– Если бы я не приехал, все так и лежало бы?
– И нервировало бы покойника.
– Ре гамото, я убью тебя! – бросил он.
– Недопонял, – я засмеялся. – Ты на себя посмотри, грязное животное. Нам еще через весь город обратно ехать.
– Плевать. Я такси возьму и больше тебя слушать вообще не буду.
– Ну-ну.
Я надеялся, что такси поблизости не окажется, но у автобусной остановки затерялось несколько, Михаил быстро договорился, в конце поездки расплатился евро.
– Все свободно конвертируется, – кивнул мне.
– Еще бы.
В квартире снял грязную рубашку и снова ушел мыться. Чистюля. Потом попросил что-нибудь из моих вещей – все оказалось тесно и коротко, он натянул майку – едва до пупа.
– Мне нравится, – сказал я.
Заурчала стиралка. Михаил сел в кухне на стул, наблюдая за тем, как я готовлю.
– Мне кажется, у вас могла быть хорошая, спокойная жизнь с Витей, – сказал все-таки, – лучше и честнее, чем у многих.
– Она такой и была.
– Ты уже знакомишься?
– Нет. Но я дал одно объявление. Потом покажу, если тебя не коробит.
– Все нормально, – сказал он не очень уверенно.
Я нашел бутылку джина, разложил по тарелкам жаркое, нарезал салат. Михаил сказал, что все очень вкусно, но неуверенность осталась. Видно, я все-таки ступил на скользкое.
-5-
После обеда Михаил сел к моему компу, я открыл ему страницу парня в маске и прислонился к креслу за его спиной.
– Разве это ты? – он приблизил лицо к экрану. – И глаза вроде не твои.
– Ну, это абстрактный человек. Моего тут – только пароль от страницы.
– А «актив-уни» что такое? А, понял. «Сильного парня»… Непонятное объявление. Ты и сам не слабый парень. И откликаются?
– Конечно, – я открыл ему галерею желающих.
Михаил стал рассматривать.
– Ты всерьез не выбирай, – предупредил я. – Я просто хотел показать тебе изнанку всех этих знакомств – фиалками тут и не пахнет.
– Разве тебе двадцать три? Я думал, ты немного старше меня.
Михаил не отрывался от экрана. Он даже не заметил, как я, стоя за его креслом, положил руки ему на плечи.
– А маска у тебя есть? – спросил он.
– А тебе зачем?
– Я когда с парнями встречался, просил их лицо закрывать.
– Ого. И сколько раз это было?
– Раза четыре. Все были проститутками. Но мне не понравилось.
– И кого представлял?
– Да никого не представлял. Или ты думаешь, что Витю? Нет, не Витю. Просто не хотел их лица видеть. Говорил им, как встать… и стоять, и все.
– Не странно, что не понравилось. Ладно, выходи из моего профайла.
Он взглянул на меня снизу вверх.
– Так зачем ты его завел? Я не понимаю.
– Чтобы узнать, кто будет ему писать. Вот они – такие, как я. И посмотри, как жалко они выглядят, – сказал я честно. – Я несколько лет не знакомился, не мог оценить себя объективно, но вот теперь понимаю, в какой я группе.
– Зачем ты обобщаешь? Ты не выглядишь жалко. Может быть, немного странно. Но Витя говорил, что ты творческий человек, так и должно быть. Никому из них я бы не написал…
– А мне бы?
– А тебе бы…
Он стряхнул мои руки и поднялся.
– А тебе бы… мог бы.
– И не просил бы лицо закрывать?
– О, нет. Твое лицо мне очень нравится. И все остальное тоже.
– Давай, Миша, давай, верни мне мою майку. Раздевайся, тут жарко.
– Она тебе вдруг понадобилась?
– Да. И очень.
– Может, хоть до ночи подождешь?
– Нет-нет, – я потянул с него майку. – Я уже заждался.
Раздевшись, я увлек Михаила на диван. Мы почти столкнулись губами, но он не стал целовать меня, только прихватил зубами мочку уха. Член его упирался в меня нетерпеливо, словно гнул в дугу. Я сунул ему резинку, и пока он надевал, любовался его телом – длинным, подтянутым, упругим, совершенным. Он особо не ласкался, быстро вошел, не давая мне подняться. Я обхватил его ногами, стало горячо. Но Михаил прекратил двигаться.
– Тебе больно? – спросил у меня.
– Нет.
– Почему тогда так стонешь?
– Мне хорошо.
– А если услышат? Тут же стены нулевые.
– О соседях я сейчас вообще не думаю.
Его член снова скользнул во мне, доставляя острое удовольствие, и я снова застонал.
– Ты очень громко стонешь, – сказал Михаил серьезно и даже обеспокоенно, – словно умираешь.
– Ну, давай поменяемся ролями, и ты поймешь, почему я стону.
Я слегка шлепнул его по заднице.
– Э, нет, – Михаил отстранился. – Лучше по-старому.
– Я все хорошо сделаю. Я же тебя люблю.
– Что? – он еще больше напрягся. – Ты всем это говоришь?
– Нет.
– И Вите говорил?
– Ну, Витя тут при чем?
– Потому что мне кажется, что я украл тебя у него. – Михаил словно забыл о сексе, лег рядом. – Ты меня ставишь в тупик, раз за разом!
– Я просто хочу, чтобы ты узнал меня лучше, чем тех четырех парней. Есть много разных удовольствий, если люди доверяют друг другу. Секс – это крайне близкое сосуществование.
Он прижался ко мне, закинув на меня ногу.
– Такое?
– И еще ближе.
– Ладно, давай. Только презик найди, – сдался он.
Я нашел все, что было нужно. Назвался активом-уни – изволь, соответствуй.
– Ментолово, – оценил он.
Мы стали целоваться. Он откликался на любое мое желание. Наши действия уже казались мне настолько слитными, словно пространство вокруг нас сжалось, соединив нас навечно. Только кончив, Михаил попытался увернуться.
– Нет, теперь терпи, Миша, – я не отпускал его. – Еще немного.
Он смирился, терпел, громко вздыхал. Я уже не мог сдерживаться. Потом обхватил его губами, отчего-то бешено ревнуя к далекой иностранной жене. Язык связала горьковатая сперма.
Отдышавшись, мы молчали. Наконец, он признался:
– Мне кажется, я что-то очень нехорошее сделал, и потому мне так хорошо. Но вот-вот все перевернется.
– Что именно? Грянет возмездие?
– Не шути так.
– Если ждешь, то и грянет.
Вот уж не предполагал, что Михаил начнет сожалеть.
– Нет, просто я вернусь домой, и все будет по-прежнему, – успокоил он самого себя.
Было жгуче обидно. Утром он снова играл в молчанку, на вопросы не реагировал. Взял такси и уехал. Я не провожал.
(И все? Диалогов на два листа, а постельная сцена на пол-листа и полдивана? Понятно, что трудно описать секс, но нужно же стараться, пытаться, прилагать усилия, фантазировать, в крайнем случае (на худой конец). Нельзя просто вытащить из памяти черно-белую картинку и изобразить самыми скупыми художественными средствами, в неприглядных тонах. Но именно так я обычно и делаю. Не забывайте, что я не мега-художник слова, а современный райтер, который не распыляется на эпитеты и эвфемизмы. В моих текстах горячее не бывает ни «пламенным», ни «огненным», член не называется ни «жезлом», ни «нефритовым стержнем», ни «средоточием любви», ни «болтом», ни «поршнем». Я не стремлюсь сделать описание возвышенно-духовным или сниженно-плотским. Полдиванные сцены – это как раз мой калибр, я ему верен. Да и текст вообще не о сексе.)
-6-
Возможно, мне не хватило душевного тепла и терпения. Но ведь не девственного юношу я соблазнил, не растерянного подростка, а взрослого мужика, получавшего подобные предложения пачками на протяжении последних десяти лет.
Я не звонил, но и не забывал этой истории. Понял только, что знакомиться ни с кем не буду. Ряды фотографий на сайте знакомств казались мне отвратительными. Сложно находить силы для многочисленных разочарований. Намного проще принять разочарование в одном человеке, смириться с ним и приспособиться к нему, чем принять разочарование во многих, многих неизвестных.
Но когда есть секс, а потом сразу нет секса, это тоже печально. Еще печальнее, когда секс вдруг переезжает на Кипр, возвращается в свой упакованный дом, к своим повседневным делам и забывает о том, что он был. А я-то не забываю.
Все это уже порядком портило мне настроение и самочувствие, как вдруг объявился Валик.
(Опять «вдруг» – второй излом сюжетной линии, который вводит нового героя. И снова я не могу избежать этого «вдруг», потому как герой появляется неожиданно. Он входит в привычный интерьер привычной комнаты, еще помнящей нас вдвоем с Витей. У Валика есть и прозвище, которое тут упоминать мы не будем. Нет, упомянем. Прозвище это «Пельмень». Оно уже не актуально, потому что было дано Валику еще в школьные годы по причине излишнего веса и чрезмерной папиной заботы. Но к двадцати пяти годам Валик превратился в худощавого, гибкого парня с копной русых кудрей на голове и уже ничем не напоминал прежнего увальня.)
Честно сказать, я недолюбливал Валика и, когда он приходил к Вите, не находил с ним ни одной общей темы. Долгое время Валик не мог понять, почему я работаю дома, чем конкретно занимаюсь, что пишу и кто читает мою писанину.
– Значит, Витя ходит на работу, а ты дома сидишь? – спрашивал он.
– Значит, пенсии у тебя не будет?
– Значит, налогов ты не платишь?
Все темы казались мне одинаково скверными. Я избегал давать серьезные ответы, но Валик все равно делал свои выводы.
Семья его была одновременно примером благополучия и неблагополучия. Мать Валика умерла, когда он был пятилетним ребенком, с тех пор его воспитанием занимался отец. Но какой это был отец – владелец крупнейшей угольной компании, совладелец энергетического холдинга, окруженный тучей вездесущих менеджеров, представителей, секретарей и телохранителей. Конечно же, он позаботился о том, чтобы Валик окончил школу с золотой медалью, выучился на экономиста, получил должность в его компании и проводил время, развлекаясь в клубах и путешествуя по миру. Валик объездил все туристические страны, но – странное дело – ни об одном, даже длительном, путешествии не мог рассказать ничего такого, что выдавало бы его собственное отношение или оценку. Он рассказывал только о том, жарко в стране или холодно, шел дождь или стояла ясная погода, было все включено в стоимость путевки или приходилось дополнительно тратить отцовские деньги. Витя милостиво терпел Валика, но я находил его скучным, плоским, зажатым малым, несмотря на надежные отцовские тылы, призванные придать уверенности. Некоторое время я даже подозревал, что Валик влюблен в Витю, поэтому так странно сочетает дерзкие вопросы, адресованные мне, и совершенно безликие комментарии, адресованные ему.
Потом Валик исчез, надолго уехав в Индию. Ни мейлов, ни смс мы от него не получали, и вдруг он объявился – безо всякого предупреждения, просто в субботний вечер. Мы пожали руки. Я отметил, что Валик загорел и еще немного вытянулся. Голову он наклонил, брови нахмурил.
– Я не знал даже, что Витя умер. Только вчера сообщили. Прими мои…
– Да.
– А ты один?
– Входи, конечно.
– Пишешь?
– Нет, чай пью.
Я налил и ему чашку, усадив на кухне. Почему-то приглашать Валика в гостиную, на наш диван не хотелось.
– Что Индия? Жарко?
– Да-да, очень жарко. И как-то даже душно, и влажно.
О, как.
– А люди? Есть?
– Да, смуглые. Нищих много, детей. Особенно детей. Ноги обхватывают, милостыню просят – пройти не дают. Видят белого человека – сразу за ноги хватают. Жутко.
Я смотрел на Валика озадаченно. Он выдавил из себя что-то, похожее на настоящее впечатление, не вычитанное из путеводителя, но быстро оборвал сам себя.
– Как ты без Вити?
– Все спрашивают, – кивнул я.
Валик не собирался уходить. Сидел скучно и смирно.
– Стыдно признаться, но мне сейчас легче, чем раньше у вас бывало, – сказал зачем-то.
Его голубые глаза раскрылись и странно застыли, словно Валик увидел перед собой картину прошлого.
– Почему?
– Да так, – он замялся. – Я вот думаю, нужно все-таки в компании показаться. Я там формально уже второй год работаю, а на самом деле был раза два.
– Как отец?
– Слава Богу. Он просто молодец. Все-таки… он никогда меня не мариновал, не прессовал – ориентацией и прочим. Ему главное, чтобы я был жив-здоров и хорошо питался. Он мне раньше даже резинки покупал, о моих парнях спрашивал. Самые легкие сигареты доставал, пока я не бросил курить. А когда я бросил, как он радовался! Он так радовался, словно я заново родился. Теперь вот говорит, что если я определюсь, заведу семью с парнем, он будет только счастлив. Ведь и детей можно от суррогатной матери иметь?
– Ты у меня спрашиваешь?
– Да. Как ты считаешь?
– Считаю, что он молодец. Тебе повезло с отцом. И ты его не позоришь – даже не думай. Ты достойный сын. Вот еще работать начнешь, заведешь семью, детишек…
– Нет, я не об этом. Вот у вас же с Витей была семья…
– Да, постоянный партнер лучше, чем непостоянный. Особенно, если у постоянного партнера постоянно стоит!
Валик посмотрел на меня так, словно хотел услышать что-то совсем другое.
– А про детей ты не думал? – спросил он. – Если не думал, значит, у вас не по-настоящему все было.
– Я уже поверил, что ты перестал меня доставать!
– Когда это я тебя доставал?
– Да всегда, Валик!
Он вскочил из-за стола. Чашка упала на пол, но не разбилась.
– Это потому что я люблю тебя!
И тут я все понял. А можно было понять раньше, года три назад. Но мне как-то не приходило в голову.
– Валик, иди домой. Потом поговорим об этом, – сказал я, искренне надеясь, что этот разговор никогда не состоится.
-7-
О, синица в руках! Отчего же ты всегда остаешься недооцененной, маленькая доступная птичка?
Валик и молод, и горяч, и кудряв. Уж куда лучше. Он вовсе не из серии хмырей-завсегдатаев сайтов знакомств. Да и вообще знакомиться с ним уже не нужно, он уже знакомый, он друг семьи. Более того – он говорит, что любит, давно, глухо, безнадежно. И кого? За что?
Меня и любить-то не за что. Я никакой. Не особо умный, не шибко красивый, не очень нежный. И говорить я не мастер. Возможно, есть пункты, по которым я силен, но Валику они точно неизвестны, моих статей о пользе своевременного страхования от несчастного случая он не читал.
Есть чему удивляться. Бывало, в меня и раньше влюблялись, но все какие-то придурки, от которых я бежал и скрывался. А с Витей мы обошлись безо всяких осложнений в виде чрезмерных страстей. Мы никогда не задумывались о том, семья у нас, очаг, нора или окоп, мы ничего не создавали планомерно, не выстраивали искусственно, мы просто проводили свои дни. Но его дни закончились раньше моих.
А то, что мне самому в молодости казалось любовью, быстро стиралось сексом. Зато теперь любовь затаилась, заперлась внутри сердца, укрепила позиции, подготовилась к длительной осаде одиночеством. И, конечно, ей не хочется доступной синицы – молодого, чистого, податливого тела.
Я беру и звоню Михаилу – со зла. Вжимаю трубку в ухо и слушаю гудки. Мобильный дрожит в руке, словно вибрирует от гудков.
– Эла, – отвечает, наконец, Михаил. – Что хочешь?
Разве это по-русски? Вот так спрашивать? Это о чем вопрос?
– Любви хочу, Миша. Ты когда приедешь?
– Не знаю пока.
– Так мы встречаемся или нет?
– Когда?
– Вообще.
– В каком смысле «встречаемся»?
– В прямом.
Да, тяжело.
– Ты понимаешь, что я семейный человек? У меня жена, дочь, обязательства?
Снова «я VS семья». Да что ж за день такой?
– Да я не против семьи. Даже твоей.
– Ко мне пришли. До свидания.
Отлично поговорили. Но любви и нужны преграды. Она гарцует перед ними в мыле и пене, она гордится собой. Вот какие мне строят козни – вот какие мне чинят препятствия – вот какая несправедливость – вот как я борюсь!
Возможно, Валик чувствует тот же набор отверженного: досаду, обиду и еще большую страсть к объекту своего чувства. К тому же, я кажусь ему человеком необычным, прикрытым романтичным флером, словно райское яблоко салфеткой. (Вот сейчас подумал, что райское яблоко – мелкий, никчемный плод. Он и желанным-то был только в эпоху Ветхого Завета, то есть до селекции, до Мичурина, до Симиренко, до гмо.)
В общем, я отвлекся от мыслей о предстоящем разговоре с Валиком и вернулся к Михаилу. Увидеть бы его! Телефон зазвонил снова, и я скорее схватил трубку.
– Миша!
– Что за фамильярность? Что вы себе позволяете? Не Миша, а Михаил Алексеевич! – раздраженно заметил мне незнакомый голос. – Вы понимаете, с кем разговариваете?
Я и сам призадумался.
– Извините, но…
– Это отец Валентина.
Отец Валентина? Аааа… Папик Валика? Фу ты!
– У меня к вам серьезный разговор. Что вы молчите? Я понимаю, что вы человек творческий, рассеянный, но соберитесь с мыслями!
– Уверяю вас, слухи о моем творчестве сильно преувеличены.
Но все-таки… Михаил Алексеевич… местный бог энергоресурсов… почтил меня (скромного труженика клавиатуры) своим звонком. По поводу?
– Особая огласка не нужна, – продолжил он. – Я подъеду.
– Хорошо, мой адрес…
– Адрес мне известен.
До того, как в дверь позвонили, я успел убрать из кресел нестиранные вещи, сунуть в шкаф и прихлопнуть.
(Тут я обошелся без «вдруг», вы заметили? Потому что этот герой не входит в текст неожиданно, его появление уже подготовлено Валиком, достаточно рассказавшим о своем уникальном, заботливом папаше. И мы встречаем его с распростертыми объятиями уже потому только, что он не гомофоб, а любящий отец. В наши дни это большая редкость, согласитесь.)
-8-
Михаил Алексеевич оказался более в моем вкусе, чем его сынок. Папику не было и пятидесяти. Высокого роста, плотный, но без живота, русый, чуть седоватый, со строгим (даже скорбным) лицом. Лицо мне показалось тусклого, желтоватого оттенка, взгляд зацепился за эту разлитую печаль, я замер. Серые глаза кольнули меня словно иглами. Охранник, протиснувшийся следом, оглядел меня и отступил назад к двери.
– Вы один?
– Да, – сказал я охраннику. – Проходите.
– Денис, подожди меня в машине. Все нормально.
Михаил Алексеевич прошел внутрь. Я закрыл за ним дверь.
– Где можно общаться? – спросил он, непонятно о чем.
– Ну, конференц-зала у меня нет.
– Вадим, я надеюсь, вы отключите на время свой юмор. Для меня это серьезно. Я отец.
– Да-да, отец Валика.
Признаться, я был приятно удивлен, потому что, видя его на фотографиях в газетах или мельком в телерепортажах, представлял обычным братком, прихватившим бизнес в девяностые. Но браток, даже если бы он хотел быть вежливым, не смог бы подобрать таких выражений. Похоже, отец Валика был все-таки не из спортсменов. (В защиту спортсменов хочу заметить, что я вовсе не считаю образование, полученное в институте физкультуры или просто в спортивной секции, недостаточным. Но, как показывает практика, бизнесмены из них выходят достаточно прямолинейные, стремление к компромиссу для них не характерно, и галантно изъясняться они не умеют.)
Михаил Алексеевич прошел в гостиную и сел в кресло у окна. (Как предусмотрительно я успел убрать из него грязные шмотки. Вот есть же у меня все-таки природная смекалка.)
Его взгляд уже не казался враждебным. Я подумал, что он пытается побороть неприязнь, рассеивая свое внимание – оглядел комнату, пыльные жалюзи на окнах, диван.
– Скромно. Валик сказал, что вы писатель.
– Кто? Я?
– Да, вы писатель, а этот труд никогда не приносил особого достатка.
– Дэну Брауну это скажите.
– Валик вообще рассказывал о вас много хорошего. Но… мне тяжело настроиться на этот разговор, хотя я его продумывал. Валик вас любит…
– Не думаю.., – я поднялся.
– Нет, сядьте. Не перебивайте меня. Валик вас любит. Пока вы жили с Виктором, он считал, что у него нет никакой надежды, он пытался забыть вас, путешествовал. Смерть Виктора испугала его, но он должен был попробовать. Вы ему отказали, я так понимаю. У Валика депрессия. Он не хочет жить…
– Михаил Алексеевич!
– Не нужно меня перебивать. Вы даже не попытались войти в положение юноши, который открыл вам сердце. Но он мой единственный близкий человек, и для него я готов на все – на любые унижения. Я прошу вас… Прошу вас. Вы оставите эту квартиру, будете жить вместе – хорошей, обеспеченной жизнью. У вас есть мечты? Я могу вам гарантировать их исполнение – я буду издавать ваши книги, я найму лучших пиар-агентов, они обеспечат вашу популяризацию на телевидении, в СМИ, у критиков. По вашим произведениям напишут сценарии, вас будут экранизировать и ставить на театральных сценах. О чем еще вы мечтаете?
– Ну…
Михаил Алексеевич поморщился.
– Вы хорошо подумайте, вы подумайте.
Скорее всего, просить – было для него непривычным занятием. Приказывать – другое дело.
– Я дам вам время. С Валиком пока поработает психолог, – он попытался быть еще мягче.
– Да я и сейчас могу ответить, Михаил Алексеевич, но вы же мне не даете.
– Хорошо. Хорошо. Говорите.
На его лице так и застыл перекос – напряжение никак не проходило.
– Может быть, выпьете? Коньяк? Виски? – спросил я.
– Нет.
– Чай?
– Нет, спасибо.
– Михаил Алексеевич, я понимаю, как вам неловко. Знаю, сколько вы делаете для Валика. Валику повезло с отцом. Нам бы всем такого отца! Я вот, например, никакого отца не помню даже в детстве, только мать-истеричку.
– Ближе к делу, – перебил он.
– Я близок, близок к делу. Дело в том, что я не люблю Валика и не хочу Валика. Таких юношей, как Валик, я вообще не рассматриваю ни для отношений, ни для секса. Они должны вращаться по своим орбитам, расти, мужать, набираться опыта. Кроме того, есть мужчины, которым нравятся именно такие мальчики-девочки, они влюбляются в них страстно и безрассудно…
Михаил Алексеевич крякнул и вытер лоб.
– В моем вкусе, скорее, вы, чем Валик, – закончил я.
– Снова шутите?
– Нет-нет. Я рисую вам общую картину. Меня привлекают совсем другие мужчины, если уж мы говорим об этом. Более того, есть человек, которого я люблю. И моя единственная мечта, чтобы эта любовь была взаимной. Думаю, вы не можете гарантировать мне ее исполнение…
Он снова провел рукой по лбу. Лицо стало немного растерянным.
– Спасибо за честность. Так даже лучше. Не будем играть в романтизм. Я не прошу вас влюбляться в Валика. Я прошу вас согласиться, пока он не остынет, не привыкнет к вам, не начнет замечать других людей вокруг. Сейчас он на вас помешан, мечтает о семье с вами, никого не хочет слушать.
– Но я совсем не такой, каким он меня представляет!
– Вот! – обрадовался Михаил Алексеевич. – Вот-вот! А ему кажется, что вы загадочный, уникальный, недоступный. Вы уж станьте для него кем-то попроще, а там он разочаруется, и вы сможете вернуться к прежним надеждам.
– А секс? Мне с ним трахаться?
Михаил Алексеевич покраснел поверх желтизны.
– Вы думаете, мне приятно это выслушивать? Как отцу? Это вообще допустимо?!
– Но вы же пришли договариваться. Как мы договоримся о сексе?
– Секс должен быть, – он опустил голову. – Иначе вы останетесь для него недоступным.
– Мне кажется, вы перед разговором с тем же психологом консультировались, который лечит Валика.
– В общем, так. Валику о нашем договоре ни слова. Завтра же позвоните ему и скажите, что хотите встретиться. И порядок тут наведите, пока не переедете в нормальную квартиру. А по поводу оплаты подумайте… Любые условия.
Не издать ли статьи о страховании тощей брошюрой с огромным портретом автора? Не поставить ли их на местной театральной сцене?
– А вот иронизировать не нужно, – Михаил Алексеевич заметил мою кривую улыбочку. – Не хотелось бы доводить дела до угроз.
– Справку о состоянии здоровья не потребуете?
– О состоянии вашего здоровья я уже осведомился. Но все-таки, надеюсь, вы занимаетесь безопасным сексом.
– Как вы это проинспектируете, мне интересно…
Михаил Алексеевич вдруг посмотрел мне прямо в глаза и сказал с горечью.
– Это беда, большая беда в моей жизни. Мой сын – гей. Я уже давно принял этот факт и смирился, но когда смотрю на его знакомых, каждый раз чувствую то же отчаяние. Если бы вы были хоть чем-то лучше, но в вас – сплошные пороки…
– Пороки меньшинства всегда заметнее, – сказал я, но вдруг оказался безоговорочно причислен к подвиду, принадлежать к которому никогда не хотел. И мне тоже стало горько.
-9-
Обычный человек не так связан с другими представителями своего вида. Ну, вот скажут обычному человеку: «Все люди подлы», а он про себя подумает: «Но я-то не подлец». Все врут, но я-то честен. Все желают друг другу зла, но я-то сама доброта, мухи не обижу. Все воруют, но я-то за всю жизнь ничего не украл, у меня на работе красть вообще нечего.
Даже стереотипы национальных характеров не особенно довлеют. Все русские пьют, но я-то не пьяница, я только по праздникам чуток выпиваю. Все украинцы любят сало, но я-то не люблю, у меня гастрит. Все евреи скупые, но я-то щедр, на день рождения целую коробку конфет на работу принес, причем шоколадных. Понаехали чурки, столица не резиновая, но я-то не чурка необразованный, я тут в университете учусь. Разве что за границей какая мамзель воскликнет, мол, я из Украины, но я не проститутка, я тут в законном отпуске по путевке отдыхаю! При этом обычному человеку редко станет стыдно за всех остальных двуногих прямоходящих, даже своей национальности.
Но если вы скажете гею, что все геи манерные, фальшивые, лживые, ему сразу станет стыдно за весь свой подвид, потому что их мало, и они без тельняшек (хотя есть и в тельняшках). И что ему тогда делать? Отделяться от меньшинства в еще меньшее меньшинство – неманерых, естественных и искренних геев с натуральным цветом волос?
Одно место в этом ковчеге праведных геев уже занято Валиком, я так понимаю. Второй билет его папик решил продать мне, но я не оправдал высокого доверия. Я и не пытался. Наоборот, я планировал смутить папика, сорвать с него маску сосредоточенного переговорщика. Очень уж интересно, что под ней? Боль за сына? Желание помочь ему во что бы то ни стало? Отцовские чувства, достойные уважения? Или такое же сумасшествие, которым мы все страдаем, будучи влюбленными? Я терялся в догадках. Было над чем подумать. Я думал. Я подумал. И позвонил Валику.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |