— Все, пафос сдох? — он усмехнулся. — Становишься умнее прямо на глазах.
— А я и так сильнее, чем ты думаешь, — Пьер пожал плечами.
— А не плевать ли тебе, что я думаю?
— Нет, не плевать.
— Жаль, придется еще учить и учить. Если хочешь быть таким мерзким педиком, какой есть, готовься не обращать внимания на чужие слова. Какое тебе дело до кого-попало?
— А ты не «кто попало».
— Новая тактика? — сдвинул брови Юрген и ухмыльнулся. — Оригинально. И что во мне не такого?
— А ты не знаешь, что в детстве никто не признается, если ему кто-то нравится? Это сюрприз для тебя, как бы? Или у вас так не принято?
Пьер выругался по-французски и отвернулся, вздохнув. Еще более открыто и откровенно он просто не мог сказать, что давным-давно, когда рассказал всем, что нравится Юргену, он хотел не обидеть его и не отшить, он просто похвастался всем. А сказал, что Юрген ему не нравится, только потому, что так делали все нормальные люди в его понимании. Нельзя же сразу признаваться, что он ему тоже нравится. А получилось все так.
— У нас не принято врать, — ответил Юрген и ответил на его ругань точно такой же, на том же французском. Пьер на него уставился, повернувшись.
— Откуда ты знаешь?
— Ты тоже дохрена обо мне не знаешь. А вот что ты на это скажешь, тупая ты шлюха, — Юрген к нему нагнулся и выразительно, четко проговорил что-то по-немецки.
— Это нечестно, — Пьер прищурился. — Ты знаешь французский, а я немецкий не знаю. И что ты сказал там умного такого опять?
— Погуглишь потом, если запомнил.
— Давай я запишу, повтори, окей? — передразнил Пьер.
Юрген еще прогулялся по прачечной и дернул дверную ручку от нечего делать.
— О, да, она откроется, конечно.
— Заткнись, тупица.
— Хватит обзывать меня.
— Запрети мне, — развернувшись и ухмыльнувшись, предложил Юрген. Пьер встал, отряхнулся и шагнул к нему.
— Я тебя просто попросил, не обзывай меня. Что я тебе сделал? Я НАВРАЛ тогда, идиот, если ты еще об этом. А о чем еще ты можешь говорить, если мы вообще больше никогда не говорили даже?! Только о том! Я тогда наврал всем, что ты мне не нравился, чтобы никто не подумал ничего, а ты начал!
Юрген на пару секунд растерялся, а потом пришел в себя. Все это несравнимо было с такой долгой войной. Подумаешь, все так вышло, и он ошибся. Но это Пьер ввел его в заблуждение и запутал. Пьер виноват, ему и терпеть теперь.
— Да мне плевать, шлюха.
— Я сказал, хватит! — Пьер его пихнул в грудь, но не ожидал, что Юрген схватит его за ворот, прижмет к стене и замахнется.
Пьер машинально начал сползать, закрыл лицо руками, чтобы по нему не попало в этот раз.
Телефон разрядился окончательно, и тусклый свет погас, оставив прачечную в полной темноте. Юрген остыл так же резко, как разозлился. Не видя Пьера, он не хотел продолжать его пугать.
— Тупица. Разорался, блин. Если что-то не нравится, возьми и запрети мне это делать. Или заткнись и терпи.
— Почему ты никогда меня не жалеешь? — Пьер вдруг снова поменял тон, и Юрген даже представить не смог, какое у него при этом стало выражение лица. — Я же жалею тебя. Мне сегодня жалко тебя было, когда Джулиан тебе влепил этим тупым пирогом.
— А мне не нужна жалость из вежливости.
— Это не вежливость, я ничего не делаю из вежливости, только искренне.
— Мне вообще твоя жалость не нужна.
— А мне нужна, — Пьер выдал чуть ли не гордо, почти радуясь, что этим отличается от Юргена.
— А кто тут ныл, что он охренеть, какой сильный? — Юрген фыркнул и тут же осекся мысленно. Ведь он уже знал, что слабым быть сложнее, чем сильным. А значит, слабость — сила и наоборот.
— Я и не слабый. Мне просто хочется, чтобы меня кто-то поддерживал. Это ненормально, по-твоему? Я не могу все время быть один, это невозможно, одному просто жить не хочется.
— А ты учись.
— И быть таким же, как ты? Ты думаешь, ты выглядишь радостным и счастливым?
— Еще скажи, что я выгляжу несчастным.
— Не выглядишь, но вряд ли ты счастлив один. Тебе точно не весело одному.
«Экстрасенс», — Юрген мысленно закатил глаза.
— И не учи меня быть одному, — выдал Пьер. — Ты пытаешься меня напугать и заколебать настолько, чтобы я тебя ненавидел, что ли? И чтобы я был такой же, как ты, и никому не доверял? Я не буду таким, не хочу и не собираюсь.
— Вот и зря, — Юрген мрачно предупредил.
— Вот и не зря. Ты не то что влюбляться не умеешь, ты даже не веришь, что тебя кто-то может любить. Ты всех оскорбляешь и всех отшиваешь, ты не даешь себя полюбить.
— Хватит, — Юрген застонал и сделал шаг назад, но Пьер осмелел, понял, что бить его не собираются, и схватил его за край кофты.
— Нет, не хватит. Тебе стыдно говорить о том, что ты никого не любишь, что ли?
— Ты не знаешь, кого я люблю, а кого — нет.
— Спорим, ты не веришь никому?
— Еще я со шлюхами не спорил, — Юрген сжал его руку, отцепил от себя и отпихнул.
— Я тебе в первый и в последний раз предлагаю закончить это все. Давай наконец повзрослеем уже, я не хочу еще два года учиться и постоянно ругаться.
— А я хочу.
— Подумай, блин, прежде чем сказать. Я больше никогда не буду предлагать. Если сейчас опять обзовешь меня, я больше никогда не стану с тобой нормально разговаривать.
— Ой, я переживу.
— А жаль, — вдруг тише признался Пьер.
— Чего тебе жаль? — с фальшивым равнодушием переспросил Юрген.
— Что это ты тупица, а не я. Это ты не чувствуешь нихрена, — Пьер его толкнул и хотел пройти к горе простыней, чтобы лечь и постараться заснуть, но Юрген все-таки решился. Пьер уже не мог намекать дальше, было бы слишком очевидно. И он делал правильно в каком-то смысле, не говоря напрямую. Скажи он напрямую, Юрген и правда не поверил бы, да еще и снова посчитал бы его шлюхой, которая пытается расположить к себе врага известным ей способом.
Пьер примерз к месту, и по всему телу пробежали мурашки, стоило почувствовать, как на пояс ему легли руки. Они подвинулись чуть выше, и дыхание вдруг обожгло щеку, так что Пьер не поверил сам себе. Наверное, это была здоровая мышь, но точно не Юрген.
— У вас точно не принято врать? — уточнил француз.
— Точно, — буркнул немец.
— Тогда зачем ты врешь, что терпеть меня не можешь? — Пьер встал ровно, хотя до этого стоял, согнув одну ногу. И стоило ему выпрямиться, как носом коснулся кончика чужого, длинного носа. Обидно было ничего не видеть в кромешной тьме, но зато о мышах Пьер забыл.
— Не радуйся так, — предупредил Юрген. — Я просто не договорил еще, — глупо оправдался он.
— А, ну тогда я слушаю.
— Не старайся, все равно не поймешь.
— А так, чтобы понятно?
«Нет, так я не могу», — Юрген сам это понял с тоской. Стыд и стеснение не позволяли говорить об этом на понятном обоим языке, поэтому он низко, тихо, но не шепотом заговорил опять по-немецки. И Пьер застыл, не веря в происходящее. Темнота, отсутствие зрительных образов мешало поверить в то, что это действительно был Юрген. Зато она же позволяла прочувствовать слова острее. И никогда еще немецкий язык, казавшийся Пьеру лающим и грубым, не казался таким красивым, страстным и выражающим все эмоции сразу, каждым словом. И оказалось, что в нем тоже были мягкие, смазанные звуки, а постоянное шипение на выдохах и вдохах заставляло ежиться.
Последнюю фразу Пьер понял еще до того, как Юрген ее договорил. В конце концов, кто не знал фразу «я люблю тебя» на других языках? Все знали, и «тебя» Юрген не успел договорить, а Пьер уже поднял руки и обнял его за плечи, почти дружески, как это делали между собой Джулиан и Начо.
— Потом все равно запиши мне это на листик, я погуглю, — уточнил он на всякий случай.
— Извини меня, — вдруг выпалил Юрген через несколько секунд. Ему это стоило невероятных усилий, и наконец получилось выдавить эти два слова на испанском, чтобы Пьер понял. — За все, — добавил он еще более вымученно.
— Почему сейчас? — спросил Пьер совсем тихо, чтобы не спугнуть. Ему просто хотелось услышать еще что-нибудь приятное. Это было так непривычно от Юргена, что казалось куда приятнее, чем от любого другого. Но он все равно спугнул.
— Могу завтра, — Юрген отпустил его и собрался отойти, но Пьер на нем повис, уже не обнимая плечи, а обхватив шею.
— Нет, сейчас. Меня все устраивает. Я знал, что ты врешь, — выдал он уже нагло.
«Он же не будет продолжать хамить, уже сказав такое», — подумал он про себя, понадеявшись на вежливость Юргена хотя бы в этот момент.
— И ты не собираешься послать меня? — неожиданно наивно, но опасливо уточнил Гувер.
— Нет, — Пьер покачал головой, забыв, что этого не видно. — И тогда бы не послал, если бы ты сказал, — напомнил он про давнюю ссору.
Юрген сначала убил себя за тупость, но потом подумал, что это было бы не так и совсем не то. Сейчас он был на грани истерического припадка, так хорошо ему стало. И Пьер взял его за опущенные вдоль тела руки, обнялся ими и съежился, став как будто меньше, устроившись, удобнее. Кулаки он сжал вместе и прижал к груди Юргена, а потом попросил.
— А теперь жалей меня. Очень локоть болит.
Юрген сначала пожалел о том, что переборщил, схватив его за раненую руку. Да и наговорил он многое зря.
Но он же не знал, что ошибался очень долго и во многом, а значит, жалеть было не о чем, да и смысл жалеть о том, что уже сделано. Есть только возможность все исправить.
Он обнял неощутимо, так что Пьер вообще не почувствовал. Не верилось, что теперь можно было трогать и даже обнимать, а не ругаться и только причинять боль. И весь Пьер вдруг доверился, как ему казалось, хоть он и не понимал этого. Он сам себя считал мерзавцем, который недостоин такого доверия, а потому еще сильнее стыдился своего поведения.
Пьер был сильный в своей слабости и своем желании, чтобы его кто-то поддерживал и жалел. Он невольно вызвал у Юргена уважение, так что он обнял его сильнее.
— Еще сильнее, — попросил Пьер, прижавшись.
«А он внезапно сильнее, чем кажется», — удивился он, когда его стиснули крепче.
— Скажи, что ты все это делал только потому, что боялся, что я тебя пошлю.
— Как будто и так не понятно, — Юрген принялся упираться ворчливым голосом.
— Просто не верится. Я даже не вижу, вдруг это вообще кто-то другой.
— Считай, что сказал.
— Нет. Скажи это. Только искренне, не нужно делать мне одолжений. Скажи это, но только если это действительно так.
— Я вел себя, как последняя мразь, только потому, что боялся даже подойти к тебе, — шепотом процедил Юрген, как будто медленно оторвал от своей раны пластырь. — Подожди. Тогда почему ты продолжал огрызаться?
— Если бы ты слышал себя, ты бы не спрашивал, — сообщил Пьер. — Мне еще хотелось жить.
— Подлые суки, — заныл вдруг Юрген и отпустил его.
— Кто?
— Тупые лесбиянки... — немец застонал. — План — дерьмо, но удался...
Пьер засмеялся издевательски, и Юрген вдруг шагнул снова вперед, прижал его к стене.
— Что здесь смешного?
Локруа заикнулся и замолчал, Юрген вдохнул его выдох, как будто украл его, и два кольца в его губе звякнули о зубы Пьера. Гувер чуть не задохнулся от восторга, понял, что ради этого стоило мучиться столько лет и постоянно скандалить, реветь втихаря наедине с самим собой, ненавидеть Пьера. Гораздо интереснее сделать шаг от ненависти к любви, чем просто влюбиться.
Это был быстрый, грубый и короткий поцелуй, а стоило Юргену оторваться, и Пьер глубоко вдохнул, а сам услышал выдох с шипением.
«Не верится», — подумал он, растаяв и забыв сразу про все обиды. В этом коротком поцелуе было столько, сколько не могли стоить все ссоры, оскорбления и обиды, лживые и неискренние. Поцелуй был правдой, и Юрген ждал реакции. И когда мягкие губы снова прижались к его, а Пьер привстал на носочки и обнял его крепко-крепко за шею, прижался, у него совсем пропали все мысли, кроме одной.
«Мой, весь-весь мой, вообще».
Самый красивый на свете, самый блондинистый блондин, самый Пьер из Пьеров, самый милый, нежный, хрупкий, умный, волшебный. Наконец-то не нужно было ничего говорить, чтобы посмотреть на него. И можно было потрогать.
— Мне два раза снился сон. В этом году уже. На этой неделе, — зашептал вдруг Локруа, стоило его развернуть, приподняв над полом и поставить спиной к горе простыней. На нее Юрген и планировал его уронить. — Тебе интересно?
— Ты меня знаешь, — напомнил Юрген. Как можно было подумать, что ему не интересны чьи-то сны? Тем более, свежие, с прошлой недели? Он же сплетник, ему все интересно.
Он не рискнул Пьера ронять в темноту, упал сначала сам, приземлившись на верхушку этой постельной горы, а Пьер наощупь пополз за ним, не отрываясь, продолжая чмокать его в губы и тянуть зубами за одно из колец.
— В первом мне снилось, что мы...
Юргена пробил электрический разряд от этого слова, но он удержался от восторгов и просто слушал, незаметно запустив одну руку Пьеру под футболку и коснувшись спины.
— Ну... Мы целовались. И честное слово, в реале все так же, как во сне, — удивленно заявил француз, встав на четвереньки и только в этот момент обнаружив, что футболка на нем незаметно задралась уже до ключиц. — Холодно, — заметил он и нащупал «молнию» на кофте Юргена, расстегнул ее и прижался к нему, чтобы согреться.
— Что значит, «как во сне»? — совсем не таким голосом, как у француза, отозвался немец. Почему-то даже в голосах заметна была разница, и Пьеру нравилось, что Юрген говорил не плавно и восторженно, а отрывисто, низким, но чистым голосом, а когда пытался говорить плавно, это звучало, как кошачье урчание или переходило в фантастический шепот.
Он влюбился по уши и признал это.
— Во сне ты целовался так же, — пояснил Пьер и этим спровоцировал доказать, что Юрген в реале может еще и лучше, чем во сне.
Пьер то и дело удивленно замирал. Он ожидал чего-то одного — либо грубости, либо нежности. На второе, правда, он вообще не рассчитывал, ведь это Юрген, откуда ему знать такое слово. Но он превзошел самого себя, и увидь его Рамона в этот момент, она поняла бы, что была неправа — он гей. Но только не с девчонками и только не в той роли, в какой она хотела его видеть.
Пьер и сам боялся, что ему будет неприятно, не так, как ему нравится. Но Юрген будто угадывал, где потрогать, куда поцеловать, где ущипнуть или просто провести ладонью. Он задыхался от восторга, наслаждаясь мгновением, ощущениями, близостью именно «того» человека. Пьер был самый вкусный, приятный, и его запах не получилось бы выбить из памяти никогда. Никакие духи или одеколон не заменили бы просто приятного запаха от него самого.
— А о чем второй?
— Что?.. — Пьер отрешенно отозвался, потерявшись в мыслях и ощущениях, решив забыться и полностью разрешить делать с собой, что вздумается.
— Второй сон о чем был?
Пьер покраснел, но темнота в этот раз показалась не такой уж плохой декорацией.
— Ну? — Юрген требовательно повторил, нависнув над ним и одной рукой упираясь в гору простыней возле его плеча, а второй нежно гладя по животу, чувствуя, как Пьер дрожит.
— Об этом, — признался Пьер.
— И в реальности все так же?
— Нет, — Пьер вздохнул. — Вообще не так.
Юрген замер.
— В смысле?
— В смысле, если ты перестанешь болтать, все будет безупречно, — шепотом засмеялся француз. — Лучше у меня еще не было.
Юрген вдруг отодвинулся и убрал руку с его живота, больше не прикасался.
— Нет, блин, я так не могу, — он хмыкнул и встал, нашел свою кофту и принялся ее натягивать. Пьер резко сел, опешив.
— Что?
— Бред, — Юрген пропел это со вздохом. — Чушь просто полнейшая. Что я вытворяю и с кем, — он сам над собой засмеялся, а у Пьера сердце перестало биться.
— Ну не надо, — вдруг всхлипнул он. — Зачем ты опять? Это такая шутка была, что ли?
Юрген молча радовался, что не успел возбудиться до предела, чтобы уже ничего нельзя было поделать, кроме как трахнуть или дрочить. И насколько он успел почувствовать в последние моменты, пока к Пьеру прикасался, тот тоже не был на предпоследней стадии экстаза. А значит, все пока еще поправимо.
Он молча опустился обратно на гору белья и решил спать. Это было лучшее решение.
Пьер продолжал сидеть и не шевелиться, судя по звукам, а потом прикусил губу до боли. Он решил устроить истерику потом и не Юргену, да и пока еще не осознал, что его очень сильно обидели, а он очень сильно опозорился, поверив. Он хотел, чтобы Юрген доверился ему, а в итоге доверился сам, и получилось не так, как он хотел.
Он тоже натянул футболку и лег, положил ладони под щеку и закрыл глаза. Очень хотелось спросить: «Ты мне ничего не объяснишь?» но он не стал, слишком обиделся. Он просто не понял, что случилось, и что он сделал не так. Но хуже всего было бы, наверное, узнать, что Юрген просто в очередной раз над ним поиздевался, заставил вести себя так, а теперь у него есть настоящее доказательство, что Пьер — шлюха и к любому пойдет, как он и сказал. К любому, кто приласкает.
«Черт, он же сам говорил», — ругал себя Пьер.
Но Юрген внезапно и сам все объяснил, поняв, что если он не заговорит сейчас, Пьер тоже не заговорит. И утром они разбегутся, как только дверь откроется, Юрген пойдет и устроит ад Лауре с Рамоной за эту выходку, а Пьер займется своими делами. И так закончится их попытка помириться.
И они, скорее всего, даже врагами уже не будут.
Просто все было не так, как надо, и Юрген не мог себя пересилить, иначе он бы продолжал тихо считать Пьера шлюхой, даже переспав с ним.
— Я не могу, когда мне говорят такое, — высказал он. — Это звучит по-блядски: «Это лучшее, что у меня было». Или, например, «ты лучший из всех, кто у меня был». Это какое-то мерзкое ощущение, знаешь ли.
Пьер понял, но ему стало еще обиднее. Будто ему в лицо высказали, что он шлюха, но уже не в шутку, а на абсолютном серьезе.
— Ну извини, что я не такой, как надо. Просто мне казалось, что если признаются в любви вот так, то потом не видят подтекст в каких-то тупых словах. Я сказал искренне, понимаешь, дебил?! — последнее слово он прошипел, подавившись горячими, злыми слезами, которые все-таки потекли. — Потому что это было лучшее из всего, что у меня было. И извини, пожалуйста, что тебя это так задело, я думал, тебе будет приятно.
Юрген себя возненавидел за глупость. Он решил, что это было что-то, вроде профессиональной фразы Пьера. Он думал, что это был шаблон, который Локруа всем говорил, чтобы порадовать.
Оказалось, что он слишком много думал, вообще, и додумался до ерунды. Поэтому он повернулся, увидел перед собой спину Пьера, свернувшегося калачиком для удобства и тепла.
— Я не так понял, — признал он, решив больше не выпендриваться, тронул его за плечо, приобнял.
Теперь решил выпендриваться Пьер, он двинул локтем назад, сам ударился этим раненым локтем и охнул, а Юрген убрал от него руку, получив поддых.
— Не трогай меня. Не лезь ко мне больше никогда, — прошипел Пьер так зло, как только мог, и немец тоже начал было злиться, но не смог. Это он затупил, он не имел права злиться.
— Я просто не так понял, у меня паранойя, извини, — последнее Юрген еле выдавил, но все же заставил себя извиниться.
— Мне все равно.
— Я же извинился.
— Ты думаешь, это так просто? Да ты где-то потерялся, Гувер, ты знаешь об этом? Ты заигрался в ублюдка, забыл, как надо извиняться, а теперь думаешь, что извинений достаточно?
— По-моему, извинения значат, что мне жаль, и я признал свою вину.
— А причем здесь ТВОЯ вина? — Пьер выразительно процедил сквозь зубы. — Вина твоя, а обида моя. И извинений не хватит.
— А чего хватит?
— От тебя? От тебя ничего не надо. Лучше сделай знаешь, что? Пойди и предложи завтра встречаться Элвину. Он тоже такой... Ну, знаешь. Не совсем натуральный парень, да и пройдет пара месяцев, он тоже начнет краситься, все такое. И он девственник, если говорить в этом смысле. И у него явно никого не было. И он никогда тебе не скажет, что ты какой-то там по счету или один из тех, кто у него был. Вали к нему.
— Нахрена он мне?
— Ну, если не хочешь, не к нему. И не надо мне сейчас, пожалуйста, говорить, что я веду себя тупо, ладно? И говорить, что я выпендриваюсь, тоже не надо. Это мое дело, а не твое. И ты меня больше никак не касаешься. Мне хватит. Ты все-таки умудрился сделать меня таким «сильным», как ты.
— А если я уже не такой?
— Тогда поздравляю, теперь я заменю тебя. И никому не верю. Особенно, тебе.
«Господи, вот мудак...» — Юрген застонал мысленно, подумав, что хорошо бы было все вернуть и не сделать эту глупость. Задело его, видите ли. Какого черта?! Что за бред, если Пьер только что признавался ему в любви намеками, почти прямым текстом сказал, что еще раньше, давным-давно был в него влюблен?
Было ощущение катастрофы, будто что-то ушло прямо из рук.
— И знаешь, что? — Пьер вкрадчиво прошептал. Юрген не ответил, прекрасно зная, что он все равно закончит фразу. И Пьер закончил. — Ни одна твоя «шлюха» не обижала меня. Но сегодня ты мне показал, что это правда. И теперь я понял, что такое «шлюха», и верю. И чтоб я сдох, убогая, грязная подстилка.
— Господи, да ладно, успокойся! — Юрген сорвался, наконец заставил себя сказать это громко. — Я люблю тебя, я давным-давно еще влюбился и терпеть тебя не мог, когда ты надо мной посмеялся! Но я же люблю тебя, тебя это не устраивает, обязательно нужно обижаться?!
— Иди к черту, я сказал! — Пьер тоже сел и заорал на него. — Значит, хреново любишь, если подумал о какой-то чуши! Его задевает, видите ли! Не может он так! А я шлюха, да! И что теперь?! Шлюха! Шлюха, шлюха, шлюха, тупая, безмозглая шлюха, вся школа со мной трахалась, я мерзкая тварь, которая не заслуживает, чтобы ее трахнули, представляешь?! И мне, такому убожеству, не верят, когда я говорю что-то искренне, от всей души! Меня оставляют и молча уходят, а потом изволят сквозь зубы вякнуть, что это я во всем виноват! И знаешь, что?! Да, блин, я шлюха, потому что нормальный бы никогда не стал слушать тебя, вообще смотреть бы на тебя не стал и уж точно не решил бы сразу вот так предложить переспать и разрешить это сделать. А я решил. Потому что я шлюха. Иди к черту, я не хочу тебя знать. Мне отвратительны даже взгляды и голос того, кто отказался со мной переспать. Потому что я тебе отвратителен. Поэтому я тебя прошу, не веди себя завтра, как обычно, не смотри на меня и не высказывайся в мой адрес. Я не хочу вообще о тебе вспоминать.
— Ты закончил?
— Вполне. Ты хочешь оставить последнее слово за собой? Пожалуйста. Можешь им хоть подавиться.
— Я все испортил, я идиот, я мудак, как обычно. Я просто подумал случайно, что ты так всем говорил, чтобы просто сделать приятно. У тебя на лбу не написано было, что это искренне, а лица я в темноте не вижу, чтобы прочесть по нему.
Пьер молчал, ему стало стыдно.
«Блин, что я нес...»
Нужно было, наверное, послушать сначала объяснения Юргена. Но Пьер утешился тем, что не скажи он всего этого, Гуверу и в голову бы не пришло, скорее всего, извиниться и вот так признаться.
— И не будь таким, серьезно. Я хочу быть лучше, а ты лучше меня. Научи меня быть таким, — Юрген чуть ли не щипцами из себя вытаскивал эти слова, он подвинулся осторожно и одной рукой Пьера обнял, прижал спиной к своей груди. Пьер глубоко дышал, и чувство было, будто они были не в прачечной на постельном белье, а где-то на улице, и вокруг был сплошной кислород. Пробитая дыра в солнечном сплетении даже не затягивалась, как обычно у Юргена, а просто заживала.
И он удивленно перестал шевелиться, когда Юрген будто прочитал его мысли, и его ладонь прижалась к солнечному сплетению Пьера. Юргену всегда не хватало прикосновений и объятий, когда ему было плохо, и он решил впервые утешить кого-то сам.
— И мне пофигу на этого Элвина. Я даже забыл, как его зовут. Дело не в том, сколько и кто был, а в том, кто ты. Ты — это ты, поэтому именно ты мне нравишься, — прошептал он так же сдавленно и уткнулся носом Пьеру в волосы, чтобы не зареветь. Француз его руку накрыл своей, по-настоящему прощая дурацкую оплошность. Иногда следовало обидеться, разругаться и проораться, как следует, высказать все опасения и претензии, послать друг друга к черту и к дьяволу, возненавидеть «навсегда», чтобы потом помириться и начать сначала.
* * *
Воскресное утро в жизни Джулиана было самым приятным. Он в кои-то веки не проснулся рано, проспал до одиннадцати, и помешал его снам только грохот двери.
— Ты еще спишь? Ты проспал завтрак, — Рамона сходу залезла на его кровать с ногами, попрыгала, придавила его, встав на четвереньки. — Эй?
Джулиан недовольно отмахнулся, повернувшись на спину и повернув голову в сторону двери.
— Блин, какой ты с утра, оказывается, милый. Давай ты не будешь по утрам так тщательно умываться и причесываться? Тебе так больше идет, — заметила Рамона, разглядывая его. Джулиан сел, так что ей пришлось отодвинуться к подножью кровати. Он протер глаза и уставился на нее, как на привидение.
— Я уже не сплю? — уточнил он, нахмурив брови.
— Нет, — сладко пропела она, странно ухмыляясь. — У меня такие новости... Мы открыли еще с утра придурков.
— Гувер был в ярости?.. — продолжал сонно моргать Джулиан.
— В задницу Гувера, он спал. То есть, они спали вместе, прямо на горе этого грязного белья, — Рамона засмеялась ехидно. — Вообще, та еще картина. Чтобы Гувер и Локруа вместе спали... Так они еще и обнимались, прикинь? Во сне прямо, такие голубки. В общем, мы убежали, пока они не очнулись и не поняли ничего, а потом видели их за завтраком, и ты прикинь, они РАЗГОВАРИВАЛИ. Они реально нормально друг с другом разговаривали, а потом вдвоем куда-то пошли, до сих пор не нашла их, пришла за тобой.
— Это все? — уточнил Джулиан, улыбаясь, как укуренный. Он собирался упасть обратно на подушку и спать дальше.
— Нет, встань, глянь на улицу. Угадай, кто сегодня провел час у зеркала, делая такой же ужас на голове, как вчера? Этот дебильный хвост и гребень с заколкой?
— Лаура?.. — Джулиан опять сдвинул брови, не веря в собственное предположение.
— Точно. И она попросила меня нарисовать ей стрелки. И вообще, она накрасилась. Это было что-то с чем-то просто. И даже ее рубашка нормально смотрится, если так-то посмотреть, когда она причесана.
— А зачем вставать, — Джулиан недовольно сполз с кровати и пошел к окну. Он запустил руку в волосы, а Рамона осмотрела вид сзади. Глаза у нее загорелись на секунду, левая бровь приподнялась, а губы растянулись в ухмылке. Белокожий Джулиан в своих черных трусах, чересчур обтянувших задницу, в черной майке, болтавшейся на нем и бывшей не по размеру выглядел не то что привлекательно, а очень привлекательно. И его сонный вид, его растрепанная рыжая копна волос, все это Рамону даже не манило, а настойчиво звало.
— Обалдеть, — Трини почти проснулся, увидев на улице светлую голову с высоким хвостом, а рядом — Начо. Его Джулиан узнал и издалека, и сверху, слишком давно знал, чтобы с кем-то спутать. Кто-то со светлым хвостом сидел на тарзанке, а Начо ее раскачивал, но не сильно, видимо, чтобы успевать говорить. — Что они там вдвоем делают?!
— Разговаривают, — интимным голосом проворковала Рамона, так что он оглянулся и посмотрел на нее в шоке. Обычно Мэй так не говорила, но тут она просто засмеялась, давая понять, что это была шутка.
— Серьезно, ей понравилось, что он вчера метался по столовой, стоило что-нибудь попросить. Наивная, как пять центов, ты же ее уже знаешь.
— Ну, на первый взгляд она не наивная, а просто тупая, — заметил Джулиан, залезая обратно под одеяло. Рамона скинула кеды и тоже залезла, игнорируя его взгляд, в котором был сплошной вопрос и многоточие.
— Она и тупая, и наивная. И сегодня она даже милая. В общем, я даже не думаю, что это мерзко, раз уж это твой Начо.
— Он не мой, он общий. И ваш тоже. Он наш Начо.
— Начо-мачо, — протянула Рамона и взяла с края стола книгу, которую Джулиан до сих пор читал. Он же решил, что это не сон, и Рамона ему не привиделась, не решился ее обнять, но положил голову ей на плечо.
— Что это? Все тот же Шекспир? Я вообще своего еще не начинала читать, взяла тогда и вообще не открывала, — она махнула рукой. — Тебе всерьез нравится это?
— Это романтично, если не учитывать, что сначала Ромео страдал по другой девушке, совсем отшившей его. А потом влюбился в Джульетту только.
— Да ладно? — Рамона сделала страшные глаза, листая на начало. — Я думала, они всегда были вместе, фантастическая любовь, все такое.
— Нет, там все сложно было. Да и Джульетта тоже была та еще стерва, — Джулиан закатил глаза.
— Почитать тебе вслух?
— Давай, — он усмехнулся. — Тем более, раз мы будем ставить в этом году спектакль по Шекспиру, проверим, есть у тебя актерский талант или нет.
— У тебя ноги холодные, — вдруг сообщила Рамона. — Через джинсы даже чувствуется, — она переплела свои ноги с его, и Джулиану в самом деле стало теплее.
— Так, короче, — она откашлялась. — Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас событья, ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья...
Друг друга любят дети главарей,
Но им судьба подстраивает козни,
И гибель их у гробовых дверей
Кладет конец, непримиримой розни.
Их жизнь, и страсть, и смерти торжество,
И поздний мир родни на их могиле
На два часа составят существо
Разыгрываемой пред вами были.
Помилостивей к слабостям пера:
Грехи поэта выправит игра.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 38 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |