Сонька. Продолжение легенды 19 страница

— Вас-то за что?

— За любовь!.. Полюбил воровку, полезай с ней в один чувал! — Поднялся, двинулся дальше, оглянулся на старика. — У тебя выпить чего-нибудь имеется?

— Не пью и вам не советую.

— Иди ты со своими советами знаешь куда, шланбой!

Анастасия и Михелина сидели в спальне, негромко беседовали о произошедшем.

— Теперь к Андрею я поехать не смогу, — сказала Михелина.

— Понимаю, — кивнула княжна. — Значит, поеду я одна.

— А дом на кого останется?

— На Никанора… Да и ты рядышком.

— Хотелось бы к тому времени избавиться от Кочубчика.

Княжна удивленно подняла глаза на подружку.

— Но он мужчина твоей мамы!.. Соня любит его.

— Ей не до любви сейчас.

— Нет, так нельзя!.. Это нечестно! Пусть живет себе. Никанор присмотрит.

— Он вор, понимаешь?

— Но ты же тоже воровка. И мама твоя. В доме одни воры! — невесело рассмеялась княжна.

Михелина подумала, пожала плечами.

— Это к добру не приведет.

— Непорядочно, понимаешь?.. Не-по-ря-дочно! Соня человека привела, а как ее забрали, мы гоним его!

— Может, ты и права.

— Не может, а точно!

Обе помолчали, Михелина взяла со стола конверт с письмом.

— Хочешь, прочитаю еще раз письмо от Андрея?

— Конечно, — обрадовалась княжна и уселась поудобнее. — Читай.

— «Дорогие мои, любимые, единственные и ненаглядные девочки, — стала читать воровка. — Уже три дня, как я пришел в сознание. Открыл глаза и первым делом подумал о вас, мои светлые, мои желанные…»

Как и в прошлый раз, в храме никого не было, потому как время было позднее, и батюшка специально ждал свою прихожанку.

Табба, не доходя еще до него, истово перекрестилась перед некоторыми иконами, после чего приблизилась к священнику, смиренно поцеловала руку.

— Я совершила страшный грех, батюшка, — тихо произнесла она.

— Ты знала, что совершаешь его?

— Знала.

— Зачем же совершала?

Артистка подумала, пожала плечами.

— Не знаю… Наверно, от страха.

— В чем же твой грех?

— Я предала мать.

— Мать?

— Мать.

— Это смертный грех, — сказал священник. — За это нет прощения.

— Знаю, — еле слышно сказала Табба. — Но она в свое время тоже предала меня.

— Это ее грех. Зачем ты пошла на это?

— Меня вынудили. Заставили.

— Люди?

— Люди.

— И ты подчинилась им?

— Меня, батюшка, уволили из театра. Я без денег и без работы. Мне страшно жить.

— Теперь тебе будет страшно жить вдвойне. Мать поняла твое предательство?

— Да, теперь она в тюрьме.

— Отныне мать станет жить в двух темницах — телесной и душевной, — вздохнул батюшка и перекрестил девушку. — Ты должна жить в покаянии ежедневно и ежечасно.

— Но это не поможет мне! Буду каяться, буду просить у Господа прощения, а жить на что?.. Что есть, что пить, на что надеяться? Я чувствую гибель и не знаю, как ее избежать!

— Господь поможет.

— Поможет?.. А почему Он не помог мне до этого? Он же видел, что я стою на краю пропасти, и не протянул мне руки!

— Сила Божия в немощи совершается.

— В немощи?.. Когда я стану нищей, старой и обездоленной?

— Через страдания ты сможешь обрести силу духа и истинную веру в Господа!

— Я обрела!.. Иначе я не пришла бы к вам!.. Я не желаю больше страдать! Я настрадалась, когда мать бросила меня в младенчестве!

Батюшка помолчал, подумал, перекрестил прихожанку.

— Ступай к матери и проси у нее прощения. Только в этом твое спасение.

— Куда?.. В тюрьму?

— В любом месте Бог услышит твое покаяние.

— Я не буду просить у нее прощения!.. Я ее ненавижу!

— Надеюсь, Господь надоумит тебя. — Священник перекрестил Таббу еще раз, бросил вслед: — Не хочешь страдать — смиряйся!

Было далеко за полночь, за окном стояли тишина и покой, даже собаки в соседних дворах поугомонились и перестали брехать.

Никанор дремал на кушетке и при появлении Володи Кочубчика приподнялся, удивленно уставился на него.

— Чего изволите?

Тот был заметно пьян, держал в руке ополовиненную бутылку водки.

— Изволю выпить с тобой, — ответил Кочубчик, присаживаясь, и потребовал: — Стакан!

Дворецкий послушно взял с буфета стакан, поставил на стол.

— Два! — показал на пальцах Володя.

— Я не пью. Нельзя по возрасту и по здоровью.

— Поставь два стакана. Для антуражу!

Никанор извлек второй стакан, стал наблюдать, как ночной гость разливает водку.

Тот взял себе стакан, второй подал дворецкому.

— Держи.

— Не пью.

— Для антуражу, сказал!

Чокнулись, Кочубчик в один взмах опрокинул налитое. Смотрел красными глазами на старика, с трудом выговорил:

— Закусь…

— Не держу здесь, — ответил Никанор и добавил: — Время позднее, пора вам почивать.

Володя помахал перед его носом пальцем, затем погрозил:

— Шутковать со мной не надо. Понял?.. Сиди, наблюдай и молчи!

Старик подобрал на коленях большие бледные ладони, сел поудобнее.

— Вот ты кто такой? — ткнул на него Кочубчик и объяснил: — Дубарь, барахло, чухна, пакостник, хмырь, люмпик, кугут и все прочее… А все из себя изображаешь. Почему?

— Вам надо идти почивать, — деликатно напомнил дворецкий. — Скоро двор проснется.

— А потому из себя изображаешь, что считаешь себя персоной!.. Ва-а-а-ажной персоной! Угадал?.. А ты не персона. Холуй! Подай-принеси!.. Говешки из-под любого готов таскать, когда прикажут!

— Утром я доложу барышне, и вас попросят из дома.

— Доложишь?

— Если не перестанете пить и не уйдете, святой крест, доложу.

Дворецкий хотел перекреститься, но Володя перехватил его пальцы.

— Вбей себе в кумпол! Я здесь надолго. Навсегда! А стуканешь хозяйке, я стукану синежопым!.. Знаешь, про кого стукану? Ага, про нее. Про воровочку-шпановочку! Про Сонькину дочку!.. Ею ведь тоже полиция интересуется?!

— Вы нехороший, подлый человек, — сказал Никанор и поднялся. — Прошу вас выйти вон.

Кочубчик налил еще себе водки, опрокинул ее в широко открытый рот, занюхал рукавом. Вдруг резко поднялся, крепко взял старика за воротник.

— Запомни, салоп!.. Не приведи господь, ливернешь на моей дорожке, всю жизнь будешь на костыли зарабатывать. Понял?

— Ступайте, господин хороший.

— Дубарь барахляный! — Оттолкнул старика и тяжело двинулся к выходу. Остановился, ткнул в свою грудь пальцем. — Володя Кочубчик — человек!.. Помещик!.. Две тысячи десятин имел!.. И ни одна шваль не смела руку на Володю поднять!.. Поэтому не моги и не смей!

* * *

Вор Артур держал в руках целую дюжину утренних газет, на первых страницах которых бросались в глаза крупные, на четверть страницы, сообщения:

ЛЕГЕНДАРНАЯ ВОРОВКА СКРЫВАЛАСЬ В ДОМЕ КНЯЗЯ БРЯНСКОГО.

СОНЬКА ЗОЛОТАЯ РУЧКА В КРЕСТАХ.

СОНЬКУ ВЫДАЛА РОДНАЯ ДОЧЬ.

ДОЧЬ-ПРЕДАТЕЛЬНИЦА.

МЛАДШАЯ ДОЧКА СОНЬКИ В БЕГАХ.

ЖДЕТ ЛИ Г-ЖУ БЕССМЕРТНУЮ ТЕАТР?

В комнате, кроме Артура, находились Улюкай, Резаный, Безносый и младший полицейский чин Феклистов.

Артур развернул по очереди каждую из газет, показывая сенсационные заголовки, бросил макулатуру на стол.

— Стерегли, следили, а под конец получили — Сонька в Крестах.

— Это нужно еще проверить, в Крестах ли?.. Может, для отвода глаз напечатали, — усомнился Безносый.

— В Крестах, точно, — подтвердил младший полицейский чин. — В участке только об этом и говорят.

— В Крестах из наших кто-нибудь есть? — спросил Резаный.

— Ворон уже год как пухнет, — ответил Артур.

— Я не об этом. Люди там есть свои?

— Был один надзиратель. После случая с Безруким лес под Иркутском валит.

— Надо срочно делать человека.

— Я потыркаю кой-кого, — неуверенно пообещал Феклистов, — только дело это страшно опасное. Вряд ли кто легко на такое пойдет. За Сонькой глаз будет особенный.

— Ясное дело, — согласился Артур и поинтересовался: — На Ворона проблемно выйти?

— А зачем? — не понял Улюкай. — Сам ждет, кто бы его дернул.

— Нужно потрясти товарищей, может на какую-нибудь гнилуху и выйдем.

— Гнилуха может заломить такие пенензы, что шапка вспотеет.

— Мамай сказал, что ради Соньки любые шелестухи отвалит.

— Тогда другое дело, — кивнул Улюкай и бросил взгляд на Артура. — Только тут еще одна причина нарисовалась.

— Кочубчик? — догадался тот.

— С этой твари глаз спускать нельзя. В любой момент может заложить.

— Разве он живой? — удивился Резаный. — Его ж вроде порешили.

— Живой, — усмехнулся Артур. — Сбежал от костлявой.

— И что — в Питере?

— Ну!.. Франтом по Невскому разгуливает.

— Во, кашалот, — сплюнул Резаный. — А как же ему удалось?

— Удалось. Меченый, видать… Да еще Сонька под руку попалась.

— Сонька опять с ним схлестнулась?!

— Еще как!.. В дом Брянского пристроила!

— Заложит. Определенно заложит, — мотнул головой Улюкай.

— А куда дальше закладывать? — удивился Резаный. — Сонька в Крестах, дальше чалки не бывает!

Артур взял одну из газет, показал ему заголовок: «МЛАДШАЯ ДОЧКА СОНЬКИ В БЕГАХ».

— Понял?

— Так ведь в бегах. Попробуй поймай.

— Она здесь, в Питере. И тоже в доме Брянского.

— Получается, Кочубчик в одной хазе с ней?

— Об этом разговор. Пойдет в участок и за шиши сдаст.

— Валить тварь нужно, — решительно заметил Улюкай. — Сегодня же валить.

— Это непростое дело. Дом под надзором, попробуй подползи.

— Значит, вальнем в другом месте. К примеру, когда направит штиблеты на Невский, — стоял на своем вор.

Володя Кочубчик с такой же кипой газет без стука открыл дверь комнаты Михелины, бросил их на стол, сам, так же без приглашения, уселся на диван.

Девушка сидела за роялем, бессмысленно и тупо тыкала пальцами в клавиши. Повернулась к вору, с недовольным удивлением спросила:

— Что надо?

— Газеты принес, — ответил он, с кривой ухмылкой глядя на девушку. — Почитай, чего про мамку пишут.

— А почему без стука?

— Стучат к чужим, а мы, кажись, свои, — игриво заметил Володя и снова кивнул на газеты. — Читай, а то как бы дергать отседова не пришлось.

Михелина просмотрела заголовки, подняла глаза на Кочубчика.

— Ну?

— Гну!.. Не поняла, что ли?.. В любой момент прихватить могут!

— Меня?

— Не-е, меня!.. Читала, кто в бегах?

Девушка тяжело и неприязненно смотрела на Володю.

— Читала. Что еще?

— Думать надо, как жить дальше.

— Хорошо, буду думать, — ответила Михелина, повернулась к инструменту, нажала пальцем на несколько клавиш.

Кочубчик поднялся, подошел к ней сзади, положил ей на плечи руки. От неожиданности она вздрогнула, резко оглянулась.

— Чего надо?.. Обнаглел, что ли?

— Тихо. Тише… — приложил Володя палец к губам. — Только не надо никакого кипишу.

— Вон отсюда!

— Не кипишуй, сказал.

— Никанора позвать?

Вор рассмеялся.

— Напужала… Ой как напужала. Да я чихну, и твоего Никанора как ветром сдует! — Он снова сделал к девушке шаг. — Чего от хорошего человека такой мандраже, мамзель?

Михелина взяла с рояля двумя руками толстую нотную книгу, подняла над головой.

— Убью.

Это развеселило Володю.

— Ага, убить не убьешь, а рассмешить можешь. — Кочубчик вдруг стал серьезным, заявил: — Я к тебе как к родной, а ты вон книгой угрожаешь. А может, я тебе помочь желаю.

— Спасибо, сама справлюсь. А Соньке расскажу про ваши нежности телячьи.

Володя укоризненно посмотрел на нее, поцокал языком.

— Вот скажи, за что ты меня не любишь?

— А за что я должна вас любить?

— Но ведь мамка твоя меня любит?!

— Ее проблемы.

— Наши, дочка… Наши! Мы теперь все одно как одна семья. — Кочубчик улыбнулся, ласково посмотрел на нее. — Я вот, к примеру, пожалеть тебя захотел, погладить, а ты пужаешься. Разве это правильно?

— От такого «жаления» дети бывают, — бросила девушка.

— Во-от, молодец. Понимаешь… Потому как выросла уже. — Он прошелся по ней мягким желающим взглядом. — И мордочкой выросла, и другими частями тела. А раз так, должна родного человека от чужого дяди отличать.

— Ступайте, «родной человек», мне надо заниматься.

— Правильно, дочка. Молодец. Так и надо себя воспитывать. — Кочубчик дошел до двери, предупредил: — Только гляди, ежли в одном месте простыня треснула, то как бы в другом поперек не пошла. Очень опасное это дело, дочка.

Он приоткрыл дверь и на пороге столкнулся с Анастасией.

— Доброго здоровья, барыня, — посторонился Володя, пропуская ее.

— Доброго, — кивнула княжна и закрыла за собой дверь. — Чего он?

— Газеты принес, — коротко ответила Михелина.

Девочка просмотрела все заголовки, подняла на подругу испуганные глаза.

— Что делать будем?

Воровка не ответила, неподвижно смотрела в одну точку.

— Может, перепрячем тебя?

Михелина вдруг стала колотить в истерике кулаками по клавишам, выкрикивая:

— Не знаю, не знаю, не знаю… Ничего не знаю!

Упала головой на клавиатуру, Анастасия стояла рядом, гладила ее по голове.

Наконец Михелина успокоилась, вытерла ладонью глаза, лицо. С заложенным носом произнесла:

— Лишь бы полиция снова сюда не явилась.

— Не явится. Я написала жалобу на имя государя.

Воровка усмехнулась.

— Можно подумать, государь все жалобы так и читает… Особенно про воровок.

Помолчали, Михелина повернулась к инструменту, стала тыкать одним пальцем в клавиши, подбирая тему матери.

* * *

Следователь Егор Никитич решил провести допрос княжны не по привычной схеме, а на манер душевной беседы. Сидел свободно и расслабленно, пил чай, посматривал на девочку легко и по-доброму.

Княжна же, напротив, была напряжена, кулачки сжимала добела, ждала от взрослого человека самого неожиданного подвоха.

— Вы любили своего папеньку, княжна? — поинтересовался Гришин, аккуратно надкусывая сахар.

— Да, любила, — кивнула та. — А почему вас это интересует?

— У меня две девочки, и тоже примерно вашего возраста.

— Они вас любят?

— Мне казалось, да. Но теперь, исходя из вашей истории, я даже не представляю, чего от них ожидать.

— А какова моя история?

Следователь помолчал, крутя в руках чашку с остывающим чаем, поднял на Анастасию внимательные и холодные глаза.

— Девушка, нежно относившаяся к своему отцу, вдруг решает по какой-то причине спрятать в своем доме убийцу отца. Разве это не история?

Девочка выдержала его взгляд, спокойно ответила:

— Это не моя история, а ваша. Вы сами ее сочинили.

— То есть вашего отца не убивали?

— Нет, не убивали. Он сам разбился на автомобиле.

— Разбился, когда гнался за преступницей?.. За Сонькой Золотой Ручкой.

— Мне неизвестно, за кем он гнался.

— Но известно нам. Вы же не станете отрицать, что князь был ограблен?

— Да, из его коллекции кое-что пропало.

— Кое-что… — хмыкнул Егор Никитич. — Не «кое-что», а выдающийся бриллиант! Бриллиант-легенда! Черный Могол! Ваш покойный папенька не только гордился ним, но и хранил от посторонних глаз.

— От моих тоже.

— Князь никогда его не показывал?! — не поверил следователь.

— Он любил меня и боялся причинить мне вред. Камень ведь был магическим.

— Простите, не верю. — Гришин допил остатки чая, подлил еще. — Князь был помешан на этом бриллианте, и не показать его любимой дочери?!. Не верю!

— Я вам уже ответила.

— Но о бриллианте знал весь город!

— Может, поэтому и возник слух, что камень похищен, — спокойно и рассудительно заключила девочка.

— Но слуги слышали, как покойный бегал по дому и кричал, что украден Черный Могол!

Княжна снисходительно усмехнулась, по-взрослому вздохнула.

— Господин следователь… Слуги на то и слуги, чтобы им не во всем верить. А во-вторых, какой смысл мне вам врать, если речь идет о моем родном и любимом отце?!

Егор Никитич был явно поставлен в тупик, поэтому в качестве паузы сделал несколько глотков, отставил чашку.

— Значит, вы не уверены, что Черный Могол похищен? — В его глазах играла ирония.

— Вы желаете это определенно знать?

— Да, это важно для следствия. Мы ведь в вашем доме задержали крупнейшую международную воровку Соньку Золотую Ручку!

— Вы в моем доме задержали мою родную тетю — госпожу Матильду Дюпон! — бросила ему в лицо Анастасия и от возмущения даже привстала с кресла.

— Аферистка! Воровка! И никакая ваша не родственница! — тоже повысил голос Гришин. — У нас есть все основания так утверждать!

— А у меня есть основания утверждать, что вы устроили произвол, и мной уже отправлено прошение на имя государя!

Они смотрели друг на друга в упор, и первым не выдержал следователь.

— М-да, мадемуазель… Следствие рассчитывало на вашу помощь, однако все вышло как раз наоборот. — Он поднялся, взял шляпу, откланялся. — Благодарю за чай.

Анастасия не ответила, также поднялась, холодно велела возникшему дворецкому:

— Проводи господина следователя.

Егор Никитич дошел почти до выхода, оглянулся.

— И прошу запомнить, княжна. Если мы в вашем доме обнаружим дочку аферистки, то прошение государю будем писать мы. Прошение о возбуждении против вас судебного преследования! — И исчез за дверью.

Кресты… В этом наименовании все. И толстые стены, и церковь за этими стенами, и загубленные души, и души, жаждущие покаяния и отмщения, и беспамятная затхлость, и неумолкаемые молитвы, и ежедневные и еженощные рыдания, и истовое неверие в то, что время ушло и его больше никогда не вернуть.

Кресты…

Перед тем как начать первый допрос Соньки, в предварительной комнате, на стене которой висела большая икона Спасителя, собрались все те, кого пригласил на мероприятие полицмейстер Круглов Николай Николаевич. Здесь находились следователь Гришин, судебный пристав Фадеев, а также товарищ прокурора Сергей Иванович Илларионов.

— Чем закончился допрос княжны Брянской? — спросил полицмейстер следователя Гришина.

— Княжна все отрицает. Настаивает на том, что задержанная является ее прямой родственницей. И более того, угрожает обращением с самому государю.

— Что стало известно о похищенном?

— Также все отрицает.

— Конкретнее.

— Со слов княжны нельзя утверждать, что был похищен именно Черный Могол.

— Следует произвести ревизию драгоценностей князя.

— Княжна категорически возражает.

Полицмейстер повернулся к товарищу прокурора.

— Надо получить разрешение господина прокурора.

— Господин прокурор вряд ли на это пойдет. Это противозаконный акт, Николай Николаевич.

Лицо полицмейстера стало багровым.

— Когда в стране попираются все законы, вряд ли нам следует цепляться за какую-то закорючку в том талмуде, на который уже давно никто не обращает никакого внимания! В интересах следствия я лично обращусь к господину прокурору! — Он походил в задумчивости по комнате, пробормотал: — Что же связывает эту чистую, святую душу с отпетыми преступниками?.. Загадка из загадок. — Поднял голову, кивнул Гришину: — Допрос начнете вы.

Следственная комната была довольно большая, хотя с совершенно голыми стенами, а присутствующие чиновники расположились таким образом, что находились в разных концах комнаты, поэтому воровке, отвечая, приходилось вертеть головой из стороны в сторону.

Сонька сидела на жестком стуле посередине комнаты, сидела прямо, спокойно, уверенно.

Вначале фотограф сделал несколько снимков воровки с разных ракурсов, затем начался допрос.

Вел допрос, как было условлено, следователь Егор Никитич Гришин.

— Итак, фамилия ваша Дюпон, а имя Матильда… Матильда Дюпон. Я ни в чем не ошибся?

— Нет, все верно, — по-русски, но с акцентом ответила Сонька.

— Вы подданная Франции?

— Да, я гражданка Франции.

— И ваша дочь Анна тоже?

— Да, мы обе из Франции.

— Прелестно. — Следователь перелистал какие-то бумаги, бросил взгляд на коллег. — Ваша дочь Анна также находится в Петербурге?

— Нет, она отбыла в Париж.

— Как давно?

— Несколько дней тому.

— Она телеграфировала вам о своем прибытии?

— Думаю, да. Но я не успела получить уведомления из-за того, что меня пригласили сюда.

— На какой адрес она должна была телеграфировать? — включился в допрос судебный пристав.

— На адрес дома моей родственницы, княжны Анастасии.

— Мы проверили телеграфные данные, однако никакого поступления на ваше имя не было.

— Этого не может быть. Видимо, ваши данные не совсем точны.

— Скажите, мадам… — подал голос товарищ прокурора. — Ваш паспорт, а также адрес проживания в Париже достоверны?

Сонька повернулась в его сторону.

— Конечно. Все это можно легко проверить через французское посольство.

— Мы проверили, — сказал судебный пристав. — И выяснилось… Ваш паспорт, а также обозначенное в нем гражданство — фальшивка.

Воровка от неожиданности даже не сразу нашлась.

— Как вы сказали?

— Ваш паспорт, мадам, и ваше гражданство — подделка! И за это вы будете подвергнуты дополнительному судебному воздействию!

— Вы, наверное, шутите, — с укоризной улыбнулась Сонька.

— Шутят знаете где?.. В Одессе!.. Где уже вы не однажды бывали и откуда вас отправляли на пожизненную каторгу! — вдруг взорвался полицмейстер.

— Простите, я вас не понимаю. Я прошу вызвать сюда представителя посольства Франции.

— Будет вам представитель, все будет. — Полицмейстер взял со стола несколько фотографий, сунул в лицо Соньке. — Вы знаете, кто это?

Это были Сонькины снимки, сделанные ранее.

— Да, конечно, — спокойно ответила она. — Мне их показывал господин полицмейстер. — Подняла глаза на чиновника, с неловкой усмешкой объяснила: — Ну, который был до вас… Его взорвали.

— Вам объяснили, кто эта дама?

— Да, мне сказали, что это известная ваша воровка… — Сонька задумалась на секунду. — Сейчас вспомню… Да, Сонька Золотая Ручка.

— Вам так трудно было вспомнить? — с насмешкой спросил полицмейстер.

— Да, это сложное имя. Его трудно произносить.

— Вас не удивляет, что вы с нею — одно лицо?

— Не только удивляет, но даже немножко смешит, — улыбнулась воровка. — Покойный Василий Николаевич чувствовал себя крайне неловко, глядя на меня и на эти фотографии. Однажды он даже решил, что я и есть та самая Сонька.

— А если это так на самом деле?

— То есть я — Сонька?!

— Да, вы та самая Сонька. И Василий Николаевич не ошибался.

Воровка с укоризной посмотрела на полицмейстера, покачала головой.

— Ваш юмор меня смущает, господин полицмейстер.

— Ваш меня тоже. — Он наклонился к Соньке совсем близко. — И совсем уже не смешно то, что смерть Василия Николаевича лежит именно на вашей совести, мадам!

— Да, это совсем не смешно, — серьезно согласилась она и добавила: — А скорее всего глупо.

Полицмейстер отошел от воровки в крайне разгневанном виде, сел на место.

— У вас сколько дочерей, мадам? — включился в допрос судебный пристав.

— Одна.

— Имя?

— Анна.

— И больше дочерей у вас нет?

— Если я кого-нибудь забыла, может, вы подскажете? — засмеялась Сонька.

— Подскажу, непременно подскажу. — Он посмотрел вначале на товарища прокурора, затем на полицмейстера, получил от них молчаливое одобрение. — Вы, мадам, действительно забыли еще об одной вашей дочери. И сейчас мы ее вам представим.

Сонька непроизвольно сжала кулаки, напряглась.

— Это будет невероятный сюрприз, господа.

— Надеемся, вам будет интересно.

Присутствующие повернули головы в сторону двери, из которой должна была выйти «забытая» дочка Соньки, и через пару секунд она вышла.

Да, это была Табба.

Она остановилась на пороге, несколько театрально оглядела присутствующих, после чего поздоровалась:

— Здравствуйте, господа.

Взгляды матери и дочки на мгновение пересеклись, потом обе отвели глаза.

Таббе на приветствие не ответили, лишь судебный пристав показал на свободный стул.

— Присядьте, мадемуазель.

— Если можно, я постою, — ответила та. — Мне так удобнее.

— Вас предупредили о судебной ответственности за дачу заведомо ложных показаний? — спросил пристав.

— Да, я подписала такую бумагу.

Фадеев оглянулся на полицмейстера, как бы передавая ему право вести дальше допрос. Тот кашлянул, подошел к девушке.

— Ваше сценическое имя?

— Табба Бессмертная.

— Имя по рождению?

— Табба Блювштейн.

— Вам знакома сия дама? — кивнул он на Соньку.

— Да… — От волнения горло Таббы на миг пересохло. — Мне дама знакома.

— Кто она?

— Моя мать, Софья Блювштейн.

— Это ее истинные имя и фамилия?

— Да.

— Вам известна воровская кличка вашей матери?

— Да. — Горло Таббы опять пересохло. — Сонька Золотая Ручка.

— То есть она воровка?

Взгляды матери и дочки вновь пересеклись, первой опустила глаза Табба.

— К сожалению, это так.

— Мать занималась вашим воспитанием?

— Нет, она оставила меня в младенчестве. Для нее главным было воровство.

— По нашим сведениям, — вел допрос дальше полицмейстер, — у вас есть родная сестра?

— Да, по матери.

— Ее имя?

— Михелина Блювштейн.

— Как давно вы ее видели?

— Несколько недель тому.

— Вы встретились как родные сестры?

— Отнюдь нет. Мы встретились дурно. — Табба снова столкнулась с взглядом матери, с трудом сдержала вдруг навернувшиеся слезы. — Я не желаю знать ни эту особу, ни девицу, которая значится моей сестрой.

Полицмейстер померил комнату тяжелыми шагами, вновь остановился перед девушкой.

— Все, что вы здесь сказали, крайне важно и ответственно. Вы это понимаете?

— Да, понимаю. И готова нести полную ответственность за все сказанное, — произнесла девушка.

В комнате установилась довольно длинная и тяжелая пауза, Сонька сидела по-прежнему прямо и бесстрастно, дочка же вдруг тихо расплакалась и принялась по-детски размазывать по щекам влагу.

Следователь налил из графина воды, дал артистке попить.

Она сделала несколько глотков, прошептала:

— Благодарю… Я могу уйти?

— Нет, вы можете присесть, — ответил Гришин и кивнул на стул.

Табба села, аккуратно сдвинув ноги.

— Что вы можете сказать по поводу всего услышанного вами? — спросил судебный пристав.

Воровка подумала, пожала плечами, произнесла с прежним акцентом:

— Все это крайне странно.

— Что именно?

— Эта девушка артистка? — пренебрежительно кивнула Сонька на дочку.

— Вам это неизвестно?

— Известно, я была на ее спектакле. — Женщина обвела насмешливым взглядом присутствующих. — Я должна сказать, она вполне успешно справилась с ролью, которую вы ей предложили.

— Вы полагаете, это представление?

— Не более чем.

— Простите, мадам, — подключился товарищ прокурора, — ни одна артистка не сможет сыграть то, что пережила сейчас эта девушка. Она — ваша дочь!

— Моя дочь?.. Не-ет. Госпожа — очень талантливый человек, и я ей аплодирую! — Сонька действительно сделала несколько изящных хлопков. — Эта девушка — не моя дочь.

— То есть вы отрекаетесь от нее?

— Как можно отречься от того, кого нет? Но!.. — Сонька подняла палец. — Если бы родная дочь сказала что-нибудь подобное против матери, ее следовало бы проклясть!

— Так прокляните!

— Не могу. Это не моя девочка.

— Врешь!.. — сквозь слезы выкрикнула Табба. — Ты все врешь!.. Врала, когда я была маленькой и ты привозила мне игрушечного Мишку. Врешь и сейчас, когда из-за тебя моя жизнь полетела бог знает куда! К чертям полетела!.. Так сознайся хотя бы сейчас, уйди от лжи и при этих господах скажи, что ты моя мать!

Сонька холодно смотрела на нее.

— Вы желаете, чтобы я вас прокляла?

— Да, да, желаю!.. Прокляни меня, свою несчастную дочку! Может, хотя бы это поможет мне вылезти из болота, в которое я провалилась. Провалилась и гибну!

— Нет, — повела головой воровка. — Это слишком большой грех, чтобы решиться на такое. Даже если это касается чужого человека.

Полицмейстер решительно поднялся, так же решительно распорядился:

— Девушку к фельдшеру. Мадам — в камеру. В одиночку!.. Пусть подумает о грехах своих и чужих!

Таббу, плачущую и полуобморочную, вывел из кабинета судебный пристав, после чего вошли два тюремных охранника, взяли с двух сторон Соньку и подтолкнули к выходу.

— Что, господа, будем делать? — спросил оставшихся озадаченный полицмейстер.

— Тугая штучка! — ухмыльнулся следователь.

— Это мы поняли и без ваших комментариев! — поставил его на место Круглов. — Прошу конкретные предложения!

— Может, сразу в холодный карцер? — неуверенно предложил товарищ прокурора.

— И чего вы добьетесь?.. Кашляющую, чахоточную даму?.. И потом, сколько надо ее там продержать, чтоб она раскололась!.. Три года одиночки на Сахалине ничего не дали!

Дата добавления: 2015-08-29