|
— Я потому вас и спрашиваю, — сказал Юргенс, — что не знаю, когда мы с вами встретимся. Я ведь не сижу на одном месте... Давайте попьем этого зелья, — предложил он, опускаясь на ковер у стола. Юргенс приподнял крышечку чайника и заглянул внутрь. — Как вы думаете, чай не из той воды из бочки?
Никита Родионович рассмеялся.
— Что вы?!
Каждый налил себе в пиалу ароматного зеленого чая. Юргенс подул в пиалу, отпил несколько глотков и заговорил вновь:
— Если у вас нет ко мне вопросов, то кое-что хочу сказать я. Вы поняли, что нас интересует? Я уже набросал в прошлый раз вам схему. Придерживайтесь ее. Ну, и, кроме этого, не забывайте о людях. Интерес к ним должен быть вашей повседневной заботой. Ищите и берите на заметку всех, кто, если не теперь, то в недалеком будущем сможет оказаться нам полезным.
Юргенс говорил долго и подробно. Надо учитывать лиц из числа советских работников, людей интеллектуального труда, которые скрыли и скрывают свою идеологическую приверженность к прошлому. Надо брать, как он выразился, «на карандаш» тех, кто в быту еще блюдет законы корана, придерживается феодально-байских обычаев.
— Я уже не говорю о лицах, мечтающих видеть в будущем Узбекистан буржуазно-националистическим государством, — добавил он, — о людях, явно скомпрометировавших себя чем-либо перед советской властью. Такие нас интересуют в первую очередь. Учитывайте их и не трогайте. Мы найдем подходящий момент для беседы с ними...
— Вы говорите «мы», «нас», — смело прервал Никита Родионович. — Я уже собирался спросить ранее об этом... Мне кое-что непонятно, но, тем не менее, желательно уточнить.
— Да... — неопределенно отозвался Юргенс.
— Я лично и мои друзья предложили в свое время услуги вам, как представителю германской разведки, а потом произошли события, из которых я понял, что американская секретная служба приобрела на нас такие же права, как и вы. Так я понял?
Юргенс усмехнулся.
— Ну, ну, дальше... Все говорите...
— Мои предположения подтвердил мистер Клифтон, проявивший заботу о нас троих, ну... и, наконец, ваш визит.
Юргенс ответил не сразу. Он поставил пиалу, прилег, опершись на локоть, и задумчиво поглядел в окно.
— Вы правильно поняли, — заговорил он после долгой паузы. — Ничего в этом странного нет и ничто вас смущать не должно. Важна конечная цель, а какие будут союзники в борьбе за ее достижение — не так существенно. Германия останется Германией. После первой мировой войны мы оказались в таком же положении, если не в худшем. А чем мы стали в тридцатые годы, а? Говорят — история не повторяется. Ерунда! Повторяется и повторится. Я вам могу коротко обрисовать положение вещей. Вас это не утомит?
— Нисколько, — заверил Ожогин.
Юргенс поднялся с ковра, подошел к двери, открыл ее, выглянул наружу, потом возвратился и сел возле стола.
— Теперь на земном шаре встали друг против друга две силы: США и СССР, — заговорил он. — Готовится новая война, война, которую еще не знала история. — Мы, немцы, шли в сорок первом году на Советы, теперь для похода против них готовятся американцы. Мы еще не поднялись, но поднимаемся. Нам помогут подняться в первую очередь американцы. Они сейчас в зените. Война и только война. Вот бог, которому молятся сегодня и Аденауэр, и Шумахер, и Черчилль, и Трумэн. Во имя этого бога приехал и я сюда...
Беседа затянулась. Юргенс отпустил Ожогина в начале пятого, тепло с ним распрощавшись.
— До возвращения Раджими я бы вам не рекомендовал встречаться с Ризаматовым. Он еще молод, неопытен и все возможно... — посоветовал он, провожая Никиту Родионовича. — Ну, а если опять услышите, что я покойник, — не смущайтесь.
Едва ушел Ожогин, как в комнате появился Раджими.
— Устроили наших путешественников? — спросил Юргенс.
— Устроил, устроил, довольны. — Раджими осмотрелся и добавил: — И их квартира значительно лучше нашей — две комнаты.
— Это хорошо, — бросил Юргенс.
Лишь на вторые сутки, в полночь, Раджими удалось достичь аула, расположенного уже в пограничной зоне. Давно здесь не бывал Раджими. Ой, как давно! Но, оказывается, еще уцелели кое-где текинские глинобитные кибитки. На горизонте на светлом небе вырисовывались зубчатые очертания Зарынкухского хребта — отрога Копет-Дага.
В давние дни, когда здесь бывал Раджими, люди пили привозную солоноватую воду, своей не было, а сейчас по улочкам аула журчат арыки светлыми обильными струями. Раджими нагнулся и припал к воде пересохшими от жажды губами — она была прохладная, вкусная. Напившись вдоволь, он встал, вытер мокрое лицо и огляделся. Как изменилось селение. Сейчас кругом стояли сады, а раньше росли только одинокие деревья близ дороги да во дворах. Расширилась роща миндаля, появились виноградники, а за кишлаком раскинулись бескрайние хлопковые поля.
В полусотне шагов от кишлака, у дороги, рос карагач. Старый карагач, много повидавший на своем веку. Он рос здесь и двадцать лет назад.
Раджими опустился на землю, оперся о его могучий ствол спиной, задумался. Все изменилось, кроме этого карагача, все... Вот только он такой же тенистый, одинокий. Он, да вот, может быть, Раджими — кем был, тем и остался. Опять пришел в это селение, как приходил когда-то, опять будет искать Убайдуллу, прозванного Узунаяком за его длинные ноги. Сколько раз за свою жизнь Раджими с надеждой шел на ту сторону, сколько раз с такой же надеждой возвращался обратно. Что дало ему все это? Нет у него ни дома, ни семьи, ни близких людей, чужой он для всех, чужой и для себя.
На минутку стало грустно. Потом лицо Раджими стало вдруг злым; он скрипнул зубами и тихо проговорил:
— Если аллах создал осла черным, ни один погонщик не сделает его белым...
Убайдулла — Узунаяк. Сколько теперь ему лет? Когда Раджими впервые вывел его на контрабандную тропу, Убайдулле было двадцать лет, значит, сейчас ему около пятидесяти. Длинные ноги у Убайдуллы. Хорошо он владел ими! Трудно было шагать за ним по горным тропам.
В последний раз он видел Убайдуллу в тридцать седьмом году. Его трясла лихорадка. Убайдулла вылез из своей юрты, добрался при его помощи вот до этого карагача, и они долго сидели вдвоем, вспоминая прожитые годы. Тогда Раджими не сказал Убайдулле, зачем он приходил. Не сказал потому, что Убайдулла был болен и бесполезен, а теперь... Теперь надо будет сказать.
Раджими поднялся, отошел и оглянулся. Огромная черная шапка карагача сливалась с темным небом и как бы растворялась в нем. Зашагал к аулу. На противоположном конце его брехали кем-то побеспокоенные собаки. Прислушался: ясно услышал шум мотора, он рос, становился громче и уже покрыл лай собак. Плеснули светом фары по дувалу, и Раджими юркнул в первую попавшуюся калитку.
Машина прошла, волоча за собой тучу густой пыли, от которой на улице стало еще темнее.
Двор Убайдуллы он нашел сразу. Он как стоял четвертым от входа в селение, так и остался четвертым, а вот чинар здесь был один, а теперь целых три. Раджими вошел через незапертую калитку во двор, постучал в дверь. Тишина. Постучал еще раз. Послышались какие-то звуки, и без оклика дверь открылась.
Из темноты кто-то пытался рассмотреть гостя и, наконец, произнес:
— Ой-е! Никак Киик? Какой ветер принес?
Голос принадлежал Убайдулле. Киик — значит горный козел, и только один Убайдулла, ученик Раджими, когда-то звал его так.
— Салям, друг! — произнес Раджими.
— Салям! — ответил Убайдулла. — Проходи, гостем будешь.
В почти пустой комнате с еще не просохшими после побелки стенами пахло свежей известью. Хозяин внес лампу.
— Там, — Убайдулла махнул в сторону другой половины дома, — все спят. Посидим тут. Ты надолго? Или по пути? Почему ты так бедно одет? Где же ты пропадал? О-яй-яй...
Вопросов было много, но Раджими некогда было отвечать на них. Он сразу приступил к делу.
— Ты мне нужен, — сказал он тем тоном, каким он давно когда-то обращался к Убайдулле.
— Иначе бы ты не пришел, — усмехнулся хозяин. — Я сразу подумал об этом, как узнал тебя. Говори.
— Проведешь на ту сторону?
Убайдулла рассмеялся и покачал головой.
— Ай-яй... Все такой же! Зачем тебе туда понадобилось? Что тебя припекло?
— Надо, — коротко отрезал Раджими. Веселое настроение Убайдуллы ему не нравилось.
Но хозяин не хотел, видимо, говорить серьезно. Он улыбался.
— Разве ты не слышал моего вопроса? — почти зло повторил Раджими.
— Слышал, — с лица Убайдуллы сошла улыбка, — и сожалею, что слышал. С этой просьбой ко мне уже давно никто не обращался.
— И это говорит старый контрабандист? Длинные ноги!
— Они у меня стали короткими... Я обрел себе новую жизнь и про старое не хочу вспоминать...
— Боишься? — усмехнулся Раджими, встал и прикрыл дверь.
— Нет, не боюсь, — спокойно ответил хозяин, — и дверь можешь не закрывать. Все знают, кем был Убайдулла и кем его сделала советская власть. И спасибо ей, что она простила многое Убайдулле и разрешила жить в родном гнезде. И только злой человек может попрекнуть Убайдуллу старыми грехами, а я злых не боюсь. На злых я сам злой.
Раджими понял, что сделал неверный шаг, и быстро изменил тактику. Он знал доброту Убайдуллы, его жалостливость и прикинулся несчастным.
— Да, — произнес он со вздохом, — все отворачиваются от старых друзей, хоть подыхай на дороге, как бездомная собака.
Убайдулла посмотрел на Раджими, на его старый, потрепанный халат и почувствовал сострадание к этому человеку, с которым провел не мало дней вместе.
— Скажи, чем помочь, и Убайдулла протянет руку другу.
Раджими задумался.
— У меня нет другой просьбы. Я должен уйти на ту сторону, здесь мне конец...
— Отчего же так? — спросил участливо Убайдулла.
Раджими снова вздохнул:
— Конец...
Уловив сочувственный взгляд Убайдуллы, Раджими начал сочинять историю:
— Я давно, как и ты, бросил старое дело, держал парикмахерскую, жил спокойно. Но нашелся злой человек, знавший меня давно, и сообщил куда следует. Три дня назад меня вызвали в милицию и стали расспрашивать. Вначале осторожно, намеками, но я понял, к чему это приведет. В ту же ночь я убежал из города. Скрывался, как мог, спал в чайхане, в степи и, наконец, добрался до тебя... Выручи, Убайдулла, это моя последняя просьба.
Убайдулла положил руку на плечо Раджими.
— Ты заблуждаешься, друг мой... Прошлое, конечно, не сотрешь, как пыль с камня, но за него тебя не покарают. Я тоже носил контрабанду, тоже делал плохое... Но тогда мы не понимали, какая будет у нас жизнь, не знали, что и мы сможем найти свое счастье дома. И когда меня спросили, я все рассказал им, и меня простили. Теперь у меня легко на душе... Легко...
«Трухлявая душа, — со злобой подумал Раджими, — его не повернешь назад. Лучше уйти...» Однако, игру надо было доводить до конца. Он опустил голову, сжал ее руками и застыл в безмолвном оцепенении.
Это еще более разжалобило Убайдуллу.
— Друг, — сказал он мягко, — не мучь себя. Мои слова правильные. Я всегда делал так, как говорил ты, а теперь послушай меня...
Раджими встал.
«Нет, Убайдулла, — думал он, — решил превратить старого Раджими в безобидного ягненка. Если бы он знал, кто я такой, он бы не тратил попусту своих слов, глупая башка...»
Раджими улыбнулся своим мыслям. Убайдулла принял эту улыбку как согласие и протянул руку другу.
— Если нужны деньги, я дам, сколько могу, — сказал Убайдулла.
— Нет, денег мне не надо, на обратный путь у меня есть... А там — воля аллаха...
— Не падай духом. На родной земле всегда лучше, чем там, — и Убайдулла кивнул головой куда-то вдаль.
Раджими посмотрел на дверь, постоял с минуту молча, будто обдумывая свое решение, потом твердо произнес:
— Да будут твои слова счастливыми.
Хозяин проводил гостя до калитки и тепло простился с ним.
Если бы Раджими все свои надежды возлагал только на длинноногого Убайдуллу, он бы не рискнул появиться в этих краях, не привез бы сюда Юргенса.
Раджими, не разбирая дороги, шагая прямо по пыли, направился в противоположный конец кишлака, где жил Джалил.
Джалил был глуховат на оба уха, сам никогда не носил контрабанду, но всегда имел двух-трех верных людей, которыми распоряжался как хотел. Раджими его услугами не пользовался, так как считал Убайдуллу человеком более надежным, но теперь мог пригодиться и Джалил.
Джалил принял позднего гостя, разбудил жену, затеял угощение. Детей у него не было и для гостя у него всегда находилось местечко...
Кушали молча, незаметно, исподлобья, поглядывая друг на друга, думая каждый о своем. Раджими исходил из простого расчета: отдохнуть, поесть, а тогда уж говорить о деле, чтобы в случае неудачи вновь не оказаться на улице усталым, голодным. А Джалил из вежливости ожидал первого слова от гостя.
Когда, наконец, Раджими, выпив пять пиал чаю и плотно закусив разогретым бешбармаком, сказал, зачем он пришел, Джалил коротко ответил:
— Подумаю. Думать надо.
Сколько ни пытался Раджими вызвать хозяина на более откровенный разговор, тот неизменно отвечал:
— Думать надо. Подумаю.
Гостя разбирала злость, но он так и не смог вытянуть у Джалила другого ответа.
Улегшись на ватные одеяла, Раджими стал ждать. Хозяин тоже лег и быстро уснул. В комнате стало тихо. Гостя стало клонить ко сну. Утомленный за день, Раджими задремал. Но сейчас же проснулся. Ему показалось, что кто-то ходит по комнате. Он посмотрел на постель Джалила. Она была пуста. «Ушел», — мелькнула мысль. Раджими поднялся и подошел к приоткрытой двери. Тишина... Чуть слышно донесся голос Джалила из другой комнаты:
— Иди быстрее, пока он спит, и сейчас же возвращайся.
Заговорила женщина, повидимому, жена хозяина:
— А ты дверь на замок и сторожи... Зачем лежишь с ним в одной комнате?
— Я знаю, что делаю...
Раджими мгновенно сдернул с гвоздя халат, бесшумно, точно ящерица, юркнул в дверь и крадущейся походкой поспешил вон со двора.
Остался один Бахрам-ходжа, но до него — добрый десяток километров. Поспеть бы только до света.
Раджими шел, теряя с каждым шагом веру в успех дела, и сердце его все более ожесточалось.
— Уйду туда и не вернусь больше, — шипел он сквозь зубы. — Будь проклят тот день, когда я согласился остаться здесь!
Уверенности в том, что выручит Бахрам-ходжа, было мало, но Раджими шел к нему, шел потому, что другого выхода не было. Может быть, Бахрам-ходжа все-таки выручит. Он человек другого покроя. Он всю жизнь был имамом шиитов, являлся другом отца Раджими, вместе с ним хаживал в Мешхед. Бахрам-ходжа знает в горах все тропы.
Если Бахрам-ходжа и откажет в помощи, то никогда не предаст.
На востоке гасли звезды, бледнело небо, когда Раджими достиг цели. В дом Бахрам-ходжи он вошел без опаски, но и без надежд.
Имам уже встал. Как крепко над ним поработало время! Лицо его, испещренное глубокими морщинами, походило на ореховую скорлупу, узкая длинная борода достигала поясного платка.
— Восемьдесят два года за плечами, — сказал он гостю после приветствий.
Но Бахрам-ходжа был еще бодр, ходил твердой походкой, шутил, и в его голосе и жестах чувствовалось внутреннее довольство, душевное спокойствие.
— С глазами только плоховато, — пожаловался он.
Это заметил и Раджими. Глаза имама слезились, он то и дело вытирал их грязной-прегрязной тряпицей.
Вспомнил Бахрам-ходжа и своего друга — отца Раджими.
— Рано он оставил нас, можно было и еще пожить.
Дом имама свидетельствовал о довольстве. Комнаты были устланы мягкими коврами, кругом пышные одеяла, подушки, в стенных нишах много посуды.
Раджими подумал, что служить аллаху не так уж плохо, во всяком случае, выгоднее, чем американцам.
Раджими вздохнул, но промолчал.
У Бахрам-ходжи начинать сразу с деловых разговоров было неудобно. Это не Убайдулла и не Джалил. Это имам — почетный человек, трижды побывавший в Мешхеде. Он может и обидеться. Все это было ясно для Раджими.
Его клонило ко сну, но надо было ожидать еду, над которой хлопотали женщины, надо было слушать хозяина.
А старик перебирал прошлое, называл давно забытые имена. Преодолевая дремоту и усталость, Раджими слушал и думал. Думал над вопросом: откажет Бахрам-ходжа или нет.
Солнце уже залило двор ярким светом, когда сели за еду. Масло, каймак, сахар, кишмиш, лепешки из белой муки, ароматное баранье мясо, виноград...
«Велик и милостив аллах, и нет конца его щедротам», — решил Раджими и впервые за сутки улыбнулся своим мыслям.
О деле говорили после сытной еды, попивая чай. Имам внимательно выслушал гостя, но вести его сам через границу не согласился.
— Пойдете одни, а дорогу укажу я, — сказал он.
Раджими был рад и этому. Другого выбора у него не было.
— А туда, на ту сторону, я дам письмо Мамед-ходже, он приютит и позаботится обо всем. Мамед-ходжа состоит при гробнице великого имама Резы и у него много верных шиитов. Он знал твоего отца.
Хорошее настроение возвращалось к гостю. Имам говорил спокойно, уверенно, и Раджими казалось, что все уже осталось позади: тревога за завтрашний день, боязнь провала, все-все... Он мысленно видел себя уже в чужом далеком городе, где таким людям, как он, почет и уважение.
— Только не мешкайте, — предупредил Бахрам-ходжа. — Через два дня надо отвозить корм скотине на ферму; повезу я сам и возьму вас.
Раджими спал не более двух часов. Поднялся усталый, разбитый, с болью во всех суставах. Но надо было итти.
Мейерович с женой томились от безделья и ожидания. Строго блюдя указания Раджими, они ни разу не вышли со двора.
Наступил вечер. Не зажигая лампы, Марк Аркадьевич и Соня сидели в комнате и молча предавались своим мыслям. Скрывая друг от друга тревогу, они последнее время старались меньше говорить.
Когда совсем стемнело, в дверь постучали. Это были Раджими и Юргенс. Соня искренно обрадовалась, — наконец-то! Мейерович стал торопливо зажигать лампу.
Комната осветилась.
— Знакомьтесь! — произнес Раджими. — Это мой друг. Ваша судьба в его руках.
Юргенс назвал себя Казимиром Станиславовичем, любезно пожал супругам руки и уселся на поданный стул. Сверток, находящийся у него, он передал Раджими, а сам попросил разрешения закурить.
Мейерович с любопытством рассматривал нового знакомого. Внушительная внешность его, уверенный голос. манера держать себя оставляли хорошее впечатление. «С таким не пропадешь», — подумал Мейерович.
Соня выбежала из комнаты и возвратилась с вазой, наполненной виноградом.
— Прошу, угощайтесь, — предложила она и внимательно посмотрела на гостя. Ее мнение, пожалуй, совпадало с мнением мужа.
— Спасибо, успеем... — поблагодарил Юргенс и с улыбкой добавил: — Давайте прежде поговорим...
Соня не стала упрашивать и водворилась со вздохом на стул.
— Как самочувствие? — поинтересовался Юргенс, обращаясь к Марку Аркадьевичу.
Тот поднял плечи, на мгновение застыл в такой позе и, переведя взгляд на жену, как бы спрашивая ее, ответил:
— Сейчас, по-моему, хорошее...
— Да, именно сейчас, — подтвердила жена.
— А до этого? — спросил Юргенс, наклонив голову.
— Было не совсем важное, — опередила Соня Марка Аркадьевича. — Не знаю, для кого как, а для нас хуже всего неизвестность и ожидание. Я даже не знаю, с чем это можно сравнить.
— И то и другое в определенное время неизбежны, — вставил Раджими
— Но ни тому, ни другому не надо придавать особого значения, — добавил Юргенс.
— Вы не русский? — вдруг спросила Юргенса Соня.
Он чуть-чуть смутился. Ему еще никто не предлагал здесь подобного вопроса.
— А почему вы так решили? — в свою очередь спросил Юргенс, а про себя подумал «Вот они, женщины! Свяжись с ними и не рад будешь».
— Я ничего не решила, — бойко ответила Соня и рассмеялась, — я вас спрашиваю. Я уловила в вашей речи акцент, свойственный выходцам с запада.
— И вы не ошиблись, — склонив голову, ответил Юргенс. — Лучше всего об этом говорят мои имя и отчество.
Раджими с укором посмотрел на свою старую знакомую, и в его взгляде Соня прочла: «Вы слишком много себе позволяете».
— Документы в порядке? — обратился Юргенс к Мейеровичу.
— Да, да... — поспешно ответил тот и посмотрел на жену.
Соня улыбнулась, закивала головой, подтверждая слова мужа.
— Они при мне... все время при мне, я их хорошо спрятала и зашила.
— Отлично, — заметил Юргенс. — Так даже удобнее...
И если у Марка Аркадьевича и его жены секунду назад возникло опасение, что Казимир Станиславович потребует у них похищенные бумаги, то сейчас это опасение исчезло.
Юргенс понял состояние супругов и счел нужным добавить:
— Вы — хозяева бумаг, вам и карты в руки, а наша святая обязанность — доставить вас целыми и невредимыми.
— Хотя бы уж скорее, — не сдержалась Соня и вновь заметила неодобрительный взгляд Раджими.
— Сегодня ночью, — коротко сказал Юргенс.
Марк Аркадьевич испустил глубокий вздох. Он надавливал пальцами одной руки на ладонь другой, и пальцы похрустывали в суставах.
Жена его приложила руки к щекам.
— Вы готовы? — спросил Юргенс.
Супруги переглянулись.
— Конечно, конечно, — торопливо ответила Соня и замахала обеими руками. — Чем скорее, тем лучше. Лишь бы все прошло хорошо. А реки на пути не будет? Ведь я не умею плавать.
— Все будет хорошо, — вмешался Раджими. — Плавать не придется. — Его уже начинала раздражать болтливость старой знакомой.
Юргенс потушил папиросу, поднялся со стула.
— Накурил я... Вы не возражаете, если я открою форточку?
— Пожалуйста, ради бога, — ответила Соня.
Юргенс открыл форточку у окна, возле которого стоял стол, и прошелся по комнате.
— Вы, конечно, — заговорил он, — оказавшись на той стороне, не пожелаете больше пожаловать сюда? А?
— Помилуйте что вы! — сиповатым голосом отозвался Марк Аркадьевич.
— Тогда, я попрошу вас оказать нам еще одну любезность, — проговорил Юргенс и, подойдя к двери, вынул с наружной стороны ключ, закрыл дверь и повернул ключ.
Все не сводили с него глаз. Марк Аркадьевич замер в выжидании. Юргенс объяснил, в чем дело.
У Мейеровичей, конечно, много знакомых в Советском Союзе и среди них могут оказаться лица, на которых в случае нужды можно опереться. Это, так сказать, внешние спутники существующего режима. Они ничем не проявляют своего несогласия с политикой советской власти, но при умелом подходе к ним согласятся оказать кое-какие услуги. Таким бы неплохо заготовить несколько писем.
— Вы поняли меня? — спросил Юргенс.
— Да, понял, — ответил Мейерович и вытер платком свое влажное лицо.
— Это вас не затруднит?
— Нисколько, — ответила за мужа Соня. — Но разве это так срочно, сейчас?
— А когда же? — удивился Юргенс.
— Может быть, лучше там?
— Где это? В горах или в ущелье, ночью? Не представляю себе. Мы с вами покинем эти места, а наш общий друг Раджими только проводит нас. Я о нем забочусь, а не о себе.
— Соня, ты говоришь глупости, — не особенно резко сказал Мейерович.
— Простите, я не поняла, — повинилась Соня.
— Я могу вам дать несколько писем... Два, три... — изъявил готовность Мейерович.
— Прекрасно. Просите в них оказать помощь предъявителю, кланяйтесь, желайте здоровья и так далее...
— Все понятно, — заверил Марк Аркадьевич.
Он вооружился автоматической ручкой, вынул из пиджака, висевшего на спинке кровати, блокнот и склонился над столом.
Быстро исписав несколько листочков бумаги, Мейерович сказал:
— Вот это — врач-гомеопат, теософ, в прошлом дворянин, он стар, живет один в прекрасном особняке; это — музыкант в ресторане, сын раввина, сионист, мечтает о Палестине; а это — адвокат. Один его брат в Америке, другой в Швейцарии.
Юргенс свернул каждый листок в отдельности и передал Раджими.
— Ну, и последнее, что от нас требуется, — сказал Юргенс, поглядывая на часы, — это продумать все так, чтобы лишить возможности ваших земляков причинить вам неприятности в дальнейшем.
Мейерович широко раскрыл глаза. Ему было непонятно, о каких неприятностях может итти речь.
— Я вам сейчас объясню, — продолжал Юргенс. — Исчезновение документов, очевидно, уже вызвало переполох. И несомненно, что их исчезновение связывается с вами. Не исключена возможность, что ваши недоброжелатели нападут на ваш след, ну, допустим, через неделю, две, и тогда вы можете оказаться в неудобном положении. Ведь за растраченные вами двести тысяч, если не более, государственных средств Советы разразятся вербальной нотой, и ни одна соседняя с ними держава, смею вас заверить, не согласится держать у себя уголовников. Она предпочтет вас выдать. Другое дело, если бы за вами не числился должок.
Мейерович побледнел.
— Поэтому нам надо что-то придумать, — закончил свою мысль Юргенс.
Супруги молчали.
— А если они на той стороне назовутся вымышленными именами? — подсказал Раджими и получил благодарный взгляд от Мейеровича.
— Правильно! — одобрил Марк Аркадьевич.
— Правильно! — подтвердила Соня.
Но Юргенс омрачил их радость.
— Не подходит, — твердо отрезал он. — Будет еще хуже. Их могут заподозрить чорт знает в чем, они заврутся и запутаются.
Раджими нахмурил лоб и теребил бородку. Соня смотрела на него с надеждой.
— У меня идея! Лучше не придумаешь, — вновь заговорил Раджими. — Что, если пустить слушок, будто чета Мейеровичей, попав в безвыходное положение, решила покончить счеты с жизнью?
— Идея хорошая, — подхватил Юргенс, — но как и через кого вы пустите подобный слушок? Если начнете распространять вы, то навлечете на себя подозрение. Так тоже не пойдет. А я предложу лучше. Пусть Марк Аркадьевич напишет сам и подпишется вместе со своей прелестной супругой, что они ушли из сего мира, а записку подбросит на завод Раджими.
— Гениально! — восторженно воскликнула Соня.
— Да, это лучше, — проговорил Мейерович.
Мейерович вновь взялся за ручку.
— Пишите, я буду диктовать, — предложил Юргенс. — «В нашей смерти никого не вините — мы виновны друг перед другом и перед государством и искупить вину нам нечем». Вот так, подписывайтесь.
Супруги поставили подписи и вручили письмо Раджими.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |