Подборка и издание Джорджа Клинтона 4 страница

Почти невозможно описать аффект его исполнения в 3 или 4 ша­гах от вас. Я был поражён не столько прелестью звука, но и густотой звучания и необъятным разнообразием звуков, которые он извле­кал с характерным блеском тона и техникой, которая всегда была его особенностью исполнения. Это было просто поразительно, что такая изысканность, такая элегантность могла быть доступна гитаре. Вот мое первое впечатление.

Я, кажется, запомнил два урока. Это произошло тремя годами поз­же, я так волновался, что забыл гитару в поезде. Я вспомнил о ней только когда пришел в отель, Сеговия был готов охотно одолжить мне свой инструмент, но он должен был на следующее утро записывать кон­церт Понсе, и он только что установил специальные бесшумные струны, которых хватит только на несколько часов качественного звучания, и поэтому он не мог мне дать воспользоваться им.

Другой случай, когда, казалось, я попал в затруднительное поло­жение. Кто-то оказал Сеговии, что доктор Перотт полагает, что Сего­вия ничему не может научить меня. Это дошло до него, и когда я со своим отцом приехал на встречу с ним, он был конечно очень зол. Мой отец старался сделать все возможное, чтобы смягчить ситуацию и объ­яснить, что это было несомненно не мое высказывание. Тем не менее, это повредило моему дальнейшему общению с ним, так что я получил только два урока. Он посвятил большую часть времени музыкальной ин­терпретации. Кроме того, он дал несколько технических рекомендаций.

В другой раз, когда я встретился с ним, инцидент был улажен и я пришёл к нему в отель, но он перепутал время и собирался уходить на встречу с друзьями. Он извинился и предложил мне присоединиться к нему, я запомнил этот случай как очень удачный. Наконец, когда мы в последний раз действительно поговорили о гитаре, был 1950 год. Его попросили сделать программу для Общества Концертных Залов вмес­те с Джоном Барбиролли, и он согласился исполнить концерт Вилла-Лобоса. Мне позвонили из Общества и спросили, не сыграю ли я на следующий день в Лидсе, Сеговия не мог этого сделать, а оркестр ре­петировал, поэтому я сказал: "Это будет замечательно, при условии если только оркестр будет готов. Я боюсь, что буду бедным суррога­том, но опять же если вы готовы принять меня, то я согласен сделать это". По иронии судьбы, когда я был в поездке в Мидландс за день до того, как я должен играть, я прочил в "Манчестер Гардиан", что Сеговия меняет программу и будет играть концерт Кастельнуово-Тедеско. Конечно, я был положен на обе лопатки этим сообщением, посколь­ку это означало, что оркестр не подготовлен для моего концерта Вилла-Лобоса. Я старался подготовиться в холле хотя бы к небольшой репетиции, но бесполезно. Во всяком случае менеджер Холла пригласил ме­ня на завтрак в Мидлендсе в Отель, чтобы успокоить меня, так как я был очень взволнован, собираясь на концерт без репетиции. И пока мы завтракали, я заметил, что на некотором расстоянии от нас завт­ракает Сеговия. Тогда я подошел к нему и оказал: Вы поставили ме­ня в трудное положение тем, что не объявили Вилла-Лобоса." Он сде­лал несколько оправданий, что концерт Кастельнуово-Тедеско лучше, и назвал другие причины. Постепенно успокоив меня, он оказал: "Почему бы вам ни пойти на банкет со мной после моего сегодняшнего концерта ночью? ", что показалось мне восхитительной идеей. После концерта я пошёл с ним, и мы иного говорил и о гитаре и музыке, немного об инс­трументах. В то время у меня была гитара Мёнха, я спросил его мнение по поводу этого инструмента, а он предложил мне принести её к нему в номер отеля. Он немного поиграл на ней и был удовлетворён хорошим качеством. Затем он сказал: "Попробуйте вот, это", и достал своего старого Хаузера. Это был легчайший и чудеснейший инструмент, на ка­ком я только играл. Я был очень доволен, что он позволил мне поиг­рать на нём. Он сказал, что это - гитара века, и я подтверждаю это. Затем мы начали говорить о концерте Вилла-Лобоса, он спросил меня об обычной аппликатуре, и я в свою очередь задал ему вопросы по ап­пликатуре тоже. У нас появился изумительный шанс сыграть вместе. Я играл оркестровую партию на гитаре, а он играл партию соло, а затем мы поменялись ролями, так что это был единственный случай, когда я играл дуэтом с Сеговией! Он играл на моём Мёнхе, а я играл на его изумительном Хаузере. Это был последний раз, когда я встречался с ним неофициально.

В вопросах интерпретации его влияние на меня было доминирующим. Его влияние было просто громадным, потому что он был единственным международным виртуозом гитары и поэтому внушал чувство, что он един­ственный может быть правым, несмотря на то, что я никогда не скрывал своего отношения о его интерпретации отдельных сочинений, поскольку я обучался игре на фортепиано и виолончели в Королевском Колледже музыки. Как только я начал учиться музыке, я начал воздвигать основы моей интерпретации, отличающейся от интерпретации Сеговии, сначала в частностях, но с течением времени значительно больше. Всё, чему я научился у него - неоценимо, потому что созерцание его исполнения вдохновляло меня. Всякий раз, как только я видел и слышал его, я получал превосходный урок маэстро, поскольку моя эмоциональность, мои нервные окончания так настраивались, что я ощущал, как Сеговия, защипывающий струны, ощущает их, но я не мог повторить это как сле­дует самостоятельно, поскольку я осознавал чувство техники правой руки. Так я постигал громадную важность общения с ним.

Его первоклассная техника. Если вы видели его играющим 25 лет назад, вы бы убедились, что каждая деталь его технического оснащения была продумана и разработана весьма досконально. Он был одарён приро­дой не только для игры на гитаре. Очевидно, что он титанически рабо­тал. Он рационализировал технику благодаря необычайному способу кон­троля. Вот основное о его технике. Приятно играть, когда вы в хоро­шем настроении, но надо быть готовым сыграть очень хорошо даже тог­да, когда вы не в духе. Такой контроль различается в этих условиях.

Ещё я хотел сказать, что ему даны природой чудеснейшие руки гитариста - большие, тяжелые руки, он может прилагать громадные усилия пальцами левой руки так, что они прижимают струны весьма надежно. У него также тонкие и длинные кончики пальцев, это говорит о том, что его руки не только устойчивые, но и очень маневренные, поскольку кончики пальцев очень изящны.

Я думаю, что он применяет в очень большой степени то, что можно назвать "расслабление жёсткости". Это необходимо делать для уменьше­ния нагрузки на запястье, так как даёт максимум звучности при миниму­ме движений. Другой удивительной особенностью его техники является экономия движений.

Если вы спросите меня о его звуке, я полагаю что он наилучший за всё время существования жильных струн, зафиксированный в старых грамзаписях. Когда я впервые услышал его игру, он только начал ис­пользовать нейлоновые струны, и в звуке должен был слышен некото­рый элемент материальности, благодаря неорганической структуре ней­лона; тем не менее, его звук при исполнении на нейлоне настолько восхитителен, какой только можно услышать. Также старая гитара Хаузера была очень ярким инструментом, очень легкой конструкции, но не настолько лёгкой, как некоторые испанские гитары.

Но жилы били всегда подходящим материалом для хорошего Хаузера и натяжение струн - при сочетании правильного натяжения с длиной струны, которая соответствовала требованиям этого исключительного инструмента - обеспечивало растяжение эластичных струн, которые да­вали Сеговии звук невероятно изысканного качества.

И он был знатоком этого инструмента, и настолько хорошо играл мне на нём, что я хотел отметить его скорее резкие движения, у меня было ощущение, что шестая струна была тугой струной, которая немно­го напрягала инструмент, вместе с резкими движениями это делало ре­зонанс инструмента уникальным и своеобразным. Еще он понимал каждый звук на грифе, его внутренние и внешние свойства. И только он мог запросто извлекать из гитары самый фантастический звук, поскольку он не только знал, как сделать это физически, но на его уникальном Хаузере это почти сверхъестественно соответствовало туше его необык­новенной правой руки. Но не надо забывать о его левой руке и давле­нии, какое она оказывала на струны. Вместе с громадным усилием его левой руки, которое было сильнее, чем могло себе позволить большин­ство людей, он мог играть движением, которое в свою очередь произ­водило различные типы звучности, которая была уникальной.

За эти годы, конечно, некоторые критиковали Сеговию за его ин­терпретацию, в частности, музыки 18 века и за его исполнение музыки Баха, находя, странным, мягко выражаясь, вибрато и глиссандо в её фразировке. Не каждый мог понять его точку зрения на музыку, кото­рую он старался выразить. Возможно, в этом действительная суть кри­тики. Каждый чувствовал, что он полагался на звук или исполнение эффекта глиссандо, которое могло быть восхитительным в мире Тарреги, но служило помехой в классике и в музыке мастеров 18 столетия. Одна­ко, по моему мнению, его интерпретация музыки некоторых испанских композиторов непревзойдённая. Но не всё. На мой взгляд, исполнение испанской музыки должно быть с благородством и классицизмом, пред­почтительнее похожее на растягивание усилия и прозрачность стиля То­ледо. Я всегда полагал, что истинный испанский темперамент, в проти­воположность темпераменту испанских туристов, был тяжёлым и скорее бескомпромиссным, даже отталкивающим в сравнении с сентиментальнос­тью других европейских культур, и я всегда чувствовал, что при интер­претации шедевров испанской музыки изображение мягкости - это то же, что грязь сентиментализма в романтизме. Однако, это моё собственное мнение. Когда вы слышите, как Сеговия играет например Севилью или Алую Башню Альбениса, или пьесы Гранадоса - это поразительный нока­ут. Ничего этого нет, потому что это исполняется с полнейшей убеж­денностью. Он по-настоящему заставляет гитару петь и он придает му­зыке индивидуальность. Я хотел бы ещё сказать об интерпретации Се­говией старинной музыки. Но этому поводу у вас высоко поднялись бы брови, но самое меньшее, это всегда преподносится с удивительной убежденностью. И это, я думаю, одна из главных особенностей Сеговии, что бы он ни делал, он делает очень убеждённо, и это то, что делает его выдающейся музыкальной личностью нашего времени. Я не знаю, как Сеговия войдёт в историю, но те из нас, кому посчастливилось слышать его в период расцвета, всегда будут помнить его блестящую технику, восхитительный звук и его замечательные концерты. Сверх всего, он подарил бесчисленным миллионам любителей музыки громадное удовольствие.

СЕГОВИЯ И ЖИВОПИСЕЦ

Владимир Бобри

Самый первый раз я встретился в Андресом Сеговией лет сорок или может быть больше тому назад в его номере отеля в cредней час­ти Манхэттена, куда я приехал под устойчивым впечатлением не толь­ко от великого инструменталиста, но благородного человека и учителя. Его познания в старинной и современной литературе, искусстве и науке огромны. Вероятно, каждый мог слышать ряд цитат греческих и римских философов и поэтов, таких как Макс Нордау и д'Аннунжио. Когда я в первый раз приехал в Мадрид в 1955 году, во время сов­местного посещения великолепного музея Прадо, он обратил внимание на его любимые картины Сурбарана, Веласкеса, Риберы, Гойи - худож­ника, которого я понимаю без малейшего колебания. Также и в музыке он обладает одинаково тонким вкусом в отборе пьес для транскрипций, отбирает пьесы не только возможные для исполнения на гитаре, но предпочтительнее те, что звучат лучше на нашем многогранном и де­ликатном инструменте. Музыка для Сеговии очень многозначительное понятие в мире музыки, его суждения редко ограничиваются понятием "гитарная музыка", и он даже почти не посещает сольные гитарные концерты. Его предпочтение струнным квартетам против больших сим­фонических оркестров - другой пример музыкальней софистики.

Кстати говоря, за все эти годы я никогда не видел его поддающимся причудам преобладающей моды. Скромный английского покроя кос­тюм, чёрный или серый, или сдержанно коричневый, никогда не позво­ляющий вычурных цветных сорочек и галстуков. Наоборот, белые сорочки ручной работы из чудеснейшего льна или египетcкого хлопка и скромный черный галстук из полосы вельвета.

С самых первых дней нашей дружбы я имел бесчисленное количест­во встреч о Сеговией, особенно когда он жил в Нью-Йорке. Долгие годы его дом был на 48-й улице и в Западном Парке в величественном зда­нии совместно с моим хорошим приятелем Альбертом Августином. Аль­берт и его жена Роза занимали два нижних этажа, на которых были совмещены их жилые помещения и, в дополнение, полуподвальные мас­терские, которые ещё вмещали сокровища из драгоценных выдержанных пород дерева из разных уголков мира, которые Альберт коллекциони­ровал некоторое время, включая старые фортепиано, задняя крышка ко­торых использовалась для его экспериментальных гитар, некоторые из которых оказались замечательными инструментами. Первый этаж практи­чески был музеем, где размещалась коллекция старинных инструментов: лютни, гитары, скрипки, виолы д'амур и виолы да гамба, чудесные фортепиано и клавесины, скульптуры и небольшая, но тщательно подоб­ранная коллекции живописи. Этот этаж ещё использовался как приём­ная комната для отдельных выступлений, будучи достаточно большой для размещения полсотни гостей. Верхний этаж принадлежал Сеговии Прекрасно обставленный, включая несколько старинных испанских пред­метов, особенно бюро, за которым Сеговия проводил громадное коли­чество времени, записывая новые аранжировки и транскрипции. Из гро­мадного окна передней комнаты открывался вид на Центральный Парк с голубями, часто садившимися на подоконник, как будто зачарованными звуками гитары в руках современного Орфея.

Второй этаж дома Августина был настоящей Меккой для энтузиас­тов, профессионалов и любителей гитары. Среди друзей и гостей на частых приёмах тут обычно бывали издатели журнала "Гитара Ревью", Грегори д'Алессио, Марта Нельсон, художники Джордж Гиусти и Антонио Петручелли. Роза демонстрировала свои чудеса кулинарии и тон­кий вкус по подготовке освежающих напитков. Я вспоминаю часто встре­чавшихся на всех сборищах испанского писателя-философа Сальвадора де Мадарьяга, снисходительного и остроумного, близкого друга Сего­вии, и Карлстона Смита, тогда директора Музыкального Отдела Пуб­личной библиотеки Нью-Йорка. Любезный Софокл Папас, пионер класси­ческой гитары в США, тогда руководитель Общества Гитаристов Вашинг­тона, педагог и издатель, также часто присутствовал здесь. Блестя­щее сопрано Бразилии и гитаристка Ольга Коэлхо услаждала наш слух очаровательными песнями с аккомпанементом гитары, написанным Сего­вией для неё и не требующим значительной степени мастерства. Ещё иногда она доставляла нам удовольствие тем, что переходила в кух­ню и готовила острые и ароматные бразильские блюда. Большую часть времени центром внимания был Сеговия, который был способен часами очаровывать аудиторию бесконечными воспоминаниями о забавных слу­чаях из своей прошлой и настоящей жизни.

В то время, когда я в первый раз встретился с Сеговией, я уже значительно изучил гитару - на протяжении всего полёта из Парижа в Мюнхен для приобретения гитары у Германа Хаузера в 1928 году.

Как у практикующего художника и иллюстратора у меня возникла к Сеговии просьба дать мне некоторое время для подготовительных на­бросков к его портрету. Когда он встретился мне, на нём был узкий галстук и чёрная вельветовая андалузская жилетка, с избытком отде­ланная серебряными пуговицами, которой я очень восхищался и позже заказал такую же у моего портного для себя. Мы перешли на француз­ский, так как познания Сеговия в области английского языка в то время и мои попытки в испанском оказались одинаково неудовлетвори­тельными. Сеговия был учтив, вежливо поинтересовался портретом и дал мне достаточное время, чтобы сделать наброски. Я думаю, что он был доволен, так как я избегал вопросов относительно таинства его апояндо и тирандо, длины его ногтей, положения его рук при игре и так далее, вопросов, которые страстный любитель неизменно задаёт в тщетном убеждении, что эти "секреты" могут сделать его лучше дру­гих гитаристов за одну ночь.

В этот период моего художественного развития я очень интересовался воздушно-кистевой техникой живописи. Позднее я увлёкся ее при­менением. Портрет Сеговия был написан совместно с цветовым дизайнером Виндзором Ньютоном, используя воздушно-кистевую технику для не­которых оттенков, особенно для изображения гитары, на которой я по­казал модель моего Хаузвра 1928 года, идентичную той, которая была у Сеговии. Это заняло несколько дней. Я вставил ее в рамку и подарил Сеговии, который был очень доволен и воскликнул: "Мне очень понра­вилась ваша идея изобразить меня с камертоном в руке, это свежо и интересно. Я доволен". Когда немного позже я уходил, он задержал дверь и тряся меня за руку сказал: "Благодарю вас ещё раз, но пусть у нас будет маленький секрет: я никогда не использую камертон для настройки гитары".

Летом 1971 года я был приглашён "Музыкой Компостелла" в Санть­яго для получения диплома, называемого "Puntius Counselor at Large Efficientor". Приехав в Сантьяго каждый тотчас же пленится симфонией каменных замков, церквей, монастырей и домов с крышами, по­росшими лишайниками - ошеломляющая смесь романской строгости, вычурной готики и пышного барокко.

Автомобиль остановился перед бывшей Королевской больницей, в настоящее время известной как "Постоялый двор королевских паломни­ков", названной в честь его открывателей. У входа, облокотившись на свою ари­стократическую трость с серебряным набалдашником, стоял Сеговия, ко­торый приветствовал меня доброжелательной улыбкой и жаркими объя­тьями.

Однажды к вечеру после обеда мы пошли на прогулку в восхити- тельный парк "Прогулочная Подкова" с чудесными деревьями, вершины которых образовали наверху сплошной потолок. Из этого прелестного парка открывается захватывающий вид города и кафедрального собора. Как только мы вошли в парк, какой-то нищий попросил у нас милосты­ню. Сеговия остановился и дал ему монету. Когда мы возобновили про­гулку он снова остановился и сказал: "Я хочу рассказать вам, что произошло со мной недавно в Мадриде. Некоторое время я начал пода­вать маленькую монетку нищему, который очень тщательно следил за возможностью её получить со своего места на углу улицы около моего дома. Он всегда меня чрезмерно благодарил. Но однажды громкое "спа­сибо, сеньор" не прозвучало. Что случилось? - опросил я весьма удив­лённо. "Сеньор, мы сейчас живём в ужасное время! Становится все тру­днее и труднее жить. Цены везде выросли, и я хотел бы получать немного больше". "Но я же даю тебе монету каждый день, ты считаешь это недостаточно?" - опросил я. Он с возмущением ответил: "Нет, сеньор, этого недостаточно. Идите и ищите себе другого нищего!"

Ранее этим же летом я провёл две чудесные недели в "Лос Оливос" - летней резиденции маэстро. Из дома, искусно решенного в смеси со­временной архитектуры с вкраплениями андалузских мотивов, откры­вался великолепный вид на берег средиземного моря. Жизнь здесь не­торопливая и расслабленная, вдобавок присутствует элемент пунктуаль­ности: приём пищи всегда во время, включая послеобеденный кофе в гостиной и игру с Карлосом Андресом, маленьким сыном Сеговии, кото­рый кажется сошедшим с одного из полотен Гойи. Размеренная тишина и молитва наполняли вечерние часы.

В 10 часов вечера начинался вечерний коктейль, подаваемый пре­лестными горничными, постоянно подносящими чудесно приготовленные горячие и холодные закуски, настоящие произведения искусства. Каж­дый мог наблюдать "дона Андреса", и потому очень значимого "дона", окружённого приятелями из Гранады большим кружком и поменьше - из высоких должностных лиц и их дам, смеявшихся над забавными расска­зами Сеговия. На следующий день полная смена гостей: дон Андрес, одетый в лёгкую летнюю одежду в огромной соломенной шляпе и в сан­далиях на босую ногу, пьющий пиво на террасе в компании своих садов­ников и ещё двоих из "жандармской гвардии", которых он пригласил выпить, когда они проходили мимо его имения. Превращение удивитель­ное, все участники очевидно довольны друг другом. Я всегда восхи­щался этой очень испанской чертой личного благородства, которая да­ет возможность людям из разных социальных слоев легко чувствовать себя с другими.

Сеговия не является исключением!

* * *

Алирио Диас

Хотя я знал о Сеговии благодаря его грамзаписям и статьям в журналах, впервые я услышал его живьём, когда он приехал в Каракас В 1945 году. Но в то время я был начинающим и я увлёкся прелестью его звука благодаря его концерту.

В 1948 году он приехал снова и приём был организован в доме одного художника, а я и другой гитарист играли для него. В то время Сеговия думал об организации мастер классов где-либо, возможно в Италии - но он не был уверен.

В конце концов он решил открыть мастер классы в Сиене, поэтому когда я приехал в Европу в 1950 году, я имел намерение направиться в Сиену чтобы учиться у него. Я приехал в Италию для встречи с ним в 1951 году, а так же и другие гитаристы, включая Лагойя и Елену Пановани. Я спросил, помнит ли он меня и он ответил: "Да, я помню как мы встре­чались в мастерской художника в Венесуэле" - он имел хорошую память и я был очень доволен этим замечанием.

В этот год я учился у него, а на следующий - 1953 - он не смог организовать курен из-за операции на глазах» и поэтому он рекомендовал Эмилио Пухолю взяться за обучение. В тот год я сам был весьма болен из-за аппендицита, хотя я вернулся на некоторое время для встречи с Джоном шльямсом, который также был на курсах.

В то время - 25 лет назад - многие гитаристы не были осведом­лены о гитарной технике Сеговии, в частности те, которые приходили к нему, поэтому он решил выбрать несколько человек для помощи ему со етедентами. Пухоль также был приглашён вести класс виуэлы. Я сам обучался у Сеговии, а затем некоторое время ассистировал ему, много раз проведя полный цикл обучения, когда он не был в состоянии это сделать. Мы были как Мастер и ученик, и хотя нам было очень трудно поддерживать близкие отношения, он всегда был очень любезен со мной. Иногда, если обучающиеся не были внимательны на моих занятиях, он становился очень рассерженным и порой даже выгонял их из школы из-за недостатка дисциплины и из уважения ко мне, их педагогу! Я за­помнил, что в своём обращении к ученикам он призывал их слушаться Алирио как старшего брата.

Он вдохновлял и воодушевлял своими чувствами всю работу по обу­чению в классах. Его преподавание было наиболее ценным для будущего, поскольку если вы восприняли его, это имело громадное значение. Не­которые педагоги обладают грандиозной техникой и совершенным мастер­ством во многих аспектах, но если они не могут объяснить их глубину чувств в музыке, то они потерпят неудачу. Порой разные предметы мо­гут быть трудны или невозможны для обучения, порой учащийся не может воспринять замысел педагога. Для меня громадным испытанием была интерпретация и выразительность; наиболее важным в этот момент было подражание Сеговии, потому что для приобретения вашей собственной индивидуальности вы должны видеть источник вдохновения. Очень важно иметь рядом такого мастера и подражать или копировать всё, что он делает, когда вы в данный момент с ним, и достаточно близко видите его выразительность, его лицо, его аппликатуру, и слышите очень бли­зко его звук - это грандиозно. Это имело громадное воздействие на меня и на всех остальных учащихся, кто был на курсах.

До этого времени я был под впечатлением не только от Сеговия, но и от таких гитаристов как Льобет и Барриос, которые оставили нам свои грамзаписи и сочинения. Я начал добиваться дальнейшего совер­шенствования и поехал учиться в Мадрид к Сайнсу де ла Масе. Это была опытная и положительно одержимая личность.

Мы с Сеговией стали ближе после того, как я перестал быть его учеником, и мы продолжаем нашу дружбу до сих пор. Я встречался с ним в Париже, Нью-Йорке, Лондоне, Мадриде, Южной Америке - и всегда я смотрел на него и учился у него. Иногда он спрашивал моё мнение о той или иной пьесе. Он всегда говорил! "Что вы думаете, Алирио? " Он рекомендовал менеджеров и импрессарио, он открыл много важных дверей в моей карьере. Не говоря о том, что Сеговия очень велико­душная личность, он величайший гитарист мира, имеющий колоссальное влияние на гитару.

* * *

Джон Дюарт

Шёл январь или февраль 1948 года, когда я впервые встретился с ним. Он выступал в музыкальном Обществе Лидса или Бредфорда, и восемь человек из нашего кружка гитаристов Манчестера наняли автомобиль, чтобы выехать в Пеннинес. Это было впервые, когда я услышал его живьем и после концерта он был очень дружелюбен и пригласил нас на кофе. Конечно же мы все приняли приглашение. После подстрекательства Терри Ашера я выбрал пьесу и продемонстрировал ему. Это не то, что я показал бы сейчас, но достаточно, чтобы ему понравилось, и он предложил переписываться и поддерживать связь, С того времени про­шло несколько лет, в течении которых мы не встречались.

Это был замечательный концерт, он действительно произвел впе­чатление, которое я ожидал после того, что слышал в записях. Ему было около 55 лет и он никогда не играл до того лучше, его техни­ческие возможности и зрелость были вместе.

- Играл ли он лучше, чем когда записывался на грампластинку?

Д. - Это другой Сеговия, отличающийся от того периода своей жиз­ни, как это происходит с любыми другими артистами, со всеми великими и долгоживущими артистами. Если вы спросите Брима о его записях, сделанных в 20-летнем возрасте, он скажет, что он такой же на них, но они сделаны молодым человеком, полным энтузиазма, с чувством радости жизни и юношеским задором. Это проходит по всем старым пластинкам, я часто даю слушать их ученикам. И это открытие, что Сеговия и гитара когда-либо звучали так, как на этих записях.

- Играл ли он на нейлоновых струнах, когда вы услышали его?

Д. - Вероятнее всего, что нет. Нейлоновые струны начали приме­няться в начале 50-х годов. Роза, вдова Альберта Августина, кото­рая занимается сейчас бизнесом, рассказала мне, что однажды вече ром они пригласили Сеговию на обед, поскольку он занимал квартиру в их доме в Центральном Западном Парке. Августин, коллекционировавший разные куски рыболовной лески, решил удивить Сеговию после обе­да и сделал их, как кроличьи уши, за которые тащат из шляпы. Когда он изобразил так, Сеговия протянул руку к своему карману и вытащил его собственные нейлоновые струны. Он, вероятно, приобретал их из такого же источника, поскольку они использовались для теннисных ра­кеток и рыболовных лесок. Длительное время гитаристы были первыми, если не вторыми, кто собирал мотки рыболовной лески.

- Звучали ли жильные струны громче?

Д. - Немного громче, но они имели намного более приятный звук. Неприятно то, что они недолговечные. Если бы им на смену не пришли нейлоновые струны, гитара не была бы тем, чем она является сегодня. Альберт Августин входит в число тех людей, которые сыграли решаю­щую роль в истории инструмента.

- Сколько времени служила первая струна? Как долго пользовался
Сеговия струнами - концерт?

Д. - Немного больше. Когда вы натянули струну, вы должны ожидать в течение 24 часов, пока она растянется и даст усадку. Затем у вас есть некоторое время, которое зависит от того, сколько вы будете играть и от ваших ногтей. Жильная струна - это прядь овечьих кишок, скрученных вместе и отполированных, как хлопковые волокна скручи­вают в хлопковую нить. Вы постепенно разрываете одну нить от дру­гой ногтем, или изнашиваете и рвёте о порожки. Это приводит к распутыванию, большие "усы", появляющиеся на струне, в конечном итоге приводят к жужжащему звуку. Тогда вы можете взять ножницы и тщате­льно обрезав, выровнять их. Через короткий промежуток времени стру­на начнет разматываться и фальшивить. Вы можете устанавливать комп­лект жильных струн каждую неделю. Поэтому, это весьма дорого. Гита­ра не могла стать популярным инструментом из-за (а) большой стоимос­ти и (б) постоянного растяжения струн и необходимости их подстрой­ки.

Вот переломный момент в истории инструмента. 25 лет назад Сего­вия поведал мне рассказ о выступлении в Южной Америке. Он собирался дать там концерт. Он использовал струны исключительно одной фирмы, особенно дефицитные. После концерта к нему подошел человек и, после обычных комплиментов, сказал: "Маэстро, я полагаю, вам нравятся такие-то струны", он ответил: "да, весьма". "Хорошо, у меня есть две дю­жины комплектов", - "Сколько вы хотите за них?", на что этот человек ответил, что он не хочет их продавать. Очевидно, это была его пози­ция, его отношение, и тон его голоса, и всё, что он хотел - единст­венно было для приобретения великолепия в убогой жизни, он хотел, чтобы Сеговия испытывал недостаток, и сказал "Вы их не получите". Это очень болезненный рассказ.

- Можете ли вы подтвердить, что он был в то время скромным че­ловеком?

Д. - Это зависит от того, что вы подразумеваете. Скромность - это как искренность, ее можно очень грубо переоценить.

- Я слышал, что одно время Сеговия имел репутацию несколько вы­сокомерного человека.

Д. - Я никогда не сталкивался с этим. Каждым артистом, который вы ступает на публике, движут многие побуждения, и одно из них есть эго. В этом нет ничего плохого. Говорят, что ценность человека проявляется тогда, когда к нему прислушиваются, слушают. И без этого не будет артиста. Личность, умаляющая собственное достоинство, всегда находящаяся в тени, вероятно, не является большим артистом. Каждый артист выражает своё собственное "я", и чем крупнее артист, тем больше его эго. Я не знаю, было ли это, но я знаю, как это должно быть. Нет, я никогда не наблюдал за ним высокомерия. Вы только вспомните возрождение инструмента. Это мог сделать только один Сеговия, даже отложив в сторону его артистические и технические способности, сей­час видно, какую он проделал работу, которую не смог бы проделать кто-либо ещё. 50 лет назад не было аргументов против величайшего ги­тариста мира. Я помню в сороковых годах статью, в которой ставился вопрос, что случится, если он попадет под автобус или получит серде­чный приступ? Были другие выдающиеся исполнители, которые поднялись бы вверх, если бы он перестал играть, но они не были в состоянии создать такой публичный образ с его активностью, принадлежащий ему. Удивительно, как он удержался от тщеславия и надменности.

Дата добавления: 2015-08-29