мистером перчиком всё интенсивнее. И однажды это толкнуло меня на полное безумие.

Всё произошло январским тёмным вечером, когда я курсировал по территории леска и школы, покинутой мною ради кадетского корпуса. Шатающихся как в прямом, так и в переносном смысле людей было немного, и все они передвигались группками по два-три человека. Я окончательно расстроился и был готов отправится преспокойно домой, не получив даже дозы адреналина, как вдруг взгляд мой упал на идущий из-под сугроба пар. Память подсказала, что летом приблизительно в той области можно было найти два люка, ведущих в коллектор. Моя пятая точка, вечно жаждущая опасных приключений, подсказала, прибегнув к приёму «лёгкий зуд», что для разнообразия можно было бы исследовать данный коллектор. Я направился к тому сугробу. И действительно – пар шёл из отверстия в бетонной плите, которая была настолько тёплая, что снег на ней не лежал. Иллюзия сугроба создавалась окаймлявшим плиту снегом, застывшим и нависшим над нею волной. Встав на влажную поверхность плиты коленями, я заглянул в зияющую и парующую темноту отверстия. Сначала не было видно ничего, и только неприятный запах мусорной свалки давал приблизительное представление о том, что мои глаза обнаружат, привыкнув в темноте. Потом я начал различать трубы – огромные, толстые. Мусор вырисовался в углу коллектора, приблизительно под вторым люком, закрытым сейчас. Но мусора было не так уж и много, как можно было судить по запаху. И внезапно мой взгляд встретился с чьим-то. Я испугался и отпрянул от люка, успев рассмотреть только мужское лицо, находящееся под плитой прямо под моим. Видимо, это был жилец данной «квартиры». Пробыв в смятении какое-то время, я снова решился заглянуть в люк. Мужчина лежал, вытянувшись вдоль труб, на каких-то старых шубах. Одет он был тепло, поэтому лежал, не свернувшись калачиком, а привольно закинув руки за голову, на спине. На этот раз глаза его были закрыты, но пока я его рассматривал, он снова успел их открыть, и теперь молча смотрел на меня.

- Здравствуйте.

- Привет.

Минутное колебание и вопрос в лоб:

- Хотите, я вам отсосу?

- Чего?

- Хотите, я вам отсосу?

Минутное колебание и уточняющий вопрос:

- А деньги платишь?

- Нет! – я откровенно возмущен. – Вам же будет приятно.

- Ну-ка, залазь сюда.

Я засомневался. Было страшновато лезть неизвестно к кому, к какому-то бомжу, в тёмный коллектор. Бомж, видя мои сомнения, решил слегка приободрить мальчика:

- Давай, залазь, не бойся. Я тебе ничего не сделаю.

И я спустился к нему вниз по железной лестнице, вмонтированной прямо в стенку бетонного подземелья.

- Тебе сколько лет?

- Двенадцать.

- Отсосёшь, говоришь?..

Он продолжал лежать на трубах, а я стоял рядом. Тошнотой к горлу подкатывал окружающий запах помойки, но постепенно моё обоняние начинало игнорировать его. Бомж изучал меня, пристально сканируя сантиметр за сантиметром. Мне захотелось убежать, но ситуация приняла неожиданный поворот:

- Старый я уже для такого. Как ты думаешь, сколько мне?

- Не знаю, я не умею возраст определять, - прозвучало моё искреннее признание.

- Мне уже сорок восемь. У меня уже хуй почти не стоит, соси – не соси.

Эта новость не особо расстроила меня. Честно признаться, я давно жалел, что спустился в эту мрачную и вонючую бомжовскую обитель. Но как отсюда выбраться – вот в чём была загвоздка. Не хотелось показывать, что я испугался или что-то ещё. Поэтому всё шло к наиболее благоприятному финалу: у бомжа не стоит, я его не хочу, делать мне тут нечего – можно вылезать.

- Но у меня есть знакомый один – он такой же, как и ты. Тоже любит сосать. Сосёт всем подряд. В двадцать восьмом доме живёт.

Я прекрасно знал, где двадцать восьмой дом. И новость о том, что меня могут познакомить с другим геем, внезапно оглушила сознание. Я в этом районе не один! Есть ещё кто-то! И этот добрый мужчина может меня познакомить с другим геем! И мы будем друг у друга сосать и добра наживать! Будем сосать долго и счастливо! Какое счастье, что я спустился в канализацию!

- Правда? – прошептали мои губы, потому что воздуха в лёгких, необходимого для вибраций голосовых связок, не осталось.

- Да, правда. Я могу тебя с ним познакомить. Хочешь?

- Да, хочу.

Бомж сперва сменил своё лежачее положение на сидячее, а потом и вовсе спрыгнул с трубы.

- Тогда давай я за ним схожу! Только дай мне свою куртку, а то мне на улице будет холодно.

Первая тревожная мысль запульсировала в висках, умоляя обратить на неё внимание. Но внимание было занято совершенно другим, всё внимание сосредоточилось на голубых мечтах о будущем первом парне, с которым у меня будет любовь и секс навсегда.

- Не бойся, я схожу за ним и вернусь, отдам тебе твою куртку. У меня просто нет куртки, я без куртки замёрзну.

С выражением, должно быть, полнейшего идиотизма и глупой эйфории на лице, я расстегнул молнию, снял с себя свой пуховик и отдал бомжу.

- Ну всё, жди, скоро буду, - кинул он мне, очень быстро вскочив в пуховик и ловко выпрыгнув из коллектора.

Я сел на грязные шубы, на которых спал бомж, и стал ждать. Сейчас, наверно, бомж идёт по той дорожке, диагонально пересекающей территорию школы. Скоро он пролезет в дыру в заборе и окажется прямо во дворе двадцать восьмого дома. Как интересно! Именно двадцать восьмой дом я спрашивал у пьяных, пытаясь потрогать их за член. Интересно… На каком же этаже живёт тот парень? Хоть бы он был не очень взрослый. Высокий и красивый. Ну, пусть даже не очень красивый, пусть просто высокий. Чтобы был выше меня. Он, наверно, живёт с какой-нибудь женщиной, почему-то мне так кажется. Сейчас уже бомж должен подниматься по лестнице. Хоть бы ему не долго подниматься. Он позвонит в дверь, а мой парень откроет ему и спросит: «Привет! Чего тебе надо?». Они ведь знакомы. А бомж ответит: «Одевайся скорее, там, у меня на теплотрассе, тебя ждёт молодой и красивый мальчик. Ты же любишь сосать? И он любит сосать. Он хотел отсосать мне, но ты же знаешь, я уже старый, и я вспомнил про тебя. Он понравится тебе, а ты ему. Что же ты стоишь? Одевайся скорее!». И мой парень, он уже был в брюках и свитере, ему нужно схватить только куртку, накинуть на голову шапку и закрыть дверь. Он, наверно, даже забыл закрыть дверь в спешке. Когда он придёт, я обязательно спрошу его, закрыл ли он дверь в квартиру. Хотя, зачем спрашивать? Мы же пойдём к нему домой скорее всего. Если он не живёт с какой-нибудь женщиной, конечно. А бомж его торопит: «Давай, скорее! Мальчик там мерзнет без куртки, он отдал свою куртку мне, чтобы я сходил за тобой. Он так тебя ждёт!». А я совсем и не мерзну, но пусть думает, что я мёрзну, и торопится. Тут тепло, оказывается. Только воняет сильно. Они уже должны быть недалеко, совсем рядом. Скоро я его увижу.

Приблизительно через час я запаниковал. Бомж обманул меня и просто сбежал с моей курткой. Он сегодня сюда точно не вернётся, если вообще вернётся когда-нибудь. Для чего ему возвращаться, если у него ничего нет? Если у него есть украденная у меня куртка и множество других коллекторов. Да и не украл он ничего – я сам ему отдал. Сгенерировав мысленно план вранья для родителей и ударившись несколько раз хорошенько затылком о бетонную стену подземелья, так, что выступили слёзы, что только помогало моему плану, я выбрался на свежий воздух через люк и побежал домой.

Дата добавления: 2015-09-29