Сначала он задрал морду и всем сказал «Я ЗДЕСЬ!» на собачьем языке. Это получилось как длинное долгое «УУУУУууууу!» с такими движениями лап, которыми собака закапывает что-то, находящееся сзади. С некоторым удивлением заметил, что люди и собаки на этой территории особого внимания его заявке на право владения просторами не уделили. Более того, спустя секунду тишины после его воя об него ударилась семенящая, пахнущая страхом, потом и алкоголем невысокая женщина с искажённым непонятными Танку эмоциями лицом. Она тащила за собой молодого, но уже почти оформившегося кобелька с поднятой на холке шерстью. Рычащего. Кобелёк упирался натяжению поводка и огрызался попадающимся на его пути собакам. Не обошёл он своим неправильным поведением и Танка. Огрызнулся, истерично рыкнул и даже укусил за морду! Несильно, правда, но укусил. Если бы люди чаще задумывались о том, что чувствуют собаки, чем живут, о чём думают… Но люди не обращают внимание на такие мелочи. И если женщина, которая тащит на поводке кобелька, куда-то спешит, то, конечно же, вряд ли она поняла, что взрослый матёрый пёс несколько секунд назад заявил о том, что территория, по которой они все ходят, принадлежит ему. И он готов её защищать! И совсем неправильно сейчас (именно сейчас!) на этого матёрого пса налетать, спотыкаться об него и тащить своего молоденького кобелька (который, в отличие от своей хозяйки, заявление Танка услышал и понял правильно) на поводке прямо под мордой потрёпанного и потёртого не простой жизнью кобелюки-переростка! Логика предельно проста, и следовать ей тоже просто, но… Нужно остановиться, посмотреть по сторонам, подумать о том, что происходит, и принять правильное решение. А люди очень часто этого не делают. Что остаётся делать молодому, перепуганному ситуацией кобельку? Он бежать отсюда готов со всех ног. Боится он Танка (и правильно делает, потому что по меркам человеческим у него шансов спокойно пройти мимо столько же, сколько у пионера-паиньки, звенящего в кармане выданными маменькой на обед монетами, идущего со скрипочкой мимо громилы-рецидивиста, которому не хватает червонца на опохмел), а хозяйка тащит его прямо, так сказать, в пасть! Ему остаётся только кусаться, хоть и неумело, слабо, но кусаться. Что он и сделал. А что остаётся в этой ситуации Танку? Тот, кто знает характер ротвейлера, скажет «Устроить трёпку!», что Танк и сделал незамедлительно. Да нет, конечно, он не собирался наносить серьёзные травмы, он не пошёл, например, в лапы или в горло. Трёпка – момент воспитательный, обычно обходится без серьёзного членовредительства. Прихватил полной пастью за ляжку. Оторвал заднюю часть кобелёчка от земли, дернул раз-другой влево-вправо и отбросил в сторону. Кобелёчек в этот момент хотел было поймать Танка за ухо, но, видимо, опомнился вовремя и этого неразумного поступка не совершил. В общем, по собачьим меркам ничего страшного не произошло. Встретилось два кобеля, взрослый и молодой. И взрослый вполне деликатно показал молодому, что он здесь старший и главный. Абсолютно ничего особенного. Но это по меркам собачьим. А вот по меркам человечьим случился скандал. Кобелёчек – будущий чемпион, а слегка повреждённая ляжка полностью лишает его сегодня шансов победить. Скандал! Причём скандал во всё горло и с речевыми оборотами, достойными внимания самого искушённого в русском матерном мужика. Танк тут же почувствовал, что Кузьмич разволновался. Нет, он, конечно, не был удивлён тому потоку матерных слов, который вылился на него, его пса и их родственников. Скорее озадачило и удивило то, что так ловко эти словеса выдаёт на-гора женщина вроде бы интеллигентного вида, хоть и в лёгком подпитии. Потом тётка ударила Танка ногой в грудь. В общем, не очень-то сильно, хоть и очень зло. Такого никто и никогда не позволял себе делать безнаказанно. И Танк сделал короткое движение вперёд. Полшага. Полшага для того, чтобы взмыть вверх, нанося удар лапами снизу вверх, свалить с ног и устроить ещё одну трёпку. Показательную и уже жёсткую. Но в тот момент, когда тело должно было разжаться как пружина, в нос ударил очень сильный запах страха. Приторный и противный запах. Запах издавала не глупая полупьяная тетка. Пахнул Кузьмич. Так он не пахнул никогда в жизни. Вообще никогда. Даже тогда, когда вокруг становилось по-настоящему страшно, когда слева и справа появлялись люди, которые собирались не матернуться, а совсем убить …. «ОН ТРЁПКИ ИСПУГАЛСЯ!!!» – Танк остановился за полсекунды до момента, когда Кузьмич отодвинул тётку рукой в сторону. В общем-то, не положено вожаку бояться. Не должен вожак это показывать, и Танк должен был тот испуг использовать как оружие в борьбе за первое и главное место в стае, и пусть стая состоит из двоих, но всё же она стая. Раз вожак боится трёпки тёток, значит, нужно такие трёпки устраивать почаще и тем самым морально изматывать вожака. Нормальная тактика для альфа-самца. Но Танк…
Тот испуг он Кузьмичу простил, хоть и был долго ошарашен. Был не в себе даже когда его вывели на площадку, а навстречу вышел мужик в хорошем лёгком дрессировочном костюме с палкой в руках. Танк получил команду «Куси» и пошёл в атаку то ли задумчиво, то ли лениво. Скорее, всё-таки задумчиво, потому что всё происходящее вокруг было неправильно и не по-настоящему. Всё очень напомнило ему сухой корм: на зубах хрустит и даже пахнет вкусно, а вызывает понос… Мужик смешной, попытался подставить под пасть левую руку, а правую аккуратно приготовил для удара палкой-стеком. Танк кусать не стал. Танк не дурак. Он ударил грудью в колено. Ударил сильно. Колено не сломал, наверное, потому, что не хотел. Или потому, что не хотел с этим мужиком воевать п о — н а с т о я щ е м у, но этого было достаточно для того, чтобы, пролетев метр, развернуться и пойти на второй заход. Смешной мужик не успел встать, нога болела, видать. Был он в положении глупом и беспомощном: в положении человека в очень плотном костюме, который пытается быстро встать на ноги. Теперь можно и покусаться от души. За два вздоха выцелил незащищённое место в области паха, на которое уже собирался обрушить пасть. Но Кузьмич внёс свои поправки. Прозвучала команда «Отбой». И здесь наступает очень тонкий момент. Хозяин стоит в нескольких метрах, а прямо перед носом в беспомощном положении мужик, которого можно покусать и выплеснуть на него всю обиду за несправедливость тётки-грубиянки. Но команда прозвучала, её нужно выполнять. Хотя, с другой стороны, команду он мог и не услышать, или можно притвориться, что не услышал. Он не притворился. Он замер как вкопанный. Потом был какой-то непонятный разговор Кузьмича с кем-то. Разговор о том, что Танк кусается неправильно, испытание он не прошёл. А потом – скомканный непонятный ринг, на котором ему пришлось бегать на поводке по кругу, становиться в стойку, которую не любил и не понимал. Толстый вальяжный судья, цокая языком, отодвигал брыли и считал зубы, потом сравнивал его чёрные глаза со стеклянными образцами из коробочки и опять цокал языком и охал, прежде чем сказать:
– Э-э-э-э-э… А-ван.
Танк терпел всё это стоически. Эх, не будь он правильным и дисциплинированным ротвейлером… Разгулялся бы за бестактность и наглость вальяжного… Ещё ему, о ужас, трогали яйца. Ужас. Ничего более отвратительного он не переживал очень давно. Бег по кругу – глупое занятие, если нельзя откусить некупированный новомодный хвост бегущего впереди. Ужас. Который нужно забыть поскорее. И хотя Кузьмич похлопывал его ласково по холке и шептал восторженно какие-то приятности, настроение было испорчено напрочь. И он, матёрый кобель, честно заслуживший уважение, был абсолютно серьёзно намерен сразу же по выходу из ринга кого-нибудь отловить при первой возможности и устроить шикарную вдумчивую трёпку. А если настроение не улучшится, то ещё и бухтеть, и ворчать дня три минимум! Танк не был бы Танком, если б на этой выставке не случилась коллективная драка, причём он был бы совсем не против того, чтобы ему удалось устроить трёпку сразу коллективу собак и, возможно, людей.
Однако жизнь распорядилась иначе. Обошлось без драки. Не просто без коллективной, но даже без индивидуальной. Неожиданно наградой за сложный, неправильный, нервный и тяжёлый день стал окутавший нос запах ванильной сладости. Старый, но не забытый запах Вожака Дяди Лёши. Танк стал оглядываться, и вдруг на голову легла рука. Хотя он и не слышал, как к нему подкрались, даже не попытался в ответ её перехватить. Эту руку он не забудет никогда. Поднял морду и увидел улыбающегося во все зубы, немного постаревшего, но подтянутого и бодрого Вожака. Сразу захотелось стать маленьким-маленьким весёлым шалуном, который любит шутки с подвохом, над которыми не смеётся никто кроме этого человека. Захотелось раствориться, утонуть в этом потрясающем запахе сильного взрослого Вожака, рядом с которым можно быть щенком. Он рванул вверх и, нарушая все правила и порядки, положил передние лапы человеку на плечи, и тут же был поцелован в нос. С размаху, но очень нежно. Вожак прижался к его щеке своей щекой, почесал ухо и очень тихо шепнул «Ты здесь самый лучший и самый красивый». Каким-то быстрым неуловимым движением достал из кармана сухарь (такой, какие бывают в кармане только у него, размером с ладонь, душистый, румяный и пахучий) и с радостью засунул его в открытую пастюку, разинутую рядом с его головой. Танк, не веря в то, что это происходит не с каким-то щенком подсосным или подростком небитым, а с ним, грозным и важным, присел на задних лапах с выражением на морде полного и непоколебимого счастья вечно радостного дебила, откинул голову назад и, не удержавшись за вожака, жёстко бухнулся на спину, честно зажмурил глаза и подставил пузо для нежного почесывания…
Всё-таки на третьи сутки пошли. И хоть Дядя Лёша был не любитель горячительных напитков с долгими посиделками, посиделки устроили. В этот раз на четверых, четвёртым был молчаливый Сынуля, который, впрочем, вёл себя не нагло, в основном помалкивал и морщил задумчиво лоб всякий раз, когда его оправляли, как самого молодого, в ближайший ночной магазин. Дядя Лёша был, как и раньше, загорелый. Правда, кожа старая, уже тонкая, но зато плечи сильные, широкие, и руки такие, что картины с них писать: с сильными запястьями и горбатым внешним контуром ладони. Руки – в шрамах. Ну, оно и понятно: если его ротвейлеры дерутся, например, когда взрослые с молодыми силёнками меряются или молодые с молодыми, то тут глаз держи востро: при разнимании обязательно кто-то поймает зубами или когтём. Конечно, извинятся потом, что-то вроде «Хозяин, я случайно», но сначала обязательно прихватят. Поэтому Вожак имел боевой вид всегда. В шрамах, осанистый и улыбчивый, сидел с краю стола и складывал в кучку огрызки и колбасную кожуру. Хоть это и не правильно, но он всегда так делал за столом, что бы потом в конце так сказать употребления пищи угостить собаку.
Пили на кухне. Вспоминали. Закуска была незатейливая: какие-то салаты, купленные в большом магазине, солёности, колбаса. Танку досталась большая, правильная, сытная порция голубцов из того же магазина. Голубцы со сметаной были уничтожены путём поедания в один миг, и он, устроившись в прихожей, наблюдал за людьми одним глазом. Он себя чувствовал счастливым, на душе было хорошо и спокойно. Вокруг были сильные, дорогие его большому собачьему сердцу самцы (ну если не все дорогие, то половина уж точно, а вторая половина – просто нормально терпимые), которых можно было не охранять, ибо они абсолютно честно имеют право считаться самцами – сильными ловкими и умелыми, которые сами себя охранять могут. Но на всякий случай он слушал, что происходит за его спиной у входной двери. Так, на всякий случай. Одним глазом поглядывал, а вторым подрёмывал.
– Слушай, Василич, помнишь, тогда давно в Дели ты Индире сорвал переговоры по вооружению с пиндосами, и она собственноручно подписала приказ о твоей депортации в 48 часов?
Бывший Вожак улыбнулся хитро во все зубы.
– А что тогда?
– Когда ты входил в ту лавчонку, ты же на 90% выйти из неё не должен был, а в твоей машине спал этот (Кузьмич кивнул в сторону сына). Ему тогда лет восемь было, да? Ты же всё просчитал и прокачал. Неужели других ходов не было?
Дядя Леша подумал, пожевал, помолчал. Улыбнулся.
– Пашка (так зовут Кузьмича), я же знал, что ты рядом торчишь, вот и пошёл в ту лавку. Знал, что прикроешь, если что. Неужто подвёл бы ты меня, а?
Выпили. С серьёзным видом потеребил кусок колбасы.
– А если без шуток, то момент был такой. Терять его нельзя было, там много всего было накручено. Ситуация, понимаешь ли. А в таких делах нужно быть решительным, сам знаешь. Если сваливать, то решительно и не оглядываясь. Если морду бить, то тоже решительно. Надо было войти. Надо и всё. Даже если не должен был выйти с вероятностью больше 90%. Ты же сам ходишь на ту сторону, ходишь и не знаешь, вернёшься или нет. Не так разве? Чего тогда пристал с вопросами?
Помолчал, сложил в кучку огрызки колбасы, которые у него оставались от каждого закусывания, покосился на Танка, потом на кучку огрызков. Наверное, решил пока их не предлагать, а ещё подсобрать, чтобы горка получилась повнушительнее. Оглядел стол и, неспешно поразмыслив, видимо, решил, что в этой кучке огрызков пока не прибавится. Протянул их на ладошке, а Танк не стесняясь слизал их мигом. Спокойно ответил:
– Парни, вы сами всё знаете. Вы же сами из этой касты боевых псов. Мне ли вас учить Родину любить?
12. Тихий вечер
Вечер был хороший. Сухой, безветренный.
Можно было подставиться под солнце, которое собиралось спрятаться за горой и было не таким злым, как днём. Он любил подставляться под такое солнце, оно шкуру не сушило, шерсть не жгло сильно. Прогревало хорошо. Последнее время у него часто болели задние лапы, вот он и грел их на солнышке. Он понежится на солнце, прогреет лапы и мышцы, а потом смоется на вечернем выгуле от Зелёного и сходит к ним.
Они были в котельной, недалеко от кухни. Точнее, не в котельной, а в хранилище для дров (сарайчик стоял пока свободный, потому что осень ещё не наступила, и его не наполнили). Она и семеро маленьких. Кузьмич, конечно же, позволял Танку заходить в сарайчик, но ненадолго и под присмотром. Танк не очень подходил по габаритам для сарайчика, было тесно. Боялся Кузьмич, что он наступит неудачно на кого-то. Наверное, не зря боялся. Выросший на открытом пространстве, Танк был действительно неуклюж, попадая в эту, по сути дела, будку.
Ей он приносил косточку, которую получал утром на кухне. Точнее, получал две косточки. Вторую кость смаковал сам. А первую относил и прятал. Да и не прятал вовсе, а так, прикапывал слегка, чтобы мухи не садились на его косточку с тонким слоем мяса. Найти её несложно было, только ни одна падла не рискнула бы её взять. Знали, чья кость. Зелёный как-то откопал её, но под тяжёлым взглядом Танка благоразумно вернул на место и прикопал ботинком. Багира не тащила кость в загородку с маленькими, у неё было свое лежбище. Танк видел такие лежбища в поезде, люди называют их полками. У неё была такая же, на высоте около метра, и маленькие не могли туда забраться. Она не была стопроцентным пищевиком. Нет, конечно же, ей не жалко костей, но малышам было меньше месяца и взрослых костей с душком им ещё не полагалось. Этот инстинкт жёстко прошит в мозгу суки. Кормились молоком, которого у неё было очень много. Как сказал ветеринар-абориген из ближайшего села, которого Кузьмич на всякий случай привозил раз в неделю, о такой суке можно только мечтать. И за щенками ухаживает, и молока много. Она спускалась к ним, когда её молочные железы набухали и пора было кормить малышей. Хоть и наедались досыта, они кроме мамкиного молока получали говядину, которая резалась ножом на мелкие кусочки, и козье молоко. Кузьмич считал, что говядину нужно именно резать, а не делать фаршем на мясорубке, иначе мясо пролетало незаметно и бесполезно для организма. Мясо смешивали с кашей, рисовой или гречневой, добавляли морковь и свёклу. За питание малышей отвечал Зелёный. Щенки росли справными, в хорошей кондиции, с хорошей шерстью. Кузьмич гордился ими, собой, Багирой и Танком. Он с удовольствием тратил свободное время на возню с молодой мамочкой и её первым помётом, чему, конечно же, радовались все, так как всем без исключения на заставе стало жить немного легче и спокойнее. Его лицо вообще менялось, когда он по двое доставал их из сарайчика и нёс погулять в компании Танка. Другим лицо становилось, непривычно мягким, со светящимися глазами. Таким Кузьмича не знал никто.
Чтобы попасть в сарай, нужно было хорошенько упереться головой в дверь, которая открывалась внутрь. Если придавить хорошенько, то щеколда выскочит. Дверь деревянная, поэтому проблем не возникает. В первый раз Танк, смывшись от Зелёного и усердно покружив по внешней территории, запутав следы, пришёл к сараю, честно пытался запрыгнуть через окошко, но с его комплекцией это было неблагодарным занятием. Окошко было на высоте метр восемьдесят. Такую высоту Танк брал почти легко. Здесь главное – не бояться стены и после разгона вовремя подставить лапы. Тело, несомое инерцией, уходит вверх само, а дальше нужно передними лапами ухватиться за раму окна. Танк так и поступил (дело привычное), но столкнулся с проблемой. Проблемой был размер окна. Танк в него не пролезал. Поэтому, шмякнувшись дважды об стенку, на третий раз он завис в окне, царапая стену задними лапами. Попытался протащить в окно холку, повисел беспомощно, выпал опять на землю и решил бросить эту затею. Походил вокруг. И не нашёл другого способа попасть внутрь, кроме как продавить дверь, уперевшись лбом. Так и продавил. Кто б вообще сомневался. Утром был, конечно, шум. Танк выслушал спокойный выговор Кузьмича, который с трудом сдерживал улыбку и делал серьёзный вид. Щеколду поставили новую. В следующий раз Танк выдавил дверь снова. И потом опять. И снова.
Попадая к ним, он таял. Одурманивающий запах молока и щенков валил с ног. Он становился мягким, неуклюжим и даже нежным. Это место было единственным на земле, где он забывал о том, что он служебный ротвейлер, который должен быть всегда готов броситься в погоню, догнать и победить или лежать в засаде, или охранять территорию. Хотя, наверное, об этом не забывал. Скорее, позволял себе таким не быть. Здесь он становился совсем другим. Его мышцы становились вялыми, а взгляд, оставаясь внимательным и тяжёлым (да не изменить его уже: и порода не та, и возраст не тот), переставал постоянно щупать пространство и искать того, кто усомнится в его самцовости. Того, кто захочет покуситься на его территорию и права. Рядом была она – самая красивая, самая сильная. Она была из тех сук, рядом с которой мог чувствовать себя безопасно даже взрослый сильный мужик. Сильная сука с доберманьей грацией и манерой ведения драки. С ней даже Танк справился бы не просто и не легко. Или ломать и давить массой сразу же, или она измотает, а потом порвёт как щенка. Возможно, ещё и поэтому он становился мягким. Он чувствовал себя рядом с ней, этой чёрной бестией, сильнее вдвойне, и это его успокаивало. А почему бы и нет, если рядом партнёр, достойный его, Танка, и живущий по тем же законам жизни?
Он позволял маленьким то, что не позволял никогда и никому. Они радостно и азартно кусали и трепали его за уши и губы, за шею и лапы. Иногда очень больно. Но у него не появлялось желания наказать наглецов. Ну, если только чуток… Слегка рыкнуть, чтобы порядок знали и не пытались укусить прямо уж за все места кобелиного организма. В общем-то, рыкнуть достаточно формально, даже не рыкнуть, а скорее уркнуть. Он падал в загородку, умудрившись всякий раз никого не придавить, и его накрывала кучка тёплых, с крепкими лапами и широкими мордами, комков энергии. Считается, что самцы лишены инстинкта отцовства. Возможно. Возможно, он неправильный кобель. А может, всё намного проще. Может, природа придумала этот пьянящий запах молока и маленьких щенков для того, чтобы убаюкивать самца. Наверное, это защитный механизм, но он об этом не думал. Да и не умеют собаки думать о таком. Собакам даже проще оттого, что они об этом не думают. У них есть порядок, который строится из инстинктов и рефлексов, который существует тысячи лет и почти не изменился. Танк был самим воплощением этого мирового собачьего порядка. Он его чтил и жил с ним. Может, поэтому его так тянуло к ним и, попадая сюда, он чувствовал себя самцом, который сделал самое главное в жизни. Главное, к чему стремится ведомый инстинктом половой реализации самец. Он оставил свой след. Он породил стаю. Настоящую стаю. Стаю, которая под его началом будет охранять такую большую территорию, которую он только может пометить. Территорию, на которой он Хозяин. Территорию, покусившись на которую, чужой обязательно столкнётся с ним, Танком, и, конечно же, получит трёпку. На этой территории будет жить его, Танка, стая.
Конечно, среди них был любимец. Как же без любимца. Этот наглый, крепкий, с тяжёлым взглядом из-под брови, Кузьмичу тоже понравился больше всех. Он так и сказал:
– Смотри, Танк, какой бирюк. Настоящий папин сын.
Бирюк спал отдельно. Он наедался первым, потому что был самым большим и сильным, и уходил спать в сторону. Кузьмичу это нравилось. Танк тоже так спал в детстве. Серьёзный кобель всегда стремится выбрать такую точку, чтобы видеть всю стаю, всю территорию логова. Танку этот древний инстинкт передался с молоком матери.
13. Кошмар войны
Тело взрывается, взрывается, вырабатывая киловатты энергии. В отличие от нормального, спокойного рабочего состояния тренированных сильных мышц, мышцы, пропитанные сотней или тысячей порцией адреналина, который на протяжении последних двенадцати часов усердно вырабатывают надпочечники, перестают отзываться тугой болью на усталость и выполняют свою работу быстрее и резче.
Он шёл по знакомому, ставшему нелюбимым, но родному маршруту мимо огневой точки Зелёного. Шёл назад пустой, освобождённый от тяжёлого, неудобного, так и норовящего застрять в камнях груза патронов, упакованных в небольшой цинковый ящик, называемый «цинк», который привязал Кузьмич к шестиметровому маршевому поводку и приказал тащить к Чумазому. Последние несколько часов Танк таскал цинки. На точках не хватало боеприпасов. Рожки набивали патронами прямо на месте. Застава находилась под плотным огнём. Таким огнём, который заставляет вжаться в землю, закопаться, зарыться. Огнём, который вызывает естественный животный страх, даже не страх, а ужас. Застава не закопалась и не зарылась, она ощетинилась тем вооружением, которое было, и держала оборону уже двенадцать часов. Патронов не хватало. Точнее, было завались патронов в разрушенной оружейке, которую охранял с винторезом раненый в ногу Кузьмич. Не хватало людей, которые набивали бы рожки патронами, поэтому набивали прямо на точках, а Танк таскал цинки на точки. Кузьмич говорил, куда тащить, и он тащил: где ползком, где шагом, где бегом. Пока ему удавалось дойти до цели всякий раз. Когда груз застревал в расщелинах тропы, он весь вес своего большого тела бросал вперёд, укладывал его на шлею, по сути повисал, почти не касаясь передними лапами земли, и делал резкий рывок в сторону. Рычал. Рычал и кряхтел, даже пердел от напряжения. И всякий раз ему удавалось сорвать преграду и двинуться дальше. Дойти. И вернуться к Кузьмичу, чтобы Кузьмич привязал новый цинк, посмотрел в глаза и сказал:
– Чико, тащи.
Сейчас он шёл по тропе назад. В вакханалии выстрелов, которые уже утомили барабанные перепонки и перестали разрывать голову на куски, услышал крик. Страшный крик. С точки Зелёного. Такой крик издаёт живое существо, которому остаётся жить несколько секунд, и спасения нет. Кричал Зелёный. Кричал не от страха, нет. Скорее, от обиды и безысходности, от того, что не может помешать тому, что происходит. Страшный, леденящий и вбрасывающий в кровь порцию адреналина крик. Собака, в отличие от человека, услышав крики, стон или рык, не закапывается в смыслах полученного сообщения, а реагирует на тональность голоса. Крик – это всегда сигнал о боли. А такой крик – сигнал о смерти. Поэтому тело взрывается и становится лёгким, почти невесомым, сильным и даже грациозным. Инстинкт альфа-самца, который ответственен за всех членов своей стаи, который рассматривает членов стаи как объект защиты и охраны, заставляет уйти вправо и вниз, во впадину, в сторону крика. Он падает молча, ломает коготь и всё равно не издаёт ни звука. Ему не нужно оценивать ситуацию. Вне зависимости от обстановки он будет р а б о т а т ь.
Ррраааааз! В голове слышен стук барабанящего пульса.
Дддвввва! Во рту появился вкус железа, адреналин продолжает разноситься по телу, время начинает течь медленнее, и он падает с у р э з а, как когда-то полжизни назад, только в этот раз он не так молод и он один, без Кузьмича. Ему никто не даёт команду «Мочи!», она ему не нужна, он будет мочить без команды. И хоть прошло с тех пор почти полжизни, он не стал дряхлым и менее опасным. Не стал. Поэтому не нужно здесь, где он полноправный хозяин, заставлять членов его стаи так кричать. На шум съезжающего по камням Танка оборачивается, оторвавшись от своего занятия, тот, который держит Зелёного за волосы и большим ножом допиливает последние связки между позвонками его шеи. Всё. Парня больше нет. Его зарезали. Танк не успел. Второй держит ещё живое, простреленное в четырёх местах тело. Держит за плечи, чтобы напарнику было удобно делать своё дело.
ТТТТтррррииии! Они его не видят. Его грязная запылённая чёрная шерсть сливается с темнотой и камнями. Они его слышат, понимают, что здесь, во впадинке, на «точке», есть кто-то ещё кроме них. И этот «кто-то» движется в их сторону. Если бы этот «кто-то» был человеком, было бы всё просто и понятно. Но «кто-то» – не человек, и потому движущаяся тень вселяет страх, обычный животный страх перед непонятным.
Четыре. Просто четыре. Всё просто, всё понятно. Разгон и удар. Удар с уходом от траектории движения куда-то в район головы хозяина окровавленного ножа, удар грудью в коленку. Удар сильный, страшный. Коленка хрустит и ломается.
Пять! Ушёл в сторону. Первый лежит на спине и тоже кричит, только пока кричит не как умирающий. Он кричит от боли, кричит ругательства. Не останавливаясь и не замедляясь, заход на второго по кругу, прыжок и захват челюстями. Изо всех сил. Жёстко и всеми зубами. Захват за правую руку, которая уже легла на пистолетную рукоять «Калаша». Рывок. Так неподвижное тело реагирует на резко сообщенную ей кинетическую энергию столкнувшегося с ним и схватившего почти мёртвой хваткой пятидесятикилограммового тела. Рывок. Тело поддаётся импульсу, движется вслед. Танк выворачивается. Выворачивается так, чтобы приземлиться на лапы. Он не стар, у него получится. И если кто-то скажет, что семилетний ротвейлер с седой мордой и разбитыми лапами уже не боец, будет неправ. Ротвейлеры стареют внезапно, умирают обычно тоже, и очень долго остаются в хорошей форме. Таковы особенности породы. Поэтому ему хватит сил, чтобы сделать то, что хочет. Он приземляется на лапы одновременно с человеком, который не смог остаться на ногах, отпускает руку и делает хватку за шею. Рывок. Короткий сильный рывок в две стороны. Как будто треплет половую тряпку или нашкодившего щенка. Только лапы широко расставлены, чтобы обеспечить устойчивость. Хруст. Шея ломается, связки рвутся. Притих на секунду. Замер. Он чувствует, как тело под ним начинает биться в конвульсиях. Одним меньше. Танк не умеет считать, и он не будет вести счёт до ста. Он занят. Остался тот, который лишь несколько секунд назад отрезал голову тому, кто был Танку роднёй. Да, роднёй. В стае живёт родня, а они были стаей, вожак в которой Кузьмич. Замер на секунду. Его облило светом от кусочка луны, показавшегося из-за облаков. Облаков, которых не бывает в этих местах, ненавистных облаков, которые появились сегодня и тут же решили судьбу заставы, сделав погоду нелётной. Он стоял, пригнув голову, прогнулся, а задняя толчковая лапа ушла вперёд – так, чтобы выбросить его в любой момент.
– УУУууу… – громко, гортанно поднимая голову вверх. – УУУууу… – Никаких иллюзий у того, кто пытался сейчас подняться и вытащить неудобно заброшенный за спину автомат, не возникало.
Зверь большой, страшный, сильный зверь сейчас сорвётся с места и набросится. И это не будет смертью в бою с неверным. Это будет смертью от клыков зверя…
Пять или пятьдесят – неважно, и неважно, что пауза затянулась. Танк ещё раз шевельнул ноздрями и рванул вперёд, чтобы опять убить.
Кузьмич лежал на развалинах оружейки. Беглым взглядом и не заметишь: так хорошо камуфляж присыпан пылью и землёй. Грамотно лёг на огневую. Как говорится, мастерство не пропьёшь. Вокруг продолжали бухать, бахать и охать разные боеприпасы и разные виды стрелкового оружия, но тёртый вояка услышал или почувствовал, как подошёл Танк. Оторвался от прицела, повернулся, облокотившись, приподнял тело, улыбнулся глазами и сказал:
– Привет, малыш.
Осмотрел внимательно, провёл ладонью по морде и шее Танка, потом внимательно посмотрел на окрасившуюся кровью руку, провёл ещё раз по морде и шее, заглянул в глаза и спросил:
– Чья кровь?
Не дождался ответа, ещё раз огладил псу голову и шею, замер на секунду, потрепал за брылю, прошептал:
– Фух, напугал. Не твоя. Ты встретил кого-то по дороге? – Огладил тело, проверил лапы, прощупал живот. – Похоже, цел.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |