Ожогин ответил, что сдадут завтра. Юргенс подчеркнул, что это сделать надо обязательно. По его мнению, друзья достаточно закрепили полученные знания практической работой и перерыв на несколько месяцев не сыграет никакой роли.
— Шифру вас обучит тот, кто будет перебрасывать, — сказал Юргенс.
— А не вы? — поинтересовался Никита Родионович.
— Нет... — Юргенс нахмурил лоб. — Но может случиться так, что шифр вам вручат, когда вы будете у себя на родине.
По прибытии в свои края, они получат возможность отдохнуть как следует, до той поры, пока не явится уполномоченный и не назовет пароля... Кто он будет — неважно. Юргенс глубоко уверен, что они не подведут его и останутся верны общему делу. Если каждый из них троих покажет себя на работе — все устроится лучше, чем они предполагают, но обязанность Юргенса предупредить друзей: немцы не потерпят предательства. Обмануть их невозможно.
— По-моему, на эту тему, господин Юргенс, нет надобности распространяться, — прервал Никита Родионович шефа.
Юргенс улыбнулся.
— Я бы и сам хотел, чтобы было так, — сказал он.
В конце беседы Юргенс выдал друзьям деньги, также из расчета на пять месяцев, и предупредил, что теперь, по ходу событий, придется встречаться редко.
— Я вас ожидаю ровно через десять дней, в такое же примерно время, — объявил Юргенс при расставании.
Наступил март. По утрам стлалась мгла, она подкрадывалась к городу с луговой северной стороны и уползала к лесу. К полудню обычно прояснялось и в разрывах туч мелькало уже по-весеннему чистое, веселое небо. Грачи с деловитым видом хозяйничали в мусорных кучах, в еще оголенных парках и садах. Беспокойные воробьи большими ватагами копошились на дорогах.
— Природа оживает, а Германия доживает последние дни, — говорил Гуго, возвращаясь из города. Он всегда приносил с собою новости. Сегодня в его руках была газета. — Послушайте, что пишут: «Общее военное положение резко изменилось в неблагоприятную для нас сторону в результате успешного советского наступления из предмостного укрепления Баранув...» Геббельс обещает в случае катастрофы пустить себе пулю в лоб...
— Только себе? — спросил Альфред Августович.
— Да нет, он, кажется, имеет в виду и своих друзей.
— Вот это было бы замечательно. Я непрочь побывать на их похоронах, — рассмеялся Вагнер.
— Ты стал очень кровожаден, — сказал Гуго. — А вот, кстати, тут есть что-то и насчет похорон: «Сегодня в шестнадцать часов состоятся похороны преждевременно скончавшегося в своем особняке чиновника разведывательной службы господина Карла Юргенса»...
— Кого? — удивленно спросил Ожогин.
— Карла Юргенса, — повторил Абих. — Не ваш ли это патрон?
Все удивленно переглянулись. Никита Родионович почти выхватил газету из рук Гуго, прочел объявление про себя, потом вслух и недоуменно поднял плечи.
— Что за чертовщина... Неужели он?
Андрей рассмеялся.
— Мы с вами, Никита Родионович, всех пережили: и марквардтов, и кибицев, и юргенсов, и гунке...
— Что же теперь делать? — поинтересовался Алим.
— Сидеть у моря и ждать погоды, — сказал Никита Родионович и задумался. — Значит, припекло, коли Юргенс не нашел иного выхода.
— А ведь он все делал обдуманно, — заметил Андрей.
— Из чего это видно? — спросил Гуго.
— Хотя бы из того, что он обеспечил нас на пять месяцев и продуктами, и деньгами.
— Вот уж с этим я не согласен, — вмешался в разговор старик Вагнер. — Не верю я, чтобы Юргенс месяц назад предвидел свою, так сказать, тихую кончину и вместе с тем проявлял заботу о вас.
— Да, тут много непонятного, — проговорил Никита Родионович. — Как хотите, мне даже не верится, что речь идет о нашем шефе. Может быть, на тот свет отправился его однофамилец.
— А что, если сходить? — предложил Алим.
— Куда? — спросил Абих.
— К нему... в особняк.
Ожогин встал и взволнованно заходил по комнате. Объявление о смерти Юргенса спутало все карты. После долгой, напряженной работы друзья остались у разбитого корыта. Все их шефы или сбежали, или арестованы, или умерли. К городу приближались американские войска. Они уже вошли в Кельн. Лучшим выходом из создавшегося положения было бы тронуться на восток, навстречу наступающей Советской Армии. Но для такого путешествия нужны документы. Выданные им пропуска были действительны лишь в пределах города. За его чертой их могли сразу же схватить и посадить в гестапо или, в лучшем случае, в концлагерь.
«Все рушится, и им теперь не до нас», — подумал Никита Родионович. Однако неясная надежда, что объявление в газете не имеет отношения к их шефу, заставила Ожогина согласиться с предложением Алима и пойти в особняк Юргенса.
У парадного подъезда особняка стояли два камуфлированных под зимний сезон лимузина. Это была необычно. Прежде машины никогда не задерживались у подъезда.
Служитель, впустивший Никиту Родионовича, на этот раз разговорился.
— Вы слышали, что сделал мой господин? — спросил он Ожогина.
Никита Родионович ответил, что узнал из газеты, но не поверил и пришел лично убедиться.
— Смерть никогда и никого не обманывает, — многозначительно произнес служитель и сокрушенно покачал головой. — Пойдемте, я вас проведу. Может быть, вы понадобитесь...
Мрачный зал был пуст. Из кабинета доносились сдержанные голоса. Ожогин постучал в дверь. Мужской голос разрешил войти.
Первое, что бросилось в глаза, — открытые стенные сейфы, зияющие черными провалами. На полу около них валялись вороха бумаг в папках и свертках. Двое гестаповцев, — один уже знакомый друзьям майор Фохт, — хозяйничали в кабинете. Майор перелистывал у стола пачку бумаг, а его коллега, сидя сбоку, писал под диктовку.
— А-а... старый приятель, — фамильярно обратился майор к вошедшему Ожогину. — Вы не можете пролить свет на эту темную историю?
— Я только что узнал об этом из газеты, — ответил Никита Родионович.
— Поздновато... поздновато... Но лучше поздно, чем никогда.
Ожогин осмотрелся.
— Где же это произошло? — обратился он к майору. — Если, конечно, не секрет.
— А вы знакомы с расположением комнат? — спросил тот.
Никита Родионович пояснил, что бывал у Юргенса не раз и хорошо знает его дом.
— Пройдите в спальню, — сказал майор, — я вижу, вас больше всего интересует, где именно это произошло, — и он почему-то рассмеялся.
Второй гестаповец удивленно посмотрел на майора.
— Меня интересует и многое другое, — счел нужным заметить Ожогин.
— В этом ваше любопытство на данном отрезке времени, пожалуй, никто не удовлетворит. Все покрыто мраком неизвестности, — сказал майор, не отрываясь от бумаг.
В спальне Ожогин застал жену Юргенса и сына его оберлейтенанта, сидящего на диване с книгой в руках.
— Кто бы мог ожидать... — произнесла госпожа Юргенс и закрыла лицо носовым платком. — Кто бы мог подумать... Нет, я не переживу Карла. У меня не хватит сил...
Никита Родионович усадил хозяйку в глубокое кресло, сел напротив и посмотрел в сторону сына Юргенса. Того смерть отца, видимо, не трогала и не вывела из обычной колеи. Он преспокойно читал и позевывал в кулак.
«Странная семейка», — подумал Ожогин.
Жена Юргенса, облокотившись на спинку кресла, издавала нечто вроде тихих стонов. Но тотчас же она пришла в свое обычное состояние, к ней вернулась ее разговорчивость Без расспросов со стороны гостя, она рассказала, как все произошло.
— Мы спали... это было в три ночи. И вдруг слышу выстрел. Я сплю очень чутко, просыпаюсь от малейшего шороха. Я вскочила и увидела, что Карла около меня нет. А он... а он уже лежал около стола. Я подбежала... Господи, какой ужас... — Она заломила руки и вновь закрыла лицо платком. — Он стрелял в рот из большого пистолета... У него выскочили глаза, отлетел череп. Нет, нет, я не могу вспомнить об этом...
Но она все же вспоминала и несколько раз сряду воспроизвела во всех деталях картину самоубийства мужа.
— Где же тело покойного? — спросил Никита Родионович.
— Там... там... — она неопределенно махнула рукой куда-то в сторону.
— Он что-нибудь оставил?
— Да... — Госпожа Юргенс поднялась, подошла к туалетному столику и, взяв небольшой лист бумаги, подала его Ожогину.
Никита Родионович увидел знакомый почерк Юргенса. Он писал:
«Дорогие мои Луиза и Петер! Я не могу пережить смерти Германии и должен умереть ранее ее. Пройдет время, и вы оправдаете мой эгоистический поступок. Никого не виню в своей смерти, кроме истории, которую Геббельс заслуженно назвал «продажной девкой». Она и только она всему виной. Простите. Ваш Карл».
Прочтя письмо, Ожогин продолжал машинально смотреть на кусок бумаги, думая о том, что если бы Юргенс сам не решил вопрос о себе сейчас, то его бы решили другие в самое ближайшее время. В этом никаких сомнений у Никиты Родионовича не было.
На похороны Юргенса собралось много людей. Тут были неизвестные Ожогину и Грязнову штатские, военные, гестаповцы, эсэсовцы, взвод автоматчиков, духовой оркестр.
Юргенс лежал в открытом гробу. Лицо его вплоть до подбородка было закрыто кисейной тканью. За штабной машиной, на которой везли гроб, шла жена покойного. С одной стороны ее поддерживал сын, оберлейтенант, с другой — высокий, худой старик.
На другой день после похорон в особняке Юргенса разместился штаб какой-то воинской части. Жена, сын и верный служитель покойного уехали из города.
Самоубийство Юргенса привело друзей в замешательство. В критический момент, когда было уже очевидно, что в город должны прийти американцы, Ожогин, Грязнов и Ризаматов оказались одни, без какого бы то ни было плана действий, потерявшие связь с родиной. Все планы, намечавшиеся немецкой разведкой, потерпели крах.
— Неостроумно получилось у наших хозяев, — сказал Андрей, когда они вернулись домой с похорон. — Да и мы тоже хороши, сидели у моря и ждали погоды.
— А что же надо было делать? — спросил хмуро Никита Родионович.
— Действовать. Быть готовыми к такому концу...
— Общие фразы, — раздраженно оборвал Ожогин, — а что конкретно?
Андрей запнулся. Он и сам, собственно, не знал, что надо было делать.
— Кое-что следовало ожидать, — сказал он. — События разворачивались на наших глазах, обстановка уже месяц назад стала ясной...
— Ну и что же? — спросил все так же зло Никита Родионович. — Инициатива исходила не от нас, ее навязывали нам Юргенс и прочие. И в каждом их поступке была какая-то мысль. Я не думаю, что они полагались только на интуицию. Пятимесячный запас продуктов, полученный нами, — красноречивое свидетельство этому.
Андрей молчал. Ему нечего было возразить.
— Предположим, что мы угадали бы подобный исход, — продолжал Ожогин, — что могли бы мы сделать?
— Подготовить уход из города, туда, на восток, навстречу нашим, — с жаром ответил Грязнов.
— Каким образом?
Вопрос был конкретный, и сразу ответить на него Андрей не мог.
Наивность Грязнова раздражала Ожогина, он готов был нагрубить юному другу, но в душе Никита Родионович сознавал, что доля логики в высказываниях Андрея есть. В сущности, они вели себя слишком беспечно, полагаясь целиком на естественный ход событий. И это сознание собственной вины еще более злило Ожогина.
Никиту Родионовича серьезно беспокоило приближение американских войск. Правда, раньше как через три-четыре дня они не появятся здесь, но бесспорно город будет оккупирован американцами. Конечно, они союзники, они должны помочь находящимся здесь русским вернуться на родину. Но как предстанут перед ними Ожогин и Грязнов? Они не числится военнопленными, не находятся в лагерях, не имеют никаких документов, свидетельствующих о их принадлежности к Советской Армии. Если раскрыться перед американцами, выложить все начистоту, возникнет серьезная опасность вызвать подозрение. Притом в городе находятся работники гестапо, которые из мести или просто объективно дадут противоположные показания, и версия Ожогина и Грязнова покажется лишь уловкой, попыткой обелить себя. И тогда, а это наиболее вероятно, американские власти предадут их обоих, да заодно и Алима, военно-полевому суду и, чего доброго, расстреляют. Если же настаивать на запросе советского командования, американцы могут согласиться на это, но могут и отказать.
Размышления Ожогина прервал старик Вагнер.
— Не все потеряно, — уронил он.
Ожогин посмотрел вопрошающе на Вагнера.
— Есть возможность уйти из города, на восток, — сказал старик. — Кругом паника, и вы без труда доберетесь до своих.
— Альфред прав, — поддержал архитектора Абих, — засветло дойдете до леса.
Никита Родионович повернулся в сторону Андрея, ожидая его мнения. Грязнов быстро согласился с предложением Вагнера.
— Итти... сегодня же.
Ожогин подошел к столу и опустился в плетеное кресло, внесенное осенью из сада. В этом кресле любил отдыхать по вечерам старый Вагнер.
— Давайте обсудим, — медленно произнес Никита Родионович. — Кто знает дорогу?
Абих часто выезжал до войны из города, но дальше железной дороги его осведомленность не простиралась. Вагнер знал округу, бывал в ближнем с востока городе, где ему пришлось составлять проект кинотеатра.
Старик набросал приблизительный маршрут. В течение трех суток друзья могли пешком добраться до этого города и оттуда двигаться дальше на север.
— Все это хорошо, — усмехнулся Ожогин, — но успеем ли мы дойти до наших, американцы движутся очень быстро. Механизированные группы покрывают за день до ста километров. Они нас настигнут раньше, чем мы приблизимся к Таненбургу.
— Вы преувеличиваете успехи американцев, — засмеялся Гуго. — С боями сто километров в день не пройдешь. Это же все-таки война.
— Ну что ж... — не то решая, не то спрашивая, произнес Никита Родионович.
Андрей встал.
— Итти. Итти сейчас же.
— А что думает Алим? — обратился Ожогин к юноше, который сидел молча на диване.
Ризматов поднял голову и спокойно ответил:
— Я с вами.
Ожогин подошел к Алиму и сел рядом.
— Да, вероятно, надо итти, — сказал он, обнимая плечи юноши, — другого ничего не придумаешь.
К пяти часам все было подготовлено к путешествию. В сборах принимали самое активное участие Вагнер и Абих. Старик упаковывал продукты, причем делал это с таким усердием, словно сам собирался в дорогу.
— Вот так я собирал в путь своего Карла... — В голосе Вагнера звучала печаль. — Ну, ничего, ничего, скоро все будет хорошо... — шептал старик, суетясь около вещевых мешков.
Когда сборы окончились и друзья стали одеваться, Вагнер неожиданно вышел из комнаты. Ожогин видел, как он закрыл лицо рукой. Старик плакал. Всем стало не по себе.
— Жаль оставлять его, — сказал Никита Родионович. — Что с ним здесь станет без нас?
Абих успокоил с твердостью:
— Не пропадем. Будем вместе...
Вагнер вернулся. Его обычно добродушное лицо было искажено, он силился сдержать себя и грустно улыбнулся.
Друзья взялись за мешки и направились к выходу.
На дворе угасал теплый апрельский день. Голый сад, умытый первым дождем, казался юным, чистым. Едва уловимый запах деревьев стоял в воздухе.
— Вот и весна... — проговорил Вагнер, глядя в тихий, пустой сад. — Скоро птицы пожалуют.
Гуго усмехнулся:
— С запада, в танках...
Никто не рассмеялся этой шутке. Друзья прошли по усыпанной свежим песком дорожке к калитке и начали прощаться. Когда наступила очередь Алима, он горячо, по-сыновьи поцеловал старика и первым вышел на улицу.
Здесь было тихо, казалось, город вымер.
— Счастливого пути! — бодро сказал Абих, и голос его прозвучал гулко, словно в большом пустом зале.
Друзья от неожиданности остановились. Никогда до этого они не наблюдали такого безлюдья, какое царило на улицах города сейчас. Стук каблуков звонко раздавался в тишине.
— Словно на кладбище, — сказал Андрей, стараясь ступать осторожно.
Трое путников пересекли улицу и свернули в переулок. Их маршрут пролегал через малонаселенную часть города к кирпичному заводу, а оттуда на запад, к лесу. Такой план обеспечивал, как казалось друзьям, безопасность движения и не вызывал подозрений. На запад уходили многие, и это считалось в порядке вещей.
Никого не было видно, только у аптеки они заметили полицейского, вывешивающего приказ. Друзья остановились, чтобы прочитать его. Комендант города объявлял, что, в связи с приближением войск противника и возможными боями, населению рекомендуется не появляться на улицах, во избежание жертв. Всякое гражданское лицо, замеченное в городе с наступлением темноты, будет расстреливаться на месте.
— Пока не стемнело, надо торопиться, — проговорил Ожогин.
Друзья ускорили шаг Через какие-нибудь пятнадцать минут они оказались около кирпичного завода. От первоначального намерения зайти к Паулю Роту пришлось отказаться. Время приближалось к шести часам, а до сумерек надо было выйти за черту города.
Путники обогнули огромный заводской двор, так знакомый Андрею и Алиму, и зашагали вдоль шоссе. Осталось пересечь пустырь, пройти мост через небольшой канал, а дальше начинались поля и за ними лес. На едва лишь друзья приблизились к мосту, как из маленького домика, примостившегося у самой воды, вышел автоматчик в форме «СС».
Ожогин, не оглядываясь и делая вид, что не обращает внимания на часового, уверенно шагнул на мост. Однако, волнение мгновенно охватило его. Присутствие эсэсовца не предвещало ничего хорошего.
Раздался повелительный окрик:
— Стой!
Ожогин остановился и неторопливо оглянулся. Автоматчик подходил к друзьям. Это был немец еще молодой, но с обросшим щетиной лицом. Глаза устало, с холодным безразличием смотрели на путников.
— В чем дело? — как мог равнодушнее спросил Никита Родионович.
Эсэсовец ничего не ответил и, поравнявшись с Ожогиным, загородил собой проход.
— Ганс! — крикнул он в сторону домика.
И пока Ганс, которого вызывал эсэсовец, собирался выйти из сторожки, автоматчик молча рассматривал задержанных.
— У нас есть пропуск, — попытался начать разговор Никита Родионович, — мы имеем право хождения за пределы города.
— Нам некогда, — добавил Андрей и полез в карман за пропуском.
Эсэсовец будто и не слышал сказанного. Его заметно заинтересовал Ризаматов, на котором он сосредоточил все свое внимание. Это обеспокоило Ожогина: Алим резко выделялся среди них цветом кожи и восточными чертами лица. У Никиты Родионовича мелькнула мысль, не дано ли заблаговременное указание задержать их. От покойного Юргенса и работников гестапо можно было этого ожидать. Продолжая разыгрывать равнодушие, Ожогин облокотился на перила и, вынув из кармана сигарету, закурил.
Наконец, подошел Ганс. Это был рябой немец с рыжими усиками, с довольно веселым лицом. Глаза, его бегали. Вооружен он был одним пистолетом.
— Ага, попались, — проговорил он шутливо и попросил бесцеремонно у Ожогина закурить. Тот протянул пачку сигарет.
— Ну, рассказывайте, куда вы решили бежать?
Несмотря на веселый тон эсэсовца, Никита Родионович почувствовал опасность.
— Мы идем по заданию, у нас разрешение майора Фохта, — сказал Ожогин строго и показал пропуск.
— А кто такой майор Фохт? — улыбаясь, спросил рябой. — Кто для тебя важнее, Петер, — обратился он к автоматчику, — майор Фохт или ефрейтор Ганс Зецер, а?
Автоматчик зло покосился на него и пробурчал:
— Не тяни...
Ефрейтор хихикнул, будто ему сказали что-то смешное, и, прочитав пропуск, проговорил уже серьезно:
— Единственным документом для выхода из города является письменное разрешение полковника Вальтера, — и добавил: — кто его не имеет, расстреливается на месте задержания. Понятно? А так как вы уже перешагнули границу, то Петер имеет полное основание разрядить в вас свой автомат. — Он снова улыбнулся и посмотрел на Ожогина.
Никита Родионович попытался объяснить:
— Мы не знали об этом приказе, до сего дня достаточно было пропуска майора Фохта. В таком случае придется вернуться в гестапо и взять новое разрешение.
— Вы шутник, — хихикнул ефрейтор. — Во-первых, вас никто не пустит назад, во-вторых, полковника Вальтера сейчас в городе нет, в-третьих...
— Кончай, — опять грубо прервал словоохотливого товарища автоматчик, — может подойти капитан.
— Да, да... Может подойти капитан, — улыбаясь, продолжал рябой, — и тогда Петер уже наверняка, разрядит свой автомат.
Ожогин почувствовал в этом циничном разговоре двух эсэсовцев повод для тактического хода.
— Мы в затруднении, что же теперь делать? — спросил он.
— Это другой разговор, — произнес ефрейтор, — я могу дать некоторый совет. Прежде всего ответьте, кого вы ограбили в городе? — Эсэсовцу доставляло удовольствие играть роль следователя. — Ну, что же вы молчите?
— Мы честные люди, — ответил Андрей.
— Ого! Сейчас мы это узнаем. — Ефрейтор подошел к Андрею и пощупал вещевой мешок. — Консервы! С каких это пор честные люди стали питаться консервами, — усмехнулся эсэсовец. — Или, может быть, это слитки золота? — Лукаво подмигнув Ожогину и не ожидая разрешения, он потянул к себе вещевой мешок. Развязав узел, он принялся в нем шарить. Он вытащил несколько банок консервов, пачку с концентратами и фляжку спирта.
— Это мне нравится, — продолжал зубоскалить эсэсовец. — И выпивка, и закуска. Ты чувствуешь, Петер?
Автоматчик, которого ефрейтор называл Петером, ничем не проявлял своей заинтересованности, он лишь озирался по сторонам.
Распотрошив мешок Андрея, ефрейтор принялся за сумку Ожогина. Он выложил содержимое ее на мост и с нескрываемым удовольствием произнес:
— Вот это запас. Тяжело было его нести? А? Ну ничего, мы облегчим вас. — Эсэсовец бросил пустые мешки под ноги Андрею. — Так легче будет итти, — и, скривив в усмешке губы, добавил: — если вы вообще собираетесь итти...
Андрей стоял бледный, глаза его горели. Он готов был броситься на ефрейтора и ударить его по наглой, усмехающейся физиономии. Понимая состояние друга, Никита Родионович взглядом дал понять ему, что возражать и спорить бесполезно и опасно. Он наклонился, поднял мешок и тихо обратился к ефрейтору:
— Господин офицер, я попрошу вас дать мне пачку сигарет... В дороге без курева трудно.
Ефрейтор поднял голову и удивленно открыл глаза:
— Значит, вы все-таки собираетесь в путь? Наивные люди, вас же ухлопает без предупреждения первый попавшийся патруль.
Никита Родионович возразил:
— У нас задание; и мы должны его выполнить. Это в интересах гестапо. — Последнее Ожогин умышленно подчеркнул. Он решил сыграть на страхе, который испытывал каждый немец при одном упоминании об этом учреждении. Однако уловка не возымела необходимого действия. Ефрейтор пожал плечами и безразлично произнес:
— Что ж, вам виднее... Лично я предпочел бы сидеть дома. Петер, пропусти их...
Автоматчик сделал шаг в сторону и освободил проход.
Ожогин еще раз обратился к ефрейтору:
— Я просил сигареты...
Эсэсовец поморщился и протянул пачку.
— Курите сегодня... На том свете они не понадобятся, — и он опять хихикнул.
Не ожидая, пока путники удалятся, автоматчик сел на корточки около ефрейтора и стал рассовывать по карманам добычу.
Ожогин торопливо зашагал по дороге, стараясь скорее уйти от моста. За ним последовали Алим и Андрей. Когда их отделяло от канала уже значительное расстояние, друзья оглянулись. Немцев на мосту не было. Они, вероятно, вошли в домик.
— Сволочи... — зло процедил сквозь зубы Алим.
Ожогин молчал: странное тоскливое чувство сжимало ему сердце. Сейчас, когда они уже были за пределами города, Никита Родионович начал сознавать ошибку, которую он совершил. Согласие его на уход из дома Вагнера было непростительным легкомыслием. Куда они сейчас идут? Кругом посты. На подступах к городам повсюду проволочные заграждения. Неминуемы новые встречи с эсэсовскими патрулями. Выяснилось, что пропуск гестапо уже потерял свою чудодейственную силу. «Надо было остаться, надо было остаться, — мысленно повторял с досадой Ожогин. — И зачем только я послушал Андрея?»
Алим шел, опустив голову, его расстроила встреча с эсэсовцами. Основная часть продуктов потеряна. В его сумке остались только сало и сухари, причем в очень ограниченном количестве. Достать что-либо в дороге вряд ли удастся, марки уже никто не принимает.
Андрей, в противоположность друзьям, не задумывался над будущим. Его жгла злоба к эсэсовцам. Он был готов вернуться назад и сцепиться с этим рябым ефрейтором, придушить его, Он часто оглядывался назад. Губы его шевелились, он ругался.
Друзья шли по шоссе до тех пор, пока не скрылись из вида мост и домик у канала. Уже смеркалось. Осмотревшись, Ожогин свернул влево, в сторону леса. У дороги рос кустарник, он был довольно высок и скрывал путников от посторонних глаз.
Преодолев метров сто, друзья вынуждены были остановиться, — из зарослей послышалось глухое рычание собаки. Ожогин, шедший впереди, отступил назад и стал вглядываться. Мелькнула мысль: «Не патруль ли?»; Немцы широко использовали собак для сторожевой и патрульной службы. Ожогин решил выждать. Почувствовав, что люди не двигаются, собака смолкла и принялась что-то грызть. Никита Родионович вынул из кармана сухарик и бросил вперед. Ветви раздвинулись, и показалась тощая, с ободранной шерстью, но крупная овчарка. На шее у нее висел ошейник, к которому был прикреплен обрывок поводка. Не решаясь дотронуться до сухаря, голодное животное испуганно смотрело на людей.
— Фас! — подал команду Ожогин.
Овчарка сделала несколько шагов, ноги ее дрожали, обильная слюна текла изо рта. Потом она бросилась к сухарю, жадно схватила его, и он захрустел на ее зубах.
— Пошли, — предложил Никита Родионович.
Сумерки сгущались. Серый небосклон потемнел, далекие деревья слились в одну синюю массу. Друзья вышли на ровное и чистое место. Здесь, вероятно, в прошлом году рос картофель, — то и дело ноги проваливались в рыхлый грунт. Сзади раздавался шорох, за ними, выдерживая дистанцию, плелась собака.
— Теперь не отвяжется, — проворчал Андрей.
— Пусть идет, — оказал Алим, — собака не враг.
Когда добрались до леса — совсем стемнело. На опушке решили передохнуть и обсудить дальнейший маршрут. Надо было разыскать тропинку, двигаться напрямик трудно и нецелесообразно. Андрей предложил подождать восхода луны, она появлялась в девять вечера. Никита Родионович и Алим согласились — время подходило к семи, и два часа можно было уделить отдыху. Выбрав место посуше, друзья расстелили вещевые мешки и сели. Сонный лес был погружен в глубокую тишину, не доносилось шума и со стороны города.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |