- Нет, не совсем, - ответил я, - я слышал это от его брата.
- Который был известным лжецом, - быстро сказал Джордж.
Старик был недоволен таким «допросом с пристрастием».
- Но Хэл слишком доверчив, - настаивал Джордж. - Он верит всему на свете.
- Господь завещал нам веровать.
- Но это уже становится нелепым, - возразил Джордж. - Нельзя верить всему на свете!
- Ты, Джордж, - сказал старик, - как твой отец. Фома Неверующий.
- Ну-ну, - подала голос тетка Джорджа, - не говори таких вещей!
- Буду говорить! - Старик стукнул по столу кулаком. - Отец Джорджа хороший человек, только ни во что не верит. И никогда не верил, ни на грош.
Старик начинал злиться.
- Он был добр ко мне, - сказал Джордж упрямо, не потому, что хотел защитить отца, но просто чтобы старик еще больше распалился.
- Это не имеет значения, - ответил старик, - он обязан хорошо относиться к тебе, тут нет никакой его заслуги. Что он сделал для Бога? Вот что я хочу знать.
Джорджу нечего было ответить. Старик продолжал свою гневную тираду. Жена попыталась его успокоить, чем взбесила его еще больше. Недурная приправа к пресной трапезе. Мы были довольны.
Не знаю, чем бы все кончилось, если бы малышу Герби не пришла мысль запеть. Он запел один из тех слащавых церковных гимнов, которые вышибают у слушателя слезу. Он пел, как ангел, закрыв глаза, фальцетом. Мы все были так ошарашены, что не смели рта раскрыть. Закончив петь, Герби подался вперед, опустил голову и забормотал молитву. Он просил Господа вернуть мир и согласие в семье, простить отца за несдержанность, дать матери силы нести бремя забот и, наконец - с ханжеской миной, - не оставить своей заботой двоюродного брата Джорджа, которого поразила тяжкая болезнь. Когда он поднял голову, по его щекам струились слезы.
Старик был растроган. Ясно было, что такой порыв Герби оказался для него неожиданностью.
- А теперь лучше пойди ляг спать, сынок, - сказал он заметно вздрагивающим голосом. Завтра куплю тебе тот велосипед, что ты просил.
- Благодарю, отец, - сказал Герби. - И тебя, мама. Да хранит нас всех Господь и защитит от напастей!
Я заметил, что вид у его матери довольно испуганный.
- Ты, часом, не заболел, Герби? - заботливо спросила она.
- Нет, ма, я прекрасно себя чувствую.
- Что ж, хороших тебе снов, - вздохнула она, - и не надо слишком волноваться.
- Джордж, - сказал старик, обнимая племянника за плечи, - прости, что я говорил так резко. Твой отец хороший человек. Когда-нибудь он найдет свой путь к Богу.
- Все мы грешные перед Богом, - сказал Герби.
Я уже с трудом сохранял серьезное лицо.
- Пошли, прогуляемся перед сном, - предложил я.
Мы с Джорджем быстрым шагом направились к реке. Отойдя на приличное расстояние от дома, мы от души расхохотались.
- Ну и комик же этот Герби, - сказал я. - Просто не знаю, как я не заржал!
- Здорово у него получается проявлять инициативу, - подхватил Джордж. - Интересно, Китти легла или еще нет? - добавил он с тем же возбуждением.
- Господи, только не это! - воспротивился я. - Слишком поздно.
- Ничего ты не понимаешь, - сказал Джордж. - Предпочитаю перед сном обнять такой бутончик, а ты?
- По мне, так лучше выпить, - ответил я.
- Это мысль! Пошли в вагон, посмотрим, что у нас осталось.
Мы сделали большой крюк, чтобы пройти мимо дома Китти. Света в окнах не было, но Джордж настоял, чтобы подать сигнал. Мы дважды тихо свистнули, просто на всякий случай. «Если не спит мертвым сном, - сказал Джордж, - так выйдет потихоньку и пойдет за нами». Мы вразвалку направились к станции.
Поставив фонарь на печку, открыли фляжку, в которой еще оставалось кое-что на донышке, и уселись, вслушиваясь в тишину.
- Удобный случай, Джордж, не упусти. Такого можно двадцать лет ждать.
- Да, - сказал он, - только б получилось поиметь ее.
- Получится, подбодрил я. - Оставлю тебя одного.
- Не надо, Хэл. Подождем немного и пойдем вместе.
Я посидел минутку, потом поднялся.
- Может, она ждет нас под мостом, - предположил Джордж.
Мы спустились под мост. И точно, она стояла там.
- О Джордж, - закричала она, - я думала, ты никогда не придешь. - Она пылко обняла его.
Я пошел к дороге, сказав, что постерегу их. Я простоял на перекрестке почти полчаса. Фонарь, конечно, притушил. «Придурок! - думал я о Джордже. - Не почувствует себя счастливым, пока не обрюхатит ее».
Наконец раздались их шаги.
- Ну что, удалось на этот раз? - спросил я, когда мы проводили глазами удалявшуюся Китти.
- Пошли к реке, - простонал Джордж. - Мне кажется, я весь в крови.
-Ого! - присвистнул я. - Ну все! Теперь ты действительно влип.
- Пожалуй, придется нам скоро возвращаться в город, сказал Джордж.
- Что? Собираешься оставить ее в этой дыре?
- Она не выдаст. Я заставил ее дать обещание.
- Я не о тебе думаю, прохиндей, а о ней.
- А-а. Мы все устроим, когда она приедет в город, - сказал Джордж. - Я знаю одного студента-медика, который, если нужно будет, сделает чистку.
- Думаешь, возможно кровотечение?
- Нет, - ответил Джордж. - Здоровье у нее крепкое.
Мы помолчали.
- Да, насчет Уны, - сказал вдруг Джордж. - Я тут подумал, Хэл, и решил, что лучше тебе самому все уладить, без моей помощи. Я только напорчу.
- Подонок!
Мы снова замолчали.
- Я, наверное, уеду через день-два, - сказал я, когда мы подошли к дому.
- Может, и правильно, - проговорил Джордж. - Не хочешь злоупотреблять их гостеприимством, так я понимаю.
- Я бы хотел заплатить им что-нибудь.
- Не делай этого, Хэл, они обидятся.
- Ну тогда что-нибудь куплю.
- Хорошо, - сказал Джордж и, помолчав, добавил: - Не думай, что я не благодарен тебе за все, что ты сделал.
- Пустяки, - ответил я. - Когда-нибудь ты сможешь помочь мне.
- Извини за Уну… Я правда…
- Забудь об этом! - оборвал я его.
- Жаль будет, если потеряешь ее, Хэл.
- Пусть тебя это не беспокоит. Я не собираюсь отказываться от нее.
- Этот Карнахан… Знаешь, она с ним помолвлена.
- Что? Почему же ты раньше мне этого не сказал?
- Не хотел расстраивать, - вздохнул Джордж.
- Вот, значит, как? Слушай, я еду завтра, первым поездом.
- Не пори горячку, Хэл! Они уже три месяца как обручены.
- Что? Господи, это просто невероятно! Как ты мог спокойно молчать о таких вещах?
- Я думал, рассосется. Уверен, что она не любит его.
- Но она может выйти за него просто мне назло! - выкрикнул я.
- Это правда… Но если она так сделает, будет потом всю жизнь каяться.
- А мне с этого какой прок? Слушай, ты просто болван, знаешь ты это?
- Не расстраивайся, Хэл. Что я мог сделать? Если б я рассказал, ты стал бы переживать. Кроме того, мы так долго не виделись.
- Почему не признаться честно? Тебе было просто наплевать, разве не так?
- Что ты городишь, не будь идиотом!
- Джордж, - сказал я, - я по-настоящему люблю тебя, не могу не любить, мы были так близки все эти годы. Но я никогда больше не буду тебе доверять. Кто, как не ты, должен был поставить меня в известность.
- Ладно, Хэл, как знаешь.
Мы ничего больше не сказали друг другу. Молча легли спать после того, как Джордж тщательно помылся. У меня была некоторая надежда, что я вправил ему мозги.
Утром я распрощался со всеми. В Нью-Йорке зашел в кондитерскую и, не зная, чем таким угодить старикам, послал им коробку шоколадных конфет.
С тех пор Джордж Маршалл перестал быть мне братом-близнецом.
- Так ты и потерял Уну? - спросил Макгрегор.
- Да! Вернувшись, я узнал, что она вышла замуж. Всего три дня назад.
- Что ж, может, это и к лучшему, Хэл.
- Ты прямо как Джордж.
- Нет, серьезно, на кой пытаться насиловать судьбу? Предположим, ты все-таки женился на ней. Через год или два вы бы, насколько я тебя знаю, разошлись.
- Лучше разойтись потом, чем вообще не жениться.
- Хэл, ты дубина! Послушать тебя, так подумаешь, что ты все еще любишь ее.
- Может, люблю.
- Ты рехнулся. Если завтра встретишься с ней на улице, небось удерешь во все лопатки.
- Может, и так. Но это совсем другое дело.
- Ты безнадежен, Хэл. - Он повернулся к Трикс. - Ты когда-нибудь слышала что-нибудь подобное? И он называет себя писателем! Хочет писать о жизни, а не знает человеческой природы. - Он посмотрел на меня. - Когда соберешься писать великий американский роман, Хэл, приходи ко мне! Я тебе расскажу парочку историй из жизни, чтобы ты понял, что к чему.
Я засмеялся ему в лицо.
- Давай-давай, умник, смейся. Когда перестанешь витать в облаках, опустишься на землю, приходи, я помогу тебе выпутаться из неприятностей. Научу, как прожить пару лишних лет с этой… как там ее… да, с Моной. Мона, Уна… одна другой стоит, ведь так? Почему не найдешь девчонку, которую зовут попроще: Мэри, допустим, Джейн или Сал?
Облегчив душу, Макгрегор немного смягчился.
- Хэл, - снова начал он, - все мы простаки. Ты не такой плохой парень, это я тебе точно говорю. Беда в том, что у всех нас есть идеалы. Но стоит раскрыть глаза пошире, как начинаешь понимать, что ничего нельзя изменить. Конечно, слегка изменить кое-что можно - революцию там устроить и все такое, но это ничего не значит. Люди остаются какими были - роялистами, коммунистами или просто демократами. Каждый за себя, вот в чем дело. Когда ты молод, это действует угнетающе. Просто не можешь в это поверить. Чем больше в тебе веры, тем сильнее разочарование. Потребуется еще пятьдесят тысяч лет, - или больше!- прежде чем в человечестве произойдет какое-то коренное изменение. А пока не будем унывать. Согласен со мной?
- Ты рассуждаешь точно как твой старик.
- Потому что это достаточно верно, - сказал он с серьезным видом. - И показывает, что мы не так оригинальны, как нам казалось. Мы стареем, ты это понимаешь?
- Ты - может быть, я - нет! - сказал я как отрезал.
Даже Трикс засмеялась над нашим спором.
- Оба вы сущие дети, - сказала она.
- Не валяй дурака, сестренка. - Макгрегор потянулся к ней, чтобы приласкать. - Если я еще ретив в постели, это не значит, что я мальчишка. Я старый человек, растерявший все иллюзии, хотите верьте, хотите нет.
- Тогда зачем ты хочешь жениться на мне?
- Да не знаю,- устало сказал Макгрегор. - Может, потому, что просто хочется чего-нибудь новенького.
- Это мне нравится, - слегка обиделась Трикс.
- Ты знаешь, что я имею в виду, - вздохнул Макгрегор. - Господи, неужели нужно изображать из себя романтиков, только чтобы угодить этому типу? Мне хочется иметь дом, настоящий дом, вот что! Меня тошнит от того, что я бегаю сюда тайком.
Трикс молча поглядела на меня и покачала головой.
- Не принимай его всерьез, - сказал я успокаивающе. - Он вечно наговаривает на себя.
- Точно, - развеселился Макгрегор. - Давай расскажи обо мне что-нибудь хорошее, а я послушаю. Скажи ей, чтобы не волновалась, что я скоро успокоюсь. Убеди, что из меня получится прекрасный муж… Нет, погоди! Лучше ничего не говори. У тебя чертовский талант все портить.
- Пусть говорит! - возразила Трикс. - Мне любопытно знать, что твой лучший друг Генри на самом деле думает о тебе.
- Ты ведь не считаешь, что он скажет правду? Этот парень скользкий как угорь. Он рассказывает о Джордже Маршалле, но… Не знай я его как облупленного, я б давно перестал водить с ним дружбу.
- Генри, - спросила Трикс, - ты действительно считаешь, что стоит выходить за него замуж?
- Пожалуйста, не задавай мне таких сложных вопросов, - попытался я отшутиться.
- Видишь, - оживился Макгрегор, - он не может сказать ни «да», ни «нет», вот так-то. Но что это значит, Генри? «Да» или «нет»?
Я промолчал.;
- Значит, «нет», - сказал Макгрегор.
- Не спеши! - одернула его Трикс.
- Так, Генри. Не похоже на откровенность, - сказал Макрегор. - Полагаю, ты меня слишком хорошо знаешь.
- Я не сказал ничего ни хорошего, ни дурного, - попробовал я отбиться. - Зачем делать выводы? Кстати, который час?
- Ну вот! Теперь он интересуется, сколько времени. В этом весь Генри.
- Только половина третьего, - сказала Трикс. - Сделать еще кофе?
- Было бы прекрасно, - откликнулся я. - А торт еще остался?
- Смотри, как он встрепенулся. И это всегда так, стоит при нем упомянуть о еде. Господи, Хэл, ты никогда не изменишься. Наверное, это мне в тебе и нравится - что ты неисправим. - Он подсел ко мне, стряхнул пепел с сигары и принялся дальше облегчать душу: - У Тесс, как ты знаешь, масса связей. Она хотела видеть меня судьей. Но дело в том, что я не могу претендовать на должность судьи и одновременно заниматься бракоразводным процессом. Понимаешь, что я имею в виду? Кроме того, не уверен, что я могу быть судьей. Даже на этом посту нельзя не запачкаться. Да, откровенно говоря, не такой уж я хороший юрист. Не увлекает меня это дело…
- Почему тогда не бросишь, не попробуешь заняться чем-то другим?
- Чем, шины продавать? Чем еще можно заняться, Генри? Что одно, что другое - все плохо.
- Но есть хоть что-нибудь, что было бы тебе по сердцу?
- Честно говоря, Хэл, нет! В глубине души я законченный лентяй. Мне одного хочется - плыть по течению, прилагая минимум усилий.
- Так плыви! - сказал я.
- Это не выход. Вот если бы меня тянуло писать, другое дело. Но меня не тянет. Я не художник. И не политик. Ничто меня не увлекает.
- Тогда ты конченый человек, - сказал я.
- Не знаю, Хэл, я бы так не сказал. На свете полно вещей, которые можно делать спокойно, не вкладывая всю свою страсть.
- Твоя беда в том, - сказал я, - что ты вечно хочешь, чтобы кто-то другой принимал за тебя решения.
- Вот это верно! - неожиданно оживился Макгрегор, хотя мне было непонятно почему. - Поэтому я и хочу жениться на Трикс. Мне нужен кто-то, на кого я мог бы опереться. Тесс вроде мокрой губки. Вместо того чтобы поддержать меня, она позволяет мне падать.
- Когда ты только собираешься повзрослеть?
- Брось, Генри, не начинай. Ты сам как большой мальчишка. Держишь подпольный кабак, подумать только! А еще намеревался мир потрясти. Ха-ха! Ха-ха!
- Дай только время. Я еще могу оставить тебя в дураках. По крайней мере я знаю, чем хотел бы заниматься. Это уже кое-что.
- А способен ли ты? Вот в чем вопрос.
- Посмотрим.
- Генри, ты пытаешься писать с тех пор, как я знаю тебя. У других писателей в твоем возрасте за плечами по крайней мере полдюжины книг. Ты даже не закончил первой - или все же закончил? Так что не мешает тебе самому призадуматься.
- Может, я до сорока пяти не начну, - сказал я шутливо.
- Подожди до шестидесяти, Генри. Кстати, как зовут того английского писателя, который начал в семьдесят?
- Тоже не могу сейчас вспомнить.
Появилась Трикс с кофе и тортом. Мы вернулись за стол.
- Итак, Хэл, - завел он снова, кладя себе огромный кусок торта, - все, что я хочу сказать: не сдавайся! Ты еще можешь стать писателем. Станешь ли ты великим писателем, этого я не могу тебе предсказать. Тебе еще многому надо учиться.
- Не обращай на него внимания, - посоветовала Трикс.
- Его ничем не прошибешь, - усмехнулся Макгрегор. - Он еще упрямее, чем я, и это говорит о многом. Правда в том, что мне больно смотреть, как он упускает время.
- Упускает время? - эхом отозвалась Трикс. А как нА-счет тебя?
- Меня? Я ленив. А это другое дело. - Он широко улыбнулся ей.
- Если думаешь жениться на мне, - возразила она, - придется тебе самому зарабатывать на жизнь. Уж не думаешь ли ты, что я собираюсь содержать тебя?
Ты только послушай ее, Хэл, - покатился со смеху Макрегор, словно Трикс сказала что-то ужасно смешное. - Разве кто-нибудь говорил, что хочет, чтобы его содержали?
- А на что мы будем жить? Уж наверняка не на твой заработок.
- Фу ты! - скривился Макгрегор. - Дорогая, я еще не начинал работать. Подожди хотя бы, пока я не получу согласие на развод, тогда займусь этим вплотную.
- Не уверена, что мне хочется за тебя замуж, - сказала Трикс. Сказала очень серьезно.
- Нет, ты слышал? - поглядел на меня Макгрегор. - Как тебе это нравится? Ну, дорогая, ты много теряешь. Через десять лет я, возможно, буду заседать в Верховном суде.
- А пока это не произойдет?
- Мой девиз: не создавай себе трудностей заранее.
- Он всегда может заработать, стенографируя судебные заседания, - сказал я.
- И при этом прилично заработать, - добавил Макгрегор.
- Не хочу, чтобы у меня муж был судебным стенографистом.
- Ты выходишь за меня, - сказал Макгрегор. - Кому известно, кем я работаю, кто я?
- В настоящий момент ты обыкновенный неудачник, - ответила на это Трикс.
- Правильно, дорогая, - беспечно сказал Макгрегор, - но многие были неудачниками, пока не вскарабкались на верхушку лестницы.
Но ты не из тех, кто карабкается!
- Снова-здорово, - вздохнул Макгрегор. -Это просто та-кое выражение. Послушайте вы оба, вы же на самом деле не считаете меня неудачником? Просто сейчас я работаю на холостом ходу. Мне нужен стимул. Нужна добрая жена, дом и один-два настоящих друга. Вот как мы трое, например. Как, по-твоему, Генри, разумные вещи я говорю?
- Понимаешь, Трикс, - не дожидаясь ответа, продолжал он, - парней вроде Генри и меня нельзя мерить общей меркой. Мы - люди высшего сорта. Если возьмешь меня в мужья, тебе достанется сокровище. Я самый терпимый человек на свете. Генри подтвердит. Могу работать не хуже других… если надо! Только я не вижу смысла в том, чтобы гробить себя. Это глупо. Так вот, я ничего не говорил вам об этом, но у меня в запасе есть несколько блестящих планов. Больше того, я уже начинаю осуществлять их. Мне не хотелось об этом говорить, пока не будет результата. Если удастся провернуть хотя бы один из них, можно будет десять лет ни о чем не беспокоиться. Ну как, не ожидала?
- Ты прелесть, - сказала Трикс, неожиданно смягчаясь.
Не думаю, чтобы она хоть на секунду поверила в его планы, но она была рада ухватиться за любую соломинку.
- Ну вот! - просиял Макгрегор. - Видите, как все просто?
По дороге домой, спустя примерно час, я думал о всех его диких планах, которые он вынашивал с тех самых пор, как я знаю его, со времени, когда он еще ходил в подготовительную школу. Как он всегда усложнял себе жизнь, пытаясь облегчить ее. Я вспоминал, как он часами гнул спину, чтобы «потом» можно было делать что хочется, хотя никогда он не знал точно, что будет делать, когда можно будет делать только то, что хочется. О том, чтобы не делать ничего, что он всегда лицемерно почитал за summum bonum, речи вообще не было. Если он шел отдохнуть на пляж, непременно прихватывал с собой тетрадь и парочку книг по юриспруденции или даже несколько страничек из полного словаря, который читал - по страничке за раз - годами. Если мы лезли в воду, он заставлял кого-нибудь плыть с ним наперегонки до плотика или предлагал всем плыть до того или иного места или играть в ватерполо. Все, что угодно, только не лежать спокойненько на спине. Если мы вытягивались на песочке, он предлагал сыграть в кости или в карты. Если начинали болтать о разных приятных пустяках, он непременно затевал спор. Ничего он не мог делать спокойно и в свое удовольствие. Одно не кончит, а уже думает о другом.
Я вспомнил и его удивительную способность постоянно простужаться - «застужать грудь», как он выражался. Не важно, какое было время года: зима или лето. Летом он, по его словам, простужался даже сильнее. Кроме простуды он часто страдал сенной лихорадкой. Короче говоря, обычно он был в плачевном состоянии: недомогал, грипповал, чихал и при этом во всем винил сигареты, клялся бросить курить на следующей неделе или в следующем месяце и иногда, к моему великому изумлению, исполнял обещание, но лишь затем, чтобы опять начать смолить еще отчаяннее. Иногда ему казалось, что «болтаться без дела» его заставляет пристрастие к выпивке, и он на какое-то время бросал пить, может на шесть или восемь месяцев, но потом начинал пить хлеще прежнего. И все он делал таким манером: бросал, чтобы потом начать все сызнова. Если садился за учебники, то занимался по восемнадцать - двадцать часов в сутки, чуть ли не доводя себя до гиперемии мозга. Он мог прервать занятия ради игры в карты с приятелями, что он считал передышкой. Но и в карты играл так же, как занимался, курил или пил, - не зная меры. Хуже того, он расстраивался, когда проигрывал. Что касается женщин, то если уж он начинал бегать за девчонкой, то не отставал от нее, не важно, сколько раз она отказывала ему, пока не доводил ее чуть не до безумия. Как только она смягчалась или уступала, он бросал ее. Потом на какое-то время никаких женщин. Абсолютно никаких. Без женщин жить лучше - и здоровее, и в голове ясность, и аппетит тогда лучше, и сон, и самочувствие; полезнее в сортир сходить, чем к бабе. И так далее, до бесконечности. Пока не встретит другую девчонку, ну просто такую, такую, что и словами не выразить. И снова долгая охота, днем и ночью, неделя за неделей, пока не завалит, и тогда она оказывается в точности как остальные, ничуть не лучше, ничуть не хуже. «Просто дырка, Хэл… просто дырка!»
На столе у него вечно громоздилось двадцать, а то и больше толстенных томов: он прочитает их, как только выдастся свободное время. Часто бывало, что проходили годы, прежде чем он открывал хоть один из них, и, конечно, к тому времени книга теряла для него всякий интерес. Он пытался сбыть книги мне за полцены; если я отказывался, он скрепя сердце дарил их мне, говоря при этом: «Но ты должен обещать, что прочтешь это!» Он хранил номера журналов десяти - пятнадцатилетней давности. Изредка брал с собой несколько штук, раскрывал в троллейбусе или в поезде, быстро пролистывал и швырял в окно, приговаривая: «Туда им и дорога!» - и раскаянно улыбался.
При встрече он то и дело предлагал: «Почему бы не сходить в театр? Я слышал, в «Орфеуме» идет хорошая пьеса». Приходилось спустя полчаса идти в театр и, просидев там пять минут, сбегать, словно сама атмосфера театра была ядовитой. «Плакали наши пять баксов, - говорил он. - Сколько у тебя при себе, Хэл? О черт, не шарь по карманам, я знаю и так. Когда это бывало, чтобы у тебя водились деньги?» Потом он тащил меня в бар в каком-нибудь зловещем проулке, в бар, где он знал хозяина, или официанта, или еще кого-нибудь, и пытался стрельнуть несколько долларов; если денег раздобыть не удавалось, он заставлял своих знакомых угощать нас выпивкой. «Есть у тебя хоть пять центов? - раздраженно спрашивал он. - Хочу позвонить этому подонку Вудраффу, он должен мне несколько баксов. Плевать, если он спит. Возьмем такси, а платить заставим его, что скажешь?» Он набирал номер за номером. Наконец вспоминал о девчонке, которую бросил несколько лет назад, о какой-нибудь добродушной недотепе, как он выражался, которая только рада будет увидеть его снова. «Сейчас выпьем и смоемся по-тихому, чтобы не платить. Может, удастся перехватить у нее взаймы. Только ни-ни: она вечно ходит с триппером». Так проходила ночь, в бесполезной беготне никуда, не принося ничего, кроме усталости и отвращения. В конце концов мы оказывались в Гринпойнте, в доме его родителей, в холодильнике у которых всегда стояли несколько бутылок пива. Доставать пиво приходилось тайком, чтобы никто не услышал, потому что он вечно был на ножах со своим стариком или матерью, а иногда с обоими вместе. «Они не слишком любят тебя, Генри, не побоюсь сказать. Не знаю почему, но их не переубедишь. Думаю, дело в той истории со вдовой, это было для них слишком. Не говоря уже о триппере, которым ты постоянно хвастал». Какая-нибудь девчонка напоминает мне об этом. Мне, конечно, становится немного стыдно. Но ничего. Надо добиваться, чтобы они думали о другом. Как только это получится, не имеет значения, как у тебя пахнет изо рта. Прав я?
Закуривая вонючую сигару и сидя в кровати:
- Но что мне по-настоящему неприятно, скажу тебе честно, так это грязь между ног. Не знаю, Хэл, но у меня есть отвратительная привычка носить трусы, пока они не начинают расползаться. Знаешь, как часто я моюсь? Раз в год по обещанию. - Он фыркает. - Я, пожалуй, и задницу не умею подтереть. Вечно что-то налипает на нижнюю растительность - понятно что. Иногда я срезаю это дело ножницами.
И дальше в том же духе…
- Надо нам как-нибудь прийти домой пораньше и поговорить как следует, а не болтать о пустяках, как сейчас. Что со мной, как полагаешь? Я гоняюсь вот так, невесть за чем, с малолетства. Иногда меня так лихорадит, что я думаю, что у меня пляска святого Витта. Всего трясет. Говорю тебе, я начинаю дрожать, как алкаш. А временами еще и заикаюсь. Сам жуть как пугаюсь… Хочешь еще пива?
- Ради Бога, давай спать!
- Зачем, Хэл? Еще выспишься, когда умрешь.
- Оставь что-нибудь на завтра.
- Завтра? Ты когда-нибудь думал, Генри, что «завтра» может не быть? Ты можешь умереть во сне - задумывался когда-нибудь над этим?.
- И что с того?
- Так подумай обо всем, чего лишишься.
- Ни черта я не лишусь, - раздраженно сказал я. - Все, чего я хочу, - это добрых десять часов сна - и добрый завтрак, когда проснусь! Ты когда-нибудь задумывался о завтраке на небесах?
- Ну вот, уже думаешь о завтраке. А кто за него заплатит, скажи мне?
- Завтра об этом будем беспокоиться.
Недолгое молчание.
- Слушай, Хэл, сколько все-таки у тебя с собой денег? Скажи, пожалуйста, мне любопытно.
- Не знаю… может, центов пятнадцать - двадцать.
- Уверен, что не тридцать пять?
- Все возможно. А что? Хочешь попросить взаймы?
- Попросить взаймы у тебя? Господи, нет, конечно! Ты же нищий. Нет, Хэл, я же сказал, что мне просто любопытно. Ты куда-то идешь, а в кармане у тебя только пятнадцать - двадцать центов, и это ничуть тебя не волнует. Вдруг ты встречаешь кого-то «вроде меня, например, - и идешь в театр, выпиваешь, названиваешь по телефону…
- Ну так что?
- И это тебя ничуть не волнует… Я не говорю о себе, Хэл. Но предположим, ты встретишь кого-то еще?
- Нашел о чем беспокоиться!
- Наверное, все дело в характере. Будь я на твоем месте, я чувствовал бы себя несчастным.
- Тебе нравится чувствовать себя несчастным.
- Тут, я думаю, ты прав. Должно быть, я таким уродился.
- Таким и помрешь.
Он разразился кашлем. Успокоившись, достал коробку сигар:
- Сигару не хочешь, Хэл? Чуть пересохшие, но зато на-стоящая «гавана».
- Ты сумасшедший. Я собираюсь спать. Покойной ночи!
- Ладно. Не возражаешь, если я немного почитаю? - Он взял несколько больших страниц, выдранных из словаря. Глаза у меня были закрыты, я уже почти спал, но слышал его бубнение.
- Я на тысяча пятьсот четвертой странице уже, - говорил он. - Полный словарь, не сокращенный. Mandelic. Что за слово! Если бы я был, как Мафусаил, непременно иногда вставлял такие слова. Ты спишь? Странно, однако, что остается в памяти от всего этого мусора и словоблудия. Иногда самые обычные слова и есть самые странные. Такое слово, например, как corpse. Cadaver произносится естественно и легко, но corpse! Или возьми Easter - держу пари, ты никогда не задумывался о его происхождении. Английский язык - безумный язык, ты это знаешь? Только вообрази такие слова: Michaelmas и Whitsuntide, или wassail, или syndrome, или nautch, или whangdoodle.
Погоди-ка, вот еще смешней: prepollent. Или parlous - разве это не смешное слово? Или возьмем acne или cirrhosis - трудно представить, как кто-то изобретает подобные слова, что скажешь? Язык - это тайна, покрытая мраком. Чем дальше я углубляюсь в этимологию, тем меньше понимаю. Меня удивляет, что ты еще не прочел словарь насквозь. Или прочел? Знаю, ты пытался читать Библию. Словарь, мне кажется, куда забавнее. Он даже еще безумнее, чем Библия… Стоит просто взглянуть на некоторые слова, просто покатать их на языке, чтобы настроение улучшилось. Вот тебе несколько наугад - какими любили пользоваться в старину: anacoluthon, sesquipedalian, apotheosis, которые ты, между прочим, всегда неправильно произносишь. Надо говорить - апофеоз. Смысл некоторых слов точно соответствует их виду или звучанию: gimcrack, thingamajig, socdolager, gazabo, yammer. Самыми кошмарными словами, думаю, мы обязаны англам и ютландцам. Ты когда-нибудь заглядывал в книгу на шведском? Вот тебе безумный язык! И только подумать, когда-то мы так говорили… Слушай, я не собираюсь не давать тебе спать всю ночь. Не обращай на меня внимания! Я должен заниматься этим каждый вечер, потому что дал себе слово. Прекрасно понимаю, что толку никакого не будет. Но что-то во всем этом есть, Хэл, в том, что я читаю и читаю словарь. Да, сэр! Прочитав страницу, я подтираю ею зад. Как тебе это нравится? Это как поставить в конце книги Finis.
Не много понадобилось времени, чтобы наше подпольное заведение превратилось в своего рода частный клуб и рекреационный центр. На кухонной стене- длинный список имен. Против каждого имени мелом проставлены суммы, которые нам задолжали друзья, единственные постоянные наши клиенты.
Роберто и Джордж Иннес иногда заявляются после полу-дня, чтобы пофехтовать. Если их нет, О'Мара, Нед и я играем в шахматы у окна в задней комнате. В,случае появления важного клиента, вроде Матиаса, мы выскакиваем в окно на задний двор, перемахиваем через низкий забор и оказываемся на соседней улице. Изредка ближе к вечеру на пару часов приходит Ротермель потрепаться с Моной один на один. За эту привилегию он платит ей десять - двадцать долларов.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |