Быстро глянул в сторону, куда направлен винторез, и уже через плечо бросил команду «Лежать». Танк улёгся, покряхтев. Не молодой он уже, и связки с мышцами хоть и носили тело и выполняли работу, но всё же отзывались недовольством оттого, что всё не по графику и не по распорядку, и отдыха им давно не давали. Покряхтел на самом деле так… для себя, не для того, чтобы кто-то услышал и пожалел. Наверное, если переводить на человеческий язык, то посетовал на то, что приземлять мускулистую задницу приходится не на мягкую травушку-муравушку, а на обломки оружейки, присыпанные землёй. А может и не это сказал вовсе, а то, что некогда ему лежать рядом с хозяином, а нужно бежать туда, где ещё можно откопать кого-то из НИХ. Но если команда прозвучала, значит, важна она и нужна, поэтому лёг и замер, крепко уткнувшись взглядом в затылок человека. Кузьмич опять повернулся к нему и посмотрел как-то даже ласково. Не просто внимательно и с уважением, а ласково. Пожевал край уса и внятно, акцентируя каждый звук, сказал:
– Дела хуёвые. Помощи в ближайшее время не будет. Вертушки не летают из-за погоды, а коробочки не могут пройти. Перевал заминирован. Эти жгучие перцы заслали на перевал пацанят с минами. Такая вот хуйня, малятки.
Танк знал много слов, но не все, и, в общем-то, не мог понять того, что говорил Кузьмич. Оценить ситуацию тоже не мог. В конце концов, он собака, хоть и редкого, так сказать, ума и других качеств, но всё равно собака. Поэтому политес выдержал, взгляд сделал серьёзный и вдумчивый, уши отвёл назад и на всякий случай серьёзно оскалился. Кузьмич положил руку Танку на лапу, погладил запястье и непривычно ласково прошёлся кончиком пальца по когтям.
– Здесь парни тёртые, в большинстве сверхсрочники, и огневые точки правильные. Но нам, бля тупо не хватит патронов. Тупо не хватит патронов! А хотелось бы дожить до пенсии, щенков и детей. Ещё бы питомник и жену хорошую. И пчёл. В ульях, бля. Чтоб выйти утром, когда туман, часов в пять. Взять тебя, ворчуна, и Багу на прогулку… Не судьба, бля.
Пожевал ус, поморгал. Опять уткнулся в окуляр винтореза, поводил стволом, осмотрел какой-то ему понятный сектор и повернулся к Танку опять, улыбнулся.
– Ты знаешь, а наверное, не смог бы я с ульями, пчёлами, женой-умницей… Наверное, я такой же как ты пёс, которому нужно работать, иначе начну дурковать. Вот и работаю. Точнее, вместе работаем. Я воюю всю сознательную жизнь. Привыкнуть к этому до сих пор не могу, но и без этого не смог бы, наверное. У меня от войны, не поверишь, стояк постоянный, негры из фильмов позавидовали бы. Здесь всё не так, как там, в Москве. Не нужно здесь ничего придумывать, чтобы чувствовать себя мужчиной. Развлекашки всякие не нужны. И вранья здесь нет…
Примолк, потеребил пса рукой по лбу, по ушам, погладил нос.
– Помнишь, как к нам Пеленгас забежал? Сегодня всё так же. Идёт Клещ с той стороны и тащит что-то очень ценное, охуенно ценное. Мы его должны были встретить, но, бля, шобла местных пришла раньше. А мы стоим где-то между Клещом и местными и пропустить их не можем. Да и не хотим. Если басмачи пойдут через нас… – Сморщил лоб, задумался на секунду. – Хуя им лысого, а не Клеща. Эти бляди нихуя ещё не всосали, до кого их угораздило доебаться… И насрать, что их больше раз в тридцать! И дело даже не в том, что Клещ что-то важное тащит, а в том, что здесь стоим мы. Это наша земля.
Опять отвернулся к винторезу, замер. Танк почувствовал, как он задержал дыхание, и почувствовал запах, запах смерти. Кузьмич так пахнул, когда начинал тянуть курок. Иначе и не определишь: не шевелится, не движется, только пахнуть начинает, а потом тихий лёгкий толчок в плечо. Винторез – это вообще игрушка по сравнению со злой и тяжёлой ОСВ-96. И хлопок у неё неслышный, и толчок со стороны незаметный.
Повернулся, и в этот раз сильно и больно схватил за шкуру на затылке, притянул, упёрся лбом в лоб и заглянул в глаза. Кузьмич плакал. Плакал тихо. Молча. Неслышно. Слеза прорисовала чёткую дорожку на грязном лице. Он сжал зубы. Вдохнул глубоко. Потом вдохнул ещё раз и прошептал, опять чётко выговаривая слова:
– Ты только уцелей! – Прижал к себе ещё сильней, опять вздохнул тяжело и шумно. – Слышишь? Уцелей! У меня больше никого, только ты. – И заглянул в глаза. Поцеловал в нос. Оттолкнул жёстко.
– Сейчас суки попрут. Иди. Поройся там. Может, Бирюк живой. Он всегда отдельно, в сторонке спал. Может, живой, а? Иди, Чико. Ищи маленьких.
Танк потянулся было к нему, но услышал срывающееся на крик «ИДИ!», рванул в ту сторону, где стоял сарайчик, под развалинами которого лежала мёртвая (да, он чётко знал, что мёртвая) Багира и их щенки.
...
Пеленгас подошёл как обычно: тихо, почти бесшумно. Тихо лёг недалеко.
Происходящее вокруг страшное безумие, которое должно пугать и гнать от себя любое живое существо только своим страшным запахом смерти и льющейся крови, а ещё раздающихся стонов и выстрелов, безумие, которое не укладывалось в голове у Танка и противоречило любым законам природы, потому что не должны ТАК убивать друг друга одинаковые существа, ТАК страшно и много убивать, безумие, на инстинктивном уровне заставляющее бежать, только чтобы не быть здесь, чтобы спасти себя для будущего, безумие, взрывающее мозг изнутри бешеными дозами адреналина и ещё черти чего, не выгнало кота с территории заставы. Чёрт его поймёт, этого кота, что он ищет? Зачем он здесь? Что ему вообще нужно? Некогда Танку размышлять над этим. Он раскапывал развалины. Сломанные когти и сточенные в кровь подушки лап устали отзываться болью. Устали подавать сигнал «Стоп! Что-то не так». Не слушал Танк этот сигнал или не слышал, потому что в ушах бил, перекрывая выстрелы и разрывы, пульс. Бил громче, чем те страшные штуки, из которых люди убивали друг друга. Колотил оттого, что Танк почувствовал: под развалинами кто-то есть, ещё живой. Возможно, почувствовал, а возможно, услышал писк или стон. Поэтому он терзал кирпичи когтями, отбрасывая куски назад и не обращая внимания на то, что они больно бьют по задним лапам. Он терзал когтями эти камни, и если нужно будет терзать их зубами, будет терзать зубами, а если пустыми дёснами, то дёснами, иначе какой он нахуй Танк? Да не может быть иначе. Не может быть по определению.
Кот лёг, спокойно сложив лапы крестом и уткнувшись в Танка спокойным взглядом. Вообще-то, наверное, стоило бы потратить немного сил и, применив какой-нибудь хитрый обманный манёвр, тюкнуть белым длинным широким клыком кота в темечко. Чтоб не глазел. Так, чтоб отлетела никчёмная кошачья душонка к кошачьему богу. Но, увы, некогда Танку. Он занят очень важным делом: он раскапывает место, где под обломками лежит его Багира и его стая. И он чувствует (нет, он уверен), что Кузьмич прав, и под завалом кто-то есть. Поэтому он будет разбрасывать в стороны куски кирпича, и плевать, что они больно бьют по задним лапам. И разбросал бы, и докопался, но каким-то чутьём, даже не слухом, нет, а именно чутьём п о ч у в с т в о в а л: что-то не так с Кузьмичом. Почувствовал, что он ему сейчас нужен. НУЖЕН! И ничего здесь не попишешь, это ощущение прорезалось сквозь него просто и понятно, как нечто, не требующее размышлений. Нужен!!! Нужен сейчас как никогда в жизни. И, наверное, это самая большая награда для него. Плохо только, что эта нужность как награда так остро и чётко возникла сейчас, когда он занят важным делом. Остановился, прислушался к себе, прислушался к развалинам, оглянулся на Пеленгаса. И захотелось поверить в то, что если он сейчас уйдёт и не раскопает эти развалины, то сделает это за него этот чёртов кот. А кот как-то убаюкивающе прищурил глаза и даже как будто кивнул, подтверждая собачьи мысли. Ещё раз посмотрел на развалины и на кота, секунду постоял, поморщил лоб и принял решение. Наверное, это было самое долгое принятие решения в его жизни. Он пошёл к Кузьмичу, к развалинам оружейки.
Картина у оружейки нарисовалась из разряда самых отвартительных: Кузьмич, крепко стоящий на левой ноге и неуклюже отставляющий правую, простреленную, в боевой стойке, с ножом. И три бородатых запылённых басмача с ножами.
Вышли они на точку грамотно, откуда-то сбоку, раз Кузьмич их пропустил на подходе. Просчитали, что оставшиеся на заставе окопались, так что в лобовую их не возьмёшь, и единственное правильное решение – обрезать снабжение патронами. Вот и вышли суки на точку. С ножами. Решили поглумиться, видать. Хреновая картина. Не сможет Кузьмич сейчас быть таким быстрым, чтобы уверенно выиграть схватку.
Опять защёлкало и застучало внутри, хотя, казалось бы, некуда уже быстрее щёлкать и стучать.
РРаааз… Вперёд. В два прыжка оказался рядом с Кузьмичом, у правой ноги и чуть впереди. Прикрыть.
Двваа… Не сдвинулись с места. Бородатые что-то сказали и заухмылялись.
ТТррри… Танк копнул землю передней лапой и сказал «Уууррррр». А Кузьмич пробухтел не весёлое «Удача за нас. Мы уберём их на раз».
Чччетыре… Понеслась, точнее не понеслась, а пошла пьянка с танцами. Бородатые спокойно расступились полукругом, и Танк увидел четвёртого, спокойно стоявшего с «калашом» у пуза и больше всех ухмыляющегося.
Пппять… Кузьмич развернулся левее и сквозь зубы процедил «Право два дятла, мочи». Вот и чудесно, вот и ладненько: поляну попилили, определённость появилась. Сказанное означает, что один с ножом и второй за ним с «калашом» – его, Танка, цели. А мочить он завсегда готов, если Вожак предлагает. И, что особенно приятно, ни Кузьмич, ни он сам не пахли страхом.
Шесть… Пригнул голову и медленно, спокойно сделал первый шаг навстречу первому бородатому.
...
Где-то рядом незнакомый искажённый контузией голос сквозь слёзы докладывал о том, что на заставу напал противник численностью около тысячи стволов, о том, что застава уничтожена, в том числе и командный состав, и о том, что командование принял на себя сержант такой-то. Атака противника отражена.
Это значит, что всё сделали правильно. Не прошла шобла через заставу. Хоть и сделали всё, чтобы пройти, не прошла. Не на тех нарвались, суки. Только радости не было. Вилять хвостом не хотелось и идти за положенным после серьёзного дела куском сала не хотелось тоже. Наверное, впервые не хотелось.
Внутри застрял крик. Крик, который появляется там, где появляется смерть. Наверное, только застрявший крик не давал сейчас отрубиться, а отрубиться очень хотелось прямо в этой неуютной большой луже уже холодной и вязкой крови. Крови четырёх бородатых трупов, пополнивших неписаные личные счета Танка и Кузьмича. А ещё в луже была кровь победителей – человека и собаки. Очень хотелось отрубиться, чтобы наступили тишина и покой, и стало тепло. Наверное, тогда бы он мог отдохнуть от длинного и неправильного дня, который никак не вписывается в рамки регламентов и уставов. Застрявший внутри крик не давал. Кровь склеила шерсть и губы. Сгустки чёрной крови попадали в ноздри и мешали дышать. Кровь склеила правый глаз, который, впрочем, был бесполезен, потому что он лежал на правом боку и не мог лечь на грудь. Язык был совсем сухим и прилип к нёбу, а во рту стоял вкус крови. Сзади лежал Кузьмич. Какой- то маленький, совсем маленький и какой-то ненастоящий. И непривычно тихий. Лежал, неуклюже распластав руки и уткнувшись зачем-то лицом в бурый от крови камень. Танк, как обычно, прикрывал подход «с урэза», на нём не было радиоошейника с микрофоном, но он и не рычал, хоть и были вокруг незнакомые люди. Ему нужно предупредить Кузьмича рыком о том, что рядом люди, но он не рычал, потому что не было сил и язык прилип к нёбу. Не было у могучего пса сил издать грозный рык, не было сил взмыть в прыжке и молча разогнать чужаков, что стояли в стороне и перешёптывались. Сил не было потому, что вытекло много, очень много крови из раны, в общем-то не опасной, но длинной и глубокой, раны от чужого злого и умелого ножа. Сейчас, когда закончились силы за такой очень длинный и неправильный день, когда нет сил жить и очень хочется закрыть глаза, чтобы не чувствовать боли и чтобы наконец согрелось большое сильное тело, он будет делать то, что для него главное. Главное – служить человеку, который стал его частью. Человеку, без которого он не может. И даже не потому, что вместе съедена куча банок тушёнки и истоптана хренова туча сложных горных километров. А просто потому, что иначе не может быть, не может он ЕГО подвести. Он будет делать единственное, что пока в его силах. Он будет, цепляясь когтями левой передней лапы о землю сантиметр за сантиметром, ползти вперёд и пугать чужаков. Пугать взглядом. Будет ползти и пугать. Если бы ещё он мог издать рык… Рык, который всё равно не услышал бы Кузьмич, потому что мёртв. Не мог Кузьмич ничего сделать в ответ на рык, который бы издал Танк, но это неважно. Совсем неважно. Потому что задача Танка – охранять его, когда он лежит, живой или мёртвый, и плевать, что люди, которые стоят над ним, громко шушукаются, и кто-то предлагает пустить старому псу пулю в лоб, чтобы не мучился. Не боится он пули, хоть и умеет бежать от выстрела зигзагом. Именно сейчас не боится ничего. Поэтому, цепляясь слабой лапой о грунт, будет ползти вперёд и пугать взглядом. Он бы полз вперёд и, если бы представилась возможность, вцепился бы в ближайший голеностоп в берцах, и даже, если бы не смог раскусить кость, порвал хотя бы ахилы… И вцепился, и порвал бы. Но услышал знакомым голосом, голосом Клеща:
– Отбой, бульдозер!
Наверное, это хорошо. Наверное, это значит: можно отключиться, потому что прикрывать Кузьмича теперь будет Клещ. Он с трудом оторвал дрожащую голову от земли и смог разлепить правый глаз. Посмотрел на Клеща. Это был действительно он, в камуфляже и разгрузке, собранный, пластичный и подвижный, подошёл как кошка, и положил руку псу на лоб. Повторил:
– Отбой, Чико. Это я. Отбой.
Крик, не вырвавшись, стал тише, картинка качнулась, и Танку показалось, что кто-то опустил его голову ниже задних лап. Пахнуло сладким, и он обмяк.
А дальше… Дальше только обрывки фраз, будто сквозь какую-то мягкую преграду.
– Док, что с псом?
– Потеря крови, обезвоживание, шок.
– Док, мы все ему должны. И не раз. Ты понял меня? Что хочешь делай!
И ещё какие-то непонятные Танку слова: физраствор, капельница, адреналин.
– Чико, мальчик, бульдозер, дыши!
– Только дыши!
– Не спи, не спи, мудила упрямый!
– Глаза не закрывай!
Куски увиденного наяву или в беспамятстве – как сквозь туман. Кузьмича, покрытого простынёй полностью, с головой, аккуратно уносят на носилках… Пеленгас тащит за повязанный на шее шнурок упирающегося и по-смешному грозно рычащего Бирюка, пытающегося вцепиться в нос коту, который тот почти по-собачьи прижимает уши, но тащит Бирюка к Танку… Потом опять туман и уже почти чёткая картинка вертолёта с разгоняющимися лопастями, к которому несут на носилках уже его, Танка, и силуэт орущего матом и размахивающего «стечкиным» Клеща:
– Бля, молчать! Я сказал обеспечить местом на вертушке!
И что-то ещё, что он не понял и не запомнил. Что-то кричал Клещ о том, что готов лично отвечать за своё решение вернуться с группой для оказания помощи заставе, хотя и находился вне боевых действий, и что задание выполнено, и что грёбаного америкоса притащили целёхоньким вместе с его злоебучим ноутбуком…
Вместо эпилога
Танк умер через год. Умер в учебной драке, хотя "драка" неправильное слово для армейского пса. Это был настоящий учебный бой.
Последний год он жил в доме за городом, с мамой Клеща. Ухоженная тихая бабулька баловала его и не мешала бдительно целыми днями топтаться в огороженном яблоневом садике.
В то утро он с Клещом как-то особенно попрощался, когда тот на работу уезжал. Подошёл, сунул в ладонь мокрый нос и отдал любимый теннисный мячик, который обычно не давал никому. А ещё сходил с бабуленцией за молоком, попугал молочницу, чтобы та поохала, лениво покошмарил для порядка местных псов за заборами.
В учебном бою он по-отцовски мял бока Бирюку. Полезное занятие. Кто ещё научит молодого кобеля с кипучей энергией биться правильно, лапы не подставить, горло защитить, уйти от захвата? Да лучше отца родного с мордой седой и шрамами по всей голове, не суками капризными оставленными, – никто, конечно. Поэтому и мял молодому, кряжистому, сильному бока, понарошку. Бирюк понимал, что понарошку, поэтому возились не люто, а так, с ленцой и захватами вполсилы.Танка не стало в обед. Ушёл сразу: подмял Бирюка и обмяк.
Вечером стреляли. Стреляли из боевого оружия, которое почему-то, не сговариваясь, оказалось у каждого, кто приехал на свежую могилу выпить «пять капель» за Танка.
Плиту ему справили самую настоящую, гранитную. Мастер долго старался, чтобы вместить на ней когда то сочинённое и записаное Кузьмичом в блокноте:
Я громила ротвейлер, рабочий пес. Моя погремуха Танк.
Ошейник, шлея, на ней поводок. А держит его чудак.
Я рявкну ему «Эй ты, молодой! Шустрее, шире шаг!
Я знаю, устал. Ведь ты молодой и делаешь все не так!
Ты носом вдохни, а ртом выдыхай, так будет легче бежать.
Вцепись в поводок и не отпускай, таких я умею таскать».
Щенком мелюзгой сюда привезли. Сказали «Ты здесь навсегда.
На этой заставе нам нужен такой, со взглядом задиры бойца,
С хорошим нюхом, веселый и злой, с желаньем догнать стервеца.
Здесь нужен Хозяин. Серьезный, крутой. Такой, кто пойдет до конца.
Вот наша застава. Наша земля. Чужим здесь дороги нет. Участок тяжел.
Не курорт ни хрена. Не даром дают здесь обед.
А вот полоса. Вдоль нее ты пройди. Понюхай, почувствуй, пойми.
Пометь ее всю, всему миру скажи «Я здесь! Значит вам не пройти».
Нам нужно вперед, нам нужно догнать того, кто пришел на заре.
А он не лопух, он не простак. Следов почти нет на траве.
Он крепкий мужик, за полдня он прошел хренову тучу км.
А здесь не проспект, здесь не бульвар, асфальта нету нигде.
Что ты там сипишь? Не пойму ни хрена! От бега забило зоб?
Нет, так не пойдет! Какой перекур, сопливый ты гребаный лох!
Ты думаешь, мне тебя кайфно тащить? Коль сдох, так бросай поводок!
Пойду без тебя, отслежу, догоню. Потом только сильный бросок.
Меня ведь не просто Танком зовут. Люблю я крутые дела.
Мне главное – след. Как щенок завожусь. Неважно, что морда седа.
Ведь мне наплевать, что в руках его Глок. Не страшен мне громкий хлопок.
Есть зубы и лапы и мощный бросок. Сопливый, бросай поводок!
А если со мной пойдешь до конца, тогда живот подтяни.
Взведи автомат, подтрави поводок и воздух всей грудью вдохни.
А может зеленый, не так ты и плох. А может я просто брюзга.
Ротвейлер – не пудель. Рабочий пес. Бывает ворчлив иногда.
Есть запах по ветру! Он выше залег. Зеленый, бросай поводок.
Пора мне.
Спустил? Молодец, затаись! Я сзади зайду, и в бросок!
Разбитые лапы, дыхалка не та. А может, уже я и стар.
Не знаю я задней. Нигде, никогда. Характер такой у меня.
Ну здравствуй, чужой! Увидел меня? Неужто совсем не рад?
Сейчас повоюем. Ты или я. И даром что морда седа.
Я знаю, что страшен, когда иду в лоб. И челюсти страшен захват.
Разгон и удар на излом, кувырок. И мордой в землю мой враг.
Всем весом на спину подмять, придавить. Уйти тебе шансов нет.
Руки на землю! В кармане твой глок. Не выстрелил злой пистолет.
Да что нам возиться, пусть ребра хрустят. Не снимешь ты пасти захват.
Эй пришлый, затихни пока еще цел. Чему я в общем-то рад.
Громила ротвейлер, рабочий пес. Не зря же мне жрать свой обед.
Он здесь не прошел. Cейчас, как всегда я вовремя вышел на след.
Отбой по заставе! Мы взяли орла. За нами летит вертолет.
Зеленый, пойми, что хозяин здесь я. А ты подержи поводок.
Андрей Маслаков 2003 — 2007
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |