Друзья вышли на улицу. Валерка повертел головой, выискивая натуру поинтереснее. Да какая там в центре натура? Бетон да камень, да редкие хилые деревца.
- Ты, Геша, иди к моей машине. Представь, что это твоя собственная. Ну чего ты стоишь как чурбан?! Я же говорю: представь, что это твоя машина, твоя, а не моя! Тем более что воображение особо напрягать не надо - уже через десять дней у тебя своя такая будет, а может даже лучше! А теперь скажи 'Чизззз'!
Горожанинов послушно выдавил из себя 'Чиззз', изо всех сил демонстрируя голливудскую улыбку. Дидковский же не столько наводил видоискатель на Генку, сколько выискивал что-то одному ему известное. Потом таки щелкнул аппаратом.
- Иди сюда. Сейчас фокус покажу - ты такого отродясь не видывал. Видишь экранчик? А теперь смотри. Никого не узнаешь?
И подсунул Горожанинову его же собственное изображение. Тот только присвистнул:
- Вау! Техника на грани фантастики. Супер!
- Или! - гордо ответил Валера. - Таким макаром можно оставлять только те кадры, которые тебе нравятся, а неудачные тут же уничтожать. А потом идешь в специальное фотоателье и там тебе отпечатывают снимки в лучшем виде. Или на жесткий диск компьютера загоняешь на вечное хранение. Можно и вообще на диск согнать, такой себе виртуальный альбом. Понял? Это тебе не фунт изюма, между прочим! На, теперь ты меня запечатлей на том же фоне. Смотри: ловишь в видоискатель, потом нажимаешь на эту кнопочку - и все, птичка улетела. Держи!
Дидковский подошел к машине и стал позировать на фоне машины, старательно выдавливая из себя улыбку. Все должно выглядеть естественно, иначе Генка может почувствовать подвох...
Горожанинов наводил аппарат на цель тщательно, боясь испортить кадр. Внезапно его рука дернулась, и палец нажал на заветную кнопочку помимо его желания. Генка опустил руку с чудо-игрушкой. Он смотрел не на Дидковского, а чуть в сторону, туда, где...
- Алле, Геша, ну что, уже?
Генка не отвечал. Стоял, как статуя, и смотрел в одну точку. Дидковский подошел к нему, взял из его рук фотоаппарат, пощелкал, вызывая на экран собственное изображение. Но фото оказалось какое-то странное, от Валеркиной фигуры осталась лишь часть, центральное же место было пусто. Вернее, вместо центральной композиции был лишь задний план, на котором едва узнавалось лицо... Сливки!
Дидковский поднял голову, вгляделся туда, куда уже давно не отрываясь смотрел Генка.
- Оппаньки! - удивленно воскликнул Валера. - Девчонки!
За несколько метров от них, у самой дороги, вернее, у машины, прижавшейся вплотную к тротуару, стояли трое. Здоровенный мужик восточной внешности по-хозяйски положил руку на обнаженную талию хрупкой девушки, вернее, даже не положил, а протиснул сквозь переплетение тонких цепочек, связывающих верхнюю и нижнюю часть сарафана между собою. Да еще как протиснул! Так, что едва не полручищи оказалось под юбкой! Барышня, видимо, что-то ему мило рассказывала, глядя в лицо. Рядом с нею вполоборота, почти в анфас к Дидковскому и Горожанинову стояла Сливка и, улыбаясь, тоже принимала участие в разговоре.
Валера поднял фотоаппарат к глазам, тщательно навел фокус и щелкнул. В этот момент вся троица, словно выяснив некий вопрос и придя к консенсусу, нырнула на заднее сиденье машины. Взревел мотор и иномарка сорвалась с места, оставив вместо себя лишь облачко выхлопного газа.
Друзья по-прежнему стояли молча, даже не двигались. Наконец Горожанинов растерянно произнес:
- И ведь вроде не Тверская...
Валера подбадривающее хлопнул его по плечу:
- Да ладно, Геша, расслабься! Мало ли, может, они договаривались купить у них овощи подешевле к свадьбе! Или, например, цветы...
- В таком сарафане?! Ага, в таком виде только по базару и шляться, за картошкой, блин!!! Вот тебе и косметический салон! Она, видишь ли, к косметичке пошла, красоту, так сказать, наводить! Тварь!
- Да брось, Ген! В конце концов, она тебе пока еще не жена, еще имеет право на личную жизнь. Можно подумать, у тебя никого кроме нее не было! Ты ж там, в своих америках, небось, всех баб перетрахал. Тебе можно, а ей нельзя?
- Это другое! - взвизгнул Горожанинов. - Как ты можешь сравнивать! И то, что было в Детройте - это было до нее, до, понял?! Потом была только она, она одна, и никого кроме!
- Подумаешь, - вновь возразил Дидковский. - В конце концов, у нее вольной жизни осталось всего несколько дней. Я понимаю, приятного мало, но не смертельно ведь. Подумаешь, девичник устроила перед свадьбой. Тебе, между прочим, тоже никто не мешает. Ну, подумаешь, платьишко бл--ское нацепила - это, между прочим, еще ни о чем не говорит. Мало ли, чем они там намерены заниматься. В конце концов, может, ей денег не хватает на подарок для любимого, то есть для тебя, а как еще студентка может заработать в наше время?!
Генка не ответил, только скрипнул зубами от отчаянья. А Валерий продолжил 'успокаивать' друга:
- Брось, Геша, не бери в голову, бери в рот. Прости, злой каламбурчик вышел. Просто у нас девки на курсе так говорили в случае мелких неприятностей. Ну, мол, перемелется, мука получится. Да ты еще смеяться будешь на десятилетнем юбилее вашей свадьбы! Ну ладно, покувыркаются девки немножко с чурками - так ведь сугубо ради того, чтобы убедиться, что ты у нее самый лучший! У нее ж кроме тебя никого не было? Не было. Так откуда ей знать, что ты - это то, что ей нужно? Должна же она убедиться, в конце концов! Ларочка у нас девочка неглупая, наверняка о защите позаботится. Правда, насколько мне известно, кавказцы очень не любят резиновые изделия, предпочитают чувствовать женскую натуру в натуре, так сказать. Ну и хрен с ним. Ты ж, поди, тоже не всегда о безопасности заботился, а? Так что вы в некотором роде квиты.
Горожанинов все еще молчал, не сводя глаз с того места, где всего пару минут назад видел своего Лорика в обнимку с огромным волосатым кавказцем. Предательские слезы защипали в глазах, в носу засвербило, как перед чиханием...
Дидковский обнял друга за плечи и настойчиво повел к банку:
- Идем, Геша, идем. Слезами горю не поможешь. Сейчас девочки оформят бумаги, и мы с тобой поедем в автосалон, выберем Ларочке подарок к свадьбе. Представляешь, как она обрадуется?! И не будем мы с тобой размениваться на всяческие Жигули, мы ее наповал сразим Опелем последней модели! Она какой цвет любит? Голубой, синий? Или, может, бежевый? А то давай, как у меня, жемчужно-серую, а? Представляешь, на третий день после свадьбы подъезжаешь ты к дому на собственном Опеле! Да она обо всех кавказцах сразу позабудет, даже если сегодня ей это дело и понравится. Ничего, Геша, ничего, все еще будет хорошо. В конце концов, кроме нас с тобой этого никто не знает. И не узнает, будь уверен. Я твою тайну с собой в могилу унесу - клянусь! Ничего, Ген, ничего. Вот отгуляете через неделю свадебку, и все будет хорошо...
- Да какую свадебку?! - вывернулся из его настойчивых рук Горожанинов. - Ты в своем уме? Хоть немножечко соображаешь?! Какая свадьба после того, что мы с тобой видели?!
Дидковский искренне удивился:
- А что мы с тобой, собственно говоря, видели?! Что Сливка с каким-то кавказцем садилась в машину. Ну и что?! Сливка - известная шлендра, стоит ли удивляться? Для нее это, скорее, норма.
- Да причем тут Сливка?! - возмутился Горожанинов. - Ты что, в самом деле ничего не понимаешь?! Да Сливка пусть трахается с кем угодно, меня это меньше всего волнует. Хоть за деньги, хоть бесплатно. Но она же была с Лориком!!! А значит...
- А что это значит? - парировал Дидковский. - А ни хрена это, к твоему сведению, не значит! Ты видел ее лицо? Видел, скажи?! То-то! И я не видел! Может, это вовсе и не Ларочка была.
- А кто?! - заорал Дидковский. - Пушкин?
- Вот Александра Сергеевича попрошу оставить в покое, - попытался успокоить буяна Валерий. - Пушкин там быть никак не мог, это ты правильно заметил. Но ведь и Ларочка должна быть в это время у косметолога. Так что у нее, можно сказать, алиби.
Гена устало прижался к стене банка:
- Какое на хрен алиби, Лерик, я тебя умоляю. Ты же сам все видел...
Валерка встал рядышком, так же, как и Гена, облокотился на стену родного банка:
- Ну, положим, я видел, как некая барышня, максимально похожая на твою Ларочку, заигрывала с посторонним мужиком. Да, я видел, как нагло этот козел запустил ей пятерню практически под юбку. Но это еще ничего не значит. Может, это была вовсе не Ларочка.
- А кто?! - снова заорал Горожанинов. - Ну кто еще это мог быть кроме нее?! Можно подумать, я своего Лорика не знаю! Да это же была она, ее копия! Я ее и со спины знаю, как облупленную! Но даже если бы у меня оставались какие-то сомнения, что прикажешь делать с этим бл--ским сарафаном?! Между прочим, эксклюзив, как выразилась твоя мамаша! Второго такого не только в Москве и московской области, такого в мире больше нет! И не Лорик ли говорила о том, что это платьишко будто специально для Тверской изготовлено?! Давай, парируй!
Дидковский вдруг сник.
- Что? - почему-то обрадовался Генка. - Нечем крыть?! То-то! Потому что это была она! И нечего ее защищать! Я вообще не понимаю, почему ты пытаешься меня убедить, что ничего страшного не произошло. Моя будущая жена в моем же присутствии, и в твоем, между прочим, тоже, позволяет какому-то волосатому козлу запихивать руки под самую юбку, а потом с ним же ныряет в машину для веселого времяпрепровождения. И это, по-твоему, не так уж и страшно?! Ну подумаешь, я женюсь на шлюхе и всю жизнь потом буду вынюхивать ее трусы - а не пахнет ли там чужим мужиком?! Почему ты ее защищаешь?!
Валерка вздохнул, помолчал несколько секунд, потом ответил нехотя:
- Да просто... Ну не могу я поверить, что наша Ларочка оказалась обыкновенной шлюхой. Не могу, понимаешь? Я же ее с четырех лет знаю, она же мне, как младшая сестренка. А тут - такое... Знаешь, если бы не этот сарафан, я бы, пожалуй, поверил, что это была другая баба. Максимально похожая на Ларочку, но другая...
- А я бы не поверил, - ответил Горожанинов. - Даже не будь этого чертового сарафана - все равно бы не поверил. Не может у Сливки быть подруга, как две капли воды похожая на Лорика.
- Со спины! - уточнил Валерка. - Мы ее видели только со спины!
- Ну и что? Даже если мы ее видели только со спины. Точно такая же фигура, такие же волосы, такая же смуглая кожа... Нет, Лерик, это из области фантастики. Да к тому же, как ни крути, а сарафан все-таки на ней был...
- О, да! - вдруг расхохотался Дидковский. - А представляешь, если бы на ней его не было?! Это было бы лучше? Никакого сарафана, блин! Вообще! Одна сплошная Ларочка!
Генка с горькой усмешкой двинул друга локтем в бок, и не ответил. Валера отсмеялся и спросил уже серьезно:
- Ну и что ты собираешься делать?
- А что тут делать? - вздохнул Горожанинов. - Можно подумать, у меня есть выбор.
- Ну, старик, ты не прав, выбор есть всегда!
- Ага, - утрированно легко согласился обманутый жених. - Это точно, выбор есть всегда! Или жениться на шлюхе, которую весь Черкизовский рынок переимел, или отменить все к чертовой матери. Ты бы что выбрал?
- Ну, Ген, кого сейчас волнует, что бы выбрал я? Сейчас выбирать должен ты. Да только выбор-то у тебя небогатый, это точно. С одной стороны, не больно-то приятно жениться на шлюхе - тут я полностью с тобой согласен. С другой - уже все закуплено, все готово, гости приглашены...
- И что, - вскинулся Генка. - Мне теперь из-за гостей страдать, со шлюхой жить?! Да пошли они! Тут остается порадоваться, что я о ее натуре бл--ской вовремя узнал. А представь, прожили бы несколько лет, ребенок бы уже был. И тогда бы я все это узнал. Представляешь, какие муки адовы?! Когда любишь ребенка, как своего, а потом вдруг теряешь уверенность в отцовстве. Нет, Лерик, нет. Все к лучшему. Не будет свадьбы.
После короткой паузы Дидковский уточнил:
- Ты уверен? А машина? Кредит-то тебе дадут только при наличии свидетельства о браке.
Горожанинов вспылил:
- Да пошел ты со своей машиной! Тут жизнь рушиться, блин, а для тебя только материальные ценности имеют значение! Какой на хрен кредит?! Мне что, из-за груды железа на шлюхе жениться?!
Дидковский, словно не понимая, что все уже решено, протянул разочарованно:
- Девочки, наверное, уже бумаги заполнили. Жалко...
- Порви ты их на хрен, эти бумаги! И не заикайся больше про свою машину. Всё, я сказал! Никакой свадьбы! Я теперь вообще никогда жениться не решусь! Если уж Лорик оказалась такой тварью, то что говорить про остальных?! Все они шлюхи, все, как одна. И исключений быть не может. Запомни мои слова, Лерик, и сам никогда не попадайся на их крючок. Все, Валера, я пошел. Паспорт вечером занесешь. У меня дел по горло. Надо все объяснить родителям, надо обзвонить всех гостей, предупредить, что свадьба отменяется. Будь здоров, Лерик!
И Горожанинов решительно двинулся в сторону метро.
- Геша, прости меня! - крикнул ему вдогонку Дидковский.
- За что? - искренне удивился Гена.
- Ну как, - стушевался Дидковский. - Если бы я не выдернул тебя из ванны, ты бы ничего не узнал. И у тебя все было бы хорошо...
- Дурак, - грустно улыбнулся Горожанинов. - Какой же ты, Лерик, дурак!
Глава 15
Звонок настиг ее в субботний полдень. Родителей по обыкновению не было дома: у них суббота - самый хлебный день. С утра у Ларисы пело сердце - неделя, осталась ровно неделя, в следующую субботу в это время в ее доме будет много людей, все будут суетиться и веселиться. А под балконом будет стоять вереница украшенных ленточками и воздушными шарами автомобилей. И она, наконец, станет замужней женщиной, она станет Ларисой Горожаниновой. Фамилия, конечно, совсем не фонтан, но она ведь себе мужа не по фамилии подбирала. По любви, сугубо по любви! Всю жизнь ждала ее, боялась не найти, а она оказалась так близко, совсем рядышком!
... Этот звонок перевернул всю ее душу. Нет, не душу, не так, неправильно. Этот звонок подвел черту под ее жизнью. Нет, даже не черту. Этот звонок поставил крест на ее жизни, на ее судьбе. Большой, жирный, отвратительно-жирный крест.
Он ничего не объяснил, сказал только два слова:
- Свадьба отменяется.
Сначала Ларочка приняла это за неумную шутку, спросила весело:
- Совсем, Геночка?
- Совсем, - в отличие от нее, собеседник говорил без малейшей тени шутки. Хоть и тихо, и спокойно, но таким холодом веяло от этого его спокойствия.
Лариса слегка забеспокоилась, но все еще надеялась перевести все в шутку:
- Совсем-совсем? Геночка, ты меня разлюбил?
- Я не собираюсь выворачивать перед тобой душу наизнанку, ты этого не стоишь. Я принял решение и ставлю тебя в известность. В остальном ты вольна думать, как тебе нравится. Свадьба отменяется. Своих гостей я уже предупредил об этом, а о своих, уж будь любезна, позаботься сама. Если, конечно, не хочешь покрасоваться перед ними через неделю в свадебном платье, но без жениха.
И от злого, даже жестокого ехидства в его словах Лариса поняла: он не шутит, он и не думал шутить, это правда! Дикая, непостижимая, безысходная правда!!! В висках забили маленькие деревянные молоточки: тук-тук, тук-тук, тук-тук. За что, за что, за что?..
- За что? - не столько спросила, сколько выдохнула она.
- За все хорошее, - едко ответил злой голос. - Будь здорова, принцесса. Не кашляй.
И барабанные перепонки едва не лопнули от оглушительно-резких коротких гудков.
'За все хорошее'... Разве это объяснение? Разве так объясняют причину разрыва практически накануне свадьбы? Свадьба! О, Боже! Гости, как объяснить все гостям?! Рассказать всему миру, как вероломно ее предали, бросили, образно выражаясь, перед самым алтарем?! И за что?! Он ведь даже не объяснил, за что! 'За всё', 'За всё хорошее'. Это значит, что она недостойна его? 'Ты этого не стоишь'. Почему? Что случилось? Она плохая? Бракованная? Ущербная?! Но в чем, Господи, в чем?!!
Родители... Боже мой, как сообщить об этом родителям?! Это же их убьет! Они так готовились к этому событию, назанимали кучу денег - слава Богу, хоть платье подарила тетя Зольда, иначе вообще неизвестно, как бы выкрутились. Конечно, и Горожаниновы вложили свою лепту, но расходы они поделили приблизительно пополам, а даже половина таких расходов убьет любой семейный бюджет. Мама с папой так старались... Папа пригласил своих друзей-музыкантов - как же он им сообщит о том, что его дочку бросили прямо перед свадьбой?!
За что, за что, за что?! - продолжали стучать молоточки. 'За все хорошее' - разве это причина? Разве за хорошее бросают? Бросают за плохое, а разве она делала ему что-то плохое? Разве им когда-нибудь было плохо вдвоем?! Нет же, нет, им было плохо друг без друга, только тогда, когда они не могли быть вместе! Тогда за что, за что, за что - вновь и вновь стучали молоточки.
Тело охватила какая-то странная мягкость - казалось, что кости ее каким-то непостижимым образом вдруг растворились в крови, словно в соляной кислоте, и она вся разрушается, разваливается, оседает бесформенной кучей на пол. Держась за стенку, Лариса прошла в комнату и прилегла на диван. Тело окончательно вышло из-под ее контроля, только мысли метались в разные стороны, да глаза незряче обшаривали комнату в надежде найти выход из тупика. Молоточки перестали выстукивать свое занудное 'За что?', запев новую песню: 'Не хочу жить! Не хочу, не хочу!!! Господи, забери меня, я не должна жить, забери меня, забери!!!'
Ларисе казалось, что она мечется по квартире, натыкаясь на мебель и дверные косяки, сбивая все, что попадается на пути: вазоны с цветами с подоконника, фарфоровые безделушки с лакированной поверхности горки, красивую хрустальную конфетницу со стола. Однако на самом деле она не могла сделать даже этого. Она лежала на диване, словно парализованная горем, смотрела в потолок совершенно сухими глазами, и почему-то не могла даже пошевелиться. Очень хотелось плакать, но плакать тоже не получалось. А еще больше хотелось умереть. Да, умереть - это был бы замечательный выход. Тогда родителям очень просто было бы объяснить гостям, почему отменяется свадьба - потому что Лариса умерла, некому выходить замуж... 'За что, за что, Господиииии?!' - продолжала кричать ее душа, но тело, казалось, не слышит крика, не чувствует волнения. Как будто уже перестало жить.
Сознание металось в поисках уже не столько объяснений происходящему, сколько... надежды, что все еще может измениться, что вот сейчас он позвонит и с бесподобной улыбкой скажет: 'Прости, милая, я пошутил!' Но вместо надежды сознание вновь и вновь натыкалось на идеально гладкую холодную стену безысходности, и не за что было зацепиться, и некуда было прилепить, прикрепить надежду: 'Живи, я сказала!' И от безнадежности стыло сердце.
Бросив бесплодные попытки обрести надежду, Лариса усердно пыталась найти возможность выйти красиво из позорного положения брошенной невесты. Но и такой возможности не находила. Не умолять же, в самом деле, вероломного предателя о пощаде: 'Геночка, миленький, ты женись на мне, чтобы мне не пришлось краснеть перед гостями, а через неделю мы разведемся'. Может, и можно было бы его уговорить, но гордость, что делать с гордостью? Он не захотел ее, он от нее отказался. Он не любит, или, может, правильнее будет сказать - никогда не любил? Ведь если бы любил, разве смог бы разлюбить вот так, без повода, без причины, сугубо 'за здорово живешь'?! Не любил, никогда не любил...
'Нет, не могу, не хочу!' - наконец, воскликнула душа, и Лариса невероятным усилием воли заставила себя подняться. Внешне спокойно и даже неспешно подошла к балкону, подрагивающими руками открыла дверь и вышла. Балкон, вернее, лоджия, была застеклена, и свежий воздух проходил лишь сквозь единственную открытую створку. Лариса взялась за поручень и выглянула вниз. Впервые в жизни порадовалась: 'Как хорошо, что мы живем на четырнадцатом этаже!' Раньше этот факт ее скорее огорчал, нежели вызывал приятные эмоции, ведь лифты ломались с завидной регулярностью, и так часто приходилось подниматься пешком по совершенно неосвещенной лестнице.
Далеко внизу мельтешили люди. Сверху они казались такими маленькими, что даже не воспринимались реальными. Крошечные людишки суетились по своим таким же маленьким и незначительным, как и сами они, делам, даже не подозревая, что кому-то в эту минуту смертельно плохо. 'Им всем наплевать', - выдал разум, не сумев огорчить Ларису. Ей и без того было настолько плохо, что никто уже не смог бы огорчить сильнее. 'Да, хорошо, что мы живем на четырнадцатом этаже' - уже совершенно отстраненно порадовалась Лариса и попыталась перебросить ногу через бетонное ограждение лоджии. 'Нет, так ничего не выйдет, слишком высоко' - подумала она и вернулась в комнату за табуреткой.
Уже возвращаясь из кухни с табуреткой, Лариса вспомнила о родителях. 'Бедные...' Им будет так больно... Нет, им тоже будет очень больно! Значит, они поймут ее, значит, простят. Они поймут, что она не смогла с этим жить. И все же как-то нехорошо уходить вот так, не попрощавшись. Это не тот случай, когда можно уйти по-английски. Лариса поставила табуретку около распахнутой балконной двери и подошла к серванту. Вырвала из конспекта по общей психологии лист, задумалась на мгновение: а что, собственно говоря, писать? Что ее бросили, как грязную использованную ветошь? Нет, даже родителям она не могла этого ни сказать, ни написать. Размашистым неровным почерком написала: 'Простите меня, родные мои, я не смогла с этим смириться, это слишком больно. Простите, я не хотела причинить вам боль'. Задумалась еще на мгновение, что бы такого написать, чтобы родители ее поняли, простили и не слишком горевали. Ничего оригинального не придумала, дописала еще одно 'Простите', и, даже не поставив точку, вернулась к балконной двери и взяла в руки табуретку.
И именно в эту минуту раздался звонок в дверь. Лариса замерла с табуреткой в руках: кто это может быть? Гена? Нет, он ведь сказал, что все кончено, что больше никогда ничего не будет, что не будет свадьбы, что она не будет Горожаниновой, что у них никогда не будет детей, что у нее нет счастливого будущего, у нее вообще больше нет будущего, ничего нет, одна сплошная вселенская пустота. Нет, конечно, он не говорил всего этого, он сказал проще и куда как короче: 'Ты этого не стоишь'. Всего четыре слова, но за ними - огромный смысл, черный смысл, беспросветная безнадежность, мрак. Нет, это не он, это не Гена. А раз это не Гена, то не стоит и отвлекаться на такие мелочи - она занята, она ужасно занята. Лариса вышла на балкон и пристроила табуретку у самого ограждения, занесла ногу...
В дверь вновь позвонили. Через мгновение кто-то отчаянно заколотил в нее ногами. Лариса поставила ногу на пол и прислушалась к шуму за дверью. Кто это так настойчив? А может, это все-таки он? Может, он понял, что ошибся, понял, что неправ? А поняв, пришел просить прощения? Может, еще не все потеряно?! Может, это действительно была дурацкая, просто-таки идиотская выходка и сейчас Геночка рассмеется и скажет: 'Прости, Лорик, я пошутил, милая. Ты же знаешь, я дурак, и шутки у меня дурацкие!' Да, да, это непременно Генка, ее Гена, Геночка! И, забыв убрать с лоджии табуретку, Лариса радостно побежала к двери, размазывая по щекам неизвестно откуда вдруг взявшиеся слезы.
Однако ее ждало дикое разочарование: за дверью стоял не Генка, а взволнованный до крайности Валерка.
- Почему ты не открывала? Почему так долго?!
И, словно отрезая ей путь к отступлению, резко, даже безапелляционно отодвинул ее в сторону, прошел в квартиру и закрыл за собою дверь.
- Что случилось? Я ничего не понимаю. Генка позвонил и сказал, что свадьба отменяется. Лар, что вообще происходит, а? Это его очередная дурацкая шутка? Почему ты плачешь?
Неожиданно для самой себя Лариса обрадовалась Валеркиному приходу. Как-то так оказалось, что никто, кроме него, не смог бы понять ее в эту минуту. Только Дидковский, Валерка, Варела. Он поймет, он один пожалеет. И пожалеет так, что она не будет чувствовать себя ущербной. А может, он поможет, он придумает, как вправить Генке мозги? И в порыве благодарности за то, что не позволил совершить ей тот страшный шаг, отделяющий от пропасти небытия, она прильнула к нему, как к самому близкому, самому родному человеку на свете. Говорить, правда, не могла, только плакала навзрыд. А Валерка, словно поняв, что не надо ее торопить, не надо тормошить, лишь поглаживал ее ласково по спине, как мама в далеком детстве, приговаривая только:
- Чшшш...
И только потом, когда Лариса выплакалась вволю, когда слезы иссякли сами собою, как и появились, четко уловив этот момент, Дидковский провел Ларочку в комнату, почти что силой усадил на диван, сам уселся, по-прежнему прижав ее к себе одною рукой, и только тогда сказал:
- Ну, что там у вас произошло? Я так ничего и не понял. Вы поссорились, да?
Ларисе так хотелось снова заплакать, ведь куда приятнее чувствовать себя защищенной в крепких Валеркиных руках, чем объяснять необъяснимое. Она только поерзала на диване, поуютнее устраиваясь у него под рукой, даже и не думая вырываться из-под его опеки, из такого уютного, а главное, безопасного гнездышка, и промолчала. Молчал и Дидковский, не насилуя, не приставая с вопросами. И вновь оказался прав - через несколько томительно долгих минут Ларисе самой отчаянно захотелось поделиться с ним своей бедой.
- Валерка, милый, я ничего не понимаю. Ведь еще вчера все было так хорошо... Вернее, нет, вчера мы с ним не виделись, я полдня провела в салоне, готовилась к свадьбе - хотела быть самой красивой невестой... А вечером с родителями ездили к бабушке, вернулись поздно, я не стала звонить ему ночью. Но ведь позавчера все было хорошо, что могло измениться? Или он, как дитя малое, не видел меня один день и разлюбил? Валер, объясни мне, а? Что произошло? Почему он так, за что? Я ведь ничего не понимаю...
По-прежнему крепко прижимая Ларочку к себе, Дидковский ответил:
- Да я-то тоже ничего не понимаю, думал, ты мне расскажешь, что произошло. Он позвонил минут десять назад, сказал, что свадьба отменяется и бросил трубку. Я перезванивал - телефон на автоответчике. В двери долбился - безрезультатно. То ли не открывает, то ли не из дому звонил. Тогда я к тебе рванул, а ты тоже не открываешь...
Неожиданно его внимание привлек белый лист на пустом полированном столе. Если бы там лежали еще какие-нибудь бумажки, или газеты - это не выглядело бы так тревожно. Но одинокий белый лист на пустом темном столе... Кажется, только тут его внимание привлекла открытая балконная дверь. Вернее, в самой-то открытой двери в последний майский день не было ровным счетом ничего удивительно, да вот как раз напротив самой двери стояла прислоненная к балконной перегородке табуретка. И у Дидковского захолонуло сердце. Он резко подскочил, схватил записку, предназначавшуюся не ему, за какое-то мгновение прочел ее, перевел взгляд на табуретку:
- Ты что?!! Что удумала?! Совсем тронулась, что ли?!
Выскочил на балкон, схватил табуретку и прямо с места швырнул ее вглубь комнаты, вкладывая в бросок весь свой гнев. Гнев и страх...
- Совсем сдурела девка!!! Это что же, если бы я сейчас не пришел, то ты...
Лариса, не отрывая подбородка от груди, едва слышно ответила:
- То меня бы уже не было...
Дидковский устало присел на диван. Но уже не так, как сидел еще буквально минуту назад, а нерешительно, как-то с краешку, неуверенно или испуганно.
- Тааак, - протянул он. - Вот оно, значит, как...
Лариса не ответила, только отвернулась от него. Слезы опять навернулись на глаза, и это почему-то ее обрадовало. Слезы, вечная женская слабость. Не в них ли и женская сила? Да только что от них толку, если видит их не Геночка, а всего лишь Валерка Дидковский, лучший, даже нет - единственный друг...
- Лар, ну нельзя же так, - попытался урезонить ее Дидковский. - Ну ты же разумный человек, ты же должна понимать, что так проблемы не решаются, это не выход.
- А как, как тогда решаются проблемы?! - вскипела Лариса. - Покажи мне выход! Только не такой - перемелется, мука будет, а реальный! Я не знаю, не понимаю, что произошло. Я его люблю, и еще полчаса назад была уверена в его взаимности. А теперь... Теперь все пошло кувырком, вся жизнь под откос! Как мне жить с этим, скажи? Объясни мне, за что? И как можно вот так, с бухты-барахты, перед самой свадьбой?!! У него что, совсем сердца нет?! Он и раньше так с девушками поступал, да? Только со мной у него зашло чуть дальше, чем с остальными, за это он меня так и наказал?! Может, и про Сливку он все наврал, может, мне нужно было больше верить ей, а не ему? Может, именно она говорила правду - пришел, изнасиловал, наобещал кучу радостей, а потом бросил? Вот только до загса не довел...
Тут ее пыл угас. Она вспомнила, что это не Сливке, не другой риторической особе нужно решать проблему с отменой торжества, а ей, именно ей выпала такая 'честь' уж незнамо за какие такие заслуги перед отечеством. И Лариса вновь заплакала:
- Зачем, зачем ты пришел?! Я ведь не решусь во второй раз... Уже все было бы позади, мне уже было бы хорошо, или, по крайней мере, все равно, меня бы уже ничего не волновало. Зачем ты пришел, Валерка, зачем?!!
Дидковский придвинулся поближе, взял ее руку, потеребил тоненькие пальчики.
- А ты уверена, что там тебе было бы хорошо? Лично я в этом глубоко сомневаюсь. Самоубийство - между прочим, самый страшный христианский грех. Нельзя сиюминутные проблемы решать таким кардинальным образом, нельзя...
- А как? - всхлипнула Лариса. - Как их решать?! Если они не разрешимы?!!
- Ну, дорогая моя, - менторским тоном ответил Валера. - Нет неразрешимых проблем, из любой ситуации есть как минимум два выхода. Вот этот, - он кивнул в сторону табуретки. - Этот - самый неправильный, безвозвратный. Это когда уже ничего не изменить. Вот, например, оказалась бы ты там, и ужаснулась - все не так, как ты себе представляла, и проблема совсем не решилась, а лишь усугубилась. Да только изменить уже ничего нельзя. Нет, Лар, ты избрала неправильный выход.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 52 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |