Большой холодный город Коул любил не всегда. Бывали моменты, когда ему жутко хотелось спрятаться в маленьком сарае на окраине богом забытой деревни. Но иногда его накрывала волна музыки, и случайная 1 страница

Глава 1.

Большой холодный город Коул любил не всегда. Бывали моменты, когда ему жутко хотелось спрятаться в маленьком сарае на окраине богом забытой деревни. Но иногда его накрывала волна музыки, и случайная песня становилась настроением не только его самого, но и всего огромного города.

Казалось, он сходил с ума, босиком гулял по улицам или по каменному мосту над рекой, рискуя серьезно заболеть. Но запомнился из этих сумасшедших походов только один, в котором Коул встретил самого странного человека за всю свою скучную жизнь. Он провожал Коула взглядом, увидев на мосту. Он стоял в то раннее утро возле уже выключившегося фонаря, повернувшись спиной к реке и прислонившись поясницей к перилам, он смотрел сначала на воду, а потом уставился из-под густой ровной челки на долговязого мальчишку, который побелел от холода. На нем была только ночная рубашка, настоящая, допотопная, каких Дэзире никогда не видел на людях в реальности. Он только читал о таких в книгах, видел их в кино. Длинные рукава рубашки закрывали руки, перламутровые пуговицы застегнуты были под горло, вот только подол не закрывал даже колени, из-под него выглядывали худые ноги, почти посиневшие на морозе. Сам Дэзире представить себе не мог, как можно было спокойно идти по мостовой в такую рань, по такому холоду, да еще босиком. Сам он был весь в черном, в своей короткой куртке с жесткой щетиной меха снаружи и внутри, в перчатках, обтянувших ладони второй кожей, в таких же тесных штанах и сапогах на устойчивых каблуках.

Он только что убил человека, и его пробирала жуткая нежность после ярости, у него всегда так бывало — момент отката, совсем противоположные чувства. Глаза, горевшие яростью еще полчаса назад, смотрели спокойно и покровительственно на жертву Бухенвальда, которой казался подросток в ночнушке. Но взгляд похож был на взгляд кошатника, наблюдавшего за своей кошкой.

Коула замучили бегавшие по телу мурашки, он выпрямил руки, прижав их к телу, будто стоя смирно в строю, сжал пальцы в кулаки и периодически распрямлял их, пытаясь согреться. Сухие, пыльные, онемевшие ступни сами по себе поднялись на цыпочки, и он будто радостно подпрыгивал, пружинящей походкой направляясь от начала моста к его середине. К фонарю, у которого Дэзире и стоял.

Волосы Коула его творческой душе фантазера напоминали пушистое облако, но стоило взглянуть критически, и Дэзире понимал — они тонкие, быстро пачкаются, превращаясь в жирную паклю, но зато густые, их очень много. В каком-то смысле, это круто. Но на самом деле, это жутко надоедает постоянной необходимостью мыть их. А с длиной волос этого задубевшего идиота, который еще и наркоман, кажется, их вообще приходится стирать, наверное. Секущиеся от черной краски кончики доставали бы до локтей, не развевайся они по ветру от сильных порывов с реки.

Стоило ему приблизиться, странно подпрыгивая, опуская и поднимая подбородок в неслышный ритм, держа тело в напряжении и даже поворачиваясь иногда вокруг своей оси, Дэзире понял — у него на голове большие наушники. Провод от них уходил под рубашку сразу от воротника, но просвечивал, и видно было, что плеер засунут за резинку белых трусов. Когда парень поворачивался на триста шестьдесят градусов, это было масштабно. Его ноги двигались в сложных, широких, но красивых движениях, которые он сам машинально успевал продумать на ходу, и его тут же заносило на проезжую часть. Но машин в такое время еще почти не было, и Дэзире приклеился взглядом к черным квадратным ногтям на пальцах его ног, к колечку на указательном пальце правой ноги. Указательные почему-то были длиннее больших, и ступни смотрелись забавно.

В Дэзире взметнулась уже даже не нежность, а четкое желание поймать и сжать, стиснуть. Правда он мыслил критически, как всегда, и принялся раздумывать, зачем ему это хотелось сделать. Согреть или сломать, вот в чем вопрос.

Жалость Коула к самому себе, с которой началась эта прогулка, закончилась еще несколько минут назад, так что потеки слез на щеках высохли и были незаметны, а сам он пришел в такую гармонию с музыкой и ненавистным серым, холодным городом, что готов был броситься в реку прямо сейчас.

Идиллию нарушил крик от «Жоли-Жоли», которое Дэзире собирался открывать через полчаса. Его смена была первой, и в кармане лежал ключ. Но там уже собиралась небольшая компания утренних трудоголиков, спешащих выпить кофе перед работой. И все они знали, что Дэзире добрый, он откроет пораньше, если попросить.

— Дэзире! — крикнул кто-то, и маньяк посмотрел на темную витрину с розовой надписью, отреагировав. Коул открыл глаза, остановившись в нескольких шагах от него. Наушники с музыкой мешали, и он не расслышал, но вспомнил недавно услышанное по телевизору имя и решил, что это было «Сумире».

Дэзире на него посмотрел всего несколько секунд, запоминая, впечатывая в память костлявые почти до анорексии конечности, пушистые волосы, странное для шведа лицо и косые глаза, смотревшие в разные стороны. Видимо, парень был все же обкуренный. Или у него что-то со зрением.

Коулу эта внешность тоже впечаталась в память. Ветер подул с реки, прямо этому «Сумире» в спину, и прямые волосы потянулись вперед, как бы в сторону кафе. Сам человек-в-черном вытянул руки назад, держась за перила, и будто готовился сделать не первый шаг в сторону кафе, а целый прыжок.

Коул прошел мимо на цыпочках, танцующим шагом, так что каждый раз движение заканчивалось в бедре, отставляя его. Но он не отворачивался, так и стараясь удержать чужой взгляд.

Дэзире почувствовал укол совести. Она ни за что бы не простила ему, упусти он этот шанс, но пойти за мальчишкой в такую рань было полным бредом. К тому же, его уже заметили посетители «Жоли-Жоли», и он просто не мог взять и уйти, хоть до открытия и оставалось больше получаса. Найти потом этого же школьника в целом городе, не зная его имени, просто невозможно. А до самой смерти думать о том, как хотелось увидеть гаснущие косые глаза, Дэзире что-то не очень жаждал. И вообще, эта гонка за последними взглядами превратилась в пытку.

Коул не слышал сигнал машины из-за музыки, поэтому решил, что это была трагическая случайность. Он округлил глаза, остановившись и перестав чувствовать холод, когда на его глазах человек в черном отцепился от перил и шагнул на проезжую часть. Наверное, он думал, что машин в такое время не бывает, ведь еще несколько минут назад они проезжали очень редко. Но факт был в том, что он тоже не отворачивался, так и повернув голову к Коулу, глядя на него, когда внушительный «Шевроле» начал тормозить.

Парень застыл, онемев, когда под его самую любимую песню живого человека, только что смотревшего на него сонным, спокойным взглядом, сшибло с дороги и отбросило на перила моста. Высокое тело врезалось спиной в ограждение с такой силой, что будь Коул без наушников, он услышал бы хруст и понял, почему тело вдруг стало мешком. Верхняя половина уже перевалилась через перила, а ноги медленно отрывались от мостовой. Когда тяжесть торса пересилила, в воздухе по дуге мелькнули остроносые сапоги на квадратных каблуках. Плеска воды в реке Коул тоже не услышал, так и застыв с вытаращенными глазами, глядя на пустые перила.

Водитель «Шевроле» наконец остановил машину, хоть это и грозило штрафом за парковку в неположенном месте. Сейчас это было самое меньшее, что его волновало, и он бросился к перилам. Тело утонуло, течение было не таким уж и быстрым, но рассмотреть в темной воде человека в черной одежде оказалось невозможно.

Посетители «Жоли-Жоли» даже не отошли от шока, но машинально бросились туда же, поражаясь тому, что машин на мосту больше не появилось, как назло.

— Эй, мальчик, — женщина, только что желавшая больше всего на свете заснуть, проснулась окончательно и заметила, что мальчишка на мосту почти голый.

Коул посмотрел на нее, потом очнулся от ступора, глянул на себя и сорвался с места.

— Мальчик! — женщина не поняла, почему он вдруг развернулся и побежал по мосту дальше, куда шел с самого начала. Дурацкие наушники запутались в волосах, и он не мог их снять на ходу, чертова песня играла и играла, перед глазами застыло спокойное лицо, едва приподнятый уголок губ, а потом нереальная податливость еще живого тела, перевалившегося через ограду.

Вечером в новостях о происшествии на мосту сообщили, так что в шоке осталась даже равнодушная ко всему страшному мать Коула. Она перестала жевать разогретую лазанью из магазина, уставилась в экран и не заметила, что сына трясет в кресле, где он свернулся клубком, замотавшись в одеяло. Камера на козырьке «Жоли-Жоли» зафиксировала тот самый момент, и его повторяли в новостях, увеличивая то место на ограде, через которое медленно переваливалось тело. Везение было невероятное, тело удалось найти и достать, правда о спасении и даже реанимации речи уже не шло. Зато Коул узнал такое, отчего тело чуть не свело судорогой.

— Погибшим оказался двадцатитрехлетний Дэзире Ульссон. Как выяснилось, при нем были найдены улики, подтвердившие его причастность к преступлениям, совершенным месяц назад на территории Эрншельдсвика. Известный под прозвищем «Брюшной маньяк», Ульссон оставался непойманным, тщательно скрывая следы своих преступлений. Найденный при нем складной нож сохранил следы крови последней жертвы, убитой вчера вечером. Способ убийства подтверждает непосредственное отношение Ульссона и к предыдущим преступлениям подобного... — Лиза щелкнула пультом, переключая канал и продолжая перемалывать лазанью челюстями.

— Жесть какая-то, — сказала она, покосившись на сына. — Подумать только, мы столько времени жили рядом с каким-то психом. Может, я даже сталкивалась с ним в автобусе или на улице. Может, я с ним даже случайно разговаривала когда-то о погоде, например, или он продавец в магазине.

Коул готов был плакать от радости, что камера не захватила его, он стоял всего в нескольких шагах от места, где Дэзире свалился с моста. Но это был однозначный успех.

— Вообще охренеть. Как они могли позволить ему гулять на свободе столько времени. А может, это опять политическая подстава, и они просто свалили кучу убийств на какого-то несчастного просто из-за того, что у него нож был в кармане. Правительство, как обычно.

Коул смотрел на рукава татуировок, покрывавшие ее руки от плеч до кистей. Татуировки были еще и на спине, и на груди, и на животе. Вся Лиза была покрыта татуировками с ног до головы, только где-то оставались редкие просветы ее настоящей кожи.

Он думал о том, что она, возможно, ходила мимо него, сталкивалась с ним, даже говорила, наверное. А вот на него этот маньяк, от которого всю зиму дрожал целый город, смотрел несколько минут. Он был совсем близко, Коул помнил, что на несколько секунд, проходя мимо, почувствовал тепло его тела. Он смотрел на него, прямо ему в глаза, своими спокойными, ледяными, несмотря на карий, теплый цвет глазами. Он шагнул под машину прямо перед ним, и Коул только сейчас подумал о том, что он мог не слышать сигнала, но у маньяка не было наушников. Может, он покончил с собой? Нет, слишком болезненная и мучительная смерть.

И его, оказывается, звали Дэзире, а не Сумире. Хотя, второе имя, так и застрявшее у Коула в памяти, услышанное в каком-то телешоу или даже, может быть, в порно, казалось более крутым. Оно не подходило маньяку, которого он видел, но звучало неплохо. В любом случае, оно было лучше, чем простое «Коул». В школе Коулов больше не было, но он терпеть не мог Швецию за вынужденно выученный язык, за климат, за внешний вид, за все, в целом. Он хотел обратно в штаты, но вот там точно будет полно Коулов.

— Мы переезжаем, я говорила тебе? — Лиза встала, откинув одеяло с колен, так что он увидел ее короткие шорты и длинные голые ноги, покрытые вытатуированными лицами, бабочками, змеями, жабами, пауками и пломбирными рожками.

— Переезжаем?

— Да, твоя бабка померла. Оставила, кажется, какой-то сарай.

— Твоя мать?

— Она мне не мать, — бросила Лиза напевно, выбросила картонную миску из-под лазаньи в пакет возле входной двери и вернулась обратно с бутылкой пива. — Но мы с тобой едем обратно, радуйся, тебя больше не будут гонять, как придурка. Может быть. Совет: определись уже, кем ты хочешь быть, тогда никто не полезет.

— Может, кем я хочу стать?

— Дерьмо. Никто не знает, кем он станет, кому нужны твои тупые желания? Я, может, хотела стать рок-звездой, и что? Без разницы, кем ты хочешь пахать. Реши, кем ты хочешь быть в обществе, тогда ни один сопляк не полезет бить тебя.

— Хорошо.

— Отлично. Что ты сел там, как неродной? Иди сюда, чувствуй себя, как дома, — она похлопала рукой по дивану рядом с собой.

Коул поджал губы и выгнул бровь.

— Что ты корчишься, козявка? Не хочешь, сиди там.

Коула не устраивало в предложении сесть рядом только то, что от Лизы наверняка жутко будет вонять куревом и перегаром. И пусть даже она почти трезвая, запах от этого не пропадет. А еще Коул ненавидел свое лицо за живость, все отражалось на нем, все эмоции сопровождались меняющимся выражением. Он хотел бы быть спокойным, как этот маньяк, но тому виной, наверное, темперамент. В конце концов, Ульссон был шведом, у него в крови была ослабленная палитра эмоций, а «свободный душой и сердцем» истинный американец Коул совсем даже отмороженным не был.

Но очень хотел стать. Очень-очень ему хотелось похоронить эмоционального идиота, плачущего от жалости к себе, танцующего босиком по мосту и попадающегося на глаза всяким психам. И «Коула» заодно похоронить здесь, в Эрншельдсвике, откуда они скоро уедут.

* * *

Якоб посмотрел в зеркало заднего вида и сразу отвел взгляд. Наткнуться на дебильную рожу, которую его пасынок отчаянно корчил, было не слишком приятно, потому что у Коула было отличное воображение и подвижное лицо.

Лиза вела себя прилично, сидела, будто палку проглотив, на пассажирском сидении, скрестила руки и сжимала кулаки незаметно. Она нащупывала большим пальцем кольцо на безымянном, тихо радовалась и даже злорадствовала. Нет, счастье было не безоблачным, ведь Коул за три года, что прошли с момента переезда, стал намного увереннее в себе, послушавшись ее советов, и изо всех сил пытался помешать свадьбе. У него не получилось, Лиза тоже за три года изменилась, и в глазах порядочного бизнесмена выглядела идеальной женщиной — воспитанной, женственной, аккуратной, хозяйственной и элегантной. Курсы «леди» даром не прошли.

Омрачала всю эту радость только последняя выходка Коула, из-за которого они и сели этим утром в машину, чтобы уехать из города и больше никогда в него не вернуться. И гуттаперчевая рожица на заднем сидении тоже все портила, ведь Коул подходил к вопросу творчески.

— Хватит кошмариться, я отведу тебя к врачу, — пообещала Лиза, процедив это сквозь зубы.

— Ы-ы-ы, — Коул наклонил голову к левому плечу, выдвинул челюсть вправо и свел глаза в кучу.

— Не ругай его, он еще ничего не понимает, — вежливо попросил Якоб, тронув ее за локоть правой рукой. Лиза засветилась от радости, еще не в силах поверить, что церемония неделю назад ей не приснилась.

«Куда уж мне», — Коул развел глаза в стороны окончательно, стал похожим на рыбу, и выпучил их для большей убедительности.

— Выплюнь жвачку, — выдавила из себя Лиза, поправляя кокетливый локон прически из разряда «мадам безупречность».

В машине стало тихо, но было поздно.

— Я сказала выплюнуть жвачку. Давай, быстро! — Лиза протянула левую руку назад, открытая ладонь оказалась у Коула перед лицом. Она явно демонстрировала кольцо лишний раз, чтобы он еще раз понял, что проиграл, и больше поблажек не будет. Он послушно выплюнул фиолетовый липкий комок на ладонь, Лиза сжала кулак и убрала руку, снова скрестила обе их на груди.

«Ему же семнадцать лет, зачем с ним уж настолько-то строго, как с ребенком?..» — этого Якоб не понимал, он просто не знал, что на курсах леди не учили воспитывать подростков, обсуждали только школьников начальных классов. И он не знал, что Лиза вообще не умела воспитывать, но если уж бралась за что-то, то доводила до конца.

— Думаю, будет дождь, — спокойно, нежно сообщил Якоб.

«Да с чего бы это», — сострил Коул мысленно, посмотрев на небо, глядевшее на него из люка в крыше автомобиля. Тучи практически плюшевые, тусклые, а небо — насыщенного ванильного цвета. И все вместе это создавало жуткое впечатление грязи, что совсем не делало утро прекрасным.

— А вы не сердитесь, мистер Дюнсте? — уточнил нежный пасынок, забыв про свой бойкот, объявленный новому отчиму еще недавно.

— Нет, что ты, с кем не бывает. Просто случайность, — быстро отмахнулся Якоб, натянуто улыбнулся, выразительно глядя в окно, чтобы не возвращаться к этой теме. — И обращайся ко мне не так официально, прошу тебя.

— Окей. Папочка, — выдохнул Коул так похотливо, что Лиза выгнула бровь и прикрыла глаза с мрачной решимостью стать бездетной.

— Иногда лучше жевать, чем говорить, — с веселой ухмылкой заметила она своим обычным голосом, и Коул узнал свою мать — разбитную фанатку пирсинга и тату. Все художества на ее теле были закрыты светлой, элегантной одеждой, и Коул просто не понимал, как этот новый папочка не сбежал, когда увидел все в первую брачную ночь.

«Наверное, он извращенец. Иначе не стал бы вести себя так спокойно после того, как я…»

Коул замолчал, послушавшись мать. В конце концов, это раньше он страдал от отсутствия жесткого воспитания, хотел внимания…А теперь он понял, что все было прекрасно по сравнению с тем, что Лиза из себя строила сейчас. Воспитание ему не понравилось, правила — тоже. Но в Элизабет Дюнсте, теперь замужней даме, еще на девяносто девять процентов жива была Лиза. А вот она-то была ему скорее подругой или старшей сестрой.

Или расхристанной бэби-ситтер, которая за ним нехотя приглядывала, тратя государственное пособие на собственные нужды и немножко — на него.

«И видит бог, это было прекрасно», — Коул достал из сумки у себя в ногах пакет сладких кукурузных палочек и с хрустом его раскрыл. Приторный запах поплыл по салону, но медленно выветривался в люк на крыше.

Машина Коулу не нравилась. Это был «Шевроле», а он в памяти ассоциировался далеко не с самым приятным эпизодом в жизни. И пусть даже это был «Шевроле Тахо», совсем непохожий на тот, что сбил серийного убийцу, все равно бесило.

— Ты растолстеешь, и у тебя никогда не будет де...Подружки, — вовремя поправилась Лиза, посмотрев в зеркало и встретившись взглядом с сыном.

Он пожал плечами, мол, он в ней и не нуждался.

«Если уж даже такие придурки, как Якоб, находят себе баб и женятся, то мне-то париться не о чем. Хотя... Нет, не о чем».

— Воняет изо рта помойкой. Ты зубы чистил утром? — Лиза повернулась и опять убила его стальным, мрачным взглядом, после которого в детстве обычно давала подзатыльник. Коул без вопросов перелез на третий ряд сидений, сплошной диван, а не отдельные кресла, и разлегся там.

— Прекрасно, — Лиза достала из бардачка освежитель воздуха, вытянула руку назад и распылила «аромат розовых кустов» на второй ряд сидений. Едой стало нести меньше, крошек на бархатной кофте стало больше, Коул отряхнул грудь и живот, но через несколько секунд крошки снова появились.

Лиза незаметно от мужа сунула отобранную у сына жвачку в рот, наслаждаясь еще не до конца пропавшим вкусом винограда и качеством резинки. Она не липла к зубам, и это было прекрасно. Другие жвачки Коул и не жевал из-за брекетов на своих зубах, а еще он не знал, что теперь будет делать, если они переезжают в другой штат, а его дантист остается здесь. Наверное, другой тоже сможет что-нибудь делать? А может, даже снимет этот кошмар?

Через пару часов на ковриках перед задним сидением лежали несколько пустых упаковок от палочек, смятые банки из-под газировки, и с сидения сползал Коул. Он измучился, замаялся, устал, хотел в туалет прямо сейчас и ни секундой позже, а еще спать, но в таких условиях это было невозможно.

Якоб молился на него, радуясь, что все свои мысли пасынок не озвучивал. Он уже запутал все свои лохматые, пушистые волосы, которых было жутко много на его безмозглой голове. Он накручивал их на пальцы, влажные от холодного пота, который всегда его прошибал от особо возбуждающих мыслей. Он причесывался пятерней, пытался заплести две косички, как девочка-пятиклассница или порно-актриса из жанра школьного фетиша. В итоге на голове все равно был бардак, а две тоненькие, как крысиные хвостики, косички торчали в разные стороны, не скрепленные даже резинками.

После остановки, на которой его вышибло из салона и понесло в закусочную в поисках уборной, Якоб еще раз сказал Лизе, что у нее потрясающе послушный и воспитанный сын. И пусть даже он немного странный, иногда капризный, а выходка его, виновная в переезде, перешла все границы морали, он терпеливый, как мамонт. Он просто лапочка, если подумать.

Еще через час Коул своих ошибок не повторял, не наливался газировкой по самые гланды, сидел и слушал музыку, напялив очередные «ультра-мега-клевые» наушники, на которые готов был тратить деньги больше, чем на походы в кино с девчонками.

В кино он вообще не ходил, не говоря уже о девчонках.

Он скинул короткие, бесформенные сапоги, лишенные подошв, которые Лиза так ненавидела, и залез на сиденье с ногами, раздвинув их и расклячившись, как сытый паук.

— Носки воняют, — сообщила Лиза, опять направив в его сторону баллончик с освежителем и чуть не отравив.

Коул знал, что она врет, потому что носки были свежие, только утром надетые и даже до этого ни разу не ношенные. Просто ее тоже достала поездка, и не к чему больше было прицепиться. А впереди маячил сам въезд в новый дом, генеральная уборка, осмотр владений, распаковка вещей, огромное количество дел... И она просто завидовала ему, ведь он отправится спать, как только найдет горизонтальную поверхность, а ей предстоит строить из себя идеальную хозяйку.

Поэтому Коул простил ей маленькие припадки истерии.

Потом ему стало жарко, и он сел посреди своего дивана, расстегнул кофту и снял ее, поведя плечами. Посмотреть на него в этот момент было ошибкой в корне, которую Якоб случайно совершил от скуки, а потом не смог оторваться. Он уже рассмотрел исподтишка всю Лизу, к которой не мог привыкнуть. То есть, они знали друг друга полгода до свадьбы, и он предположить не мог, что под ее одеждой в первую брачную ночь окажется настолько... Он горел от восторга, он постоянно хотел свою красавицу жену, но сейчас уже отчаялся рассмотреть хоть одну татуировку, одежда мешала, и это злило. Зато пасынок, с которым он и вовсе виделся только неделю, был абсолютно доступен взгляду.

Лиза не знакомила их до самой свадьбы, так что Коул знал о ее призрачном поклоннике, естественно подозревал, что она хочет круто выскочить замуж... Но он понятия не имел, что это случится так скоро, и что это все-таки случится. Но Якоб понял, почему нежная красотка не торопилась сводить двух мужчин своей жизни вместе.

Они не поладили.

Зато Якоб не мог отрицать — сын был весь в мать, он даже сам по себе был бабистый, у него была нежная светлая кожа, не загоревшая во время игр в бейсбол или летних каникул, мягкие кокетливые манеры, как у Лизы. И самое мерзкое — Коул знал, что он такой, а потому вовсю утрировал свои возможности, преувеличивал их и выпячивал сильно-сильно, чуть ли не напрямую отчима домогаясь. Лиза знала, в отличие от мужа, что все это — тупые шутки, которыми Коул отваживал ее прежних ухажеров, поэтому всерьез не воспринимала, но психовала жутко. А вот Якоб выл мысленно от ужаса, стоило Коулу опять нарисоваться на кухне в обрезанных джинсах, так что они превратились в очень открытые шорты. Он отмазывался тем, что ему жутко жарко, но на деле постоянно поворачивался спиной, тянулся к верхним полкам, вставая на цыпочки, сгибая одну ногу или наклоняясь.

Так или иначе, своего он добился. Если до премьеры его феерической глупости Якоб еще мог как-то закрыть глаза на все это, то после финальной выходки он был не в состоянии выкинуть из головы одну и ту же картинку. Абсолютно голый пасынок, лежащий на полу в собственной комнате, согнутый, связанный, с кляпом во рту, в луже натекших из открытого и онемевшего рта слюней, жутко возбужденный... Он был без сознания, когда Якоб выбил дверь в запертую комнату, и Лиза поняла, что это полный провал, ударила себя ладонью по лбу и застонала сразу же, как увидела. Ее дурацкий сын опять занимался извращениями, он надел кляп, долго и с удовольствием занимался сексом с кулаком, потом с мучительным наслаждением вставил в себя силиконовый фаллос дико розового цвета. Финалом представления было связывание, в котором он уже напрактиковался сам на себе. Он даже подготовил ножницы, чтобы разрезать веревки, но уронил их за кровать, не смог достать, грохнулся на пол, судя по ссадине на лбу и носу, потерял сознание...

В общем, свадебная поездка на уикенд, в которую молодожены отправились, закончилась для Коула не сладкими воспоминаниями о сексуальных извращениях в пустой квартире, а вызовом «Скорой», паникой Якоба, выбитой дверью, популярностью среди соседей, узнавших обо всем от врача, жутким позором и яростью Лизы. Этот же уикенд стоил ему всех выброшенных веревок, игрушек, прочих приятных мелочей, вроде прозрачной смазки с фруктовым ароматом, извращенного нижнего белья и карманных денег на месяц.

Лиза счастлива была, что она уже замужем, и этого не изменит даже чертов сын, который чуть не довел благородного, воспитанного пуританской семьей отчима до паралича и нервного тика одним своим видом.

Когда Коул очнулся, он лежал в своей постели, а перед ним сидел врач, это он точно помнил. Но он до сих пор понятия не имел, кто его развязывал и вынимал из самого нежного места фаллос. Развязать могла и Лиза, но вряд ли она...

«Надо будет спросить, когда ее не будет», — подумал он, поймав взгляд Якоба в зеркале, и замер. Он нарочно улыбнулся, облизнул губы и подмигнул отчиму, сел по-турецки, расплел косички, собрал волосы обеими руками и свесил их с одного плеча. Майка на тонких бретельках давала рассмотреть ключицы, плечи и горло, как только он поправил наушники и откинул голову на спинку сидения. Якоб завис.

Лиза шипела, что ему должно быть стыдно, но ему ни разу не было стыдно. В конце концов, ему уже семнадцать, что хочет, то и делает. Сама Лиза тоже считала, что эти извращения с самим собой куда лучше, чем если бы он проделывал то же самое с кем-то в паре или компании, но громко возмущалась, чтобы муж не подумал о ней, как о вертихвостке.

И ее даже не пугало, что ее сын — явно не традиционной ориентации парень, ведь сама она в юности, молодости и еще четыре года назад вела себя куда аморальнее. В конце концов, и это можно считать плюсом, ведь он не приведет домой какую-нибудь беременную от него прошмандовку, с которой придется толкаться на кухне и даже общаться. Скорее, это он сам свалит куда-нибудь, как только найдет шею, на которую можно сесть и свесить ноги.

«Он-то сможет. Я уверена. Он у меня лапочка», — подумала Лиза довольно, в очередной раз посмотрев в зеркало и увидев, как сын выпендривается. Манеры были, как у начинающей стриптизерши, мордашка симпатичная, хоть и портил все острый вздернутый нос. Но он добавлял обаяния, а волосы и вовсе делали всю работу, превращая Коула в не очень дорогую, но все же неплохую девчонку легкого поведения.

Лиза толк в стиле знала, сама всегда говорила, что готика — это его билет в жизнь. Иначе на него просто никто не посмотрит, без волос он никто, тощее, рахитичное убожество. Девчонки клюют либо на идеал с мышцами, интеллектом, мужественным лицом, строгим характером и крутой тачкой, либо на чушь дурацкую, умиляющую своим сходством с потрепанной шмарой.

Второму варианту не нужны ни мозги, ни мышцы, ни мужественная обложка, ни характер, ни даже тачка, он просто милый и прикольно смотрится в роли живого аксессуара.

Якоб и Лиза столкнулись взглядами в зеркале, она помрачнела, осознав, что он пялился на ее сына, а не на нее, а он мигом вздрогнул и уставился прямо перед собой на дорогу.

Коул с тихим шорохом лег на живот, вытянул одну руку в окно, так что рисковал оторвать ее о близко стоящий на шоссе столб, а вторую уронив на коврик, замусоренный пакетами и банками. Он настолько устал, что от музыки тошнило, наушники съехали на шею и прижали волосы. Глаза разъехались в разные стороны, но не так, как обычно, а почти до конца. Рот сам собой приоткрылся из-за привычки жевать жвачку или что-нибудь еще.

Коул даже не почувствовал, как слюна ниткой потянулась вниз, к коврику. Она была клейкая из-за кукурузных палочек и жвачки, поэтому капала медленно, как сироп.

— Ы-ы-ы, — он сам уже осознал, как выглядит, но шевелиться и даже закрыть рот было лень. — Ли...Мама?

— Да, милый, — Лиза с усмешкой отозвалась. Они оба не могли привыкнуть звать друг друга не по именам.

— Тебе не понравится то, что я сейчас скажу...

— Не поверишь, я и не сомневалась.

— Долго еще ехать?..

— Минут двадцать, — уже веселее, позитивнее ответил Якоб, и сам обрадовавшись, что осталось совсем недолго. — Так что собирайся там как-нибудь, одевайся, на улице холодно уже.

«Какая забота», — Коул закатил глаза, сел, отряхнулся от крошек, которые подмел волосами с коврика, начал натягивать кофту обратно.

«Что-то мне не нравится эта забота», — мрачно подумала Лиза. На ее взгляд, хватило бы предупреждения, что больничный Коулу оплачивать никто не будет, он все равно пойдет в школу, как только она заглянет туда и отнесет документы.

— А дом какой, хотя бы?

— Тебе не все равно, милый? — последнее слово Лиза еле выдавила из себя. Она сама понятия не имела, какой дом Якоб купил. Он был богатый мешок, хоть и зануда, так что дом, скорее всего, был большой, просторный, красивый, недешевый... И он, по словам Якоба, был подарком им всем на новоселье и начало новой жизни, как «одна семья». Это был сюрприз.

Дата добавления: 2015-08-29