Сонька. Продолжение легенды 20 страница

— Может, ей дать подсадную? — снова произнес следователь.

— У вас есть такие?

— Будем искать. Стараться, господин полицмейстер, — улыбнулся Егор Никитич. — Непременно найдем.

Время было уже к полуночи, когда Катенька проснулась от того, что в спальне госпожи что-то тяжело упало. Она приподнялась с постели, прислушалась. Какое-то время было тихо, затем послышались стон и странные звуки, словно кто-то скребся в дверь.

Прислуга торопливо подошла к двери спальни, осторожно попыталась приоткрыть ее. Дверь не поддавалась. Катенька налегла посильнее и тут увидела, что на полу лежит Табба и жестами показывает, чтобы ей помогли.

Девушка подхватила хозяйку под мышки, стала поднимать ее.

— Барыня, что с вами? — И тут поняла, что она сильно пьяна. — Вам плохо?

— Помоги сесть, дура, — пробормотала артистка.

Катенька с трудом дотащила ее до кресла, кое-как усадила в нем, спросила:

— Может, чаю?.. Или кофею?

— Телефон, — показала Табба на аппарат на столике.

— Вы желаете позвонить?

— Телефон, сказала!

Прислуга подтащила столик с телефоном, сняла трубку.

— Какой номер вызвать?

— Сама! — вырвала из ее рук трубку Табба. — В театр буду звонить. Директору!

— Уже поздно, барыня. Скоро полночь, — объяснила девушка.

— Полночь? — свела брови та, повторила: — Полночь… — И вдруг с силой сбросила телефонный аппарат на пол, двинула его ногой. — Скоты!.. Твари! Кто-то в полночь уже спит, а кто-то сходит с ума. — И показала на недопитое вино в бутылке на тумбочке возле кровати. — Принеси!

— Может, достаточно? — осторожно возразила Катенька. — Лучше я вам подам чаю.

— Вина!

Девушка послушно принесла бутылку и бокал, Табба собственноручно наполнила бокал до краев, захлебываясь и превозмогая себя, выпила. Посидела какое-то время в отупении, подняла голову на девушку.

— Пьяная, да?

— Немножко.

— Врешь, пьяная. По-скотски пьяная. — Снова помолчала, тяжело повела головой. — И ничем этот ужас отсюда не вытравить. Ничем… — Вдруг обхватила голову руками и стала плакать тихо, скуля, скрипя зубами.

Катенька присела рядом с ней, принялась успокаивать, гладя ее по распущенным волосам.

За окошком — ночь. Окошко маленькое, зарешеченное, под самым потолком камеры, едва пропускает свет.

Камера тоже совсем крохотная — три на четыре метра. Почему-то два лежака. Серые, грязные стены давят, ломают кости, выворачивают руки, сжимают грудь. Непонятно, куда себя девать, чем заняться, на чем остановиться.

Сонька мерила камеру из угла в угол широкими шагами, иногда останавливалась, будто прислушивалась к чему-то, принюхивалась. И снова принималась ходить… Из глотки вырывался то ли стон, то ли хрип, воровка сжимала добела кулаки, иногда в бессилии била ими по стене, царапала грязную известку.

В это же время, около полуночи, когда Петербург накрыла густая, темная ночь, возле ворот дома Брянских остановилась карета, из нее вышел господин в черном плаще с капюшоном, коротко нажал на кнопку звонка.

Это был следователь Егор Никитич.

Сонно подала голос за соседним забором собака и замолчала.

— Кто нужен? — спросил недовольный голос привратника.

— Попросите госпожу Брянскую.

— Барышня спят. Приходите завтра.

Гришин потоптался в неопределенности, снова нажал на кнопку.

— Чего опять? — разозлился Семен.

— Разбуди дворецкого. Есть важное дело.

— Ходют тут по ночам, все спать неймется, — проворчал привратник, и по грузным шагам было слышно, что он направился к дому.

Вскоре послышались более легкие и более торопливые шаги, калитка приоткрылась, в щели показалось лицо Никанора.

— Кто здесь?

— Следователь Гришин, — коротко и негромко бросил Егор Никитич, не снимая капюшона. — Надо поговорить с княжной.

— Они почивают, — ответил дворецкий и повторил совет привратника: — Лучше приходите завтра, после полудня.

Он хотел закрыть калитку, однако Гришин подставил ногу.

— Дело… Весьма важное дело к барышне. Завтра может оказаться поздно!

— Они шибко гневаются, ежли сон их ломаешь, — ответил Никанор.

— Впусти. Не приведи бог кто увидит.

Тот нехотя открыл калитку пошире, и Егор Никитич проскользнул во двор.

— Разбуди барышню. По век жизни будет тебе кланяться!.. Разбуди!

— А с чего такой переполох?

— Госпожу помнишь, которую давече загребли жандармы? Француженку!.. Матильду Дюпон!

— Ну.

— Речь как раз о ней.

Дворецкий, оставив ночного гостя у ворот, в некотором сомнении двинулся к дому, поднялся по ступеням и направился в сторону спальни Анастасии.

Перед дверью в нерешительности потоптался, после чего несильно постучал.

Из спальни не отвечали. Никанор постучал посильнее, и сонный недовольный голос девочки спросил:

— Чего надо?.. Кто?

— Великодушно простите, барышня, там человек спрашивает.

— А ты знаешь, который час?

— Знаю, барышня. Только уж больно он настырный и взволнованный. Непременно просит разбудить вас.

— Завтра!

— Завтра, говорит, как бы не опоздать.

— Завтра я тебя наконец уволю, старого дурака!

— Барышня… Это касаемо мадам Матильды.

За дверью затихло, затем послышались спешные шажки, и в дверях возникла Анастасия в халатике.

— Чего городишь?.. Какая мадам Матильда?

— Которая в Крестах!.. Господин следователь так сказали.

— Следователь? — изумилась княжна. — Он здесь?

— Ждут возле ворот.

— Зови!

Никанор мелким, шаркающим шагом заспешил обратно, со ступенек махнул Гришину.

— Милости просим, вас ждут.

Егор Никитич поднялся наверх, вместе с дворецким они пересекли просторную прихожую, и тут откуда-то взялся сонный Кочубчик.

— Что такое? — спросил строго. — Кто таков?

— Ступай к себе, — отмахнулся Никанор.

— Так ведь чужой, да к тому ж ночью!.. Может, подмогнуть?

— Без тебя управимся. Ступай.

— Кто это? — настороженно спросил Гришин, когда Володя, почесываясь и зевая, ушел к себе.

— Никто. Работник, — бросил дворецкий, и они вошли в небольшую комнату, где их уже ждала княжна.

Она жестом велела слуге удалиться, так же жестом показала гостю на стул.

Тот сел, явно чувствуя себя неловко и волнуясь.

— Прошу простить, княжна, за поздний визит, но дело весьма срочное. — Он сбросил с себя капюшон. — Вы меня признали?

— Признала. Излагайте, — сухо велела она.

— Даже не знаю, с чего начать.

— Начинайте с главного. — Анастасия с трудом сдержала нервную зевоту. — Слушаю вас.

— Я, княжна, рассчитываю на абсолютную конфиденциальность нашего разговора. Это и в моих, и в ваших интересах. Обещайте мне.

— Хорошо, обещаю. — Девочка опять чуть не зевнула.

Михелина, проснувшаяся от непривычного для такого времени суток шуму, набросила халат, вышла из комнаты, прислушалась. Услышала удаляющиеся шаги Никанора, стала бесшумно спускаться по лестничным ступенькам вниз.

— Сегодня был допрос вашей родственницы, Матильды Дюпон, — сказал следователь.

— Мой юрист уже готовит иск департаменту полиции, — заявила девочка.

— Сейчас не об этом. Основной свидетельницей при допросе выступила мадемуазель Бессмертная.

— Не может быть!

— Я был очевидцем этого.

— Но ведь это бессовестно! Безнравственно! — воскликнула Анастасия.

— Почему?

— Против родной… нет, просто участвовать во всем этом… Это отвратительно.

— Я этого не слышал, — после паузы улыбнулся следователь.

— Почему?

— Потому что вы сейчас фактически признали родство Соньки Золотой Ручки и госпожи Бессмертной.

— Я этого не говорила!

— Я тоже так считаю. — Егор Никитич сбросил с себя плащ, сел поудобнее. — Ваша тетя ни в чем не созналась.

— Ей не в чем было сознаваться!

— Наверное, — снова улыбнулся Егор Никитич. — Но случилось неожиданное. Следствие потеряло рычаги воздействия на вашу родственницу. Понимаете, о чем я?

— Не совсем.

— Следствие пока что не может доказать, что ваша тетя и есть та самая Сонька Золотая Ручка!

— И не докажет!.. Потому что все вранье! — воскликнула княжна.

Михелина остановилась за дверью комнаты, стала слушать, о чем шел разговор.

— Простите, мадемуазель, — поднял руки следователь, — но давайте договоримся. Я сейчас целиком на стороне госпожи Дюпон, поэтому прошу внимательно выслушать меня.

— Но все равно все ложь и неправда.

— Мадемуазель…

— Хорошо. Молчу!

Егор Никитич помолчал, собираясь с формулировкой, посмотрел на юную хозяйку, снисходительно усмехнулся ее суровому виду.

— Еще раз прошу поверить мне — я целиком на стороне мадам Дюпон. Иначе бы не явился в столь позднее время.

— Хорошо, сказала. Слушаю!

— Вашей тете в камеру могут пустить подсадку.

— Это как? — насторожилась Анастасия.

— Есть такое понятие в тюрьме — подсадка. Подсадная…

— Все равно ничего не поняла.

Дворецкий увидел Михелину под дверью, с укоризной усмехнулся и неслышно удалился.

— Женщина сидит в одиночной камере одна, — стал объяснять Гришин княжне. — Ее водят на бесконечные допросы. Изматывают. Доводят до сумасшествия. Ей не с кем поговорить. Некому излить душу. Вот тогда и появляется подсадная особа. Все, что узнает она от несчастной, узнает также и полиция. То есть следствие… — Егор Никитич внимательно посмотрел на Анастасию. — Теперь понятно?

— В какой-то степени, — тронула та плечами и поинтересовалась: — Вы разбудили меня ночью, чтобы это рассказать?

— Нет, — покрутил следователь головой. — Я разбудил вас, чтобы сделать определенное предложение.

— Мне?!

— Вам. Подсадная особа должна быть с вашей стороны, а не со стороны полиции.

— Вы полагаете, такая особа у меня есть? — подняла брови княжна.

Гришин негромко рассмеялся.

— Разумеется, ее у вас нет. Но ее надо срочно найти.

— Где?

Егор Никитич помолчал, затем коротко ответил:

— У воров.

— У воров?

— Да, у воров.

От возмущения Анастасия едва ли не поперхнулась.

— Вы полагаете, я общаюсь с этой публикой?

— Полагаю, что нет. — Следователь с усталой взрослой снисходительностью смотрел на девочку. — Однако постараться разузнать у близких о такой возможности все-таки следует. Если, конечно, это в ваших интересах.

Анастасия поднялась.

— У вас все?

Следователь последовал ее примеру.

— Нет, не все. Мое посредничество в этом вопросе должно быть оценено самым серьезным образом.

— Вы хотите денег?

— Нет. Деньги быстро теряют цену… Я же хочу в знак благодарности получить достойный камень из сокровищниц вашего папеньки.

Княжна удивленно и возмущенно смотрела на него.

— А не слишком ли многого вы хотите?

— Нет, мадемуазель. Такие дела дешево не стоят. — Егор Никитич набросил плащ, накинул на голову капюшон и двинулся к двери. Остановился, с тихой улыбкой добавил: — Завтра в это же время я постараюсь снова навестить вас, не забудьте.

Он настолько резко открыл дверь, что Михелина едва успела спрятаться на угол. Никанор вышел навстречу ночному гостю, бесшумными шагами повел его к выходу.

Анастасия продолжала стоять посреди комнаты в некоторой растерянности, когда туда вошла Михелина. Она сразу все поняла, резко заметила:

— Подслушивать гнусно и подло!

— Да, это так. Если дело не идет о жизни твоей матери, — ответила Михелина и быстро покинула комнату.

За окном уже медленно наливалось утро, шторы, подсвеченные снаружи, теряли цвет, на улице и во дворе шаркали метлами дворники, гремел колокольчиком квартальный.

Михелина и княжна не спали. Сидели в спальне на постели, одинаково прижав коленки к подбородкам, разговаривали негромко, серьезно.

— Я боюсь просить об этом Кочубчика, — сказала воровка. — Он может пойти не к ворам, а сразу в полицию.

— Надо взять с него слово, — наивно предложила Анастасия.

Михелина усмехнулась.

— Слово вора — собачий хвост. Куда вильнет, туда и поведет.

— Но ты же сама воровка!

— Я — дочка Соньки. А Кочубчик — дешевый марвихер!

Княжна засмеялась.

— Ничего не поняла, но согласна.

Помолчали, Анастасия подняла на подругу глаза.

— Следователь ночью опять придет. Надо что-то решать.

Михелина пожала плечами.

— Значит, Кочубчик.

— А если… заложит? — Княжна употребила воровское слово и даже сама этому удивилась.

— Я не знаю, где искать воров. Есть такие, которые помогут. Улюкай, например. Артур. Но как на них выйти, где искать?

— Воры, наверное, красивые, — заинтригованно предположила княжна.

— Не все. Улюкай, например, не очень. А Артур красивый. С виду настоящий аристократ.

— Покажешь когда-нибудь?

— Не боишься?

— Интересно.

— Посмотрим, может, и получится.

— Возле нашего дома все время стоят чьи-то повозки! — вдруг вспомнила княжна. — Может, это воры?.. Может, тебя сторожат?

— Сторожат, — согласилась Михелина. — Только не воры, а шпики. — Еще подумала и решилась: — Хорошо, буду говорить с Володей. Только это будет без тебя.

— Почему?

— У нас с ним одинаковый язык.

Кочубчик попался Михелине в то же утро, когда она спускалась по лестнице из своей спальни. Он вынырнул откуда-то из-под лестницы, обхватил ее вроде шутя, хотя вполне конкретно и по-мужски.

— Опа!.. Не споткнитесь, сударыня!

— На ловца и овца, — усмехнулась воровка и поинтересовалась: — Руки мыл?

— А чего, грязные?

— Смотря к чему прикасаешься.

— Прикасаюсь к цыпе, от которой мураши по всем органам! — Володя неожиданно крепко прижал девушку. — Чего боишься меня, муська?.. Лучше меня все одно не сыщешь!

Михелина с такой силой оттолкнула его, что он чуть не рухнул на ступеньки.

— Я, гумозник, тебе не маруха! — объяснила она. — Хочется почесать чудильник, скачи на Невский!

— Так не выпускают ведь! — трогая ушибленное место, ухмыльнулся Кочубчик. — Вели не держать по-черному, буду каждый день ботики мыть!

— И без того их помоешь, — ответила воровка, отошла на пару шагов и тут как бы вспомнила. — Желаешь пойти на Невский?

— Очен-но!.. Там же не только кореша, но и сплошная лоховарня. Есть кого щипнуть по-большому!

Девушка подумала, кивнула.

— Хорошо, я скажу, чтобы тебя выпускали. Только исполнишь для меня одно дело.

— Хоть два… Приказывай, чего сделать?.. Скребануть кого или, не приведи господи, вальнуть?

— Гляди, как бы самого не вальнули. Грех свой знаешь.

— Знаю, дочка. Потому и молюсь еженощно, ежечасно. Так какое дело?

— Надо выйти на воров, Володя.

— На каких воров?

— Лучше на Сонькиных.

На физиономии Кочубчика отпечатался неподдельный испуг.

— Не-е, детка. На такое меня не толкай. Они ж сразу приколят меня.

— Не приколят. Скажешь, что по Сонькиному делу.

— Думаешь, поверят?

— Намекни про меня.

От неожиданности предложения Володя вдруг засуетился, забегал глазами, не знал, что сказать, как поступить.

— А где ж я их найду, воров-то этих?

Михелина коротко засмеялась.

— Мне тебя учить?

— Научи, детка, а я послушаю. А то вся задница сразу помокрела!

— На Невском всякой швали полно. Кинь в кишеньку денежку, пусть тебя щипнут. А как щипнут, ты этому ваську грабли выверни да и поспрашивай про серьезных воров.

Кочубчик удивленно смотрел на девушку.

— Мать моя курва… Ты же стала настоящей бобрухой, дочка!

Девушка пропустила мимо ушей его похвалу, спросила:

— Ты все понял?

— Понял. Окромя одного. Это для тебя нужно или для какого-нибудь чухонца?

— Для меня.

— А какое вознаграждение упадет на меня?

— Сделаешь все по-честному, получишь дорогую цацку.

— Прямо голова кругом идет, дочка.

Он попытался облапать Михелину, но та снова оттолкнула его, предупредила:

— Будешь еще лапать, голову провалю.

— Понял, дочка, понял. Ты, ей-богу, копия с Соньки! — Кочубчик развалистым шагом пошел прочь, шагов через пять остановился. — А когда на дело идти надо?

— Прямо сейчас. Только оденься так, чтобы сразу в глаза лез! — распорядилась воровка.

— Одежой обеспечишь?

— Подберем.

— А ежли фараоны следом увяжутся?

— Какие фараоны?

— Которые за воротами караулят.

— Уйди.

— А как уйдешь, ежли ими весь город кишит?

— Мне тебя учить? На то ты и вор, чтоб фараонам уши на глаза натягивать.

В это время из своей комнаты быстрым шагом вышла княжна, лицо ее было растерянным. В руках она держала распечатанный конверт.

— Что? — напряглась Михелина.

— От кузена… — с трудом выговорила Анастасия. — Скоро его привезут… Только теперь он на костылях. На всю жизнь.

Глава девятая

Табба

Было уже далеко за полночь, город накрыла спокойная глухая ночь, нарушаемая изредка звоном колокольчиков ночных сторожей, собачьим лаем или грохотом проносящихся повозок.

Михелина не спала. Лежала на своей разобранной постели, смотрела немигающими, полными слез глазами в потолок, не вытирала скользящие по щекам слезы, лишь изредка всхлипывала.

Часы на колокольне пробили пять, девушка закрыла лицо ладонями, перевернулась на живот, и спина ее затряслась от плача.

На колокольне церкви при Крестах ударили семь раз, обозначив утреннее время, по галереям понесся крик караульных, чуть погодя послышалась утренняя молитва, которую распевали специально отобранные арестанты.

По внутреннему тюремному балкону к камере Соньки прошли два надзирателя и молодой, совсем юноша, прапорщик. Сняли с засова тяжелый замок, прапорщик звонко крикнул в камеру:

— Подследственная Матильда Дюпон, на допрос!

Прапорщик был тот самый Илья Глазков, которому Табба в госпитале подарила медальончик с Богородицей.

Воровка, причесанная, бледная, почти без следов бессонной ночи, не спеша и с достоинством направилась к двери, с улыбкой кивнула тюремщикам:

— Доброе утро, господа.

Ей не ответили, прапорщик едва заметно усмехнулся, скомандовал:

— Руки за спину!

Женщина послушно выполнила его приказ, снова улыбнулась, очаровательно програссировав:

— Как прикажете, господин офицер-р.

— Разговорчики!.. Вперед!

Илья Глазков шагал впереди, надзиратели держались сзади. Прошли по решетчатому балкону первой галереи, с которого хорошо были видны нижние этажи тюремного корпуса, спустились по лестнице и снова зашагали по балкону нижней галереи.

Прапорщик громко выкрикивал:

— К двери не подходить! В окошко не глядеть!

Неожиданно Сонька бросила взгляд вниз и увидела на небольшом пятачке внутреннего двора группу арестантов — человек сорок — в полосатой одежде и с котомками за плечами. Их окружали плотным кольцом конвойные, подталкивая и подгоняя к выходу.

— Каторжане? — тихо спросила Сонька.

— Разговоры! — скомандовал Илья и через пару шагов, чуть повернув голову, тихо объяснил: — Отправка на Сахалин.

И тут воровка поймала на себе взгляд, направленный снизу. На нее смотрел пан Тобольский. От неожиданности глаза его заслезились, он стал отчаянно протирать их, изо всех сил стараясь разглядеть женщину наверху — она ли это, не ошибся ли он.

Сонька едва заметно махнула рукой, и тогда поляк развернулся всем телом к ней, закричал:

— Соня!.. Сонечка!.. Я люблю вас, Соня!

Конвойные принялись избивать его, загоняя в середину толпы арестантов, а он уходил от ударов, все изворачивался, желая в последний раз увидеть свою любимую женщину.

Прапорщик оглянулся, сердито приказал воровке:

— Шагать прямо!.. Смотреть перед собой!

Балкон закончился, начался спуск по лестнице, и арестанты исчезли из поля зрения.

В следственной комнате, кроме следователя Гришина, находился также в должности писаря младший полицейский чин Феклистов, старательно разложивший бумаги и ручки, имея намерение записывать все подробно, слово в слово.

Егор Никитич некоторое время молча внимательно изучал сидящую напротив воровку, наконец с ухмылкой поинтересовался:

— Значит, вы продолжаете настаивать, что являетесь подданной Франции?

— Да, Франция моя родина.

— И вас не смущает, что «ваша родина» никак не желает признавать вас?

— Повторяю, это ваши игры.

Следователь помолчал, явно готовя какой-то сюрприз, вдруг игриво заявил:

— Сказывают, вас признал один из арестантов, осужденный на пожизненную каторгу?

Сонька вскинула брови.

— Вы шутите, господин следователь?

— Ни в коем разе. Он кричал, что любит вас, мадам Соня.

— Завидую Соне, что ей объясняются в любви даже каторжане.

— Господин Тобольский. Вам известно это имя?

— Так же, как и ваше.

Феклистов бросил короткий взгляд на Соньку.

— Вы вместе отбывали каторгу на Сахалине, и он в какой-то степени способствовал вашему побегу оттуда.

Воровка вздохнула, сложила руки на коленях.

— Вы, господин следователь, который уже день рассказываете мне о жизни какой-то аферистки, которую я не знаю и знать не желаю. Поэтому заявляю вам вполне официально — больше на ваши вопросы я отвечать не собираюсь.

— Будете играть в несознанку? — усмехнулся Егор Никитич.

— Если на вашем языке это звучит так, то пусть будет «несознанка».

Гришин стал собирать бумаги, как бы между прочим бросил:

— С вами желает встретиться адвокат.

— Нет, — усмехнулась Сонька, — свою честь я буду защищать сама!

Егор Никитич повернул голову к писарю, махнул ему:

— Свободен.

Феклистов сгреб листки, чернильницу и ручки, задом вытолкался из двери.

Следователь еще покопался в бумагах, что-то дописал и, перед тем как вызвать конвой, как бы между прочим бросил:

— В одиночке сидеть тяжело. Много лучше будет, если к вам, мадам, будет подсажена еще одна аферистка. — И тут же громко распорядился: — Увести арестованную!

В комнату вошли те же самые надзиратели, а также прапорщик Глазков. Сонька встала и шагнула к выходу.

Табба проснулась с тяжелой головой, некоторое время сидела на кровати, бессмысленно и болезненно глядя в одну точку, затем слабо позвала:

— Катюша!

Катенька явилась быстро, остановилась на пороге спальни.

— Чего подать, барыня?

— Голова болит. Жутко… Наверное, мигрень.

— Наверное, — согласилась прислуга. — Может, порошок какой?

— Да, поищи в шкафчике.

Девушка затопала каблучками исполнять желание хозяйки, та же встала, сделала пару шагов, отчего ее сильно качнуло. Она, придерживаясь за спинки стульев, добралась до зеркала, взглянула на лицо, с отвращением закрылась ладонями.

Катенька вернулась, неся в руках стакан с водой и распечатанный порошок.

Артистка выпила, мельком посмотрела на девушку.

— Пьяная была?

— Немного, — деликатно ответила та.

— Больше не разрешай мне пить. Иначе сопьюсь. — Табба двинулась в сторону столовой, по пути спросила: — Из театра не звонили?

— Нет, не звонили, барыня.

— Сволочи.

Она уселась за пустой стол, попросила:

— Какой-нибудь бульончик.

— Сейчас сделаю.

— Лучше куриный.

— Непременно, — кивнула прислуга, затем нерешительно сообщила: — А у нас, барыня, почти не осталось денег. Вечером приходил хозяин, очень гневался.

Табба удивленно посмотрела на нее.

— Как… не осталось?

— Кончились. На еду, на вино. На извозчиков.

Артистка подумала о чем-то, стуча накрашенными ногтями по столу, сказала Катеньке:

— Приготовь платье на выход. И вызови экипаж. Я кой-куда съезжу.

* * *

Изящная белая повозка с бывшей примой катилась по Невскому, Табба сидела в ней непринужденно и элегантно, вуаль, упавшая на глаза из-под шляпки, нежно щекотала лицо.

Справа и слева мелькала гуляющая публика, проносились навстречу экипажи и редкие автомобили, били по глазам витрины магазинов, от продуктовых до ювелирных. Артистка не беспокоила извозчика, она выбирала наиболее подходящий вариант магазина, возле которого ей следовало бы остановиться.

Когда с Невского повернули на Литейный, в глаза сразу бросилась реклама ювелирных украшений от Абрама Циммермана — метровой высоты, по-одесски яркая.

— Останови, — толкнула извозчика в спину Табба.

Тот послушно выполнил ее пожелание, подкатил почти вплотную в бордюру, соскочил с козел, помог девушке спуститься на землю.

— Мадам ждать?

— Полчаса.

Швейцар, увидев красивую, хорошо одетую молодую особу, предупредительно распахнул двери, жестом пригласил в зал.

Покупателей здесь было мало, на вошедшую модную девушку сразу обратил внимание Мойша, вышел из-за прилавка, расшаркался.

— Милости просим, что желаете? — произнес он с очевидным южным говором, смешав вместе приветствие и вопрос.

— Желаю посмотреть, — бросила она и направилась к прилавку с дорогими украшениями.

Мойша не отставал.

— Жемчуг, бриллианты, изумруд, сапфир, рубин, — тараторил он без умолку, — ожерелье, кулоны, перстни, браслеты…

— Можете оставить меня в покое? — раздраженно спросила девушка.

— Я пытаюсь всего лишь помочь вам, — удивился парень.

— Не надо, я сама.

— Мойша, не утомляй дамочку своим видом! — подал голос отец, наблюдавший издали за происходящим. — Пусть она сама все поймет и попробует. — И занялся своей клиенткой.

— Но папа…

— Стой в шаге и молчи!

Табба подошла к прилавку вплотную, от обилия и дороговизны изделий у нее на миг даже закружилась голова.

Мойша стоял сзади, выжидательно наблюдал за красивой девушкой.

— И на чем остановились ваши прекрасные глаза? — не выдержал он наконец.

— Покажите это ожерелье, — ткнула артистка в изделие, усыпанное россыпью бриллиантов.

— О, у вас вкус на целых сто пятьдесят рублей.

Продавец достал желаемое украшение, положил перед девушкой на стекло. Она взяла его в руки, приложила к шее, полюбовалась в зеркало.

— И, пожалуйста, этот перстень.

— Вы бьете прямо в одну и ту же цену! — удивился Мойша. — Эта штучка тоже стоит сто пятьдесят.

Табба натянуто улыбнулась ему, надела перстень на один палец, затем на второй.

— Очень хорошо, — произнесла она и показала на дорогой браслет. — И еще это, пожалуйста.

Продавец удивленно уставился на нее.

— Вы хотите сказать, что берете все эти вещи?

— Кое-что возьму. Не все, но кое-что. — От волнения горло Таббы вдруг сжалось. Она тут же показала на второй браслет. — И этот браслет.

— От ваших кульбитов у меня кружится голова, — засмеялся Мойша и полез под стекло доставать требуемые украшения. — Если женщина приходит в этот магазин, она сразу же становится сумасшедшей.

Видя занятость продавца, артистка ловко смахнула с прилавка бриллиантовый перстень, не заметив за спиной Циммермана-старшего.

— Мадам, — произнес тот, — что вы сейчас сделали?

— Папа, я достаю браслеты, которые так ударили в голову мадемуазель, — не понял сын.

— Я не к тебе обращаюсь, Мойша, а к девушке, — ответил Абрам и повторил свой вопрос: — Так что вы сделали, мадам, только что?

— Я вас не понимаю, — в растерянности пожала плечами девушка.

— Я вас тоже. Молодая, красивая и уже воровка. Зачем вам это, мадам?

— Кто воровка? — вспыхнула Табба. — Я — воровка?

— Папа, вы опять наступили на вашу любимую тему? — возмутился Мойша, раскладывая браслеты. — Зачем, папа?.. Вы же распугаете всех порядочных клиентов!

— Порядочный клиент, Мойша, приносит деньги в магазин, а не уносит их из-под твоего носа! — спокойно объяснил Абрам и распорядился: — Выверните сумочку, мадам.

— Я сейчас вызову полицию!

— И правильно сделаете, потому что вас сразу заберут в участок. Выверните сумочку!

— Вы знаете, кто я?!

— Да, я вас сразу узнал. Вы артистка, которую выгнали из театра за то, что вы дочка воровки!

— Папа, о чем вы говорите? — воскликнул Мойша. — Это, по-моему, мадемуазель Бессмертная?

— Это, Мойша, мадемуазель воровка. А ее родная мамочка уже несколько дней кушает баланду в любимых русским народом Крестах. — И Циммерман вдруг визгливо закричал: — Выверните сейчас же сумочку, иначе ваше место уже греют в тех самых Крестах!

Кусая губы и едва сдерживая плач от стыда и ужаса, Табба вытряхнула содержимое сумочки, и вместе с женскими причиндалами на стекло выкатился перстень стоимостью сто пятьдесят рублей. Мойша тут же подобрал его, удивленно произнес:

— Папа, я хотел в нее влюбиться, а она действительно воровка!

— Потому что ты идиот, Мойша, — заключил привычно отец и распорядился: — Зови городового, пусть сделает прогулочку с мадам в полицию. Думаю, ее давно уже там ждут!

— Нет. Прошу вас, умоляю. Не надо! — Табба плакала.

— Папа, она плачет, — заметил сочувственно Мойша.

— А я, Мойша, тоже плачу, когда у меня из-под носа крадут мои бриллианты. Ее мамочка нагрела недавно свои золотые ручки здесь, и что мы с этого, Мойша, имели?

Дата добавления: 2015-08-29