Двадцать первого августа четырнадцатого года совершенно неожиданно на расположение австрийцев обрушились гвардейцы первой дивизии Преображенского и Семеновского полков. Они шли, все сметая на своем пути. Юргенс попал в плен. Для него война окончилась.
В числе других пленных он попал в сердце Средней Азии, в город Самарканд. Военнопленные пользовались там относительной свободой; отпускались до вечерней проверки из лагеря в город. Многие нашли себе занятия, каждый по своей профессии.
В пятнадцатом году Юргенс познакомился с сыном владельца мануфактурного магазина, Раджими.
Подвижной, хитрый, умный, предприимчивый, он уже в те годы смело и безнаказанно проводил через границу и обратно контрабандистов. Раджими помог Юргенсу бежать из плена. Заручившись письмом одного из сановников эмира бухарского к купцам в Кабуле, он повел Юргенса по пути, уже пройденному такими же беглецами значительно ранее.
Юргенс хорошо помнит этот путь. Помнит темную ночь, быстрые и капризные воды Аму-Дарьи... Каюк... Переправу... Афганский берег... Пограничный пункт. Ночевка и уже спокойный, хотя и невыносимо трудный переход до города Мазар-и-Шериф. Ночевали в полуразвалившихся каравансараях. Грязь, вонь, теснота. Отвратительные насекомые. Сухие лепешки, тут, урюк, кок-чай.
В Мазар-и-Шерифе отдыхали двое суток, а потом в сопровождении двух конвоиров взяли путь на Кабул, через Таш-Курган, Кундуз-Дарью.
Горные перевалы, каменная пустыня, скалистые стены, ущелья и теснины, подъемы и спуски, дикая неведомая природа Гиндукуша. Перевал Хавак поднял их на высоту трех с половиной тысяч метров.
И только на подходе к Гульбахару, что означает цветок весны, стало веселее на душе. Вдоль дороги появились богатые фруктовые сады, виноградники.
С Раджими Юргенс расстался в Кабуле, а встретился вот здесь. Минуло тридцать лет.
«Да, Раджими верный человек, — еще раз подумал Юргенс в начал раздеваться. — С ним не пропадешь».
Юргенс и Раджими сидели на веранде, укрытой зарослями паутели и хмеля.
Вечерело. Со двора тянулись смешанные запахи мяты, табака.
— Скоро осень, — произнес Юргенс, чем нарушил деловой разговор.
Раджими удивленно посмотрел на него, приподнял брови, поморщил лоб, но промолчал.
— Вы помните ту осень, в Кабуле?
— Помню, — не понимая, к чему клонит Юргенс, ответил Раджими.
Он ждал, что скажет об осени в Кабуле его собеседник, но тот внезапно заговорил о другом.
— Так, что вы хотите сказать насчет Абдукарима? — спросил Юргенс.
— Он подозрителен.
— То есть?
— Саткынбай опасается его, боится предательства. Он уже два раза докладывал мне о нем...
— А ваше мнение?
— Точно такое же.
Раджими пояснил. Абдукарим ведет себя очень странно. Его взгляды изменились, он уклоняется от выполнения поручений, отказывается от денег, намекает, что в недалеком будущем Саткынбаю, возможно, придется искать другую квартиру. И вообще...
— Это еще ничего не значит, — заметил Юргенс. — Как я понял вас, Абдукарим по природе человек угрюмый, необщительный.
— И непостоянный, — добавил Раджими.
— А поэтому лучшего от него и нельзя ожидать, — продолжил свою мысль Юргенс. — Беда может притти с другой стороны. Я опасаюсь, что этого и Саткынбай и вы недооцениваете.
Раджими насторожился, прищурил глаза.
— Как звать того старика, которому Саткынбай разболтал все, а тот выгнал его из дому?
— Ширмат, — ответил Раджими.
— Вот опасность.
— Да, возможно.
— С такими типами шутить нельзя. Он где-нибудь сболтнет, а тогда мы будем чесать затылки, если они целы будут к тому времени.
— Согласен, — заметил Раджими, — но полагаю, что Абдукарим более опасен.
— Чем?
— Он знает не только Саткынбая, но и меня, и Ожогина, он возил вас...
— Он же не знает, кто я?
— Неважно. Зато он знает мою квартиру, этот дом, он возил меня к Ризаматову и, боюсь, видел его.
— О чем же вы думали раньше? — вспылил Юргенс, но тут же сдержал себя и уже спокойным, нравоучительным тоном продолжал: — Нельзя же уподобляться детям и вверять свою судьбу и судьбу всего дела какому-то сопляку. Кто из вас додумался до такой глупости? Что у вас в городе мало машин?
— Виноват Саткынбай, — уронил Раджими.
— Дурак ваш Саткынбай, — опять повысив тон, сказал Юргенс, — но не он же руководит вами, а вы им. Вы-то могли ему вправить мозги.
Раджими нервно теребил свою бородку. Оправдываться он не хотел. Да и чего оправдываться, когда самому ясно, что допущена оплошность. Он думал сейчас о другом: как выйти из положения. Но Юргенс опередил его.
— Проверьте Абдукарима, — твердо произнес он. — Проверьте на деле. Поручите ему... э... старую рухлядь Ширмата. И сразу станет ясным, наш человек Абдукарим или не наш.
Выражение лица Раджими стало напряженным. Да, он сам до этого не додумался бы.
— Мед вам в уста, дорогой друг, за хороший совет, — проговорил он умильно.
Юргенс смягчился.
— Пусть займется этим Саткынбай. — дополнил он, — сами не связывайтесь.
Саткынбай злорадствовал, предвкушая удовольствие, которое он испытает от одного разговора с Абдукаримом. Пусть теперь его друг попытается выкрутиться, отмолчаться или отделаться ничего не говорящими словами. Ничего не выйдет. Саткынбай действует не от своего имени, а от имени Раджими. А Абдукарим побаивается Раджими. В этом Саткынбай уже убеждался не раз.
Долго ломал голову Саткынбай, как поступить с Ширматом. Он, опытный провокатор, прошедший гитлеровскую выучку, отлично понимал, что одно дело — дать поручение и совершенно другое дело — выполнить поручение, да еще такое. Нельзя было не считаться с характером Абдукарима. То, на что способен он — Саткынбай, неспособен Абдукарим. Для Абдукарима надо все подготовить, создать необходимые условия. И Саткынбай все это сделал при помощи Раджими.
В эту ночь Саткынбай лег спать во дворе, чтобы проснуться пораньше и не прозевать ухода Абдукарима на работу. Абдукарим, по обычаю, уходил из дому в восемь утра. Но, несмотря на принятые меры, Саткынбай чуть было не проспал. Раскрыв утром глаза, он увидел, что Абдукарим уже сидит под шелковицей в ожидании чая.
Нельзя было терять ни минуты. Саткынбай быстро вскочил, оделся, бросился в дом и возвратился оттуда со свертком в руках.
Абдукарим сидел на коврике, подобрав под себя ноги, и прихлебывал из пиалы чай.
Саткынбай расположился напротив.
— К тебе поручение есть, — проговорил он и добавил: — серьезное.
— Что за поручение? — спросил Абдукарим, не глядя на друга.
— Вот... — Саткынбай положил перед Абдукаримом на край столика сверток. На газетной бумаге проступали большие жировые пятна. — Отвези Ширмату и скажи, что прислал Вахид Ахматов. Это его старый приятель.
Абдукарим нахмурился.
— Для чего это? — угрюмо спросил он.
— Я тебе все скажу, — проговорил Саткынбай, пристально глядя в глаза друга. — Ширмат, старый шакал, любит «казы». Тут целых полкило, — Саткынбай придавил сверток рукой. — Колбаса, так сказать, с начинкой... Ширмат, знаешь, ненадежный человек. Он может погубить всех нас. Так советует Раджими. Понял? Отдай сегодня и пораньше. А то начинка... выдохнуться может.
Глаза Абдукарима округлились и стали больше обычного. Он отодвинул от себя страшный сверток и встал.
— Зачем ты меня впутываешь в эту историю? — спросил он. В руке он еще держал пиалу с недопитым чаем, и рука его дрожала.
Саткынбай деланно расхохотался.
— Что? Струсил? — спросил Саткынбай.
— Я не повезу, — сказал тихо Абдукарим.
— Повезешь! — резко бросил Саткынбай. — Раджими приказал.
— Не повезу. Вези сам. И вообще ты бы переехал жить в другое место, что ли...
— Ах, вот как! — вскрикнул Саткынбай. Гнев поднялся в нем внезапно, на лице обозначились зеленые пятна. — Хочешь предать нас? Предать дело? Я давно подметил, что ты повернул нос в другую сторону Поздно!
— Я не думаю никого предавать, — тихо промолвил Абдукарим. — Я лишь прошу оставить меня в покое. Если бы я хотел, я давно бы сообщил обо всем куда следует. Но я этого не сделал и не сделаю. Так и скажи Раджими.
Гнев у Саткынбая спал. Все стало ясно: Абдукарим трус, трус, дрожащий за свою шкуру. И бояться его нечего. Видя сейчас, как бледен Абдукарим, как дрожат его руки, как бегают глаза, Саткынбай решил, что на предательство он неспособен. Но все же Саткынбай сказал:
— Смотри! В случае чего — мы тебя... — он быстро, не оборачиваясь, вышел со двора.
Абдукарим стоял некоторое время, глядя в одну точку. Наконец, вздох облегчения вырвался из его груди. Глаза его остановились на свертке. Саткынбай забыл про отравленную колбасу Помедлив несколько мгновений, он нерешительно, кончиками пальцев, приподнял сверток, огляделся по сторонам и осторожно, будто в руках его была взрывчатка, направился в глубь двора к дувалу. Там, в глубокой дыре, он оставил смертоносный сверток. Потом Абдукарим подошел к арыку и долго, тщательно мыл руки.
В том, что Абдукарим трус, Саткынбай был прав. Трусость руководила всеми мало-мальски существенными поступками Абдукарима. На фронте, в бою, он в плен попал по своей воле; он боялся врага, боялся за свою жизнь. Он искал хорошей жизни и на тон стороне, в гитлеровском госпитале, он надеялся найти ее в фашистской Германии. Всего боялся Абдукарим, — боялся купаться в холодной воде, быстро ездить, сидеть в доме во время грозы. И, несмотря на это, опасности и неудачи неумолимо преследовали и подстерегали его на каждом шагу. Еще два года назад, в сорок пятом году, встретив Ибрагимова Ульмаса случайно на улице и узнав его, Абдукарим задался мыслью сообщить о нем органам. Но эта мысль держалась в его голове очень недолго. Страх перед Саткынбаем, который может расправиться с ним, страх перед тем, что этим он должен разоблачить и самого себя, заставил его отказаться от этого намерения. Ему пришлось пустить Саткынбая в свой дом, помогать ему в темных его делах.
«Пусть себе, — рассуждал Абдукарим, подходя к автобазе, — они идут своей дорогой, а я своей. Я им не буду мешать, они — мне. Так будет лучше».
Придя вечером на дом к Мейеровичам, Раджими застал одну Соню. Она была бледна и ответила на приветствие гостя едва уловимым стоном.
— Что с вами? — с нарочитой тревогой в голосе спросил Раджими.
Соня молчала.
Раджими приблизился к ней, взял ее руку и учтиво поцеловал.
Хозяйка вздохнула.
— Вы пришли за деньгами?
Раджими наклонил голову.
— Господи! Что нам делать? — с отчаянием воскликнула Соня. — Я сегодня собиралась сама итти к вам...
— С деньгами? — спокойно спросил Раджими, хотя переступив порог, уже понял, что рассчитывать сейчас на возврат денег нечего.
Хозяйка безнадежно замотала головой.
— Зачем же? — поинтересовался Раджими.
— Опять за деньгами, — чуть не простонала Соня и тут только сообразила, что стоит сама и не усадила гостя.
— Садитесь, дорогой... Я виновата перед вами, я отлично сознаю, что ставлю вас в затруднительное положение, но у меня нет другого выхода... На вас вся надежда.
Раджими сел и внимательными, полуприкрытыми глазами уставился на хозяйку дома. Соня очень подурнела. Она располнела, появился второй подбородок, кожа на лице потеряла свой прежний бледно-матовый цвет, веки отяжелели. «Сколько же ей лет?» — пытался прикинуть в уме Раджими. Он хорошо помнил, что когда ему было девятнадцать, Соня только родилась, значит, сейчас ей лет сорок.
— Сколько нужно? — спросил он.
Соня даже привстала, вопрос гостя вселил в нее надежду.
— Всего только сорок тысяч, — сказала она.
— Какими вы еще располагаете ценностями? — спросил Раджими.
Соня сжала виски руками и резко опустилась на прежнее место.
— У меня больше ничего нет, кроме... — она рукой обвела комнату.
— У вас? — переспросил гость.
Соня удивленно посмотрела на него, видимо, не понимая вопроса.
— У вас или у мужа? — уточнил Раджими. Ему надо было окончательно утвердиться в своих предположениях.
— Я вам все скажу, ничего не скрою, только ради бога помогите, — взмолилась она. — Деньги нужны Марку... Скоро должна быть ревизия... он погибнет сам и погубит других...
Этого Раджими и ожидал. Все окончательно прояснилось.
— Когда ожидается ревизия? — спросил он.
— В конце месяца.
— Времени еще много, но надежд мало, — тихо, с сочувствием уронил Раджими. — Я вам ничего не могу обещать. Попытаюсь. Приложу все усилия...
Хозяйка встала, подошла к гостю, взяла его за руку.
— Я умоляю вас... Спасите меня... и Марка. Я не могу представить себе, что может произойти... Ведь...
— А тут и нечего представлять, — спокойно произнес Раджими, встал и высвободил руку. — Может быть один выход из такого положения... — он сделал паузу.
Соня с надеждой смотрела ему в глаза.
— Какой же? Скажите! Не мучьте меня!..
— Тюрьма... — коротко закончил Раджими.
Хозяйка вздрогнула, попятилась, глаза ее дико блеснули. Она прикрыла рот рукой, сдерживая готовый вырваться наружу крик.
— На вещи нужно смотреть здраво, — продолжал в том же тоне Раджими. — Вы и сами отлично понимаете, что ничего другого не придумаешь.
— Но вы же сказали, что...
— Я могу повторить то, что сказал, — вновь прервал ее гость. — Попытаюсь, приложу все силы, использую все возможности, но обещать ничего не могу... Ведь сумма не шуточная...
— Какой ужас... — прошептала Соня.
И тут Раджими решил выяснить еще одну деталь.
— Уж коли вы так доверительно ко мне относитесь, то будьте откровенны, — обратился он к Соне. — Скажите, на что он истратил такую кругленькую сумму?
— Нет, — твердо ответила хозяйка и поправилась: — Не только на меня. Это личная, семейная история, но вас я могу посвятить в нее. С Марком я живу всего три года. С первой женой он разошелся. Она не давала ему официального развода, а это не устраивало меня. Ну вот, понадобились деньги...
— Та-а-к, — протянул Раджими. — Хорошо, попробую выручить вашего мужа, но серьезно опасаюсь за успех. Деньги под слово не дают.
У Раджими была странная привычка: он ходил всегда не посередине тротуара, а у самых стен домов или у изгородей. И сейчас он зашагал так же своей церемонной походкой, мелкими, легкими шажками.
Визитом Раджими был вполне удовлетворен. Он узнал все, что надо было узнать.
На другой день рано утром, выходя от тетушки, Раджими чуть не столкнулся с Соней. Она плакала. Взяв женщину под руку, он отвел ее от дома и озабоченно спросил:
— Что еще стряслось?
— Он прислал меня к вам, — проговорила Соня, сдерживая рыдания.
— Мы на улице, — напомнил строго Раджими и сжал у кисти ее руку. — Умейте держать себя.
— Я попаду в сумасшедший дом...
— Не советую. Ничего приятного в этом не вижу.
— Но что же делать? Вы достали деньги?
Раджими отрицательно покачал головой.
— В моем распоряжении была лишь ночь, а это очень немного.
— Но надежды есть?
— Я вам уже говорил: очень незначительные. Скажу правду — всю сумму покрыть мы не сможем.
— Господи, что же делать? Марк согласен на все, что угодно, я говорила с ним. Он готов бежать куда глаза глядят, если это только возможно.
— Он умный человек, — заметил Раджими. — А вы не падайте духом. Завтра я зайду к вам вечером и переговорю с ним лично. Пусть обождет меня и никуда не уходит. А теперь нам в разные стороны...
Юргенс остался очень доволен действиями Раджими.
Они сидели за накрытым столом. Юргенс помешивал серебряной ложечкой крепкий чай в стакане, а Раджими отрывал от лежащей на вазе кисти винограда ягоды, высасывал из них сок и шкурки складывал на блюдце. На лице его была разлита спокойная, хитрая улыбка.
После долгого молчания Юргенс сказал:
— Деньги будут за документацию. Так ему и скажите.
Раджими предупредительно поднял руку.
— Возможно, деньги и не понадобятся.
Юргенс отодвинул от себя пустой стакан и, повернув голову, спросил:
— А как же?
Раджими ответил не сразу. Он, мягко ступая, как кошка, прошелся по комнате, потирая руки, и сел на свой стул.
— Мейерович согласен бежать отсюда, — проговорил он тихо.
— Куда?
— Куда глаза глядят, — и Раджими закатился тихим смешком.
Теперь встал Юргенс. Он расправил плечи, выпятил широкую грудь, расставил прочно ноги и, пристально смотря на Раджими, ждал, что тот скажет.
Раджими молчал, прищурив глаза.
— Чья эта затея? — спросил Юргенс.
— Моя, — ответил Раджими, прикладывая руку к сердцу.
— Сорок тысяч — сумма довольно приличная. Конечно, в случае надобности можно и пожертвовать ею, цель оправдывает средства. Но зачем вводить себя в расходы, когда можно обойтись и без них. Согласие Мейеровича бежать дает возможность не тратить деньги и сохранить ценности, оставленные в залог. Раджими заработал их...
— И вот у меня возникла мысль: что, если я вместе с вами отправлю на ту сторону и Мейеровича со всей документацией? Там, где пройдет один, пройдут и двое.
Юргенс рассмеялся. Он понял смысл комбинации, задуманной Раджими.
— Согласится? — спросил он.
— А куда он денется?
— Вы забыли о жене.
— Заверим обоих, что вначале его, а потом ее.
Юргенс хмыкнул, достал портсигар и закурил. Помощник его, конечно, прав. Где пройдет один, там всегда пройдет и другой. Но какой смысл во всей этой затее? На что нужен там Мейерович? А тут еще жена. Сколько возни. Нельзя ли сделать еще проще?
Юргенс промерил комнату от стены до стены несколько раз и хлопнул в ладоши.
— Принимаем ваш вариант, но с небольшой поправкой, — сказал он.
— Слушаю, — обронил Раджими. — Поправки всегда улучшают...
— Обещать будете по своему варианту, а делать — по моему. Ради чего мы станем возиться с таким гнилым товаром, как этот ваш Мейерович? Зачем его вывозить? По дороге с ним, например может что-нибудь случиться...
Теперь его поддержал и Раджими.
— Гениально! — воскликнул он.
— Но придуманный вами выход, знаете, чем еще хорош? — спросил Юргенс.
Раджими задумался.
— Нет, не знаю.
— Оставлять Мейеровича здесь для нас невыгодно. Так или иначе, рано или поздно все может всплыть наружу, а тогда... Жена его не должна знать, на каких условиях вы делаете для них одолжение.
Раджими склонил голову в знак согласия.
В тог же день вечером. Никита Родионович, вызванный телеграммой, шел в парикмахерскую Раджими.
Телеграмма, как и в прошлый раз, была подписана «Рами», но Ожогин чувствовал, что предстоят свидание и разговор с Юргенсом.
Появление покойного шефа не только ошеломило Ожогина, но и еще лишний раз показало, на что способны империалистические разведки в своей ненависти к советской стране.
Никита Родионович шел и думал о том, как запутаны, извилисты и опасны тайные тропы. Они идут через моря и границы, по лесам и бескрайним степям, петляют по глухим закоулкам, теряются из виду. И сколько надо зоркости и упорства, умения и мужества, чтобы обнаружить эти тропы и найти едва приметные следы на них.
Спокойствие и уверенность майора Шарафова передавались Никите Родионовичу.
В своих предположениях Ожогин оказался прав: в квартире Раджими его встретил Юргенс.
— Ну вот, теперь мы подробно и побеседуем, — проговорил он приветливо, пожал руку Никите Родионовичу и закрыл на замок дверь.
Ожогин сел за стол, Юргенс расположился напротив. Под самым потолком горела маленькая пузатая лампочка, разливая бледный, рассеянный свет. Лицо Юргенса было довольно хорошо освещено, и Никита Родионович стал разглядывать его.
— Ну как? Изменился я? — был первый вопрос Юргенса. Он положил перед гостем портсигар и спички.
— Если и изменились, то очень мало, — сказал правду Ожогин. Так было и в действительности, — время не оставило на всем облике Юргенса приметных следов, он только чуть-чуть потяжелел, погрузнел.
Никита Родионович открыто, с подчеркнутым любопытством продолжал смотреть на собеседника, чем заставил Юргенса рассмеяться.
— Что? До сих пор не верите глазам? — спросил он.
— Вы отгадали. До сих пор не верю.
— Решили похоронить меня?
— Вы сами себя похоронили.
— Да, это точнее. Вы правы. Я поторопился немного, хотя ошибки в этом не вижу. К этому были причины. Не исключалась возможность попасть в списки так называемых военных преступников, с одной стороны, ну, и, кроме того, среди американцев мог отыскаться какой-нибудь сумасшедший и поднять, пока суть да дело, шум. Сейчас все обошлось, и, как видите, я сижу перед вами.
Ожогин кивнул головой.
— Ну, а как ваши дела?
Никита Родионович коротко рассказал о всех перипетиях, которым подвергались он и его друзья с момента «похорон» Юргенса. Рассказал о себе, Ризаматове, Грязнове. Юргенс слушал его не прерывая, а когда ой окончил, спросил:
— Вы к Блюменкранцу являлись?
— Мы его не нашли. То есть нашли его квартиру, но в ней оказался совершенно другой жилец, а расспрашивать не решились.
Юргенс поднял глаза на потолок, о чем-то подумал и кивнул головой.
Немного спустя, он сказал:
— Да это и не так важно, важно, что вы все целы, устроились, хорошо себя чувствуете.
Голос Юргенса, жесты, манера держать себя оставались прежними. Он, как и раньше, говорил очень самоуверенно, властно. Как и раньше, любил делать паузы при беседе.
— А как же с моим поручением?
— Относительно Мейеровича?
— Да.
Никита Родионович объяснил, что за краткостью времени он не смог собрать о Мейеровиче полных данных, но из бесед с лицами, его знающими, пришел к выводу, что он опытный работник, пользующийся известным авторитетом в кругах хозяйственников.
— Этого достаточно, — заметил Юргенс.
— Чем я еще могу быть полезен вам? — поинтересовался Ожогин.
— Такими мелочами я вас больше беспокоить не стану. Перед вами встанут более серьезные задачи. Для вас, как и для меня, совершенно ясно, что здесь, — я имею в виду Среднюю Азию, — произошла большая перестройка, и старые топографические карты потеряли всякое значение. В них надо внести исправления. Без спешки, спокойно, методически постарайтесь нанести на карту все новое. Тут появились четыре новых города, дайте им полную характеристику. Поинтересуйтесь, где оборудованы новые аэродромы, где отстроены энергетические узлы. Подсчитайте энергетические и топливные ресурсы.
— А сроки? — спросил Никита Родионович.
— Сроками я не буду вас лимитировать. По мере накопления материалов передавайте их Раджими. Как у вас со средствами?
— Я ни в чем не нуждаюсь.
Ответом Ожогина Юргенс остался не очень доволен. Он подчеркнул, что если возникнет надобность в деньгах, то следует лишь сказать об этом Раджими, и он все устроит.
Беседа заняла, примерно, час. Юргенс еще раз подчеркнул, что Раджими можно доверяться во всем, он опытен в делах Востока, хорошо разбирается в людях.
— Вот пока и все, — резюмировал Юргенс. — Мы встретимся еще не раз. Кстати, южные районы республики вам знакомы?
— Почти все. Я часто выезжаю в командировки.
— Цель их?
— В основном прием вновь отстроенных электростанций и проверка работы уже существующих.
— Очень хорошо. К этому вопросу мы еще вернемся.
День новой встречи Юргенс не назначил.
Вечером Раджими зашел к Мейеровичам.
Муж и жена были дома.
Переступив порог комнаты, Раджими поклонился с учтивостью и в то же время с достоинством. Хитрые глаза его как бы говорили: «Такие, как я, на улице не валяются, и без меня вы не обойдетесь».
Супруги ответили как-то вяло и не совсем любезно. Поэтому Раджими счел нужным спросить с извинительной улыбкой:
— Может быть, я не во-время?
— Что вы! Что вы!.. — спохватилась Соня, вскочив о места. — Прошу садиться... Мы вас ожидали и уже боялись, что вы не придете.
Плоскогрудый и тучный Мейерович сидел на глубоком диване, у круглого столика, в тяжелом зимнем халате. Путаная сеточка синих жилок на щеках проступала сквозь болезненного цвета пепельно-серую кожу. Редкие, выцветшие, тщательно уложенные на его большой голове волосы не смогли скрыть бугристой лысины.
На столике в огромной пепельнице из щита черепахи красовался ворох окурков.
Мейерович уставился на Раджими томительно долгим взглядом.
— Марк Аркадьевич, — мягко начал Раджими, — неужели в самом деле ваши дела так плохи?
Мейерович молча кивнул головой несколько раз сряду и опустил ее на грудь.
— Для меня время — деньги, — заговорил, наконец, глуховатым голосом Мейерович. — Соня рассказала всю правду, я готов последовать любому вашему совету.
Соня почти легла на стол, опершись на него локтями. Она застыла в напряженной позе в ожидании начала разговора.
Такая обстановка не располагала к откровенной беседе.
— Соня, оставьте нас вдвоем, — обратился к ней Раджими. — Не обижайтесь на меня. В таких делах лучше быть с глазу на глаз.
Соня поджала губы, скосила глаза в сторону мужа.
— Кошечка, пойди к себе... мы недолго, — попросил ее Мейерович.
Соня ушла, обойдя кресло, в котором сидел гость. На Раджими пахнуло резким запахом одеколона. Он поморщился. Он не любил ни одеколона, ни духов.
Мейерович встал с дивана, грузно пересек комнату, плотно закрыл за женой дверь и водворился на место.
Раджими испытующе взглянул ему прямо в глаза, пытаясь прочесть в них, действительно ли Мейерович согласен на все, и решил: «Исчезла вера, ослабла воля, возрос страх».
Это его устраивало.
— Вы знаете, в чем ваше единственное спасение? — спросил Раджими.
— Соня говорила... Я согласен... Согласен бежать, хоть к чорту на рога.
Раджими усмехнулся.
— Это не так далеко... — бросил он. — Вам надо покинуть пределы России. Даже в том случае, если бы вы имели возможность возместить всю сумму, ничто не проходит бесследно. Тем более значительное. Здесь таких чудес не бывает. Это не Америка.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |