считает вынесенный ими вердикт достаточно обоснованным. Для какой цели
воспользовался обвиняемый чеком городского казначейства? Обвиняемый
находился накануне банкротства. Он заложил в обеспечение своей
задолженности переданные ему для реализации сертификаты городского займа,
а еще до того получил незаконным путем ссуду в пятьсот тысяч долларов. И у
присяжных имелись все основания полагать, что легальным образом ему уже не
удалось бы добиться дополнительной ссуды из городского казначейства.
Поэтому он явился туда и обманным путем, если не формально, то по
существу, получил еще шестьдесят тысяч долларов. Присяжные усмотрели в
этих действиях обвиняемого наличие преступного намерения."
В таких словах верховный суд большинством голосов отклонил ходатайство
Каупервуда о пересмотре дела. Судья Марвин от своего имени и от имени
Рафальского написал следующее:
"Из доказательств, которыми располагает суд, явствует, что мистер
Каупервуд получил чек как агент городского казначейства, с другой же
стороны, не установлено, что в качестве агента он не выполнил (или по
крайней мере не намеревался выполнить) в полной мере тех обязательств,
которые возлагало на него получение чека. На суде выяснилось, что
количество и стоимость облигаций городского займа, купленных для
амортизационного фонда, не должны были по политическим соображениям ни
оглашаться на бирже, ни каким-либо иным путем становиться достоянием
гласности. В то же время мистеру Каупервуду, агенту казначейства, была
предоставлена полная свобода распоряжаться своим активом и пассивом при
условии, что конечный итог его операций будет вполне удовлетворительным.
Сроки приобретения облигаций не были обусловлены никаким соглашением,
равно как и суммы, ассигнуемые на приобретение отдельных партий таковых.
Подсудимый мог быть признан виновным по первому пункту, только если он
пытался мошеннически завладеть чеком в своих личных интересах. Но
вердиктом присяжных этот факт не установлен и, более того, на основании
имеющихся данных не мог быть установлен; далее присяжные сочли подсудимого
виновным и по трем остальным пунктам, не располагая для этого абсолютно
никакими доказательствами. Как можем мы утверждать, что они вынесли
справедливое решение по первому пункту, если в обвинении по остальным трем
пунктам ими допущена столь очевидная несправедливость. По мнению,
представленному меньшинством голосов, решение суда первой инстанции по
обвинению подсудимого в хищении (пункт первый) необоснованно, вердикт
присяжных подлежит отмене, а дело - передано на новое рассмотрение."
Судья Рафальский, человек деловитый, но склонный к созерцательности,
еврей по происхождению и типичный американец по внешности, счел своим
долгом написать еще третье мнение, которое должно было содержать его
личные соображения, подвергнуть критике решение большинства и послужить
дополнением к тем пунктам, в которых оно совпадало с мнением судьи
Марвина. Вопрос о виновности Каупервуда был весьма запутанным, что
явствовало прежде всего из разногласий членов верховного суда, хотя по
соображениям политическим они и стремились вынести ему обвинительный
приговор. Судья Рафальский, например, считал, что если Каупервудом и было
совершено преступление, то это преступление не могло быть квалифицировано
как хищение; к этому он присовокуплял:
"Доказательства, которыми располагает суд, не позволяют заключить, что
Каупервуд не собирался в скором времени вернуть свой долг, а также что
городской казначей или управляющий его канцелярией Альберт Стайерс не
намеревался расстаться с теми ценностями, которые обеспечивали этот чек.
Мистер Стайерс показал, что мистер Каупервуд сообщил ему о приобретении
облигаций городского займа на означенную сумму, тогда как сколько-нибудь
убедительных доказательств обратного мы не имеем. То обстоятельство, что
облигации им не были сданы в амортизационный фонд, хотя и противоречит
букве закона, но, по справедливости, должно рассматриваться как следствие
давно установившегося обычая. Может быть, у Каупервуда вошло в практику
поступать именно так? По моему разумению, большинство членов верховного
суда слишком широко толкует понятие "хищение", в результате такого
толкования получается, что всякий делец, производящий обширные и абсолютно
законные операции на бирже, вдруг, неожиданно для себя, в результате
биржевой паники или пожара, как это и имело место в случае с мистером
Каупервудом, может оказаться преступником. То, что суд занимает позицию,
создающую подобные прецеденты и приводящую к таким последствиям, кажется
мне по меньшей мере достойным удивления."
Хотя Каупервуд чувствовал известное удовлетворение от того, что мнения
членов верховного суда разделились, и хотя он заранее готовился к
наихудшему и старался соответственно устроить свои дела, все же он испытал
горькое разочарование. Было бы неверно утверждать, что этот обычно сильный
и самонадеянный человек был неспособен страдать. Чувства такого порядка не
были ему чужды, но всегда находились под неуловимым контролем холодного
рассудка, ни на мгновение ему не изменявшего. Теперь, по словам Стеджера,
Каупервуду оставалось только апеллировать к верховному суду Соединенных
Штатов, ввиду того, что один из пунктов решения якобы противоречит
положению об основных правах американского гражданина, записанных в
конституции. А это была бы затяжная и дорогостоящая история. Кроме того,
ему было не очень ясно, какой, собственно, пункт подлежал обжалованию.
Опять ушло бы много времени - год, полтора, а то и больше, и в результате
ему, быть может, все-таки пришлось бы отбывать заключение, не говоря уже о
том, что все время ожидания тоже не удалось бы провести на свободе.
Выслушав Стеджера, объяснившего ему, как обстоит дело, Каупервуд на
несколько мгновений задумался и затем сказал:
- Ну что ж, по-видимому, мне остается либо сесть в тюрьму, либо бежать
из Америки, и я выбираю первое. Здесь, в Филадельфии, я буду продолжать
борьбу и в конце концов выйду победителем. Я постараюсь добиться либо
пересмотра дела в верховном суде Соединенных Штатов, либо помилования у
губернатора. Я не собираюсь удирать, это ясно! И люди, которые воображают,
будто положили меня на обе лопатки, глубоко заблуждаются. Я живо
выкарабкаюсь и покажу этим мелкотравчатым политиканам, что такое настоящая
борьба! Теперь уж им не видать от меня ни доллара! Ни цента! Если бы они
не преследовали меня, я со временем возместил бы им все пятьсот тысяч. Но
теперь - черта с два!
Он стиснул зубы, его серые глаза угрожающе сверкнули.
- Я ведь сделал все, что мог, Фрэнк, - с искренним сочувствием произнес
Стеджер. - Вы должны признать, что я боролся изо всех сил. Может быть, я
оказался не на высоте, вам виднее, но я сделал все от меня зависящее.
Можно, конечно, предпринять еще кое-какие шаги, но стоит ли на это идти,
решать вам. Как вы скажете, так и будет.
- Перестаньте болтать вздор, Харпер, - с досадой отозвался Каупервуд. -
Если бы я был недоволен тем, как вы действовали, я не постеснялся бы вам
это сказать. Продолжайте в том же духе и постарайтесь подыскать
достаточные основания для апелляции в верховный суд Соединенных Штатов, а
я тем временем начну отбывать срок. Надо полагать, что судья Пейдерсон не
замедлит назначить день для вынесения приговора.
- Это в известной мере зависит от вас, Фрэнк. Мне нетрудно выхлопотать
отсрочку на неделю или дней на десять, если вы сочтете это нужным. Я
уверен, что Шеннон не будет противиться. Вся штука только в том, что
завтра за вами явится Джесперс. Получив извещение, что вам отказано в
пересмотре дела, он обязан будет снова взять вас под стражу. Если ему не
заплатить, он поторопится вас арестовать. Но с ним можно договориться.
Если вы хотите еще повременить с этим, я думаю, он согласится выпускать
вас под надзором своего агента, но ночевать вам, к сожалению, придется
там. После истории с Альбертсоном, происшедшей несколько лет назад, эти
правила соблюдаются очень строго.
Стеджер имел в виду одного банковского кассира, которого выпустили на
ночь из тюрьмы будто бы под стражей, что, однако, не помешало ему сбежать.
В свое время это вызвало суровые нарекания по адресу шерифа, и с тех пор
осужденные, независимо от своего имущественного и общественного положения,
должны были до вынесения приговора оставаться в тюрьме хотя бы в ночное
время.
Каупервуд спокойно обдумывал положение, стоя у окна в конторе Стеджера
на Второй улице. Однажды вкусив гостеприимства Джесперса, он не особенно
боялся пребывания в тюрьме под опекой этого джентльмена, но проводить ночи
под замком, если это ничуть не сокращает срока его заключения, казалось
ему нелепым. Впрочем, все, что он мог еще предпринять для устройства своих
дел, - раз речь шла о днях, а не о месяцах, которые ему оставалось
провести на свободе, - он проделает в тюремной камере почти с тем же
успехом, что и в конторе на Третьей улице. К чему лишняя оттяжка? Ему
предстоит отбыть тюремное заключение, - так уж лучше примириться со своей
участью без лишних размышлений. Можно, конечно, помешкать еще день-другой,
чтобы получше все обдумать, но о большем не стоит и хлопотать.
- А если мы предоставим всему идти своим чередом, то когда мне будет
вынесен приговор? - осведомился он наконец.
- Думаю, что в пятницу или в понедельник на будущей неделе, - отвечал
Стеджер. - Я не знаю, каковы намерения Шеннона. Надо будет зайти к нему и
выяснить.
- Да, придется, - согласился Каупервуд. - Пятница или понедельник -
это, в сущности, безразлично. Впрочем, пожалуй, все-таки предпочтительней
понедельник. Вы не могли бы уговорить Джесперса до тех пор оставить меня в
покое? Он знает, что на меня можно положиться.
- Ничего не могу вам обещать, Фрэнк, посмотрим! Я сегодня же вечером
потолкую с ним. Возможно, что сотня долларов заставит его несколько
поступиться строгостью правил.
Каупервуд угрюмо усмехнулся.
- Я думаю, что сотня долларов заставит Джесперса поступиться любыми
правилами, - сказал он и встал, собираясь уходить. Стеджер тоже поднялся.
- Я повидаюсь и с Шенноном и с Джесперсом, а потом заеду к вам. Вы
после обеда будете дома?
- Да.
Они надели пальто и вышли на улицу, где дул холодный февральский ветер.
Каупервуд поспешил обратно в свою контору на Третьей улице, Стеджер - к
Шеннону, а затем к Джесперсу.
Поскольку окружной прокурор не возражал против небольшой отсрочки,
вынесение приговора было назначено на понедельник.
После разговора с Шенноном, часов в пять, когда уже совсем стемнело,
Стеджер отправился в окружную тюрьму. Шериф Джесперс лениво вышел из
кабинета, где он занимался чисткой своей трубки.
- Здравствуйте, мистер Стеджер! - приветствовал он посетителя. - Как
поживаете? Рад вас видеть. Присядьте! Надо думать, вы опять относительно
Каупервуда? Я только что получил от окружного прокурора уведомление о том,
что ваш клиент проиграл дело.
- Увы, это так, - вкрадчивым тоном подтвердил Стеджер. - Мистер
Каупервуд просил меня заглянуть к вам и узнать, как вы намереваетесь
поступить. Судья Пейдерсон назначил вынесение приговора на понедельник, в
десять утра, надеюсь, вы ничего не будете иметь против, если мистер
Каупервуд явится к вам лишь в понедельник, часам к восьми утра или, в
крайнем случае, в воскресенье вечером! Вы ведь знаете, что он человек
вполне благонадежный.
Стеджер осторожно нащупывал почву и говорил нарочито небрежным тоном,
дабы показать, что вопрос о сроке возвращения Каупервуда в тюрьму является
сущим пустяком, и тем самым избежать уплаты ста долларов. Но от Джесперса
не так-то просто было отвертеться. Его жирное лицо слегка вытянулось. Как
же Стеджер просит его об услуге, даже не заикнувшись о "благодарности"?
- Ведь это, как вы сами понимаете, мистер Стеджер, противоречит закону,
- начал он осторожно и как бы участливо. - Я всей душой рад услужить
мистеру Каупервуду, но после истории, которая произошла у нас с
Альбертсоном три года назад, пришлось ввести большие строгости, и...
- Да, да, мне это известно, шериф, - мягко прервал его Стеджер, - но
как вы сами понимаете, это случай не совсем обычный. Мистер Каупервуд
очень крупный делец, и ему надо о многом позаботиться. Конечно, если бы
речь шла о том, чтобы сунуть долларов семьдесят пять или сто какому-нибудь
судейскому клерку или уплатить штраф, тогда ничего не могло бы быть проще,
но...
Стеджер умолк и тактично отвел взгляд, а с лица Джесперса тотчас же
сошло разочарованное выражение. Закон, который при обычных условиях так
трудно было нарушить, вдруг отодвинулся куда-то на задний план; Стеджер
понял, что больше никаких доводов не потребуется.
- Дело это весьма щекотливое, мистер Стеджер, - отвечал шериф
услужливо, но все еще жалобным голосом. - Случись что-нибудь, и я
немедленно лишусь места. Я бы ни за что не пошел на такой риск, но, вообще
говоря, я знаю мистера Каупервуда и мистера Стинера, оба они мне нравятся.
Кроме того, на мой взгляд, с ними поступили несправедливо. Я согласен
сделать исключение для мистера Каупервуда, но только пускай он не слишком
показывается на людях. Мне не хотелось бы, чтоб об этом узнали в
канцелярии окружного прокурора. Надеюсь, ваш клиент не будет возражать,
если я для вида приставлю к нему на это время своего человека. Закон
вынуждает меня это сделать. Мой агент ничем не стеснит мистера Каупервуда,
будет следовать за ним в отдалении и вообще вести себя очень деликатно.
Мистер Каупервуд может просто не замечать его.
Джесперс посмотрел на Стеджера почти просительным взглядом, и Стеджер
кивнул в знак согласия.
- Отлично, шериф, отлично! Вы совершенно правы.
С этими словами он достал из кармана бумажник, а шериф, осторожности
ради, повел его в свой кабинет.
- Я хочу показать вам, мистер Стеджер, ряд юридических книг, которые
намерен приобрести, - благодушно заметил он, засовывая в карман маленькую
пачку десятидолларовых ассигнаций, переданную ему адвокатом. - Как вы сами
понимаете, мы иногда очень нуждаемся в справках. Вот и я подумал, что
недурно иметь эти книги под рукой.
Широким жестом он указал на ряд государственных законодательных
сборников, новейших изданий судебных уставов, тюремных установлений и так
далее.
- Хорошая мысль, шериф! Просто превосходная! Итак, вы полагаете, что
если мистер Каупервуд явится сюда в понедельник утром, скажем, часов в
восемь или в половине девятого, то все будет в порядке?
- Полагаю, что так, - согласился Джесперс, изрядно беспокоясь, но
стараясь держаться как можно предупредительнее. - Вряд ли он может нам
понадобиться раньше этого срока. Но в случае чего я дам вам знать, и вы
привезете его. Впрочем, я уверен, что это не пот требуется, мистер
Стеджер: надо думать, все сойдет благополучно. - Они вернулись в
вестибюль. - Очень рад был снова повидать вас, мистер Стеджер, очень рад,
- повторил Джесперс. - Заходите, прошу вас!
Любезно распростившись с шерифом, Стеджер поспешил к Каупервуду.
При виде Каупервуда, поднимавшегося по возвращении из конторы в
элегантном сером костюме и отлично сшитом пальто на крыльцо своего
прекрасного особняка, никто бы не мог предположить, что он в эту минуту
спрашивает себя, не последнюю ли ночь ему предстоит провести дома. Ни
выражение его лица, ни походка не свидетельствовали об угнетенном душевном
состоянии. Он вошел в прихожую, где, несмотря на ранний час, уже горел
свет. Навстречу ему попался старый чернокожий слуга Симс, прозванный
"судомоем", который нес ведро угля для камина.
- Ну и стужа сегодня на дворе, мистер Каупервуд! - сказал Симс,
считавший "стужей" любую температуру ниже шестидесяти градусов тепла по
Фаренгейту. Больше всего в жизни он сожалел о том, что Филадельфия
расположена не в Северной Каролине, откуда он был родом.
- Да, холодновато, Симс! - рассеянно отвечал Каупервуд.
Он думал сейчас о своем доме, о том, каким дом этот выглядел с
Джирард-авеню, когда он сейчас подходил сюда, и о том, что думали о нем,
Каупервуде, соседи, когда видели его из своих окон. Погода в этот день
стояла ясная и холодная. В приемной и в гостиной горели огни, ибо с тех
пор, как его дела пошатнулись, Каупервуд особенно заботился о том, чтобы
его жилище не выглядело мрачным и унылым. В западном конце улицы лиловые и
фиолетовые тени ложились на белую пелену снега. Зеленовато-серый дом с
окнами, в которых сквозь кремовые кружевные занавеси пробивался мягкий
свет, казался сейчас особенно красивым. Каупервуду вспомнилось, сколько
энергии он потратил на постройку и убранство этого дома. Кто знает,
удастся ли теперь сохранить его за собой?
- Где миссис Каупервуд? - очнувшись от своих мыслей, спросил он негра.
- Кажется, в гостиной, сэр.
Каупервуд стал подниматься по лестнице, размышляя о том, что вот и
старый Симс скоро лишится места, если только Лилиан после разорения не
пожелает оставить его у себя. Но это было бы на нее очень не похоже. Он
вошел в гостиную, где за овальным столом, стоявшим посредине комнаты,
сидела миссис Каупервуд, пришивая крючок и петельку к юбочке маленькой
Лилиан. Заслышав шаги мужа, она подняла глаза и улыбнулась, как все
последние дни, странной, неуверенной улыбкой, свидетельствовавшей о
душевной боли, страхе, мучительных подозрениях.
- Что слышно, Фрэнк? - осведомилась она.
Улыбку, игравшую на ее губах, можно было сравнить со шляпой, поясом или
брошкой, которые по желанию снимают и надевают.
- Ничего особенного, - со своей обычной беззаботностью отвечал он, -
если не считать того, что я, кажется, проиграл дело. Стеджер скоро будет
здесь с ответом. Он прислал мне записку, что зайдет сегодня вечером.
Ему не хотелось говорить напрямик, что дело окончательно проиграно. Он
знал, что Лилиан и без того в тяжелом состоянии, и не хотел ошеломлять ее
еще такою вестью.
- Не может быть! - со страхом и удивлением прошептала она, вставая.
Она всегда вращалась в таком мире, где не думают о тюрьмах, где жизнь
течет размеренно изо дня в день, в мире, куда не вторгаются такие страшные
понятия, как суд или арест, и эти последние месяцы просто сводили ее с
ума. Каупервуд так решительно отстранял ее от своей жизни, так мало
посвящал в свои дела, что она пребывала в полной растерянности, не
понимая, что, собственно, происходит. Все, что ей было известно, она
узнала от родителей и сестры Фрэнка да еще из газет, которые читала
тайком.
Она ни о чем не подозревала даже в тот день, когда Фрэнк отправился в
окружную тюрьму, и только старый Каупервуд, вернувшись, рассказал ей о
случившемся. Для нее это было страшным ударом. А теперь Фрэнк так спокойно
наносит ей новый удар, которого она, правда, с замиранием сердца ждала
каждый день, каждый час. Это было уж слишком!
Лилиан, стоявшая перед мужем с детской юбочкой в руках, все еще
казалась прелестной женщиной, несмотря на то, что ей уже было сорок - на
пять лет больше, чем Каупервуду. На ней было платье, сшитое в дни их
недавнего процветания, из тяжелого кремового шелка с темно-коричневой
отделкой, которое очень шло ей. Глаза Лилиан чуть-чуть ввалились и веки
покраснели, но, помимо этого, ничто не выдавало ее тяжелых душевных
переживаний. В ней отчасти еще сохранилось то мягкое спокойствие, которое
десять лет назад так пленило Каупервуда.
- Какой ужас! - тихо произнесла она, и ее руки задрожали. - Какой ужас!
И ничего больше нельзя сделать? Неужели тебе не избегнуть тюрьмы?
Ее отчаяние и страх отталкивающе подействовали на Каупервуда. Ему
нравились более сильные, более решительные женщины, но все-таки она была
его женой и когда-то он любил ее.
- Да, похоже на то, - отвечал он, и в его голосе впервые за последние
годы прозвучали теплые нотки, ибо он от души жалел Лилиан, хотя в то же
время и опасался проявлять нежность, которую она могла бы ложно
истолковать, тогда как он уже давно не питал к ней никаких чувств.
Но Лилиан была не так глупа и понимала, что прозвучавшее в его голосе
сострадание было вызвано только поражением, понесенным им, а стало быть, и
ею. Она усилием воли сдержала слезы, но тем не менее была растрогана.
Отзвук прежней нежности в его словах вызвал в ней воспоминания о далеких,
навсегда ушедших днях. О, если бы их можно было вернуть!
- Я не хочу, чтобы ты так убивалась из-за меня, - сказал Каупервуд,
прежде чем она успела заговорить. - Я еще не сдался. И я выкарабкаюсь из
этой истории. Мне, правда, придется сесть в тюрьму, чтобы еще больше не
запутать положения. К тебе у меня одна только просьба - не унывать в
присутствии других членов семьи, особенно отца и матери. Необходимо
поддержать в них бодрость духа.
На мгновение ему захотелось взять ее за руку, но он сдержался. Лилиан
мысленно отметила это движение. Какая разница по сравнению с тем, что было
десять - двенадцать лет назад! Но теперь это не причиняло ей такой боли,
какую она испытала бы прежде. Она смотрела на мужа и не находила слов. Да
и что могла она ему сказать?
- Значит, если все так и будет, тебе скоро придется нас покинуть? - с
трудом выжала она из себя.
- Я еще не знаю. Возможно, даже сегодня, возможно, в пятницу. А может
быть, только в понедельник. Я жду вестей от Стеджера. Он должен быть здесь
с минуты на минуту.
В тюрьму! В тюрьму! Фрэнк, ее муж, опора всей семьи, должен будет сесть
в тюрьму! Она и сейчас еще не понимала, за какую провинность, и стояла в
недоумении: что же ей теперь делать, как быть?
- Может быть, нужно что-нибудь для тебя приготовить? - спросила она
вдруг, словно очнувшись от сна. - Не могу ли я быть чем-нибудь полезной?
Скажи, Фрэнк, а не лучше ли тебе уехать из Филадельфии? Ведь, если ты не
хочешь, тюрьмы можно избежать.
Впервые в жизни Лилиан изменило ее невозмутимое спокойствие.
Он посмотрел на нее холодным, испытующим взглядом: трезвый ум дельца
тотчас же пробудился в нем.
- Это было бы равносильно признанию своей вины, Лилиан, а я невиновен,
- сухо отвечал он. - Я не сделал ничего, что могло бы вынудить меня
бежать, равно как и ничего, что заслуживало бы уголовного наказания. Я иду
туда лишь затем, чтобы выгадать время. Нельзя без конца тянуть этот
процесс. Пройдет известный срок, не слишком долгий, и меня освободят -
либо по суду, либо в результате ходатайства о помиловании. Сейчас же я
считаю целесообразным не опротестовывать приговора. Я и не подумаю бежать
из Филадельфии. Из пяти членов верховного суда двое высказали "особое
мнение", а это достаточно веское доказательство того, что преследование
возбуждено против меня безосновательно.
Лилиан поняла, какую ошибку она допустила. Его ответ все разъяснил ей.
- Я совсем не то хотела сказать, Фрэнк, - виноватым тоном проговорила
она. - Ты и сам понимаешь! Конечно, я знаю, что ты невиновен! И как могла
бы я, именно я, тебя заподозрить?
Она замолчала, ожидая услышать какой-нибудь ответ, может быть, ласковое
слово - отзвук былой страстной любви... Но он уже сел за письменный стол,
и мысли его были заняты другим.
Лилиан снова до боли ощутила ложность своего положения. Как все это
грустно и как безнадежно! Что же ей делать дальше? И как намерен поступить
Фрэнк? Внутренняя дрожь сотрясала Лилиан, но вялая, безвольная натура
заставляла ее сдерживаться и молчать - зачем отнимать у него время? О чем
говорить? Все равно ничего путного из этих разговоров не выйдет. Он больше
не любит ее - и этим все сказано. Ничто на свете, даже эта трагедия, не
соединит их снова. Он любит другую женщину - Эйлин, и ему безразличны
тревожные мысли жены, ее страхи, ее скорбь и отчаяние. В страстном желании
видеть его свободным он способен был усмотреть намек на то, что он
виновен, сомнение в его правоте, неодобрение его действий! Она на миг
отвернулась, а он встал и направился к двери.
- Я вернусь через несколько минут, - сказал он. - Ребятишки дома?
- Да, они в детской, - тихо отвечала она, растерянная и подавленная.
"Ах, Фрэнк!" - чуть было не сорвалось у нее, но, прежде чем она успела
раскрыть рот, он уже сбежал по лестнице и скрылся. Лилиан вернулась к
столу, прикрывая рукой дрожащие губы. Глаза ее подернулись дымкой глубокой
грусти. Неужели, думалось ей, жизнь могла обернуться так печально, а
любовь так окончательно, так бесповоротно угаснуть? Ведь десять лет
назад... Нет, зачем бередить душу воспоминаниями? Значит, это возможно, и
никакие размышления тут не помогут. Уже второй раз жизнь ее рассыпается
прахом. Первый муж умер, а второй изменил, полюбил другую, и вдобавок ему
еще грозит тюрьма. Почему на нее обрушиваются все эти несчастья? Неужели
она такая дурная женщина? Что ей теперь делать? К кому обратиться? Она не
представляла себе, на какой срок может быть осужден Фрэнк. На год? Или на
пять лет, как пишут газеты? О боже! За пять лет дети позабудут отца. Она
прижала руку ко лбу, где ощущала тупую боль. Лилиан пыталась мысленно
проникнуть в будущее, но сейчас голова ее была пуста. И вдруг, помимо
воли, грудь ее бурно заколыхалась, резкие болезненные спазмы сжали ей
горло, глаза начало жечь, и она разразилась судорожными, горестными,
безутешными рыданиями почти без слез. Сперва она не могла овладеть собой и
стояла, вздрагивая всем телом, но постепенно глухая боль начала стихать, и
Лилиан снова стала такой же, какой была прежде.
"Зачем плакать? - с необычайной страстностью вдруг спросила она себя. -
К чему сокрушаться так бурно и тщетно? Разве это поможет?"
Но, несмотря на столь мудрые философские увещевания, она все еще
слышала отголоски бури, потрясшей ее душу. "Зачем плакать?" Она могла с
таким же успехом сказать: "Как же мне не плакать?" - могла, но не хотела.
Вопреки разуму и логике она знала, что эта буря не пронеслась мимо, что
тучи сгустились, нависли над нею и гроза еще грянет с новой силой.
Приход Стеджера с известием, что шериф не станет ничего предпринимать
до понедельника, когда Каупервуд должен будет сам явиться к нему,
несколько разрядил атмосферу. Такая отсрочка давала возможность все
обдумать не торопясь и уладить кое-какие домашние дела. Каупервуд как
можно мягче сообщил обо всем родителям, переговорил с отцом и братьями о
необходимости безотлагательно подготовиться к переезду в более скромное
жилище. Они совместно обсудили кучу разных второстепенных подробностей -
ведь рушилось очень большое хозяйство; кроме того, Каупервуд не раз
совещался со Стеджером и нанес визиты Дэвисону, Эвери Стоуну
(представителю фирмы "Джей Кук и Кь"), Джорджу Уотермену (прежний хозяин
Каупервуда Генри Уотермен уже умер), бывшему казначею штата Ван-Ностренду,
после выборов больше не занимавшему этот пост, и многим другим лицам;
словом, хлопот было немало. Раз уж на самом деле приходилось садиться в
тюрьму, он хотел, чтобы его друзья-финансисты объединились и
походатайствовали за него перед губернатором. Поводом для такого
ходатайства и его отправной точкой должно было служить "особое мнение"
двух членов верховного суда. Каупервуд хотел, чтобы Стеджер проследил за
этим, а сам он, не щадя сил, спешил повидаться со всеми, кто мог бы
оказаться ему полезен, в том числе с Эдвардом Таем, который по-прежнему
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |