Каччикаччи сделал глубокий вдох. Он силился выразить, так сказать, невыразимое. Видно было, что его захватила собственная речь. Что он пытается в чем-то убедить самого себя. У меня создалось впечатление, что он постоянно повторяет эту историю, чтобы понять что-то, что лежит за пределами его разумения. Может быть, он знал в глубине души, что смысл этой сказки ускользает от него, потому что ему не хватает мужества идти до конца. Можно быть сказочником, выдумщиком, записным вралем, но в каждой истории, в каждой выдумке таится зерно истины. Тот, кто придумал историю о Пикодирибиби, тоже был в своем роде сказочником. Он создавал свою сказку или легенду, не очень задумываясь, как сделать ясным ее смысл. Он лишь заинтриговал нас, как всякий сказочник. И все же…
- Иногда, - сказал Каччикаччи, на этот раз торжественно и со всей искренностью, на какую был способен, - я верю, что у человечества нет будущего, пока мы полностью не порвем с прошлым. Я имею в виду, пока не начнем и думать, и жить по-новому. Знаю, что это звучит банально… об этом говорилось уже тысячи раз, и псе без толку. Понимаете, я все время думаю об огромных солнцах, что окружают нас, об этих гигантских солнечных телах в небесах, о которых никто ничего не знает, кроме того, что они существуют. Принято считать, что одно из них поддерживает нашу жизнь.
Некоторые полагают, что и луна - необходимый фактор нашего существования. Другие говорят о благотворном или пагубном влиянии планет. Но если отбросить все эти умственные потуги, все - и когда я говорю все, я имею в виду действительно все! - видимое и невидимое, известное и неизвестное исключительно важно для нашего существования. Мы живем среди магнитных полей, разнообразие состояний которых не поддается учету и описанию и непрестанно меняется. Все это существует помимо нас. Мало что из этого мы научились использовать в своих целях, эксплуатировать. И невероятно гордимся своими ничтожными достижениями. Но даже самый смелый, самый гордый среди современных магов вынужден будет признать, что наши знания составляют бесконечно малую величину в сравнении с тем, чего мы не знаем. Прошу вас, задумайтесь на минуту! Положа руку на сердце, верит ли кто из вас, что однажды мы будем знать все? Иду дальше… Скажите со всей откровенностью, верите ли вы, что наше спасение зависит от знания? Допустим на миг, что человеческий мозг способен вместить в свои таинственные лабиринты всю совокупность знаний о незримых силах, управляющих Вселенной, что тогда? Да, что тогда? Что мы, люди, будем делать с этим немыслимым знанием? Что мы сможем сделать? Вы когда-нибудь задавались подобным вопросом? Каждый считает само собой разумеющимся, что накопление знаний - это благо. Никто никогда не говорит: «А что мне делать с ними?» Никто уже больше не верит, что за недолгую человеческую жизнь можно овладеть хотя бы ничтожной частицей всего, что человечество успело узнать…
Новая передышка. На сей раз у нас уже была наготове бутылка. Каччикаччи напряженно думал. Его занесло куда-то не туда. Вряд ли он намеревался говорить о проблеме знаний. Я видел, что он сосредоточенно прослеживает цепочку своих рассуждений, силится вернуться назад, к основной мысли.
- Вера! Минуту назад я говорил о вере. Мы потеряли ее. Потеряли окончательно. Я хочу сказать, веру во все. Тем не менее вера - это единственное, чем живет человек. Не знанием, которое, безусловно, неисчерпаемо и в итоге бесполезно и разрушительно. Но верой. Вера тоже бесконечна. Она всегда была такой и всегда будет. Именно вера вдохновляет на свершения, помогает одолеть препятствия - буквально сдвигает горы, как говорится в Библии. Пера во что? Просто вера. Вера во все, если хотите. Может, вернее будет сказать: приятие. Но приятие сравнительно труднее для понимания, нежели вера. Как только вы произносите это слово, тут же находится кто-то, кто с подозрением спрашивает: «Я во зло тоже?» И если ответить «да», вы оказываетесь в ловушке. Становитесь посмешищем, от вас шарахаются, как от прокаженного. Заметьте, существование добра может быть под вопросом, но зла - и в этом парадокс, - существование зла, хотя мы постоянно боремся, чтобы изобличить его, не подвергается сомнению. Никем, хотя это лишь абстрактное обозначение того, что постоянно меняет свой характер и при ближайшем рассмотрении часто оказывается добром. Никто не согласится принять зло, так сказать, по номиналу. Оно есть, и его нет. Разум безоговорочно отказывается это делать. Кажется, оно действительно существует, лишь будучи конвертированным в свою противоположность. Простейший и легчайший способ добиться этого - принять его таким, как оно есть. Но кто достаточно умен, чтобы согласиться на такой курс?
Я снова думаю о Пикодирибиби. Было ли в какой-то степени злом его появление или существование? Хотя он и наводил ужас на мир, в котором оказался. Его воспринимали как оскорбление природы. Но разве сам человек не оскорбление природы? ECRU мы сможем слепить такого же Пикодирибиби или другого с еще более удивительными способностями, разве мы не будем в восторге? Но представьте, что если вместо более чудесного робота мы столкнемся с живым человеком, чьи качества будут настолько превосходить наши, что он будет напоминать Бога? Это, безусловно, гипотетический вопрос, и все же есть, и всегда будут, отдельные люди, которые уверяют и настаивают на этом, что подобные божественные личности существуют. Все мы можем назвать соответствующие имена. Что касается меня, то я предпочитаю в этой связи думать о какой-нибудь мифической фигуре, о которой никто никогда не слышал, никогда ее не видел, никогда в этой жизни не узнает ее. Короче, о ком-то, кто мог бы существовать и отвечать упомянутым мною требованиям…
Каччикаччи иссяк. Он был вынужден признаться, что не знает, что толкнуло его на подобную речь и к чему он вел. Он чесал в затылке и все повторял: «Странно, странно, мне казалось, какая-то мысль у меня была».
Неожиданно он просиял:
- Ах да, теперь знаю. Вспомнил. Слушайте… Предположим, что такая личность, по всеобщему признанию, превосходящая нас, обратится к миру с такими словами: «О мужчины и женщины, остановитесь, выслушайте меня! Вы находитесь на неверном пути. Вы идете к гибели». Предположим, что миллиарды людей, жителей нашей планеты, побросали свои дела и стали слушать его. Даже если этот богочеловек ничего больше не скажет, каким, думаете, будет результат? Разве когда-нибудь бывало такое, что весь мир замирал, чтобы внимать словам мудрости? Вообразите, если можете, невероятную, абсолютную тишину, все напрягли слух, чтобы уловить роковые слова! Нужно ли будет вообще что-то говорить? Разве нельзя представить, что каждый, в тишине своей души, сам найдет ответ? Есть только одно, на что человечество откликнется с воодушевлением, и оно заключено в кратком слове любовь. Это короткое слово, эта всесильная мысль, вечное действие, позитивное, недвусмысленное, неизменно эффективное, если оно проникнет в души, овладеет всем человечеством, не изменит ли оно мир, притом немедленно? Кто сможет сопротивляться, ежели любовь станет велением времени? Кому нужны будут власть или знания - если его омоет вечная слава любви?
Говорят, как вы знаете, что в сердце Тибета действительно существует небольшая группа людей, столь неизмеримо превосходящих нас, что их называют Великие. Они живут там как отшельники, по своей воле порвав связь с миром. Подобно андроидам, о которых я уже говорил, они тоже не знают старости, болезней и смерти. Почему они не живут среди нас, почему не просвещают остальных, не делают более благородными? Прежде чем попробуете ответить, задайте себе такой вопрос: что мы можем предложить им такого, чего бы они уже не знали, чем бы не обладали, чем бы не наслаждались? Если подобные люди существуют, а у меня есть все основания верить, что так оно и есть, тогда единственным вероятным препятствием является сознание. Уровни сознания, если быть точным. Когда мы достигнем более высоких уровней мышления и жизни, то увидим, что они, так сказать, уже побывали там. Мы еще не готовы, не созрели жить вместе с богами. В древние времена люди знали богов: они встречались с ними лицом к лицу. Человек сознавал себя равной им частицей творения. Сегодня эти связи уничтожены. Сегодня человек живет, как раб. И даже хуже, мы рабы друг друга. Мы создали ситуацию, прежде неизвестную, совершенно уникальную: сами стали рабами рабов. Будьте уверены, в тот самый миг, когда мы по-настоящему захотим обрести свободу, мы ее обретем. Ни секундой раньше! Сегодня мы думаем, как машины, потому что сами стали машинами. Страстно желая власти, мы сами оказались жертвами власти… В тот день, когда мы научимся выражать любовь, мы познаем ее - и все остальное станет не важно. Зло - это порождение человеческого разума. Оно бессильно, когда к нему относятся так, как оно того заслуживает. Потому что само по себе оно не стоит ничего. Зло существует только как угроза вечному царству любви, на пришествие которого мы только смутно надеемся. Да, люди грезят об освобождении человечества. Они грезят о том, когда смогут ходить по земле, как боги. Те, кого мы зовем Великими, несомненно нашли путь назад. Андроиды, возможно, пошли иным путем. Все пути, хотите верьте, хотите нет, ведут в конечном счете к тому жизнетворному источнику, который есть средоточие и смысл творения. Как говорил умирающий Лоуренс: «Невероятное чудо для человека - жить. Великий триумф человека, как и цветка, животного и птицы, - жить полнокровной, совершенной жизнью…» В этом смысле Пикодирибиби никогда не жил. В этом смысле никто из нас не живет. Давайте жить настоящей жизнью, вот что я пытаюсь сказать.
Истощив силы в неожиданном своем порыве, Каччикаччи, смущенный, выскочил из комнаты. Мы все, которые молча слушали его, остались сидеть в углу у окна и несколько минут не могли опомниться. Артур Реймонд, обычно не воспринимавший серьезные разговоры, с вызовом смотрел на остальных, готовый дать отпор самой безобидной насмешке. Спад Джейсон и его «милый друг» были уже вдрызг пьяны. И даже не пытались спорить! Наконец Барони нарушил молчание, мягко и несколько растерянно заметив, что не знал, что Каччикаччи может быть таким серьезным. Тревельян застонал, как бы говоря: «Что ты вообще знаешь!» Затем, к нашему изумлению, без всяких предисловий пустился в долгий монолог о собственных трудностях. Он начал с того, что его жена, не только беременная, но и свирепая, пыталась прошлой ночью задушить его во сне. В своей вежливой, сдержанной манере, негромко - британец до мозга костей! - он признался, что, конечно, вел себя с ней отвратительно. Признался с болью в голосе, что ненавидел ее с самого начала. Он женился из жалости, потому что человек, от которого она забеременела, сбежал. Она была поэтессой, и он высоко ставил ее Сочи-нения. Но вот чего не мог выносить, так это ее причуды. Она часами сидела и вязала шерстяные носки, которые он никогда не надевал, и не произносила ни слова. Или сидела в качалке, тоже часами, что-то мыча себе под нос. А то вдруг на нее находило, и она начинала говорить без умолку, ловила его на кухне или в спальне и обрушивала на его голову потоки всякой дребедени; и все это она называла вдохновением.
- Что ты имеешь в виду под «всякой дребеденью»? - поинтересовался О`Мара, гнусно ухмыльнувшись.
- О, - ответил Тревельян, - например, туман, туман и дождь… как выглядят деревья и кусты, когда туман внезапно рассеивается. Или цвет тумана, все оттенки серого, которые она способна различать своими кошачьими глазами. В детстве она жила на побережье в Корнуолле и гуляла в тумане, общалась с козами и кошками или с деревенскими дурачками. Когда она в таком состоянии, то начинает говорить на другом языке - я имею в виду не какой-то диалект, а ее собственный язык, который никто не может понять. Меня от него обычно бросает в дрожь. Это какой-то кошачий язык, вот все, что могу о нем сказать. Иногда она воет, натурально воет, так что кровь стынет в жилах. А то изображает ветер, самый разный ветер, от тихого дуновения до урагана. А потом начинает сопеть, хныкать, пытаясь уверить меня, что оплакивает срезанные цветы - особенно анютины глазки и лилии: они, мол, такие беспомощные, беззащитные. Не успеешь опомниться, как она уже переносится в неведомые края, описывая их так, словно всю жизнь там прожила. Тринидад, Кюрасао, Мозамбик, Гваделупа, Мадрас, Канпур и все в таком роде. Жуть, да? Скажу вам, я уж было подумал, что у нее дар прозрения… Кстати, может, выпьем еще? У меня нет ни фартинга, как вам, наверное, известно…
Она человек со странностями. И невероятно, просто дьявольски упряма. Стоит затеять с ней спор - и вы обречены. Она опровергнет любые ваши доводы. Стоит только начать - и вы в ловушке. Никогда не знал, что женщины способны рассуждать так логично. Не имеет значения, о чем вы спорите-о запахах, растениях, болезнях или веснушках. О чем бы ни шла речь, последнее слово всегда остается за ней. Добавьте сюда маниакальную страсть к подробностям, к мелочам. Например, она будет сидеть за завтраком с оторванным лепестком в руке и битый час разглядывать его. И еще предложит вам вглядеться в крохотный, просто микроскопический кусочек этого лепестка, заявляя, что, мол, видит что-то такое любопытное и чудесное в этом ничтожном кусочке. И заметьте - видит невооруженным глазом. У нее нечеловеческое зрение, ей-богу! Разумеется, она может видеть в темноте лучше кошки. Хотите верьте, хотите нет, но она может видеть с закрытыми глазами. Я сам как-то вечером убедился в этом. Но чего она не видит, так это другого человека! Разговаривая с вами, она глядит куда-то сквозь вас. Она видит только то, о чем говорит, будь то туман, кошки, идиоты, далекие города, блуждающие острова или блуждающие почки. Поначалу я хватал ее за руку и тряс - думал, может, с ней припадок. Ничего подобного! Соображает не хуже нас с вами. И даже, я бы сказал, лучше нас. От нее ничего не ускользает. «Ты слышал?» - спрашивает иногда. «Что?» Может, в морозилке скользнул кусочек льда. Может, на заднем дворе упавший лист коснулся земли. Может, на кухне капнуло из крана. «Ты слышал?» Я прямо подскакивал, когда она так спрашивала. Потом испугался, что начинаю глохнуть, - она придавала такое значение этим неуловимым для слуха звукам. «Пустяки, - говорит, - это у тебя просто нервы». И вместе с тем у нее абсолютно нет музыкального слуха. Все, что она слышит, - это скрип иголки, и получает удовольствие только от того, что может определить, заезженная пластинка или новая, и насколько она заезжена, насколько нова. Она не способна уловить разницу между Моцартом, Пуччини или Сати. Обожает гимны. Монотонные, меланхолические церковные гимны. Все время мычит их себе под нос с небесной улыбкой, словно уже находится среди ангелов. Нет, в самом деле, это самая мерзкая сука, какую только можно вообразить. В ней нет ни искры радости, ни искры веселья. Расскажешь ей смешную историю, она зевает от скуки. Рассмеешься - свирепеет. Если чихнешь, значит, у тебя плохие манеры. Позволишь себе выпить - пьяница… Мы занимались любовью - если это можно так назвать - от силы раза три, не больше. Она закрывает глаза, лежит, бревно бревном, и умоляет побыстрее кончить со всем этим делом. Это хуже, чем насиловать мученицу. А потом садится в постели, подкладывает подушку себе под спину и пишет стихотворение. Наверное, чтобы очиститься. Иногда я готов убить ее…
- Ну а как насчет беременности? - пропел О`Мара. - Хочет она ребенка?
- Понятия не имею! - ответил Тревельян. - Она об этом не заикалась. Похоже, единственное, что ее волнует, - это то, что она толстеет. То и дело говорит, что полнеет… никогда не скажет «растолстела», это слишком грубо. Полнеет. Как будто это так необычно, когда ты на седьмом месяце.
- Откуда ты знаешь, что она на седьмом месяце? - сонно спросил Спад Джейсон. - Иногда это только так кажется.
- Кажется, ха! Если бы, Господи! Она в самом деле беременна… Я чувствую, как он шевелится.
- Это могут быть газы, - послышался голос.
- У газов нет ручек и ножек, - ответил Тревельян, раздражаясь. - Газы не ворочаются и не сердятся.
- Пошли отсюда, - сказал Спад Джейсон. - Будешь туг всякую чушь пороть. - И с этими словами ткнул свою подружку под ребра, отчего та едва не свалилась со стула.
Словно это была игра, которую они время от времени затевали, Аламеда спокойно встала, обошла Спада сзади и влепила звонкую пощечину.
- Ах ты так, да! - завопил Спад Джейсон, вскочив и выворачивая ей руку. Другой рукой ухватил за густую гриву и сильно дернул. - Веди себя прилично, не то заработаешь фонарь под глазом!
- Фонарь, неужели? - Аламеда размахивала пустой бутылкой.
- Убирайтесь отсюда. Оба! - заорала Мона. - И не возвращайтесь, пожалуйста!
- Сколько я тебе должен? - сконфуженно спросил Спад Джейсон.
- Нисколько, - ответила Мона. - Просто убирайся и не приходи больше!
К моему удивлению, однажды вечером заявился Макгрегор, заказал выпивку и заплатил без звука. Вид у него был необычно подобревший. Заботливо расспросил о наших делах, о планах, справился, не нужна ли нам помощь - легальная помощь, - и так далее. Я не мог понять, что на него нашло.
Внезапно, когда Мона отвернулась, он сказал:
- Можешь как-нибудь вечерком отложить все свои дела ради меня?
Не дожидаясь, пока я отвечу «да» или «нет», он рассказал, что снова влюбился, просто голову потерял. «Ты небось так и считаешь, да?» В каком-то смысле она забавная девчонка, объяснил он. Разведенка, с двумя детишками на руках. «Как тебе это нравится?» Потом сказал, что хочет поделиться чем-то очень личным. Ему известно, что мне трудно держать язык за зубами, но тем не менее… «Знаешь, Тесс ни о чем не догадывается. Я ни за что на свете не причиню ей зла. Черт! Не смейся! Я говорю это только потому, что ты можешь как-нибудь проболтаться, когда опять придет охота изображать рыцаря».
Я ухмыльнулся.
Такая вот ситуация. Трикс, его новая знакомая, жила в Бронксе. «У черта на куличках», как он сказал. Он каждый день пропадал у нее до трех, четырех или пяти утра. «Тесс думает, что я играю. По тому, как тают домашние деньги, можно подумать, что я каждую ночь дуюсь в кости. Но ничего подобного. Я о чем тебя прошу, можешь исчезнуть отсюда как-нибудь на вечер, не на весь, всего на несколько часов?» Я ничего не ответил, только опять ухмыльнулся. «Хочу, чтобы ты взглянул на нее… и сказал, свихнулся я или нет». Он помолчал минуту, будто чем-то смущенный. «Чтобы ты лучше понял ситуацию, Генри, скажу: каждый вечер после обеда она сажает малышей мне на колени. И что, ты думаешь, я делаю? Рассказываю им сказки на ночь! Можешь себе представить?» Он загоготал. «Знаешь, Генри, я сам с трудом в это верю. Но это факт. Я б к своим детям не мог бы относиться лучше. Господи, я уж столько игрушек им накупил - целый зверинец. Если б Тесс могла иметь детей, у нас было бы уже трое или четверо своих сопляков. Может, еще и поэтому мы живем каждый сам по себе. Ты знаешь Тесс, у нее золотое сердце. Но она не из разговорчивых. Интересуется своим адвокатским делом, а больше почти ничем. Если никуда не ухожу вечером, то просто засыпаю или напиваюсь. Какого черта женился на ней, не знаю. Это все ты, подонок, ни слова не сказал, позволил мне вляпаться. Наверное, хотел мне добра? Ладно, ухожу… Знаешь, иногда, слушая тебя, я узнаю своего отца. Он не мог говорить по существу больше двух минут. То же самое и мать… Может, выпьем еще? Я плачу, не беспокойся».
Мы помолчали, потом я спросил прямо, почему он так хочет, чтобы я встретился с его новой подружкой.
- Я прекрасно знаю, что тебе моего одобрения не нужно.
- Да, Хэл, не нужно. - Он опустил глаза. - Если честно, я хотел, чтобы ты пришел как-нибудь к обеду, когда дети сидят с нами за столом, и…
- И что?
- И подсказал мне что-нибудь насчет этих чертовых сказок. Знаешь, маленькие дети воспринимают их серьезно. Мне кажется, что я все делаю кверху задом. Может, я рассказываю то, что им не следует знать, пока не исполнится лет пять…
- Вот оно что! - взорвался я. - Черт возьми! Откуда ты взял, что я что-нибудь в этом смыслю?
- Ну, у тебя же есть ребенок, разве не так? Кроме того, ты писатель. Так что разбираешься в этом деле, не то что я. Начинаю рассказывать и не знаю, как закончить. Я зашел в тупик, говорю тебе.
- Неужели у тебя нет воображения?
-Ты что, смеешься? Послушай, ты знаешь меня. Единственное, в чем я разбираюсь, - это законы, да и их знаю не слишком. К тому же я не только поэтому хочу, чтобы ты пришел, а чтобы еще встретился с Трикс. Думаю, она тебе понравится. Парень, она так готовит! Тесс, между прочим, - не следовало бы этого говорить, да ладно,- Тесс даже яичницу не способна поджарить. А эта заставит почувствовать, что обедаешь в «Ритце». Классно готовит. У нее и выпить найдется, - может, это тебя соблазнит. Послушай, чего ты сомневаешься? Я хочу, чтобы ты хорошо провел время, только и всего. Нужно иногда менять обстановку. О`Мара может подменить тебя на несколько часов? Если, конечно, доверяешь ему! Лично я считаю, что за ним нужен глаз да глаз…
В этот момент ввалился Тони Маурер с толстенной книгой под мышкой. Как обычно, в прекрасном расположении духа. Подсев к нам, спросил, не выпьем ли мы с ним. Поднял книгу, чтобы я мог прочесть название: «Закат Европы».
- Никогда не слыхал, - сказал я.
- Скоро услышишь/- ответил он. - Великая книга. Пророческая…
Да что об этом говорить! - выпалил Макгрегор. - У тебя все равно нет времени ее читать.
- Дашь, когда прочитаешь? - спросил я.
- Конечно, - кивнул Тони Маурер. - Я тебе ее подарю.
Макгрегор, чтобы загладить свою вспышку, взял книгу, полистал, важно качая головой. Она ничуть не заинтересовала его, но он понял, что Тони Маурер не идиот.
Сказал, что это одна философия истории, и промямлил:
- Это по вашей части!
Мы с Тони Маурером опрокинули по паре стаканов, и у меня заметно поднялось настроение. Мне пришло в голову, что можно провести неплохой вечерок или по крайней мере отлично пообедать chez Трикс. У Трикс Миранды, таково было ее полное имя. Мне оно понравилось.
- Какие сказки они любят больше всего? - спросил я.
- Что-то такое про трех медведей.
- Ты имеешь в виду «Златовласку и трех медведей»? Господи, да я ее знаю вдоль и поперек! Я тут подумал… Мы можем пойти туда послезавтра, устроит?
- Вот это другой разговор, Генри. Я знал, что ты не подведешь. Между прочим, это, конечно, не обязательно, но, если прихватишь с собой бутылочку вина, Трикс будет довольна.
- Нет ничего проще! Прихвачу две-три бутылки.
Он поднялся и, пожимая мне руку на прощание, сказал:
- Сделай одолжение, ладно? Не напивайся, пока не уложим малышей.
- Договорились. А теперь я прошу: сделай одолжение, позволь рассказать им сказку про трех медведей, хорошо?
- Ладно, Хэл, но смотри, чтобы ничего такого!
Два вечера спустя я обедаю с Макгрегором и Трикс - на дальней окраине Бронкса. У детей прекрасное настроение. Мальчишке пять, девочке года три с половиной. Очаровательные детишки, но не по летам развитые. Я стараюсь пить поменьше, пока их не уложили спать. Но мы уже выпили по три мартини в ожидании обеда, а сейчас потягиваем шабли, что я принес с собой.
Трикс своя в доску, как и говорил Макгрегор. Не красавица, но и не страшила. Общительная. Единственный недостаток, который я пока заметил у нее, - истеричность.
Все идет гладко. С детишками я поладил. Они все время напоминают мне, что я обещал рассказать им сказку про трех медведей.
- Для того ты и пришел, Хэл, - говорит Макгрегор.
Сказать по правде, я уже не горю желанием изображать сказочника. Как можно затягиваю обед. Я уже малость пьян. И никак не могу вспомнить, как эта чертова сказка начинается.
Вдруг Трикс говорит:
- Генри, пора рассказывать. Они давно должны быть в постели.
- Хорошо! - со стоном отвечаю я. - Налейте мне еще кофе, и я начну.
- Я начну! - кричит мальчишка.
- Нет, ты этого делать не будешь! - говорит Трикс. - Генри сам расскажет сказку, от начала до конца. Я хочу, чтобы вы внимательно слушали. А теперь заткнитесь!
Я торопливо отпил кофе, проглотил, поперхнулся и неуверенно начал:
- Жил на свете большой черный медведь…
- Она не так начинается, - пропищала девочка.
- Да, а как же?
- Жили-были…
- Конечно, как я мог забыть? Ладно, вы слушаете? Итак… Жили-были три медведя: полярный медведь, медведь-гризли и плюшевый медвежонок…
(Хохот и насмешки детей.)
- У полярного медведя была длинная белая шерсть - чтобы не мерзнуть, конечно. У гризли…
- Мамочка, он неправильно рассказывает! - заверещала девчонка.
- Он все выдумывает, - сказал мальчишка.
- А ну, утихните! - прикрикнула Трикс.
- Слушай, Хэл, - сказал Макгрегор, - не давай им смутить тебя. Не спеши. Главное, помни, - это спокойствие. Глотни коньячку, промочи горло.
Я закурил толстенную сигару, глотнул коньяку и попытался настроиться на продолжение. Неожиданно меня осенило: есть только один способ рассказать сказку - рассказать ее одним духом. Если задумаюсь и сделаю паузу, погиб.
- Слушайте, ребята, - сказал я, - я начну снова с самого начала. А вы больше не перебивайте, договорились? - Я подмигнул девчушке, а парню подбросил косточку, на которой еще оставалось мясо.
- Попал ты в переплет, и это с твоим-то воображением, - сказал Макгрегор. - История, верно, будет на сто долларов, учитывая, как ты готовишься. Уверен, что тебе Не нужен аспирин?
- Это будет история на тыщу долларов, - ответил я, готовый показать все, на что способен. - Только не перебивайте!
- Давай начинай, хватит увиливать! Жили-были… - ухмыльнулся Макгрегор.
- Ладно…Жили-были… Да, так вот: жили-были три медведя: полярный, гризли и плюшевый…
- Ты уже это говорил, - вмешался мальчишка.
- Угомонись! - заорала Трикс.
- Полярный медведь был совсем голый, с длинной белой шерстью, достававшей до земли. Гризли был жесткий, как старый бифштекс, а на лапах между пальцами - куча сала. Плюшевый мишка был таким, как надо, ни жестким, ни мягким, ни горячим, ни холодным…
Дети захихикали.
- Полярный медведь ел один только лед, ледяной лед, только что из холодильника. Гризли обожал артишоки, потому что артишоки все в терниях и колючках…
- Мамочка, что такое тернии? - пропищала девочка.
- Тише! - сказала Трикс.
- Ну а плюшевый мишка, так тот пил только снятое молоко. Он, понимаете, был еще маленький и не нуждался в витаминах. Однажды гризли пошел в лес за дровами для печки. На нем ничего не было, кроме шкуры, и мухи так кусали его, что он бросился бежать и бежал без передышки, пока не оказался далеко-далеко в лесу. Вскоре он сел возле ручья и заснул…
- Мне не нравится, как он рассказывает, проговорил мальчишка, - все у него перемешалось.
- Если не будешь сидеть тихо, отправлю в кровать!
- Неожиданно в лес вошла Златовласка. У нее была корзинка с завтраком, а в ней было полно всяких вкусных вещей, в том числе кетчуп «Синяя этикетка». Она искала маленький домик с зелеными ставнями. Вдруг она услышала, как кто-то храпит, храпит и приговаривает густым голосом: «Мне желудевый пирог! Мне желудевый пирог!» Златовласка посмотрела направо, потом посмотрела налево. Никого не видать. Тогда она достала компас и, повернув точно на запад, пошла вперед, никуда не сворачивая. Через час, а может, через час с четвертью она вышла на лесную поляну. И на поляне стоял маленький домик с серовато-оливковыми ставнями.
- С зелеными!- выкрикнул мальчишка.
- Правильно, с зелеными! И что, вы думаете, случилось дальше? Из лесу стремительно выскочил громадный лев, а за ним появился маленький человечек с луком и стрелами. Лев был очень застенчивый и игривый. Он сразу же запрыгнул на крышу и улегся там, свернувшись вокруг трубы. А человечек в шутовском колпаке встал на четвереньки и так пошел к двери. Там он встал, сплясал веселую джигу и юркнул в дверь…
- Не верю, - сказала маленькая девочка. - Такого не может быть.
- Нет, может, - ответил я, - а если не будешь внимательно слушать, накажу. - Тут я глубоко вздохнул, не зная, о чем рассказывать дальше. Сигара была выкурена, стакан пуст. Я решил ускорить события.
- С этого момента все происходит очень быстро, - сказал я, возвращаясь к сказке.
- Не надо очень быстро, - попросил мальчишка, - я не хочу ничего пропустить.
- Ладно… Итак, Златовласка увидела, что в доме чисто и прибрано: все тарелки помыты и поставлены на полку, скатерть и занавески аккуратно заштопаны, картины - в рамках. На столе лежит атлас и полный словарь в двух томах. Кто-то в отсутствие плюшевого Ми шутки переставил фигуры на шахматной доске. Это было очень плохо, потому что еще через восемь ходов был бы мат. Но Златовласка пришла в такой восторг от множества игрушек и всяких штучек, особенно от нового консервного ножа, что ей было не до шахмат. Она все утро учила тригонометрию, и ее маленькая головка слишком устала, чтобы еще решать всякие там гамбиты. Ей до смерти хотелось позвонить в колокольчик, какие надевают на шею корове, что висел над кухонной раковиной. Чтобы дотянуться до него, ей пришлось встать на стул. Первый стул был слишком низкий, второй - слишком высокий, а третий оказался в самый раз. Она позвонила в колокольчик, да так громко, что тарелки упали с полки. Златовласка сначала перепугалась, но потом решила, что это так весело, и снова зазвонила в колокольчик. На этот раз лев спрыгнул с крыши; его хвост был завязан в сорок узлов. Златовласка подумала, что это еще забавнее, и зазвонила в третий раз. Из спальни выбежал маленький человечек в бумажном шутовском колпаке, весь дрожа, и, не говоря ни слова, принялся делать сальто в воздухе. Он вертелся прямо как старое тележное колесо, а потом исчез в лесу…
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |