Джонс радовался тому, что может, как изначально предлагал профессор, посвятить себя вместе с Абрахамом официальной деятельности, но Абрахам, хотя и ждал предстоящего конгресса, был полон печали, поскольку разрастание организации сделало почти невозможным тесное общение с друзьями.
Катастрофическая ситуация, в которой оказалась австрийская экономика, стала тем временем внушать серьезную тревогу — она ставила под угрозу любое стабильное предприятие. Цены росли изо дня в день, происходило обесценивание австрийской валюты по отношению к немецкой. Никто не знал, что будет дальше.
В ноябре Абрахам досадует Фрейду на Ранка: «В особенности я сожалею, господин профессор, что последнее письмо не прошло через Ваши руки».
Внезапно оказалось, что издательство должно переехать из Вены в Берлин. Ференци надеялся таким образом избежать каких бы то ни было экономических кризисов. 15 ноября Ранк объявляет о необходимости скорейшего переезда. Выражалась надежда, что в Берлине найдутся лучшие кадры, а производственные затраты будут более низкими. Штаб издательства «естественно» остается в Вене.
Что касалось переезда, Джонс был настроен скептически, предрекая: «Через пару лет в Германии все может оказаться еще хуже». Затем последовали всеобщие жалобы на «высокомерие Ранка, который обращается с коллегами словно со школьниками».
Последнее письмо 1922 года датировано 15 декабря. В коллекции Общества Отто Ранка это письмо имеется в двух редакциях. Одно из них написано рукой профессора, второе — напечатано на машинке как обычное «письмо по кругу». Подпись разобрать невозможно, так что неясно, подписывал ли это послание также и Ранк. Письмо является кульминацией, равно как и резюме всех трудностей и обид, но вместе с тем предлагает решение.
Фрейд начинает следующими словами (15 декабря 1922):
Позвольте мне вновь оседлать гипогрифона79, прежде чем я удалюсь в свое «вдовье убежище». Я благодарю всех вас, то есть в первую очередь Абрахама и /Джонса, за то терпение, с которым вы ответили на мое последнее письмо. Ни один из вас не жаловался на то, что я занял неверную позицию, защищая Ранка, хотя оба они, а возможно и другие, могли так подумать (только мой старый друг Ференци точно знает, что моя фанатичная страсть к справедливости обошлась мне в жизни дороже, чем все остальные дурные и добрые качества в совокупности). Вы могли бы добиться своего даже проще, поскольку знаете, что психоанализ не должен использоваться как средство полемики. Использовать его таким образом, как сделал я, — нарушение правил.
1923 год: раздор, сомнения и ссора
В 1923 году объем писем — но не их количество — увеличивается. Можно предположить, что значительная часть корреспонденции в «письма по кругу» не включена. В этом году профессор заболел, и постепенно каждый ощутил тяжесть этою недуга, повлекший за собой столько страданий, столько операций и в конечном счете оборвавший жизнь и творчество Фрейда.
Первое письмо из Вены от 4 января 1923 года содержит сообщение, что Ференци и Захс побывали с визитом в Вене и везут оттуда известия. Тем временем Фрейд намеревается принять московскую группу, чтобы тем самым придать еще больший авторитет Международной психоаналитической организации и получить возможность влиять на эту группу.
«Пресса» по-прежнему испытывала серьезные трудности, и никто не мог возразить на философическое замечание Фрейда: «Судьба не принимает оправданий».
Абрахам сообщает об имевшем важное значение вечере в Берлинском обществе. Китайский профессор из Пекина объяснял символику китайского письма. Этот человек разбирался в трудах Фрейда, как в немецких, так и в английских изданиях, и. планировал их перевод на китайский язык. Однако это было чрезвычайно сложно, поскольку требовалось изобретать новые иероглифы для передачи не существовавших в китайском языке терминов. Чтобы выразить понятие «бессознательное», нужно было скомбинировать символы сердца и власти.
Абрахам сообщал, что молодые врачи-ассистенты из университетской психиатрической клиники все чаще посещают лекции в университете. Такое признание со стороны молодого поколения вселяло в него уверенность.
Ференци, взяв напрокат машинку, наконец-то начал печатать свои письма. Это существенно облегчило жизнь Гизеле Ференци, поскольку в ее задачи входило отсылать оригинал в Вену, а шесть переписанных от руки копий — всем остальным корреспондентам. Будапештская группа аналитиков значительно сократилась, так как многие ее члены эмигрировали.
Вскоре Ранк официально сообщает о болезни профессора:
Профессор вынужден был на прошлой неделе подвергнуться небольшой операции в связи с лейкоплакией во рту, слева на внутренней стороне щеки, вызванной слишком частым курением. Ее следовало удалить, поскольку она вызывала осложнения. Профессору пришлось на несколько дней прервать свою работу, так как ему было упрудно говорить и есть. Однако гпеперь он вновь чувствует себя хорошо и несколько дней назад решил возвратиться к работе.
Во всех последующих письмах отражается растущее беспокойство членов Комитета здоровьем профессора. Все остальное, казалось, утратило значение.
Письмо из Вены от 1 ноября вновь подтверждает, что профессор поправляется, наслаждаясь чудной осенью в городе и занимаясь литературным трудом. Однако он не знает, когда сможет вновь приступить к работе с пациентами.
16 ноября 1923 года Ранк горестно сообщает об ухудшении здоровья профессора. Из-за этого потребовалась повторная операция, которая прошла успешно. Осложнений не наблюдалось, но Фрейд страдает от боли. Выражалась надежда, что профессор вскоре поправится и вернется домой. Возобновление работы отодвигалось на более поздний срок, отчасти из-за слабости Фрейда, отчасти потому, что он еще не привык к протезу.
В написанном от руки послании, которое невозможно полностью разобрать, Ференци горестно и эмоционально излагает свои жалобы. Он упрекает Джонса за то, что тот использовал целые фразы из его работы о теории либидо и гипнозе (Ferenczi 1909) в своей статье без соответствующих ссылок. Ференци предоставляет Комитету судить, «являются ли мои упреки справедливым научным протестом или лишь выражением моего тщеславия».
Абрахам встревожен неожиданными притязаниями Ференци на приоритет и вновь берет на себя роль третейского судьи. Раньше он постоянно пытался посредничать между Ранком и Джонсом, теперь он разбирает спор Джонса и Ференци. Он пишет: «Давайте вновь усядемся под большой вербой», как они делали во время летнего отпуска, если пытались уладить какой-то конфликт. Абрахам считал, что Ференци в целом прав, но выбрал неверные действия. Ему следовало вначале обратиться непосредственно к Джонсу, а уж затем в Комитет. Абрахам напомнил Джонсу о предыдущем разговоре «о твоем братском соперничестве с Ференци и Ранком».
Джонс очень огорчился, что его небрежность так раздосадовала его старого друга Ференци. Он полагал, что не повинен ни в каком дурном умысле, и то, что он использовал цитаты в своей статье, ставшей яблоком раздора, ни в коей мере не доказывает, что Ференци лишился заслуженного признания. «Редко мне приходилось так удивляться, как тогда, когда впервые в жизни я прочел подобные упреки».
Джонс славился исключительной щепетильностью в подобных делах. Спокойно и тщательно он исследует всю историю психоаналитической теории гипноза и
утверждает, что спор между ним и Ференци можно было бы легко разрешить и не стоило выносить его на обсуждение целого собрания. Злополучная статья была прочитана профессором, и «никто другой не почувствовал бы острее, чем он, причиненную Ференци обиду». Ни профессор, ни Абрахам, который тоже видел рукопись, не сделали ни малейших замечаний. Предложение, о котором идет спор, по мнению Джонса, заключало в себе ходячую истину, по отношению к которой приоритет невозможен. Он выразил готовность отправить письмо в «Журнал» «с тем условием, что меня не попросят извиниться за то, чего я не делал». Тон письма в целом отличается уверенностью и спокойствием.
22 ноября 1923 года Макс Эйтингон прислал письмо из Берлина. Он постоянно старался держаться в тени, скромно оценивая свое значение для Общества и особое расположение к себе профессора. Эйтингон только что вернулся из Парижа и обнаружил, сколь огромные успехи имеет там психоанализ.
В ноябре Джонс все еще ждал ответа Ференци, который громогласно и решительно боролся за «порядочность в науке и интегрированность характера». Его спор с Джонсом оставался неулаженным. Еще раз последовало долгое изложение конфликта, восходившего к 1909 году, когда Ференци опубликовал свою первую работу о гипнозе. Это сочинение «почти дословно», но без ссылки процитировал его друг Эрнест. В 1910 году Эрнест Джонс процитировал Ференци двенадцать раз, а в 1923 году он отстаивает те же самые представления, не ссылаясь на Ференци. Последний потребовал от Джонса объяснений, которые следовало опубликовать в «Журнале». Между тем Отто Ранк заболел, и письма стали короткими.
1924 год: последние послания
Новый год открывают хорошие вести из Вены: «Профессор хорошо отдохнул и даже председательствовал на встрече Общества, где Ференци говорил о "Стадиях развития либидо"».
Новые трудности обнаруживаются в последнем абзаце письма, отправленного в Берлин: Ранк послал в Берлинский институт на учебу человека, прошедшего ранее у него курс анализа (в Вене тогда еще не было института). Этот бывший пациент теперь возвратился в Вену и доложил, что члены Берлинского общества расспрашивали его о технике Ранка и выразили по этому поводу сомнение. Хотя Ранк и утверждал, что мнение этих коллег его не интересует, он все же счел некорректным, что оно было высказано в присутствии человека, только что прошедшего у него курс. Больше в Берлинский университет он не пошлет никого.
Уже в январе 1924 года появились новые признаки недружелюбия. 20-го числа Ранк написал письмо, которое, по желанию профессора, было направленно лишь в Берлин и Будапешт. Ранк рассердился на Джонса. Он узнал от Брилла, что Джонс в письме американским коллегам сделал несколько враждебных замечаний в его адрес. Уличенный в этом, «Дхомс, как всегда, начал отпираться». Отто Ранк предпочел бы обсудить дело с самим Джонсом, но профессор его отговорил.
15 января Джонс предпринял серьезную попытку помириться с Ранком. Джонс сердечно благодарил Отто за то, что тот подарил ему «свою замечательную книгу о травме рождения». Не утверждая, что он принимает все целиком, Джонс выразил уверенность, что многое можно подтвердить, в особенности тесную связь между психоаналитическим лечением и повторными беременностями и родами. Он, казалось, искренне радовался тому, что основанный Фрейдом в январе 1912 года журнал «Имаго», который он именует «дитя Отто», был спасен и будет выходить в дальнейшем.
Позднее Джонс подтверждает получение не обнаруженного в архивах Общества Отто Ранка «послания профессора, которое прибыло сегодня». В этом письме Фрейд заступался за Отто Ранка — оно опубликовано в переписке с Абрахамом под датами 15 и 25 февраля 1924 года (A. Abraham, E. Freud 1965).
В целом в Джонсе нарастал скептицизм по поводу взглядов Ранка. Однако он обещал «прилежно и благосклонно выслушать» его. В то же время он предупреждает, что идеи Ранка причинят много зла и легко могут быть извращены. Он бы предпочел, чтобы Ранк формулировал свои идеи осторожнее и менее догматично, не исключая других возможностей. Все это, по его мнению, было бы легко исправить, если бы другие члены Комитета просмотрели рукопись до публикации.
В феврале Ранк сообщает: «они» (он имеет в виду себя и Ференци) не смогут сделать доклад на ближайшем конгрессе, поскольку оба полагали, что никто этого по-настоящему от них не ждет.
Последующие письма лаконичны и в основном посвящены подготовке конгресса. Ранк и Ференци рассылают на редкость краткие сообщения. Ференци и вовсе ограничивался открытками. Лишь позже, 6 марта, Ференци выделил время, чтобы «исправить ошибку профессора». Всем следует знать, что его книга была написана до «Травмы рождения» Ранка. Его «активная техника» 80 представляла собой комбинацию его собственных идей и идей Ранка. Ференци тоже пользуется местоимением «мы», имея в виду себя и Отто Ранка, «мы» отнюдь не звучит здесь по-королевски.
Книга Ранка не могла быть показана членам Комитета, поскольку общий настрой был не в пользу научной дискуссии.
Письма из Берлина тоже становятся все короче, так что вновь один лишь Джонс продолжает отчитываться подробно. В апреле в связи с интенсивной работой над подготовкой конгресса сократились и его послания.
Последнее письмо из наследия Ранка принадлежит Ференци (6 апреля 1924 г.). Он откровенно признает, что «письма по кругу» в последнее время «расщепились» на ряд частных писем и превратились в бессмысленную формальность. «Было бы чистой воды мошенничеством, недостойным аналитиков, никак на это не реагировать».
Заключительные примечания к «письмам по кругу».
Прошло уже более полувека с тех пор, как был образован Комитет «носителей колец» и начался обмен письмами по кругу. Задуманный первоначально как своего рода духовная гвардия профессора, призванная оберегать его от разочарований, Комитет в течение многих лет прекрасно исполнял эту роль. Запущенная «письмами по кругу» динамика развивалась, как мы видели, по собственным законам, хотя в ней прямо или косвенно прослеживаются и различные отношения отдельных членов. «Письма по кругу» более всего напоминают бюллетени психоаналитических организаций. Их можно также сравнить с магнитофонными записями телефонных разговоров различных членов правления международной организации.
Эта корреспонденция имеет огромное значение в двух отношениях: между 1920 и 1924 годами небольшая группа людей превратила психоанализ в международную организацию. Пионеры науки занимались этим наряду со своей профессиональной работой, дополнительно к своим научным интересам и вопреки всем несчастьям Европы в пору экономического упадка после первой мировой войны.
«Носители колец» поддерживали профессора и психоаналитическое движение в те времена, когда все понятия духовного существования были омрачены инфляцией и мировым кризисом. Они не перегружали его множеством организационных вопросов и техническими проблемами управления. Они делали это из верности Фрейду и психоанализу как «делу», движению, вере, мировоззрению, науке, искусству. Они работали без устали, и все они познали радость открытий, приключений, освоения новых территорий.
Мы имеем возможность увидеть редкую, своеобразную группу творческих людей, которые в течение всех этих лет работали вместе и позднее еще много лет в разных формах продолжали свой труд, пока смерть не положила конец их работе и не завершилась эпоха великих открытий психоанализа. Профессор оставался верен своей самостоятельно избранной роли некоего стареющего бога Олимпа, взирающего на все «с точки зрения вечности». Лишь изредка он превращался в Юпитера-громовержца, чтобы вскоре вновь удалиться в мир личного страдания, мир боли и подготовки к путешествию с неведомым концом.
Отто Ранк, главный помощник Фрейда, судя по объему исполняемой им работы, имел больше рук, чем бог Шива. Он подавлял свою потребность в самовыражении, пока профессор не заболел неизлечимой болезнью, о чем какое-то время никто, кроме Ранка, не знал.
Ференци был Фрейду ближе всех среди его «приемных детей», но никак не мог понять, почему он не может быть единственным «сыном».
Из трех берлинцев на первый план чаще всего выступает один — Карл Абрахам, оптимист и в то же время реалист, хранитель света в трудные времена и самый надежный в сложных ситуациях. За ним следуют два его верных спутника, Ганс Захс и Макс Эйтингон, которые обычно подписывали письма, однако редко делали что-либо сверх этого.
На протяжении всех лет Эрнест Джонс оставался своего рода сторонним наблюдателем. Только он не говорил на родном языке профессора. Кроме того, он был убежден, что знает истинный путь, и настаивал, чтобы этим путем следовали все остальные.
Драма последних лет, продлившаяся до смерти Фрейда в 1939 году, разыгралась на фоне болезни профессора. Наиболее проникновенно и глубоко она описана в работе Макса Шура о жизни и смерти Фрейда (Schur 1972).
ПЕРЕПИСКА ФРЕЙДА С УЧЕНЫМИ И ПИСАТЕЛЕМИ
Известно, что Фрейд постоянно переписывался и обменивался мыслями не только со своим психоаналитическим окружением, учениками и пациентами, но испытывал не менее сильную потребность поддерживать связь и с другими выдающимися современниками, общаться с ними и переписываться. По отдельности это можно проследить по многим источникам81. Поскольку среди этих современников прежде всего выделяются поэты и писатели, люди искусства, которым были близки идеи Фрейда, от которых он сам получал импульс и для которых в свою очередь служил источником вдохновения, — здесь будут представлены важнейшие его контакты с этими выдающимися людьми своего времени (в той мере, в какой они отражены в письмах).
На заре психоанализа, когда еще не было анализируемых и самих аналитиков было немного, на еженедельных «Психологических средах» первое время в основном обсуждалась произведения литературы, поскольку именно в сочинениях поэтов и мыслителей были интуитивно отражены основные психоаналитические феномены. Они стали для Фрейда первым источником, в котором уже таились сны и
травмы человечества, включая «семейный роман» и «эдипов комплекс». Выдающимся свойством гениальности Фрейда была, по формулировке Шура, «способность обратить полученное от других вдохновение в семя психологической революции» (Schur 1973, 206).
Две переписки с прославленными современниками, Артуром Шницлером и Арнольдом Цвейгом, уже изданы, прочие, со Стефаном Цвейгом, Томасом Манном, Роменом Ролланом, опубликованы разрозненно, в виде отдельных писем.
В силу их особой значимости в этом же разделе приводятся письма, которыми Фрейд обменивался с Альбертом Эйнштейном.
Переписка Фрейда с Артуром Шницлером
С проживавшим по соседству коллегой-врачом и писателем Артуром Шницлером (1862—1931), особенно известным своими пьесами, новеллами и рассказами о венской жизни на рубеже столетий, Фрейд испытывал внутреннюю связь, сродни связи двойников 82. Тем не менее, или скорее именно поэтому, Фрейд, не только прекрасно знавший и ценивший творчество Шницлера, но даже, согласно Джонсу, причислявший его наряду с Томасом Манном и Арнольдом Цвейгом к самым значительным писателям современности, не выражал желания лично с ним познакомиться, и это при том, что он часто субботними вечерами играл в тарок с братом Шницлера, Юлиусом, известным венским хирургом.
Интерес Артура Шницлера к гипнозу и сновидениям привел его от медицины к писательскому творчеству. В рамках разрабатываемой им темы любви и смерти он интуитивнейшим образом раскрыл инстинктивные импульсы своих персонажей в соответствии с психоаналитическими теориями Фрейда, а в своих поэтических произведениях развивал динамику «внутреннего монолога», используя цепочки ассоциаций.
Переписка Фрейда и Шницлера началась в 1906 году. Фрейд выражает благодарность, по всей видимости, в ответ на поздравление, присланное Шницлером по случаю его пятидесятилетия. В первом письме Шницлеру Фрейд откровенно и красноречиво признается в своем восхищении, зависти и жажде познания, пробуждаемых в нем удивительным психологическим пониманием, которое Шницлер сумел выразить в своих произведениях.
Миновало еще шесть лет, прежде чем Фрейд вновь откликнулся на поздравление ко дню рождения. К благодарности он присоединил поздравления по случаю пятидесятилетия Шницлера. Одновременно он приносит извинения, поскольку считает поздравление пережитком магически-мистического мышления. Он пытается утешить младшего на шесть лет именинника, говоря, что поэты долго сохраняют молодость, а затем становятся мыслителями.
Прошло еще десять лет, и 14 мая 1922 года Фрейд написал Шницлеру третье и самое интересное из своих посланий. Наконец, похоже, наступило время для чего-то вроде дружбы: Шницлеру тем временем исполнилось шестьдесят лет, и Фрейд пытается найти причины, почему он никогда не старался по-настоящему сблизиться со своим корреспондентом. В этой связи Фрейд создает новое выражение и говорит о своей «боязни двойника». Он писал (Е. Freud 1960, 356—357):
Вена IX, Берггассе, 19, 14 мая 1922 г.
Глубокоуважаемый господин доктор,
Теперь Вам тоже исполнилось шестьдесят лет, покуда я, будучи шестью годами старше, ближе придвинулся к краю жизни и могу ожидать, что вскоре увижу пятый акт этой довольно непонятной и не всегда занимательной комедии.
Если бы я еще сохранил остатки веры во «всемогущество мысли», я бы не упустил случая обратиться к Вам с самыми сильными и сердечными пожеланиями счастья на ожидаемый остаток Ваших лет. Это глупое занятие я предоставляю необозримой толпе современников, которые вспомнят о Вас 15 мая.
Однако я хочу сделать Вам одно признание, которое Вы из снисходительности ко мне сохраните при себе и не поделитесь им ни с другом, ни с посторонним. Я терзался вопросом, почему во все эти годы я ни разу не сделал попытки искать Вашего общества и завести с Вами разговор (не принимая при этом во внимание, приятно ли Вам самим было бы такое сближение).
Ответ на этот вопрос содержит слишком интимное для меня прозрение. Мне кажется, я избегал Вас из своего рода боязни двойника. Аело не в том, чтобы я был так уж склонен идентифицировать себя с кем-то другим или чтобы я пренебрегал различием в дарованиях, которое отделяет меня от Вас, однако вновь и вновь, когда я погружался в Ваши прекрасные творения, за поэтическим блеском я различал предпосылки, интересы и выводы, которые мне казались столь же знакомыми, как мои собственные. Ваш детерминизм и Ваш скепсис — то, что люди зовут пессимизмом, — Ваша одержимость истинами бессознательного и импульсивной природой человека, отказ от обусловленной культурой надежности, сосредоточенность на оппозиции любви и смерти — все это волновало меня, словно неслыханная близость. (В небольшой работе 1920 года «По ту сторону принципа удовольствия» я попытался представить эрос и влечение к смерти как первичные силы, чье противостояние определяет всю загадку бытия.) Таким образом я пришел к ощущению, что Вы благодаря интуиции — собственно говоря, вследствие тончайшего самовосприятия — познали все то, что я открыл в утомительной работе с другими людьми. Более того, я полагаю, что по сути своей Вы глубочайший психолог-исследователь, столь честный, внепартийный и неустрашимый, как никто другой, а если б Вы им не были, Ваши творческие способности, чувство языка и талант к созданию образов вырвались бы на волю и превратили бы Вас в писателя, куда более угодного толпе. Мне всегда было свойственно отдавать предпочтение исследователю. Однако простите, что я ударился в анализ, но ничего другого я не умею. Теперь я знаю, что анализ — вовсе не метод завоевывать симпатию.
Сердечно преданный Вам
Ваш Фрейд.
После этого письма оба почувствовали, что наступило время для личного знакомства. Таким образом, в течение шестнадцати лет подготавливалась встреча, которая состоялась в июне 1922 года.
Последние письма датируются 1926 и 1928 годом, они свидетельствуют о том, что оба великих человека уже хорошо знакомы друг с другом. Фрейд, похоже, настроен меланхолически и заявляет, что ему все стало отвратительно. Место своей работы и одинокой жизни он называет своей «волшебной горой» 83.
В соответствии с традицией переписываться в дни рождения 24 мая 1926 года, через две недели после своего семидесятилетия, Фрейд с явными признаками облегчения сообщает, что великий день прошел лучше, нежели он опасался. По поводу темы старения он замечает (Н. Schnitzler 1955, 100): «С семидесятым днем рождения связано чувство великого освобождения. Наконец получаешь право на известный клич "каменной колотушки" — «ничего не случится». Странно, ведь это число — всего лишь условность...»
К сожалению, это утверждение не оправдалось — Фрейда ожидали еще ужасные муки.
Переписка Фрейда с Арнольдом Цвейгом
Отношения Фрейда с Арнольдом Цвейгом (1887—1968) начались в 1927 году, когда сорокалетний писатель, создавший себе имя как художник-импрессионист, мастер малой формы (рассказы и новеллы), начал восхождение к мировой славе своим критикующим современность романом «Спор об унтере Грише» (1927).
18 марта этого года он написал первое письмо Фрейду, прося позволения посвятить ему следующую свою книгу. Это задумывалось как выражение благодарности, поскольку трудоспособность Цвейга была восстановлена после курса психоанализа. Фрейд, будучи старше Цвейга на тридцать лет, откликнулся с теплотой и признательностью. Переписка продолжалась с 1927 года и до последних дней жизни Фрейда в Лондоне, даже во время эмиграции Цвейга в Тель-Авив, и с годами она становилась лишь интенсивнее.
В отличие от переписки со Шницлером, здесь различие в возрасте обоих мужчин остается заметным. Хотя высочайшее уважение к писателю отчетливо выражено уже в обращении «мастер Арнольд», «добрый папа Фрейд» остается снисходительно критикующей отцовской фигурой для нуждающегося в нем сына. Эти обращения отражают весь дух переписки: внутреннее одиночество Фрейда, тягу к нему Цвейга и сдержанную близость.
Арнольд Цвейг, долгое время подвергавшийся анализу вместе с женой и одним из сыновей — сам Арнольд Цвейг побывал у трех аналитиков, — находил у Фрейда все большее понимание своих эмоциональных потребностей, хотя Фрейд и не занимался вплотную невротическими симптомами и осложнениями своего младшего друга. Иоганнес Кремериус в тщательном клиническом исследовании (Cremerius 1973) показал, что отцовски снисходительное отношение Фрейда могло повлиять на лечение Цвейга у трех различных психоаналитиков.
Вскоре после опубликования переписки Эрнстом Фрейдом м (Freud/Zweig 1968) Арнольд Цвейг умер в Восточном Берлине.
На протяжении двенадцати лет они обсуждали свои литературные планы, свои надежды, успехи и разочарования. Общее для них еврейское происхождение послужило важным связующим звеном, хотя Цвейг воспринимал себя скорее как немца, а Фрейд считал себя евреем.
К тому периоду, когда Арнольд Цвейг работал над книгой, во второй раз принесшей ему мировую славу, относится следующее письмо Фрейда (там же, 76—77):
Вена IX, Берггассе, 19
25. 2. 1934 Дорогой мастер Арнольд,
Работайте, пожалуйста, прилежно над «Воспитанием перед Верденом», вносите в эту книгу все, что последние времена пробудили в Вас, — иронию, жесткость, чувство превосходства, — поскольку, во-первых, я сгораю от желания прочесть Вашу книгу, лучше всего в тени сада рядом с пыхтящими Вольфом и Иофи [собаки породы чау-чау, принадлежавшие Фрейду], а мне неведомо, сколько времени мне еще осталось, а во-вторых, по моим ощущениям, те люди, которые должны стать Вашими читателями, уже утрачивают интерес к довоенному прошлому, чтобы обратиться к неслыханным потрясениям стремительно надвигающегося будущего. Как бы Вам не опоздать.
Наша маленькая гражданская война была совсем неприятна. Без паспорта нельзя было выйти на улицу, электричество через день; мысль, что воду могут отключить, была чрезвычайно тревожной. Теперь все успокоилось, однако это напряженное спокойствие, подобное ожиданию в гостинице: когда в соседнюю стенку ударит второй сапог. Так это оставаться не может, что-то произойдет. Придут ли нацисты, или подготовится наш доморощенный фашизм, или же близится Отто фон Габсбург, как некоторые предполагают. Мне смутно припоминается рассказ «Аеди и тигр», о том, как злосчастный пленник в цирке ожидает, выскочит ли на него хищник или же выйдет дама, которая, избрав его в супруги, избавит от наказания. Суть в том, что история завершается прежде, чем мы узнаем, кто все же вышел из этой двери, леди или тигр. Это может означать лишь одно: для пленника оба исхода равнозначны и поэтому не стоит о них сообщать.
Вы справедливо считаете, что здесь мы покорно ждем своей участи. Куда бы я делся в своей зависимости и телесной беспомощности? Все страны теперь так негостеприимны. Только если в Вене и впрямь воцарится гитлеровский губернатор, мне придется уехать, все равно куда. Мое отношение к партиям, которые ведут спор между собой [австрофашизм и нацизм], я могу передать лишь фразой, позаимствованной у шекспировского Меркуцио: «Чума на оба Ваших дома» («Ромео и Джульетта»).
Нас очень огорчило, что нацисты завладели Вашей прекрасной библиотекой. Теперь моя дочь Анна выдвинула следующую идею: не испытываете ли Вы настойчивую и неотложную потребность, по крайней мере в компенсацию за все остальное, получить полное собрание моих сочинений, которые Вы, кажется, довольно высоко ценили? Если Вы выразите подобное желание, куда и когда издательство сможет переслать Вам эти 11 томов?..
Фрейд часто сообщал Цвейгу о продвижении своей книги «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1939), к которой Цвейг проявлял живейший интерес. Он постоянно снабжал Фрейда историческим материалом. Периодически Фрейд досадовал на «мастера Арнольда», если тот не уделял достаточного внимания правильному написанию имен. Его также сердило, что Цвейг постоянно говорил «подсознательное» вместо «бессознательное». Кроме того, Фрейд встревожился, когда Цвейг (1930) затеял написать психологическое эссе о нем самом. Проект был заброшен, однако позднее — в своем письме от 12 мая 1934 года — Фрейд сделал из этой попытки определенные важные выводы относительно рамок психоаналитических интерпретаций истории или личности.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |