< Медаль за растление> 5 страница

Вообще лохом можно было стать очень быстро, я бы даже сказал внезапно, из-за малейшей проявленной слабости или попустительства. Если в нашем взводе чмырили в основном слабых и недоразвитых, то во втором взводе одним из самых опущенных был довольно крупный, сильный парень. Сильный физически, но не морально. Видимо, в какой-то момент он позволил выпадам в свою сторону остаться безнаказанными, и это в итоге зашло слишком далеко. Из-за своего положения (хотя трудно сказать, что причина, а что – следствие) он ходил всегда угрюмым, сутулым и был совершенно нелюдим. Его прозвали Слоном за размеры и медлительность. В первом взводе особо ни над кем не издевались: наверно парни были уже постарше, и детский сад из них практически выветрился. Как обстояли дела в других взводах, я не знаю – это была уже другая рота, мы редко с ними сталкивались. Помню, меня только удивило, что младший брат Крыжановского, столь сильно опускаемого в нашем классе, был у себя во взводе на хорошем счету. Иногда этот факт использовали для унижения Крыжановского-старшего: «Даже твой брат круче тебя! Он хоть нормальный парень, не то что ты!».

Мне поначалу такие взаимоотношения были чужды. Я не привык весь день кого-то изводить глупыми дразнилками, кличками и прочей ересью просто ради забавы. Мне не казалось это забавным. Ну, придурок и придурок – что с него возьмёшь? Однако окружающая среда оказывала тлетворное влияние.

14.

Из-за большого количества времени, проводимого в кадетском корпусе, стало невозможно посещать секции вольной борьбы вместе с младшей группой. Поэтому, не успев научиться необходимым азам и привыкнуть к более лёгким нагрузкам, мне пришлось перейти в группу, соответствующую моему возрасту. Но что-то случилось, и одногодки массово перестали ходить на вольную борьбу. Даже не могу представить, что на это повлияло – возможно, модным стало какое-то другое направление боевых искусств, где-то открылся более современный и лучше оснащённый зал или все разом занаркоманили, но факт есть факт, и тренер объединил мою новую группу с моей старой. Фактически, от моей новой группы осталось три человека. Из них подходящих мне по телосложению и по весовой категории всего один.

О, этот парень одновременно злил меня, раздражал и невероятно волновал! Меня сердило многое в нём. Он посещал секцию уже давно, вследствие чего довольно неплохо боролся. У него была специальная борцовская роба, которую он надевал непременно на каждую тренировку, вызывая зависть у всех остальных и желание у меня. Хоть он и надевал под робу нижнее бельё, минимизировать степень выпуклости его аппетитного бугорка и упругих ягодиц не получалось. Но самым трудным испытанием стали наши спарринги. Я честно пытался каждый раз его победить, положить на лопатки или выиграть по очкам. Но каждый раз, когда я думал, что выучил его приёмы, что знаю, какое действие он собирается предпринять в следующий момент, этот гадёныш преподносил мне сюрприз в виде неизвестного болевого приёма, крепкого захвата или чуда изворотливости, и я неминуемо оказывался под ним, не обязательно на лопатках, но всегда поверженный и опозоренный. Все малолетки благоговели перед его мастерством и недоумевали, почему я никак не могу победить – я, мальчик из кадетского корпуса!

А не мог я победить по трём причинам. Во-первых, как я упоминал раньше, у меня было множество комплексов и отсутствие воли к победе. Паренёк сразу выигрывал в зрелищности, благодаря своей борцовке и ухмылке, символизирующей уверенность в собственных силах. Я не умел вырывать победу, я словно ждал всегда удобного шанса, чтобы воспользоваться им, а шанс всё не подворачивался. Во-вторых, он действительно знал намного больше приёмов, стоек, захватов и прочей, необходимой для победы ерунды. Я же, не имея шанса потренироваться даже на малолетках, каждый раз так и летал после его бросков. А в-третьих, когда он оказывался на мне сверху, любое желание бороться отступало. Хотелось просто сдаться и лежать так долго-долго, смакуя момент, чувствуя тяжесть и тепло его тела, вдыхая аромат его пота. Когда же мы оказывались в позиции, близкой к пресловутой «69», мне и вовсе ничего не хотелось, кроме как впиться губами в его мошонку, благоухающую ферромонами даже через одежду.

В раздевалке я всегда с надеждой оставался до самого конца, якобы болтая с этим парнем, но на самом деле жаждая лицезреть его обнажённое тело, его манящий бугорок – пусть даже через трусы. Мне и эти взгляды украдкой, брошенные резко в область паха так, чтобы их нельзя было перехватить, доставляли несказанное удовольствие. Но увиденное ещё больше усиливало желание, сводило с ума, заставляло мозг строить комбинацию за комбинацией – только бы достичь заветной цели.

Однако зверь сам побежал на ловца, стоило ловцу немного отвлечься. Когда я уже решил, что перестану посещать секцию, потому что устал из-за недосыпа, накопившейся усталости и накладок при попытках совмещать всё сразу, тренер решил устроить некую вечеринку в нашем тренировочном зале. В программу входило чаепитие с последующим посещением парилки, которая располагалась тут же, в другом конце коридора, ведущего от раздевалки. Чаепитие, как обычно, оказалось довольно скучным: все нажрались сладкого, как в последний раз, напились газировки (и почему такие мероприятия называются чаепитием?) и стали жутко тупить. Тренер пригласил каких-то взрослых парней – наверно его бывших подопечных, - и спасался от царившего сытого уныния непринуждённой болтовнёй с ними. Когда припасы «Чоко пая» и вафельных тортиков были сметены, наконец настало время для водных процедур. Все отправились в раздевалку, кроме тренера и его гостей. Но в раздевалке никакого интересного зрелища даже не наклёвывалось – заранее зная программу, все понадевали плавки ещё дома. Интересное было в импровизированной сауне. В комнате, откуда вели двери в душевые и парилку, стояла большая ванна. По форме она напоминала джакузи. Мы, по причине возраста и неопытности не понимающие толк в парилке, забрались чуть ли не всей секцией в эту ванну, как в бассейн. Было довольно тесно, старшие стали мучить младших, и те сбежали обратно в раздевалку, чтобы переодеться и убраться восвояси. Парни из моей расформированной группы вальяжно развалились в теперь уже просторной посудине, болтая ни о чем и рассказывая какие-то тупые шутки, анекдоты и случаи из жизни.

И тут из парилки, как в лучших традициях гомоэротического и гомопорнографического кино, все в клубах пара, блестящие от выступившей на коже влаги, появились три Аполлона, три греческих бога секса – тренер и его гости. Они словно сошли с древних амфор, со своими идеальными пропорциями, рельефными мышцами, аппетитными ягодицами и, к сожалению, такими же небольшими характерными причиндалами. Все дети замолчали и открыли на пару мгновений рот.

- А ну-ка, малышня! Дайте нам окунуться! – разрушил очарование момента тренер.

Из ванны выскочили все, за исключением двух человек – меня и объекта моей тайной страсти и похоти. Я не выскочил, потому что мой половой орган моментально отреагировал на бесплатное секс-шоу, и я страшно боялся конфуза. Не знаю даже, перед кем мне было бы неловко в большей степени – перед одногодками или перед взрослыми. Причины, по которым остался «мой мальчик», оставались для меня за гранью понимания. Да я и не силился вникнуть в его мотивы.

- А вы чего, два короля? Расселись тут. – тренер упрекал нас скорее в шутку, потому что им троим места уже хватало, и они по очереди стали погружать свои аппетитные тела в воду. – Лучше бы пропарились, как следует, а не откисали здесь. Так долго сидеть в воде плохо для мужского здоровья.

Погрузившись в мини-бассейн, гомо-нимфы посидели от силы полминуты, потом снова встали, сверкнув своими достоинствами прямо у меня перед глазами, и снова отправились в парилку. В ванне остались только двое. Шумная толпа наших одногодок уже ушла в раздевалку. Им показалось скучным подобное времяпрепровождение, и они вспомнили, что ещё где-то был рулет. Теперь на этот рулет сформировался огромный спрос, и в условиях жесточайшей конкуренции мальчики бросились переодеваться.

Я сидел в воде и старался не думать о только что увиденном. Но чем больше я противился этой потрясающей картинке, тем навязчивее она вставала перед глазами, и тем навязчивее пульсировал мой член. Чтобы отвлечься, я решил поговорить со «своим» мальчиком. Повернув к нему голову, я перехватил его взгляд. Хоть мы и сидели в воде, но вода-то была прозрачной, и он успел уловить некие подрагивания у меня в плавках. Я замер в ужасе.

- У тебя встал? У меня тоже. – не дожидаясь моего ответа, парень констатировал факт. Я оторвал взгляд от его лица и опустил ниже. Оу! Вот это уже интересно… Может, будь он в черных обтягивающих слимах, ничего настолько явного я бы не углядел. Но парень был в голубых боксерах, от намокания ставших чуть ли не прозрачными, и его вставшего на дыбы коня было сложно игнорировать.

- Ты дрочишь? – вопрос просто убил меня. Что же ответить? Я чувствовал себя загнанным в ловушку. Каков правильный ответ? Каков же правильный ответ?... – Я да.

- Гм.. я тоже. Иногда.

- Давай подрочим?

Не дожидаясь моего ответа и не снимая трусов, парень достал свой болт и сразу стал подрачивать, полностью оголяя головку. Меня заворожило это зрелище. Я никогда не оголял головку при мастурбации, мне это доставляло некоторый дискомфорт и едва заметные болевые ощущения. Может быть, здесь, в воде, ощущения будут совершенно другими? От происходящего возникла опасность того, что мой член разорвёт плавки, стремясь вырваться наружу и тоже взглянуть, что там, чёрт побери, творится? Стараясь сильно не пялиться на чужой интимный акт, я тоже присоединился к действу. Ну да, в воде были совершенно другие ощущения. Я попробовал оголить головку. Никакого дискомфорта, даже очень приятно. Просто чего-то не хватало. Хотелось его засунуть куда-то, что ли. Вставить хотелось. Хватило всего нескольких минут, чтобы загрязнить воду своим семенем. Мы кончили практически одновременно.

Я не стал дожидаться тренера, не стал больше ни о чем разговаривать с неожиданным товарищем по дрочке. Я просто вылез из ванны, метнулся в раздевалку, и в мгновение ока был уже на улице, направляясь по заснеженной дороге к дому. Чувствовался какой-то дискомфорт в области груди и на ноге – то ли покалывало, то ли чесалось. Как я позже понял, сперма попала на эти места, засохла и теперь провоцировала подобные ощущения. Интересно, чья сперма?

Произошедшее вызвало состояние некоего шока. Мне больше не хотелось видеть этого парня. Я точно решил, что больше не пойду на секцию. Представляя реакцию тренера на испорченную в ванне воду, я сгорал от стыда, ругал себя, что не выловил всю плававшую семенную жидкость, и боялся, что теперь ждёт моего брата, который будет продолжать посещать занятия.

С этого дня я стал мастурбировать и в ванне. Ведь раньше я себе позволял такое только в туалете. Наверно потому, что ванну мы принимали всё ещё вместе с братом. Вроде бы как нескучно. Теперь же я плескался исключительно в одиночестве, закрывшись на щеколду и включив сильный напор воды для сокрытия подозрительных звуков. Удивительно, почему я раньше сам до этого не додумался?

15.

Узнав о моём уходе из секции, папа стал настаивать, чтобы я записался в аналогичную на базе детско-юношеского дома культуры, находившегося в непосредственной близости с кадетским корпусом. Действительно, пара моих одноклассников, в частности, тот же Шарафутдинов, ходили на вольную борьбу во время самоподготовки. Это казалось вполне логичным – никаких накладок, никаких лишних передвижений. Всё рядом, всё в одном месте. Но я соврал, что разговаривал с тренером, и тот отказался меня принимать в секцию по причине низкого уровня подготовки. Папа пообещал приехать и поговорить с тренером. Черт, вот так всегда. Никогда не мог честно признаться отцу: «Мне это не нравится». Всегда что-то врал и выдумывал. А папа приходил в негодование и обещал разобраться.

Так было уже не раз. Самый запомнившийся эпизод, который до сих пор все в нашей семье вспоминают, имел место быть в Северо-Енисейском. Тогда меня записали в музыкальную школу в класс баяна. Я люто ненавидел данный музыкальный инструмент. Мне хотелось музицировать, но исключительно на пианино. В пианино мне нравилось всё: его вид, клавиши, посадка исполнителя, звуки, издаваемые этим волшебным инструментом мечты. Но доводы родителей были безапелляционны и вполне логичны:

- У нас дома есть баян, а пианино нужно покупать. Где оно будет стоять? А если переезжать будем? Баян намного легче перевозить. Если не хочешь баян, иди на гитару.

Гитару я почему-то вообще не переваривал, пришлось идти на баян. Естественно, из-за большой нелюбви как к инструменту, так и к своему учителю, я всеми правдами и неправдами старался пропускать как можно больше занятий. Либо вообще не ходил, ссылаясь то на морозы, то на плохое самочувствие, либо выходил из дома, доходил до музшколы и возвращался обратно, выдавая дома очередную историю о том, что моего учителя не было.

- Он сегодня был пьяный и сказал, что урок переносится на следующий вторник, - сочинял я дома.

Однажды такими сочинениями я пичкал родителей в течение месяца. И папа не выдержал – закипел. Он позвонил начальнику, чья должность звучала примерно как «директор районного дома культуры», и отчитал того, обвинив в попустительском отношении к вопиющему хаосу в преподавательском коллективе музыкальной школы. Директор был подавлен и обещал разобраться. Через пять минут этот же директор перезвонил моему папе и взял матч-реванш: сам отчитал моего папу за воспитание такого нерадивого сына и бездоказательные обвинения в адрес всех и вся. Да, тогда я крепко получил по шее и был пристыжен. Видимо, недостаточно, раз подобное повторялось неоднократно. Но отчего-то папа раз за разом верил мне и неизменно принимал мою сторону. Они с мамой любили своих детей слепо и неистово. Что бы ни происходило, какие бы сложные и спорные ситуации не возникали, родители никогда не ругали, и уж тем более не применяли физического воздействия на людях. Всегда оставаясь на стороне своих детей, родители предпочитали сесть в лужу вместе с нами, но ни в коем разе не унижать нас при посторонних. Да, дома потом могли греметь очень бурные разбирательства, за которыми следовали порой суровые наказания. Но об этом знала только семья. Перед остальным же миром мы отстаивали честь семьи. Её лицо. Неважно, кто был прав, а кто виноват. Важно было показать, что мы – сила, что мы вместе, и нас следует бояться и уважать.

Так вот, чтобы избежать повторения знакомой неловкой ситуации, поскольку, разумеется, ни к какому тренеру я никогда не обращался, мне пришлось сделать ход конём. Насколько же мне не хотелось снова связываться с вольной борьбой, что я пошёл и записался на… баян. Рядом с ЛККК (Лесосибирский кадетский казачий корпус! Наш ведь корпус был ещё и казачьим!) находился не только дом культуры, где базировались несколько секций, эксплуатируя большой спортзал, но и гимназия. Гимназия, в отличие от корпуса, была действительно элитным заведением. Все, кто там учился, были либо отличниками, либо неудачниками-хорошистами. Многие учителя из гимназии преподавали свои дисциплины и нам. А ещё там училось много девочек, их было подавляющее большинство. Поэтому корпус и гимназия шли рука об руку, как влюблённая пара, совместно отмечая праздники, организуя дискотеки и концерты. Вот туда-то я и пошёл на каторгу. Снова музицировать на ненавистном баяне. Папа остался этим вполне доволен и, к счастью, выдал мифическому тренеру по борьбе индульгенцию.

Мои кадетские будни, довольно однообразные и неинтересные, продолжались. Постепенно я привыкал к постоянным молитвам перед едой, выучив наизусть «Отче наш» и бездумно тараторя её восемь раз в день. Даже в молитве проявлялась моя бунтарская сторона. Вместо того, чтобы хором со всеми читать этот древний и широко известный текст, я второпях проговаривал его, комкая окончания слов, а иногда и проглатывая слова полностью, а закончив, просто стоял и ждал всех остальных. Постоянные построения перед едой, занятия на плацу и обращения «господин» «разрешите» стали нормой, казались чем-то, само собой разумеющимся. Все трое новичков уже мало общались между собой, заполнив свои социальные ниши и найдя компании по душе. В принципе, я контактировал со всеми, и все контактировали со мной. Просто кто-то мне нравился и подходил больше. Моим постоянным окружением стали Гавриленко (их с Ведерниковым звали Иванами, и, не осмеливаясь закрепить за такими «авторитетами» прозвища или клички, все называли их Вано с ударением на последний слог), Дима Головин и Егор Дмитриев. Все трое использовали мой интеллект и знания, списывая у меня и консультируясь по разным вопросам. А я рад был помогать, мне всегда это нравилось и льстило. Тем более что к нашим командирам отделений я испытывал некое влечение.

Постепенно царившие в кадетской среде порядки стали оказывать на меня влияние. Я становился истинным воспитанником сего заведения, шаг за шагом постигая мастерство унижения, опускания, чмырения и прочих важных жизненных навыков. Многие вещи, ранее абсолютно мне не свойственные, стали обычным делом, вошли в привычку. Неправильные и глупые ответы одноклассников вызывали злой саркастический смех и миллион словесных уколов почти на каждом уроке. Я больше не мог пройти мимо Крыжановского и Короленко, не обозвав их или не спародировав самым обидным образом. С моим приходом весь взвод потянулся ко мне, к моему спокойствию, относительной доброте и здравомыслию (да, пусть хотя бы в некоторых вопросах). Теперь же многие в ужасе отпряли, рассмотрев за уравновешенной и красивой личиной пробуждающегося злого и жестокого демона. А элита была в восторге от моих выходок, от моих свежих креативных обзывательств и предлагаемых инновационных путях унижения уже и так истерзанных до предела одноклассников. И я старался для них, выступал в качестве приглашенной звезды, придворного шута, стараясь заполучить, заслужить их любовь и расположение. Мне нравилось, что теперь я не обособляюсь от мальчиков, как раньше. Ведь выбора здесь никакого не предоставлялось. Или ты с мальчиками, или ты – чмо. Пацанская среда стала для меня совершенно новым опытом, неизвестным невспаханным полем, неисследованными землями. Я и представить себе не мог, какие здесь бывают ловушки, капканы, зарытые мины и просто опасные камни. Откуда? Я всю жизнь общался с девочками, бежал от общества парней, предпочитая машинкам куклы, казакам-разбойникам дочки-матери. И все поступки казались верными, правильными. Ведь я не стал изгоем – меня многие уважали, или боялись, или ценили – или что там они ещё делали? Я был нужен им, поэтому мне и было так хорошо. Словно нашлось то место, для которого я и родился. Моё призвание. Быть умным, злобным и жестоким. Помогать богатым и тиранить бедных. Рушить мифы о Робинах Гудах. «Я здесь главная злобная сука» - под таким девизом прошли первые полгода моего обучения в кадетском корпусе.

Наверно, я вёл себя, как пьяная вульгарная женщина, оказавшаяся в обществе приятных ей мужчин и неприятных конкуренток. Ведь я гей, поэтому и объекты воздыхания, и соперники у меня одного пола. Может, этим можно оправдать столь разительные перемены, произошедшие в домашнем тихом мальчике. Обвиним во всём гормоны. И немного отвлечемся от корпуса.

16.

Дело близилось к зимнему солнцестоянию, поэтому с каждым днём темнело всё раньше. Я возвращался домой уже затемно, но это меня вполне устраивало. Не то что устраивало – меня это очень вдохновляло и подбадривало. Ведь если уже стемнело, то многие приступили к пьянству. Если стемнело задолго до того, как наступало время возвращаться домой, то многие уже успели не только начать пьянствовать, но и достаточно набраться и начать собираться домой (я тогда не знал, что пить можно независимо от времени суток). По моей тогдашней логике, чем раньше темнело, тем больше становилось шансов наткнуться на очередную пьяную жертву по пути в квартиру.

Пока я шёл от автобусной остановки к дому, я внимательно сканировал окружающее пространство в надежде уловить хоть малые доли промилле алкоголя в чьём-нибудь организме. Конечно, выпивших хватало, но все они находились либо в неудобной компании, либо в неудобных местах. Скажем, путь от остановки был совершенно не рыбным местом. Не было здесь клёва. Из-за этого подъезд, тот самый подъезд, по которому мне предстояло подняться на четвёртый этаж, в котором не так давно – летом – разыгрывалась жуткая сцена погони «грузина» за нами, стал оплотом моих последних надежд. Входил я в него всегда с замиранием сердца и, задерживая дыхание, чтобы по звукам, доносившимся с разных этажей, сразу оценить ситуацию. Если я слышал какие-то подозрительные и непонятные шорохи, адреналин моментально выбрасывался в кровь, я замирал на месте и прислушивался, но уже не мог ничего различить из-за шума и стука в ушах. Чаще всего источниками этого шума оказывались, конечно же, соседи, вышедшие на грязную лестничную площадку с чашечкой кофе покурить. Особенно так любил делать наш сосед снизу, «налим», чей балкон мы с братом затопили, наводя чистоту. «Налимом» папа прозвал его за внешнее сходство с одноимённой рыбой. Порой шумели другие соседи, наркоманы со второго. Стараясь не вникать в сущность их занятий, я пулей пролетал наверх в своей форме-милитари, понимая, что даже мой внешний вид может послужить для них провокацией. Провокацией для чего? Старался об этом не думать. Просто боялся их. Могла забрести в подъезд и собака, замёрзшая на улице и решившая погреться. Но я с завидным упорством, каждый раз, входя в подъезд, надеялся там найти кого-то интересного и доступного.

В первый раз это был бомж. Он попался мне практически сразу, лёжа в пролёте между первым и вторым этажом. Сначала невероятно обрадовавшись, я мгновенно поник, разглядев это тело получше. А уж унюхав исходящие от бомжа ароматы, я оказался у своих дверей быстрее, чем позволил возникнуть первым рвотным позывам. Какой удар по мечте! Неужели мне так и не суждено было никого найти у себя в подъезде? Никого, похожего на новогодний подарочек, с красивой обёрткой и приятным внутренним содержанием. Сидящего и ждущего меня с распростёртыми объятьями и расстегнутой ширинкой. Наверно, я ждал чего-то в этом роде.

Следующая находка была гораздо ближе к мечте, чем бомж, хотя и несравнимо далека от идеала, чем предполагаемый всегда минимум. На этот раз я нашёл «налима», валяющегося в забытьи под дверями его собственной квартиры. Наверно он не смог найти ключ, или не смог попасть ключом в замочную скважину. Факт – он валялся на полу и спал. Судорогой мне свело ноги. Я застыл, нависнув над недвижным телом. Что мне следовало предпринять? Присев, я легонько потормошил «налима». «Дядя Рамиль, вам плохо?» - эта дебильная коронная фраза выпала из моего рта. Ответа не последовало, как и не последовало никакой реакции на мои лёгкие толчки в плечо. Тогда я потряс его сильнее. Ещё сильнее. Встал и пнул Рамиля в бок. Реакции ноль. Лишь какой-то незнакомый звук нарушал тишину, тёмным налётом осевшую на стенах подъезда. Я никак не мог догадаться о природе звука. Откуда же он исходит? Ответ пришёл медленно, но самостоятельно: «налим» жутко скрипел зубами. Казалось, он одними зубами перемалывает другие свои зубы в муку. Попробовав воспроизвести нечто похожее, я скривился от боли и отвратительных ощущений. Челюсти нужно было сжимать с дичайшей силой, чтобы извлечь подобную симфонию. Тогда я ещё не знал, что народная мудрость связывает такое поведение во сне с наличием гельминтоза, иначе бы побрезговал и этой находкой. Но я понятия не имел о связи глистов и зубного скрипа, поэтому снова присел, расстегнул ширинку, достал из «семейников» Рамилеву прелесть и стал рассматривать. Налим, видать, тоже был обрезан, потому как никакой крайней плоти не было и в помине. Член был очень маленьким, практически детским. Но он как бы и не был главным органом паховой области. Он был всего лишь маленьким придатком, небольшим довеском, нетитулованным придворным в королевстве Великой Мошонки. Яйца у этого татарина были просто огроменными! Их масштабы усугубляли и без того очевидную ущербность детородного органа, визуально превращая пипиську в пипетку. Не зная, что с этим всем делать, я решил попробовать возбудить Рамиля. Занятие сие оказалось очень скучным, зубной скрип выводил меня из себя, и только яйца весело катались из стороны в сторону, радуясь временному освобождению из темницы семейников. Психанув из-за эректильной дисфункции налима, я дал его мошонке леща. От этого тишину подъезда спугнул звук, похожий на всплеск, но та снова стала, как пыль, оседать на стены. Рамиль слабо дёрнулся, на минуту перестал скрипеть своей челюстью, а потом снова начал. И тут наверху распахнулась чья-то дверь. Я в мгновение ока отпрыгнул от тела налима и спокойно отправился к своей квартире, оставив татарина лежать с яйцами и пипеткой, выставленными на всеобщее обозрение.

Совсем недавно меня посетила мысль: я же запросто мог тогда его ограбить! Что мне стоило обшарить карманы соседа, найти ключ и преспокойно открыть дверь. Если бы кто-то вышел, я мог сделать вид, что втаскиваю Рамиля домой. А за дверями квартиры мне вообще не пришлось бы торопиться, пугаться каких-то звуков или внезапных прохожих. Шарь себе в удовольствие по всем тумбочкам, карманам и ящикам. Всё равно хозяин спит как убитый. Но я не был криминальным элементом. Извращенцем – да. Испорченным глупым разнузданным ребенком – сколько угодно. Я думал о членах, но не о воровстве. Это подтвердилось через несколько дней, на выходные, когда мы с братом проходили мимо стоявшего во дворе разваленного цеха, а дворовые ребята окликнули нас и подозвали к себе. Подойдя поближе, мы стали свидетелями неприятной картины. Уткнувшись головой в землю, с подогнутыми ногами, будто он только что сидел на корточках да так и свалился, напротив входа в здание лежал труп мужчины. А пацанва обыскивала его карманы, вынимая оттуда всё – ценности, мусор, бумажки. Доли секунд уходили на оценку. Ценное шло в карман добытчика, а мусор выбрасывался здесь же, рядом. Не знаю, для чего парни нас подозвали. За какие-то мгновения они обшарили всю одежду мертвеца и под нашими удивлёнными взглядами скрылись с места трагедии. А я стоял и смотрел на болтающуюся на ветру окоченевшую мошонку.

Но самая знаменательная встреча, случившаяся в злополучном подъезде, произошла, как и многие роковые события моей прошлой и будущей жизни, совершенно неожиданно. Я не возвращался ни из какого кадетского корпуса, ничего не ждал, ни на что не прицеливался. Просто в выходной день, устав от монотонности квартиры и не найдя в её стенах достойного занятия или развлечения, я решил выйти на улицу, подышать воздухом, прогуляться, проветриться. Совершенно один, что в то время случалось редко, поскольку мы с братом оставались достаточно близкими друзьями и предпочитали все променады совершать вместе. Да вообще любым делом занимались вместе, кроме, разумеется, моих мастурбаций в туалете или ванной.

Захлопнув двери квартиры, я совершенно беззаботно принялся спускаться по лестнице, вприпрыжку, преодолевая за один шаг несколько ступенек и круто разворачиваясь, прямо в воздухе, на поворотах. Так я проскочил до третьего этажа и преодолел половину пути до второго, миновав сидящего на ступеньках мужчину. Мужчина не вызвал у меня никаких подозрений – я принял его за соседа или гостя соседей, которых я всегда знал очень плохо. И лишь после отдаления от него на целый лестничный пролёт, мои обонятельные рецепторы уловили витающий в воздухе запах алкоголя. Я резко притормозил и включил все органы чувств. Аналитический процесс очень быстро поставил мужчине диагноз: потенциальная жертва. Медленно развернувшись, я принялся изучать незнакомца. Тот сидел с закрытыми глазами и немного покачиваясь из стороны в сторону. Возраст его приближался к отметке «пожилой», хотя такое мнение могло складываться из-за старящей его лицо густой бороды и щетины на щеках. Волосы, чёрные, как смоль, нигде не прерывались серебристой ниткой седины. Черты лица из-за буйной растительности рассмотреть было тяжело, и это обстоятельство усугубляла шапка-гандонка, натянутая практически на глаза. Одежда не казалась ни нищенской, ни дорогой. Обычный среднестатистический стареющий мужчина, пьяный, сидящий в подъезде с закрытыми глазами, но ещё в сознании. Я робко направился к нему, опасаясь повторения истории с «грузином», поскольку национальная принадлежность данного индивидуума вызывала вопросы и разногласия. Находясь на пару ступенек ниже, участливо заглянув мужчине в лицо, я выдал стандартное:

- Дядя, вам плохо?

Мужчина открыл глаза, но ни капли не испугался и не удивился моему внезапному появлению. Не прекращая раскачиваться, он устало мотнул головой, что можно было трактовать как «нет», и снова ушёл в себя, опустив веки. Я решил было не рисковать и уже продолжил свой спуск, но внезапно остановился, снова вернулся к мужчине и из того же самого положения переспросил:

- Вы уверены?

Незнакомец снова открыл глаза и уставился на меня тяжёлым, но тупым взглядом. Он словно гипнотизировал меня, и я, повинуясь взгляду, присел перед незнакомцем на корточки, приподнявшись к нему поближе ещё на ступеньку. Наши лица теперь были очень близко. Мужчина всё смотрел и смотрел на меня, не моргая. Я смотрел в ответ и пытался сообразить, что же происходит в его голове и как мне лучше теперь поступить. Вдруг он сейчас резко замахнётся и врежет мне? Стало страшновато, и я уже было приготовился встать и уйти. Тогда он протянул руку, взял меня за голову, привлек к себе и поцеловал взасос. Груз в миллионы тон рухнул с моих плеч! Незнакомец верно истолковал мои намерения и был совершенно не против. Мне не угрожала опасность (как мне тогда казалось), не нужно было тратить свои силы в условиях неопределенности, не было необходимости добиваться не вполне конкретных результатов и думать потом, удовлетворен ли я. Всё получилось сразу, слёту, благодаря лишь игре взглядов. Может быть поэтому поцелуй казался мне очень приятным, мастерским. А может, сказывались его опыт и моя недавняя первая тренировка. Во всяком случае, мне очень нравилось с ним целоваться. А он всё продолжал и продолжал, всё более страстно и всё более недвусмысленно притягивая меня к себе. И когда поцелуев было достаточно, и я оторвался от его губ, он собирался что-то предпринять – я понял это по начавшемуся движению его рук к моей молнии. Но я почему-то его опередил, встав на колени и оттянув резинку его спортивных штанов. Там, несмотря на состояние мужчины, меня ждал его пенис в полной боевой готовности. Это был взрослый, зрелый пенис. Тёмный, с четко очерченными и многочисленными кровеносными сосудами. Необрезанный пенис матерого опытного самца. И, ни секунды не колеблясь, я взял его в рот.

Дата добавления: 2015-09-29