Сонька. Продолжение легенды 27 страница

— Что?

— Песни закончились. Репертуара больше нет.

— Вас уволили? — холодея, спросила прислуга.

— Выгнали. Как дешевую уличную девку. Ну и хрен с ними!

Катенька оглянулась, сообщила хозяйке:

— Нас, кажется, преследуют.

— Кто? — Табба тоже посмотрела назад.

— Крытая повозка. Едет следом от самого ресторана. Думаю, это господин Изюмов.

— С чего ты взяла?

— Он приходил утром, когда вас не было.

— Зачем?

— Вас спрашивал.

— Что хотел?

Девушка замялась.

— Он влюблен в вас.

— Гони в следующий раз. В шею!

— Я так и сделала. — Катенька снова оглянулась. — Но видите, он опять.

— Останови! — крикнула Табба извозчику.

Тот натянул вожжи.

— Не выходи, — бросила прима прислуге и спрыгнула на землю.

Встала посреди дороги так, что объехать ее было невозможно.

В парке было темно и пусто.

Повозка с Изюмовым остановилась, Табба двинулась к ней. Увидела сидящего там Изюмова, приказала:

— Выйдите!

Тот послушно покинул повозку, встал перед артисткой.

— Зачем вы преследуете меня? — спросила она.

— Просто еду.

— Что вам нужно?

— Вы сами прекрасно все знаете!

— Вы хотите меня убить?

— Нет, — неуверенно ответил Изюмов. — Я хочу, чтобы вы принадлежали мне.

— Не будет этого!.. Слышите, не будет! — Табба ударила его по лицу. — Я скорее подохну, чем позволю прикоснуться ко мне!.. Ненавижу! Презираю! Оставьте же меня наконец! — Она хлестала его по щекам, он стоял молча, бесстрастно, неподвижно.

Прима наконец оставила Изюмова, широкими неверными шагами направилась к карете. Карета тронулась, артист продолжал стоять на темной аллее, одинокий, потрясенный, жалкий.

По лицу Соньки струился пот, пальцы немели и кровоточили, она из последних сил водила по крепкому металлу ножовкой, едва не сваливаясь с табуретки.

Остановилась, тяжело опустила руки, кое-как спустилась на пол, проковыляла к койке.

Постояла какое-то время, согнутая и обессиленная, хотела было сесть на койку, но повернулась и вновь направилась к окну.

Илья Глазков, одетый в цивильное, поднялся на этаж, остановился возле двери квартиры Таббы, после некоторого колебания все-таки нажал кнопку звонка. Никто не открывал. Прапорщик, с трудом сдерживая волнение, позвонил еще раз.

Этажом выше, на своем привычном месте, находился Изюмов, внимательно наблюдавший за ночным гостем. Увидел, что дверь квартиры наконец открылась, и показавшаяся Катенька недовольно что-то сказала ночному визитеру — что именно, артист не расслышал: во-первых, расстояние, а во-вторых, по улице прогрохотала повозка.

— Время позднее, госпожа уже отдыхают, — повторила прислуга и попыталась вернуться в квартиру.

Илья придержал дверь.

— Понимаю, что поступаю бестактно, но вопрос крайне важен. Он касается ее матери. — И напомнил: — Я уже приходил, помните?

Катенька измерила его взглядом с ног до головы, вздохнула:

— Попробую.

Изюмов подошел поближе к перилам лестницы, не сводил глаз с ночного гостя.

Вновь появилась прислуга, открыла дверь пошире и впустила Илью.

Табба с наброшенным на плечи халатом сидела за столом в гостиной, смотрела на прапорщика тяжело, еще не до конца придя в себя после сна.

Катенька ждала в столовой.

— Я ненадолго. И последний раз, — торопливо сообщил Илья, не садясь на стул. — Буквально пару минут.

— Это теперь не имеет значения, все равно разбудили, — буркнула артистка. — Что на этот раз?

— Через день вашу маменьку отвезут в суд. Этого допустить никак нельзя, потому что ее осудят на каторжные работы.

— Что от меня требуется?

— Деньги.

— Деньги?.. Какие деньги? — нахмурилась Табба.

— Я условился с двумя надзирателями, они готовы поспособствовать бегству вашей мамы. Но исключительно за деньги.

— Я вас не понимаю. Можете объяснить более внятно?

Прапорщик все-таки присел на стул, полушепотом стал рассказывать:

— Я мадам Соне готовил другой побег. Она должна была подпилить прутья и бежать через окно. В таком случае внизу ее ждал бы экипаж. Я даже договорился с нужными людьми. Но у мадам нет сил, чтобы справиться с решеткой. Остается единственный путь — подкупить надзирателей. И двое дали согласие.

Прима налила из графина воды, сделала глоток.

— По-моему, вы несете полную чушь. Вам нужны деньги?

— Да.

— Сколько?

— Много. Каждому по двести рублей. У меня таких денег нет, я всего лишь прапорщик.

Табба с насмешкой смотрела на него.

— Вы полагаете, я вымогатель? — забеспокоился Глазков. — Я иду на это исключительно из чувств к вам, мадемуазель. Если у вас нет или вы не желаете выделить указанную сумму, я немедленно покину вашу квартиру.

— Замолчите!

Прима поднялась, неспешным и уставшим шагом подошла к своей сумочке в спальне, вынула из нее конверт с деньгами, подаренными ей полковником, протянула его молодому человеку.

— Берите, и Бог вам в помощь.

— Здесь достаточно?

— Более чем.

— Мне необходимо только четыреста рублей?

— Вы надоедливы и болтливы. Ступайте.

— Нижайше благодарю. — Прапорщик поднялся. — Полагаю, все произойдет наилучшим образом.

— Это все, что я могу сделать для своей ненаглядной мамочки, — бросила артистка, направляясь в спальню. И уже оттуда добавила: — Но скрываться в моей квартире она ни в коем случае не сможет.

Изюмов видел, как молодой господин покинул квартиру и дверь за ним закрылась.

Он подождал, когда послышится стук парадной двери, бесшумно спустился вниз. Огляделся и, едва не стуча зубами от страха и волнения, нажал на кнопку звонка.

— Господи, что опять? — раздался недовольный голос прислуги. — Совесть надо иметь!

Она открыла дверь, Изюмов с силой оттолкнул ее.

— Кто это был?.. С кем она? — Ринулся в квартиру, метнулся по комнатам.

Катенька бежала за ним следом, крича и пытаясь задержать его.

Артист достиг спальни, увидел приподнявшуюся с постели приму, выхватил из внутреннего кармана револьвер и стал разряжать в нее обойму.

Судебный пристав Конюшев вошел в камеру к Соньке, взял табуретку, уселся на нее, глядя на арестантку весело и чуть ли не игриво.

— Как спалось, мадам?

— Лучше всех.

— Превосходно. А я к вам с новостями. — Пристав развязал шнурочки папки, вынул оттуда несколько газет, протянул воровке. — Ознакомьтесь.

Та нехотя взяла их, так же нехотя развернула и вдруг увидела на первых полосах крупные заголовки:

ПОКУШЕНИЕ НА БЫВШУЮ ПРИМУ ОПЕРЕТТЫ.

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ УБИЙЦА ЗАДЕРЖАН.

ГОСПОЖА БЕССМЕРТНАЯ В КРИТИЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ.

ТРАГИЧЕСКАЯ СУДЬБА БЫВШЕЙ ПРИМЫ.

Подняла глаза на чиновника, негромко произнесла:

— Интересная новость.

— Это ведь ваша дочь?

— Да, это моя дочь.

— Вот видите, — удовлетворенно сказал пристав, — все становится на свои места. Нет госпожи Дюпон, есть Сонька Золотая Ручка. Вы не станете это отрицать?

— Не стану.

— Превосходно. Послезавтра суд. А дальше все по накатанной.

— Она жива? — тихо спросила воровка.

— Судя по газетам, да.

— В больнице?

— А где же еще? — Конюшев внимательно посмотрел на женщину, неожиданно поднялся, прошелся по камере.

Посмотрел вверх, на оконные решетки, провел зачем-то пальцем по стене, внимательно изучил налипшую грязь, даже понюхал ее.

Вернулся к воровке.

— Покажите ваши золотые ручки, мадам.

Сонька инстинктивно спрятала их поглубже.

— Зачем?

— Желаю взглянуть на легендарные пальчики.

— Они в язвах.

— Вот на язвочки я как раз и хочу взглянуть.

Он силой заставил воровку показать руки, удовлетворенно кивнул.

— Что и следовало доказать.

Взял со стола жестяную кружку, повертел ее в руках. Затем проделал то же самое с чайником.

Сонька не сводила с него глаз.

Конюшев обнаружил внизу небольшую заклепочку, поелозил по ней пальцами, затем нажал, и дно чайника открылось.

На пол упали ножовка и свернутый шелковый шнур.

Следователь собрал все это, вложил снова в дно чайника, довольно улыбнулся.

— Служба сообщала, что кто-то пилит по ночам решетку. Не могли докопаться кто… А потом подумали, пусть пилит, все равно без толку. Теперь все понятно. — Он взял чайник, кружку, папку с газетами, направился к двери. — Все это, мадам, будет фигурировать на суде.

Сонька спала, когда услышала осторожный шорох за дверью.

Приподняла голову, прислушалась.

Шорох перешел в скрип ключа в замке, после чего дверь отворилась и в камеру протиснулся с керосиновой лампой в руке Илья Глазков.

— Просыпайтесь, у нас всего лишь полчаса. — Поймал удивленный взгляд воровки, торопливо объяснил: — Вы сегодня должны бежать.

— Как? — не поняла та. — У меня был шмон.

— Знаю. По этому вопросу началось следствие. Поэтому этой ночью надо бежать.

Прапорщик был похож на невменяемого. Он поставил лампу на стол, зачем-то стал стаскивать с себя френч.

— Что вы делаете? — едва ли не возмущенно спросила воровка.

— Мы должны переодеться. Вы в мою одежду, я в вашу. Охрана куплена!..

— По-моему, вы сошли с ума!

— Нет, все правильно. Это единственный шанс! Больше такого не будет! — горячо заговорил Глазков. — Здесь случится пожар, поднимется гвалт!.. Под эту неразбериху вы должны бежать!.. На первом этаже… на главной проходной охрана предупреждена. Вернее, куплена!.. Она выпустит вас! На всякий случай покажете эту бляху, — он показал номерной знак на френче.

Сонька ничего не понимала.

— Я не найду дорогу!

— Боже, все просто… По галерее — на первый этаж, затем по коридорам… Оттуда все будут бежать к вашей камере. Здесь будет пожар!

— Пожар?

— Я же сказал! Я подожгу все! У меня керосин. В лампе!..

— Но вы можете сгореть!

— Не более чем обожгусь.

— Я не хочу рисковать вашей жизнью!

— Никакого риска. Меня и без этого будут судить за способствование. А сейчас надо поменяться одеждой! — Прапорщик принялся снимать с себя рубаху. — Пожалуйста, не надо стесняться!.. Я это делаю ради вашей дочери!.. Она дала денег, чтобы подкупить охрану!

— Она в больнице?

— Да, в странноприимном госпитале на Моховой. Если выживу, непременно проведаю.

…Спустя какое-то время из камеры быстро вышла переодетая в одежду прапорщика Сонька, закрыла дверь на замок и зашагала широким шагом по грохочущей железной галерее.

Тем временем в камере Глазков с усмешкой взглянул на надетое на себя платье арестантки, перекрестился, раскрутил лампу, вылил из нее керосин на постель, плеснул на себя.

Поднес тлеющий фитиль к маслянистой жидкости, пламя вначале расползлось по кровати и полу, затем взметнулось чуть ли не до самого потолка.

Прапорщик, объятый огнем, бросился к двери, отчаянно призывая на помощь:

— Пожар!.. Пожар!

Воровка бежала по лестнице вниз, ей навстречу неслись жандармы и конвоиры, по тюрьме растекались звуки пожарного колокола.

Сонька, никем не остановленная, добралась до поворота к главному тюремному входу, возле которого топталась пара надзирателей, показала одному из них служебную номерную бляху, тот с усмешкой взглянул на нее, с такой же усмешкой козырнул и толкнул тяжелую дверь.

Воровка выбежала за тюремные ворота, коротко огляделась и отчаянно, не веря в спасение, побежала вдоль черной ночной Невы.

За спиной продолжал звонить колокол, и в одном из окон Крестов отражался огонь пожара.

Глава двенадцатая

Грехи тяжкие

Полицмейстер Круглов с утра страдал от мигрени, поэтому сидел за столом с мокрой повязкой на голове. От приступов головной боли морщился, выдерживал паузу и продолжал выволочку своим подчиненным.

— Вам было известно, что аферистка готовит побег, имея для этого соответствующие предметы? — спросил он старшего судебного пристава Конюшева, стоявшего перед ним навытяжку, впрочем, как и все другие присутствующие здесь.

— Так точно, ваше высокопревосходительство! — ответил тот. — Мы имели подобные сведения, однако не торопились прекращать действия преступницы, имея целью довести их до судебных вещественных доказательств.

— И чего вы добились?

— Ножовка и шелковый шнур, хранившиеся в полом дне чайника, были изъяты и подготовлены для судебного разбирательства.

— А где оно, это разбирательство? — заорал полицмейстер. — Кому вы собираетесь предъявлять вещественные доказательства?

— Не смею знать, ваше высокопревосходительство!

— Ваше высокопревосходительство, — вмешался пухленький начальник тюрьмы, полковник Михайлов, присутствующий здесь же. — О ножовке и шнуре в камере Соньки, подозреваю, было известно покойному следователю Гришину.

— И что из этого? — набычился полицмейстер.

— Он обязан был поставить в известность соответствующие инстанции. Ну, как минимум начальника тюрьмы.

— Это вы мне говорите или покойнику?

— Безусловно, господину Гришину. Именно из-за его недоработок возникли накладки, о которых вы совершенно справедливо здесь говорите.

— Так сходите к Господу Богу, и пусть Он пригласит к вам для беседы господина Гришина! Вам же я бы посоветовал не рассусоливать здесь, а более ответственно относиться к действиям ваших подчиненных!

— Надеюсь, вы имеете в виду только прапорщика Глазкова? — полуобиженно уточнил начальник тюрьмы.

— А его вам недостаточно?.. Пронести в камеру чайник с двойным дном, устроить пожар, передать обмундирование воровке, подкупить дежурных надзирателей — это разве говорит о порядке в вашем ведомстве? Бардак!.. Полнейший бардак! Будь моя воля, я бы поставил полный крест на ваших Крестах! — Николай Николаевич сжал ладонями виски и сидел некоторое время молча. Когда боль слегка отпустила, обратился к товарищу прокурора города Илларионову: — Сергей Иванович, нам надо будет согласовать кандидатуру следователя, который будет вести дело прапорщика Глазкова.

— У нас есть некоторые соображения, и мы непременно проконсультируемся с вами, Николай Николаевич, — мягко ответил тот. — Вот только подследственный пока еще находится в тяжелом состоянии. Обожжено более половины кожного покрова.

— Заживет как на собаке! — отмахнулся полицмейстер, повернулся к последнему участнику совещания, своему помощнику полковнику Алдонину: — Усилить полицейские наряды, производить тщательный досмотр всех подозрительных лиц, проверка документов должна быть предельно тщательная, снабдить штатных и нештатных сыскарей фотографиями аферистки, установить круглосуточное дежурство возле дома Брянских!! — после чего нашел взглядом судебного пристава Конюшева, приказал: — Необходимо также провести дознавательную беседу с княжной Брянской. По нашим сведениям, ее кузен, князь Андрей Ямской, имел весьма деликатные отношения с младшей дочкой воровки!

Примерно в это же время на воровской хазе шел свой разговор — серьезный, ответственный. Здесь присутствовали воры Улюкай, Безносый, Резаный, Чулпан, Крайний и Бугай. Сонька сидела в дальнем углу комнаты, хмурая и немногословная, слушала, о чем базарили товарищи. Лицо у нее было усталое, кисти перебинтованы.

— Надо думать, как выбираться из города, — сказал Улюкай.

— Полиция как взбешенная, — заметил Безносый. — Шмонают каждого встречного-поперечного. А особенно дамочек.

— Повозкой, — глуповато предложил Чулпан. — Накидаем сверху на Соньку всякого барахла и проскочем.

— Как проскочишь, ежли фараоны на всех дорогах заслоны держат?! — возразил Крайний.

— Тогда по железке, — вступил в разговор здоровенный Бугай. — Парик на балду, морду размалевать, а одежку вообще самую барскую нацепить. Хрен кто к такой даме подкатит!

Предложение Бугая развеселило воров, и даже Сонька улыбнулась.

— Тебе, Бугай, надо не воровать, а в цирке народ веселить, — сквозь смех сказал Безносый и повернулся к воровке: — Что скажешь, Соня?

— Из города выберемся, — тихо произнесла она. — Не проблема. Для этого есть деньги. В России нет человека, которого невозможно было бы купить. Проблема в другом. Мне надо повидать дочку.

— А чего ее видать? — удивился Улюкай. — Она в Вильно, ждет тебя.

— Другую дочку. Которая в больнице. Таббу.

— Которая на Моховой?.. В странноприимном госпитале?

— Я обязана ее увидеть.

— Это невозможно, — покрутил головой Резаный. — Там зухеров знаешь сколько ошивается?.. Вмиг сцапают!

— Без этого я из города не тронусь, — серьезно сказала Сонька. — Подкупите охрану, договоритесь с сестричками милосердия, отвлеките шпиков. Я только гляну на нее и со спокойной душой уеду.

— Давай, Соня, опосля, — попросил Улюкай. — Когда выздоровеет.

— А если не выздоровеет? — раздраженно переспросила воровка.

— А если опять в Крестах окажешься?

— Я сказала: мне надо увидеть дочку! А чем все это закончится — плевать! Думайте, на то вы мои товарищи! — Помолчала, обвела всех тяжелым вопрошающим взглядом. — Кочубчик живой?

Воры молчали.

— Кто его убил? — спросила Сонька.

— Не мы, — ответил Безносый. — Сказывают, к нему приложил руку дворецкий княжны.

— За что?

— Известно за что. Сукой был, сукой и остался.

Воровка сжала кулаки добела, опустила голову, закрыла крепко глаза и осталась так сидеть, неподвижно.

Через несколько дней, в полдень, к странноприимному госпиталю на Моховой, зданию двухэтажному, малоприметному, подкатила весьма примечательная процессия, состоящая из двух карет и трех повозок.

Охрана, маячившая при входе в госпиталь, с удивлением наблюдала, как из повозок высыпались полицейские и мигом рассыпались вдоль всего фасада здания. После этого из первой кареты вышел важный полковник и не спеша направился к госпиталю.

Это был Улюкай.

Из второй кареты никто не выходил.

Два филера, дежурившие поодаль, немедленно подтянулись поближе.

«Полковник» подошел к охранникам, окинул их придирчивым взглядом, распорядился:

— Позовите-ка мне старшего.

— Старший — я! — вытянулся один из охранников.

— Дурак. Старший по госпиталю!

— Сей момент, ваше высокородие!

Охранник скрылся, «полковник» не спеша огляделся, наметанным глазом сразу вычислил шпиков, издали поманил их пальцем.

Те торопливо и с готовностью приблизились.

— Как идет служба, господа? — поинтересовался Улюкай.

— Стараемся, ваше высокородие, — чуть ли не хором ответили филеры.

— Ничего противоправного не замечено?

— Никак нет, ваше высокоблагородие!

— Глядите, — погрозил пальцем «полковник», — чтоб ни одна муха не прошмыгнула!.. Ежли что, сразу тащите в участок!

— Это как положено, ваше высокородие!

— И вот что! — грозно предупредил Улюкай. — В карете находятся его высокопревосходительство генерал князь Крымский с супругой. Они желают осмотреть госпиталь с намерением облагодетельствовать находящихся здесь страждущих. Посему повелеваю нести службу с особым рвением, дабы не случилось какого-нибудь казуса.

— Будем стараться, ваше высокородие!

В это время из госпиталя вышла в сопровождении нескольких врачей хозяйка, Мария Михайловна Гданская, полноватая, с приветливой улыбкой.

Улюкай оставил филеров, немедленно направился к ней.

Довольно галантно щелкнул каблуками, склонил голову.

— Примите наши извинения за неожиданный визит, но в этом не моя воля, а супруги высокопревосходительства князя Крымского. Она выразила желание поучаствовать в больных и пожертвовать на их содержание и выздоровление некоторую денежную сумму.

Госпожа Гданская еще больше расцвела в улыбке, благодарно раскланялась.

— Мы рады видеть в наших стенах каждого, у кого неравнодушно сердце к страдающим. Милости просим.

«Полковник» хотел было дать команду полицейским, чтобы те открыли дверцу генеральской кареты, но вдруг о чем-то вспомнил.

— И небольшая просьба. Супруга генерала потеряла на японской войне сына и поэтому нуждается в проявлении особого такта и деликатности.

— Не беспокойтесь, ваше высокородие. Мы проявим максимальное уважение к госпоже генеральше, — ответила хозяйка госпиталя. — Нам к этому не привыкать.

Улюкай дал команду полицейским, те распахнули дверцу кареты, из нее вышел вначале генерал — вор Безносый, подал руку Соньке, и та шагнула на землю.

Воровка была одета в длинное черное платье, на голове держалась также черная широкополая шляпа, из которой на глаза падала густая черная сетка.

Она взяла под руку генерала, и они не спеша двинулись к входу в госпиталь. Улюкай вытянулся по стойке «смирно», госпожа Гданская вежливо отступила назад, оттеснив спиной всю свою команду и охранников, визитеры обозначили приветствие едва заметным поворотом голов и вошли в прохладный, довольно просторный вестибюль.

Следом за Безносым и Сонькой двинулись Улюкай и два «унтер-офицера».

Из вестибюля хозяйка повела гостей по коридору первого этажа, по пути излагая необходимую информацию:

— Наш госпиталь предназначен для людей малообеспеченных и низкого сословия. Мы обеспечиваем больных всем необходимым — медицинским уходом, одеждой, питанием и даже небольшими суммами при выписке из учреждения. На двух этажах расположены сорок шесть палат, причем этажи разделены по половой принадлежности. Первый этаж — мужской, второй — дамский. Содержится госпиталь главным образом за счет пожертвований и меценатства…

Мария Михайловна открыла дверь одной из мужских палат, чтобы продемонстрировать больных, но Сонька наклонилась к «генералу», что-то тихо сказала ему.

«Генерал» перевел:

— Моя супруга не желает видеть страдающих мужчин. Для нее это слишком большое испытание, — и попросил: — Лучше поднимемся в дамское отделение.

— Как госпожа пожелает, — легко согласилась хозяйка, и посетители двинулись со всей свитой наверх.

В коридоре второго этажа попались на глаза несколько женщин, которые при виде процессии торопливо скрылись в своих палатах.

Госпожа Гданская продолжала рассказ:

— Женщины, находящиеся здесь, страдают разным недугом. Здесь есть болеющие чахоткой, довольно много особ после неудачных родов от случайных господ, имеются также дамы, изувеченные собственными мужьями-пьяницами… Мы также не отказываем в приюте женщинам, лишенным крова, то есть бродягам, потому как они тоже люди, тоже нуждаются в уходе…

«Генеральша» снова шепнула что-то «мужу», и тот на вопросительный взгляд хозяйки госпиталя ответил:

— Супруга интересуется, не в вашем ли госпитале находится несчастная, которую едва не застрелил насмерть некий прохвост.

— В нашем! — неожиданно обрадовалась хозяйка. — Именно в нашем. Ею многие интересуются, но мы никого к ней не пускаем. Госпожа Бессмертная никого не желает видеть. — И с той же живостью поинтересовалась: — Вам известно, что данная особа — бывшая опереточная знаменитость?!

Сонька кивнула головой, а «генерал» попросил Марию Михайловну:

— Супруге крайне было бы желательно взглянуть на госпожу Бессмертную. И, может, даже побеседовать.

— Исключено! — воскликнула та. — К ней недавно заявился граф Константин Кудеяров, так она с треском выгнала его!

— Думаю, женщина женщину поймет, — мягко улыбнулся Безносый и напомнил: — Мы намерены пожертвовать несчастным серьезные деньги, сударыня.

Та на мгновение задумалась, затем негромко сообщила:

— Я бы не стала уделять ей столь высокого внимания. Она ведь знаете чья дочь?.. Знаменитой воровки!

— Княгиня настаивает, — повторил «генерал».

Хозяйка решительно провела их к одной из палат, остановилась перед нею.

— Прошу. Но за последствия я не отвечаю. Дама особого нрава!

Рядом с дверью на стульчике сидела сильно похудевшая, печальная Катенька.

Сонька оставила свиту, тронула дверь и вошла внутрь.

Палата была небольшая, однокоечная, довольно мрачного вида. Возле койки стояла тумбочка, на которой находились графин с водой, стакан, медицинский судочек.

Табба спала, отвернувшись к стене, но при появлении Соньки с неудовольствием повернула к ней голову, спросила:

— Что надо?

Была она в простеньком бязевом халате, голова и лицо ее были перебинтованы, волосы сбиты клочками.

— Чего надо? — повторила артистка, глядя на неожиданную посетительницу в черном.

Сонька молча подошла к ней, взяла стул, присела рядом с койкой.

— Здравствуй, доченька. — Подняла сеточку, попыталась улыбнуться.

Табба с трудом села и, морщась от боли, со злостью спросила:

— И здесь нашла?

— Нашла, — ответила воровка. — На краю света найду. Ты ведь моя дочка.

— Я вызову людей, и тебя опять возьмут.

— Не надо, — попросила тихо Сонька. — Я сама сейчас уйду.

— Зачем явилась?

Та пожала плечами.

— Тебя повидать.

— И чего хорошего увидела?

— Тебя.

— Нравится? — Прима отодвинула слипшиеся от крови бинты на голове, на плече. — Такую дочку ты хотела увидеть?

— Мне ты в любом виде хороша.

— Идиотка. Пошла отсюда!

— Хотя бы еще пару минут.

— Сиди, пока охрана не явилась. — Артистка помолчала, глядя перед собой в стенку, неожиданно спросила: — Из Крестов сбежала?

— Сбежала. Спасибо за деньги.

Дочка повернулась к ней.

— Знаешь, почему я дала?.. Чтоб оставила меня в покое!.. Раз и навсегда оставила! Ты должна понять наконец, что я ненавижу тебя! За жизнь, за судьбу свою ненавижу! И если ты называешь себя матерью, то такую мать я бы врагу не пожелала! Это из-за тебя я стала такой! Посмотри на меня! Куда я теперь?.. Воровать, как ты? Или побираться, просить милостыню? Что ждет меня? Кому я такая нужна? Где ты ни появишься, к чему ни притронешься, везде беда и несчастья! За что, за какие грехи Господь наградил меня такой матерью?.. И еще явилась — в шляпе, в дорогом платье! Хочешь показать, что живешь, а я гибну? Это ты хочешь показать!.. Пошла вон отсюда! Я не желаю тебя видеть, знать!.. Запомни — я ненавижу тебя! И никогда не признаю своей матерью! Пошла!

Сонька медленно поднялась и, не проронив ни слова, покинула палату.

Между княжной и старшим судебным приставом находился изящный чайный столик, на нем стояли самовар, чайная посуда, сладости. Со стороны общение гостя и хозяйки напоминало скорее милое чаепитие, нежели допрос.

— Нам доподлинно известно, княжна, что именно в вашем доме какое-то время скрывались известная воровка Сонька Золотая Ручка и ее дочь Михелина, — сделав глоток из позолоченной чашки, сказал Конюшев.

— Вам известно или у вас есть доказательства? — поинтересовалась та с иронией.

— Скорее, известно. Доказательства ушли вместе с вашим дворецким, царствие ему небесное, и им убитым вором Кочубчиком.

— Вы ждете от меня признания?

— Нет, помощи. — Пристав снова глотнул чаю. — Нам надо задержать аферистку. Желательно с дочерью.

— Ничем не могу вам помочь, — ответила княжна, отщипнув кусочек печенья. — Так же, как и вы, я знаю о них только из газет.

— Они не могли покинуть Петербург — полиция слишком тщательно ведет слежку. Поэтому… — Конюшев замялся.

— Поэтому? — с улыбкой переспросила девушка.

— Поэтому мы не исключаем, что воровки вновь могут обременить вас своим визитом.

— Вы шутите!

— Вы так считаете?

— А как иначе?.. Наш дом окружен таким количеством шпиков, что сквозь такой кордон никто не сможет проникнуть.

Судебный пристав удовлетворенно кивнул.

— А если мы снимем кордон?

— Зачем?

— Чтобы преступницы утратили осторожность и без всяких проблем вновь стали вашими гостями.

От такого поворота беседы Анастасия даже откинулась на спинку кресла.

— То есть вы предлагаете, чтобы я выдала их?

— Это поможет не только органам правопорядка, но и Отечеству в целом. Вы ведь принадлежите к знатному дворянскому роду и по положению обязаны чтить кодекс чести и нравственности.

— Да, но я не обязана чтить кодекс мелкого доносительства!

— Мелкого?

— А вы считаете, что несчастные женщины, которые, в моем представлении, не совершили никаких тяжких деяний, должны подвергаться гонению и жестокому наказанию?

— Можно подумать, вы считаете их святыми.

— Не считаю. Но в отечестве много больше истинных преступников, которые нуждаются в немедленном изолировании и самом суровом наказании!

— Вы имеете в виду…

— Я имею в виду разного рода бомбистов, революционеров, казнокрадов, которые рано или поздно уничтожат Россию!.. Вы же бегаете за двумя измученными дамами, поднимая всю полицию на ноги и изображая из себя героев.

Ответить на гневную речь молодой девушки пристав не успел — до слуха донесся звук электрического звонка, и вскоре в комнату, предварительно постучав, заглянул новый дворецкий, статный, лощеный, доложил:

— Вас спрашивают, барышня.

— Кто?

— Князь Андрей Ямской. Приглашать?

Анастасия наморщила недовольно лоб, затем все-таки кивнула.

— Приглашай.

— Ваш кузен? — спросил следователь.

— Вы хотите ему тоже учинить допрос? — нахмурилась княжна.

Дата добавления: 2015-08-29