Сонька. Продолжение легенды 2 страница

Гости шумно рассаживались за столом, стараясь занять места поближе к Кудеяровым.

Петр и Константин сели возле Таббы, официанты немедленно наполнили бокалы шампанским.

— Как вы относитесь к шампанскому? — склонился к Таббе Кудеяров-младший.

— Абсолютно равнодушно, — улыбнулась она.

Константин радостно рассмеялся.

— Отлично сказано. А я вот к шампанскому пристрастен. Подчас даже излишне!

Старший брат недовольно нахмурился, бросил Константину:

— Прошу сегодня от излишеств воздержаться.

— Как прикажете, братец! — с легкой издевкой ответил тот и демонстративно отодвинул бокал. — Ради такой соседки я готов не пить сегодня вовсе!

— Соседка прежде всего моя, — через губу, капризно заметил Петр.

— Но в какой-то степени и моя. — Красивому Константину явно нравилось дразнить нерасторопного брата.

Табба улыбнулась пикировке братьев и оглядела гостей. Вдруг ее взгляд остановился на человеке, который явно отличался от этой праздной, в чем-то одинаковой, богатой публики. Неопределенного возраста — от тридцати до пятидесяти, с черными, падающими на глаза, длинными волосами, застывшим лицом и пронзительным взглядом.

Мужчина поймал взгляд девушки, некоторое время пристально смотрел на нее, затем неожиданно отвернулся и погрузился в себя.

Табба повернулась к Петру Кудеярову.

— Кто это, граф? — показала она на «черного» человека.

— А-а, — улыбнулся тот, вытирая мокрый то ли от жары, то ли от волнения лоб. — Это восходящая звезда поэзии — Марк Рокотов.

— Восходящий проходимец, — со смехом бросил Константин. — Неизвестно, откуда явился, что исповедует.

— Не слушайте его, — отмахнулся старший Кудеяров. — Костя просто завидует. Впрочем, сейчас вы сами услышите. — Он поднялся, и все затихли. — Господа! Сегодня лично для меня — день особенный. Сегодня меня посетила муза, которую я ждал многие годы. И говорить в такой вечер что-либо простыми, грешными словами невозможно! Сегодня должна говорить поэзия! Высокая поэзия! Я хочу попросить нашего молодого, но уже знаменитого… — тут граф сделал паузу, — … восходящую звезду русской поэзии Марка Рокотова прочесть то, что в данный момент рвется из его груди!

Константин наклонился к Таббе, прошептал:

— Братец, похоже, решительно потерял голову из-за вас.

— А вы? — игриво посмотрела на него артистка.

— Я? — Молодой граф пожал плечами. — Пусть это останется моей маленькой тайной.

Петр бросил недовольный взгляд в их сторону, кашлянул, сел и приготовился слушать.

В помещении стало тихо.

Рокотов зачем-то неторопливо вытер рот салфеткой, отбросил ее, не глядя, на блюдо и резко поднялся.

Поэт выбросил худую гибкую руку — и зал вдруг наполнился невероятно густым, будоражущим рокотом.

Россия счастие, Россия свет.

А может быть, России вовсе нет!

И над Невой закат не догорал.

И Пушкин на снегу не умирал!

И нет ни Петербурга, ни Кремля —

Одни снега, снега, поля, поля…

Снега, снега, снега… А ночь долга.

И никогда не кончится она.

Россия — тишина. Россия — прах.

А может быть, Россия — только страх.

Веревка, пуля, ледяная тьма

И музыка, сводящая с ума.

Веревка, пуля, каторжный рассвет

Над тем, чему названья в мире нет![1]

Нет, это были не просто аплодисменты… Это был взрыв эмоций, слез; гнет тайны и тоски пробуждал желание немедленно выпить, что-то говорить, доказывать, исповедоваться и обязательно плакать.

Рокотов, милостиво глядя на потрясенную публику, неторопливо раскланивался, волосы его рассыпались тяжелыми прядями, и из-под них ярко и страстно сверкали глаза поэта, временами останавливаясь на плачущей Таббе.

— Боже, — шептала она, вытирая рукой мокрые щеки. — Как все страстно и страшно… Он действительно звезда. Великая и печальная.

Публика потянулась к поэту чокаться, он милостиво принимал поздравления, кланялся, не выпуская из поля зрения очаровательную молодую актрису.

Она подняла бокал, приветствуя его, и слегка пригубила вино.

Петр извлек из кармана сюртука мягкий шелковый платок и протянул девушке.

Она вытерла лицо, виновато улыбнулась.

— Простите…

— Я вас понимаю, — прикрыл глаза граф. — Это о нашей загадочной Родине, о несчастном народе, о нас всех, заблудших и никчемных!

— А я не понимаю! — решительно возразил Константин. — Все это сентиментальные штучки, рассчитанные на слабонервных дамочек и дуреющих от пресыщенности господ! — Он взял бокал шампанского и одним махом опрокинул его.

— Извините, Табба, — виновато улыбнулся Петр, — мой брат неисправимый оптимист. Но это качество исключительно возрастное.

— Возраст — воздушный шарик, который быстро сдувается! — засмеялся Константин, взял вновь наполненный бокал и поднялся. — Господа! Позвольте пару слов, господа! Я, как и все присутствующие, глубоко почитаю ваш талант, господин Рокотов! Но я категорически не способен воспринять ваш декаданс в отношении моей великой Родины! К чему стенания, вызывающие слезы и истерику? Почему мы видим в русской истории только «веревку, пулю и каторгу»?! Почему мы упиваемся мраком и безысходностью, словно стоим на краю пропасти?! К чертям нытье! К чертям растерянность! К чертям всяких юродивых вроде Гришки Распутина, дурачащих народ! Мы — великая страна! Мы — талантливый народ! У нас невиданные перспективы! Не ныть, не порочить, а любить свое отечество! Любить, как мы любим женщину! Как, к примеру, эту восхитительную молодую особу, от которой невозможно отвести глаз! Которую хочется целовать, целовать, целовать!

Константин лихо опрокинул бокал, поставил его на стол и неожиданно проделал то, чего никто не ожидал от него. Взяв Таббу за подбородок, он развернул девушку к себе и вдруг впился губами в ее губы.

Наступила тишина, кто-то робко попытался поаплодировать.

Поцелуй длился довольно долго. Затем Константин выпрямился, обведя взглядом победителя публику и ловя неуверенные аплодисменты, и в этот момент Табба изо всех ударила его по лицу.

— Негодяй! — Она схватила со спинки стула свою легкую шаль и, ни на кого не глядя, бросилась к выходу.

— Ты нахал, брат, — негромко произнес бледный и еще более вспотевший Петр и тут же бросился следом за Таббой.

Табба, провожаемая удивленными взглядами публики, покинула фойе ресторана и побежала вдоль каретного ряда, размахивая рукой.

— Извозчик!.. — Лицо ее было мокро от слез. — Сюда! Пожалуйста!

К ней бросилось сразу несколько извозчиков.

— Куда желает барыня?!

— Куда прикажете?

— К вашим услугам, мадемуазель!

Девушка, подобрав подол платья, уже направилась было к пролетке, когда ей наперерез выбежал князь Петр Кудеяров и с разбега рухнул перед ней на колени.

— Умоляю! Бога ради, простите! Это недоразумение, глупость! — Он принялся хватать ее за руки, за одежду. — Табба, дорогая, простите! Умоляю, вернитесь!

Она оттолкнула его.

— Я вам, господа, не дама полусвета! Ищите подобных в других заведениях!

— Все в растерянности, мадемуазель! В шоке! Костя не находит себе места! Он раскаивается! Искренне раскаивается!

Неожиданно сбоку возник Константин собственной персоной и тоже упал на колени.

— Клянусь, раскаиваюсь! Виноват. Сам не понимаю, как это получилось. Есть желание, пристрелите! Я готов. Хоть сейчас вынесу револьвер!

— Я лично пристрелю тебя, пьяная сволочь!

— Пристрели, брат. Прошу тебя! Готов лежать здесь трупом, лишь бы прелестная мадемуазель Бессмертная вернулась в общество!

Извозчики, посетители ресторана и прохожие с улыбкой наблюдали за происходящим.

— Для начала я изобью тебя, негодяй! — Хмельной Петр то ли в шутку, то ли всерьез стал колотить склонившего голову брата. — Как ты мог такое себе позволить? Поцеловать при всех девушку, от которой я без ума?!

— Но я, брат, тоже без ума! — вскричал тот и стал целовать подол платья артистки. — Как же мы будем жить, безумные?

— Жить будет один, второй же сойдет с ума от горя и тоски!

Кудеяровы обхватили друг друга за плечи и стали дурачась плакать, утешая и жалея друг друга.

Таббе от их хмельного шутовства становилось все веселее, она присела перед ними на корточки и стала гладить по головам, затем помогла подняться и под аплодисменты зевак повела их в ресторан.

Публика в ресторане встретила появление Таббы и Кудеяровых громкими приветствиями, девушку проводили к ее месту, рядом с ней уселись братья в испачканной дорожной пылью одежде.

Табба подняла глаза и тут же натолкнулась на горящий взгляд Рокотова. Он едва заметно усмехнулся ей и приподнял бокал.

Молодая артистка ответила тем же.

К ней наклонился Константин, хмельно дыхнув в лицо:

— Вы простили меня?

Она кокетливо опустила глаза.

— Считайте, что простила.

— Константин… Дорогой брат Костя, — потянулся к нему Петр. — Больше ни слова… Сидишь и молчишь. Понял?.. Весь вечер.

— Как скажешь, брат.

Неожиданно Табба заметила на соседнем кресле золотые, усыпанные бриллиантами часики, выпавшие из кармана Константина. Она с испугом отвела глаза, бессмысленно кому-то улыбаясь.

Часики блестели, манили… Публика поднимала тосты, шутила, смеялась, а Табба все не решалась что-либо сделать с часами.

Наконец она незаметно опустила руку и мягко прикрыла их ладошкой.

Снова поднялся под аплодисменты хмельной публики Рокотов и, не сводя глаз с прелестной молодой артистки, стал читать:

Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец;

Создав, навсегда уступил меня року Создатель;

Я продан! Я больше не Божий! Ушел продавец,

И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.[2]

Табба взглянула на младшего Кудеярова, сосредоточенно накладывающего закуску в свою тарелку, и коснулась его локтя.

— Ваши часы, граф, — и приподняла ладонь.

Улицы опустели, полная, сочная луна выкатилась на небо, отбил время колокол на пожарной каланче, изредка по улице с гулким цокотом проносились пролетки — город спал.

Время было далеко за полночь, в банкетном зале веселье катилось к концу, публика пребывала в хмельном, шумном состоянии — кто-то с кем-то отчаянно спорил, кто-то затягивал русскую народную, а кто-то спал, горько уронив голову на стол.

Табба также была довольно пьяна. Она, положив руки на плечи Петра Кудеярова, нежно заглядывала в его глаза и слушала непрекращающиеся речи.

— Вы грезите туманными снами о большой и чистой любви, — говорил граф, теребя жидкую бороденку. — Грезите! И не допускаете мысли, что подобная любовь существует. А она есть. Она бьется… трепещет рядом с вами! Неужели вы не слышите, как вопиет и замирает мое несчастное сердце?! Неужели вы, будучи тонкой и чувственной особой, не способны сострадать одинокому, отчаявшемуся господину. Я, милая девушка, ради вас готов на все! Кричать на весь мир о безответной любви! Немедленно предложить руку и сердце! А если прикажете, могу даже решиться на крайний, смертельный шаг! Погибну! Пущу пулю в сердце! Приму яд! Сделайте милость — прикажите, и я тут же исполню вашу волю!

Табба краем глаза видела Рокотова, порочно красивого и таинственного, снисходительно слушающего какого-то сухопарого господина с фанатично горящими глазами, но, почувствовав на себе его взгляд, рассеянно усмехнулась графу.

— Вот! Вы усмехаетесь? — печально заметил Кудеяров. — Усмехаетесь — значит, не верите. И какой смысл жить после этого? К чему стремиться? На что надеяться?

К нему сзади подошел младший брат и обнял его, бесцеремонно сбросив руки девушки с плеч.

— Надеяться, брат, надо только на себя! Не верь сладким словам, не принимай всерьез томные взгляды, не ищи утешения в лживых поцелуях и объятьях. Все ложь и суета! Все мимолетно и тщетно!

Петр вдруг стал пьяно, отчаянно плакать, тычась в грудь Константина, а тот гладил его по лысоватой голове и бормотал, будто утешал младенца:

— Нуте, нуте, родной… Нуте, маленький. Все отменно и просто замечательно… Сегодня худо, а проснешься и — слава Богу! Давай-ка, брат, слезки вытру.

Константин размазывал слезы по розовым щекам старшего брата, а тот все никак не мог успокоиться и жаловался:

— Но я люблю… Кирюша, люблю… Смертельно и безответно.

— Ну и хорошо. Ну и славно… Разве же может человек жить без любви? Тем более безответной!

Табба неожиданно увидела вошедшего в зал изрядно пьяного артиста их театра Изюмова. Он стоял в дверях, нагловато и по-хмельному недоуменно оглядывая присутствующих.

Табба, оставив занятых друг другом братьев Кудеяровых, решительно поднялась и направилась к незваному визитеру.

Изюмов вдруг увидел ее, дурашливо обрадовался, раскинул руки и сделал пару неуверенных шагов навстречу.

— Мадемуазель… А я как раз вас ищу! Какое счастье!

— Зачем вы явились сюда? — с нескрываемой злостью спросила артистка. — По какому праву вы меня преследуете?

— По праву исключительной влюбленности. — Изюмов был откровенно счастлив. — А для храбрости слегка выпив!

— Сейчас же исчезните и больше не смейте меня смущать!

— Это никак не в моих силах!

— Послушайте, вы… Завтра же я пожалуюсь в дирекцию и вас выгонят из театра!

— Пусть даже выгонят, я все равно не в силах оставить вас!

— Немедленно покиньте это заведение!

— Только вместе с вами!

Табба беспомощно огляделась: братья Кудеяровы, окончательно забыв о любви, слезах и предмете воздыханий, тянулись к бутылкам и о чем-то спорили.

Она, слегка пошатываясь и гордо подняв голову, направилась к выходу. Изюмов не отставал.

— Милая, желанная! Я провожу вас!

Девушка передала номерок пожилому швейцару с медалями, выхватила у него легкую шубку и бросилась к парадным дверям.

— Госпожа Бессмертная, куда же вы? На улице ночь! Это невозможно, сударыня! — воскликнул Изюмов, торопя швейцара со своим номерком: — Шевелись, милейший! — И снова обращаясь к девушке: — Умоляю, я мигом!

Неожиданно Табба налетела в дверях на какого-то господина и, подняв глаза, увидела поэта Рокотова.

Он спокойно смотрел на нее.

— У вас что-нибудь случилось, мадемуазель? — бархатным голосом произнес он. — Вас кто-то обидел? Вы поссорились?

— Нет-нет… Ничего особенного. — Артистка неожиданно оробела и как-то по-детски сжалась. — Просто утром надо пораньше в театр… Репетиция.

— Позволите проводить вас?

— Не знаю. Не знаю… — Табба оглянулась в сторону замершего Изюмова и зло бросила ему: — Не опоздайте на репетицию, сударь! — И тут же решительно кивнула Рокотову: — Проводите, если возможно. Так лучше будет.

Рокотов открыл перед ней дверь, оглянулся на переминающегося с ноги на ногу молодого артиста и негромко посоветовал:

— Ступайте спать, сударь. А то ведь проспите репетицию и вам же будет худо.

* * *

Табба снимала квартиру в доходном доме на Васильевском острове, путь до нее занимал не менее получаса.

Пролетка неслась по темному пустому городу, актриса и Рокотов сидели вплотную друг к другу. Поэт держал девушку за руку, несильно сжимая ее. Оба молчали.

Лишь однажды поэт склонился к девушке и полушепотом спросил:

— Вы дрожите… От прохлады или вас напугал пьяный господин?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Наверное, и то, и другое.

— А он кто? Действительно ваш коллега?

— Коллега… Сумасшедший коллега. Я устала от него. Манерен, глуп, дурно театрален! У него даже речь как у персонажей из Островского!

— Хотите, я его пристрелю? — то ли в шутку, то ли всерьез спросил Рокотов.

Она испуганно взглянула на него.

— Вы на это способны?

— Я на все способен, — загадочно ответил он, затем добавил: — Ради вас.

Поэт осторожно приобнял ее, прижал к груди, стал гладить рукой по шубке, жалея и успокаивая.

Неожиданно спросил:

— Почему вы отдали графу часики?

— Какие часики? — повернулась к нему актриса.

— Часики графа. Вы вначале накрыли их ладошкой, потом все-таки решили вернуть Константину.

— Вам показалась, — резко ответила Табба. — Вам все показалось. И не говорите больше глупостей.

— Прошу прощения.

Миновали Дворцовый мост, поехали в сторону Васильевского острова, и наконец пролетка остановилась.

— Я провожу вас? — негромко спросил поэт, не отпуская руку девушки.

— Нет, я сама, — нервно ответила Табба.

— Вы не хотите попить со мной кофе?

— Как-нибудь в другой раз. — В голосе девушки прозвучала неуверенность.

Неожиданно Рокотов властно взял руками ее лицо и стал целовать — без стеснения, жадно, страстно.

Табба в какой-то миг коротко оттолкнула его, затем издала звук, похожий на стон, и ответила таким же искренним и ненасытным поцелуем.

Они целовались довольно долго. Поэт не отпускал девушку, заставляя ее задыхаться, едва не терять сознание.

Табба вдруг пришла в себя, словно очнувшись, испуганно и трезво взглянула на мужчину, с силой ударила его кулачками в грудь и рванула на себя дверцу.

— Не смейте!.. Не смейте же!

Поэт не стал преследовать ее, из пролетки он наблюдал, как Табба бежит, мелькая в редких лучах электрического света и кутаясь в воротник пальто.

Перед парадным она остановилась, резко оглянулась и скрылась за дверью.

Рокотов закутался в полы длинного драпового пальто и крикнул извозчику:

— На Мойку!

Табба поднялась на свой этаж, торопливо, словно за нею гнались, подошла к своему номеру и толкнула дверь.

Катенька, молоденькая прелестная прислуга, не спала, ожидая хозяйку. Увидев чем-то испуганную Таббу, она бросилась к ней.

— Что-то стряслось, барыня?

Та, не ответив, позволила снять с себя шубку и опустилась в кресло.

Катенька продолжала стоять, не сводя с нее глаз.

— Он меня погубит, — произнесла, почти не разжимая губ, Табба.

— Кто? — едва слышно спросила прислуга, приложив ладонь к губам.

Табба подняла на нее глаза и так же негромко произнесла:

— Я, похоже, влюбилась, Катенька.

— И слава Богу, — перекрестилась та. — Давно уж пора. Человек хотя бы хороший?

Актриса подняла на нее глаза.

— Черный. Я его боюсь.

— Свят, свят, — перекрестилась опять прислуга. — Так зачем он вам нужен? Бегите от него.

— Не могу, — усмехнулась Табба. — Первый раз увидела — и будто магнитом прихватило.

Катенька опустилась на корточки, заглянула Таббе в глаза.

— А может, все это ваши фантазии, барыня?

— Не знаю, — ответила тихо девушка и снова повторила: — Не знаю. Посмотрим. Приготовь мне кофе.

Недалеко от гостиницы «Англетер», за Исаакиевским собором, располагался тот самый ресторан под шатрами, где была назначена встреча Михелины и князя Брянского.

В ближнем сквере под присмотром мамаш и гувернанток шумно играла детвора, здесь же на отдельных скамейках заводили нежные знакомства молодые люди, а из модного ресторанчика доносились звуки фортепиано.

В ресторане за крайним столом сидела Сонька.

Шляпка, изящное пальто, легкий зонт, изысканные туфельки, мягкие, неторопливые манеры, высокомерный взгляд — все это подчеркивало породу, принадлежность дамы к аристократическим кругам.

Она неспешно попивала чай из фарфоровой чашки и листала какую-то газету, не сводя глаз с Михелины, сидящей за несколько столиков от нее и весело беседующей с князем.

Князь приехал точно к назначенному времени, за оградкой ресторана стоял его черный, похожий на дельфина, сверкающий автомобиль.

Пара — Михелина и Александр Брянский — о чем-то легко и непринужденно болтали и смеялись, причем князь отнюдь не стеснялся в выражении своих чувств к новой знакомой и нежно улыбался, поглаживал ее руку сухими длинными пальцами, иногда даже целовал тонкую девичью кисть в изящной перчатке.

Дочь почувствовала взгляд матери и непринужденно оглянулась — на короткий миг они встретились глазами, и Михелина продолжила милое кокетство с седовласым мужчиной.

Мать наблюдала очевидную состоятельность собеседника дочери — дорогие перстни на руках, трость с набалдашником из драгоценных камней, плотный бумажник, который господин пару раз неспешно извлекал из внутреннего кармана автомобильной кожаной тужурки, расплачиваясь за очередной заказ, — и в ней срабатывал ее давний цепкий инстинкт.

Сонька отчаянно гасила его в себе, тем не менее глаза ее ловили каждое движение княжеских пальцев с тяжелыми перстнями, прослеживая путь плотного бумажника от кармана на стол и обратно.

Неожиданно она увидела, что дочка встала из-за стола и направилась в сторону туалетных комнат в дальнем углу зала. Мужчина с откровенной животной заинтересованностью проследил за красивой фигурой девушки, жестом подозвал к себе ловкого официанта, снова извлек из кармана бумажник и вынул оттуда крупную купюру, делая серьезный заказ для столь привлекательной молодой особы.

И Сонька вдруг решилась.

Оставив на столе деньги за чай, она поднялась и не спеша направилась через зал к выходу.

Михелина остановилась перед дамской комнатой и, не понимая действий матери, капризно пожала плечиками.

Брянский по-своему понял замешательство девушки — он с некоторым недоумением поднялся и направился в сторону туалетных комнат, пытаясь понять, что происходит.

Сонька двигалась ему навстречу.

В какой-то момент она «зазевалась», отвлекаясь на что-то несущественное, и с размаху налетела на князя, уронив на пол сразу все — сумочку, зонт и даже шляпку.

— Простите, мадам! — подхватил ее князь. — Великодушно простите!

— Ничего страшного. — Сонька пренебрежительно отстранила его от себя, в мгновение ока выудив из кармана бумажник. — В следующий раз будьте повнимательней, сударь.

— Я случайно.

— Надеюсь.

Он принялся помогать даме собирать вещи, а к ним быстро подошла Михелина и озабоченно поинтересовалась:

— Что случилось, Александр?

— Вот, — несколько смущенно показал тот на Соньку, — по неосмотрительности столкнулись. — И снова извинился перед ней: — Простите, мадам.

— Прощаю. — Она сложила вещи в сумочку, надела шляпку и с высокомерной издевкой улыбнулась. — Прощаю прежде всего ради вашей прелестной дочери.

— Дочери?! — удивленно вскрикнула Михелина. — Я не его дочь!

— А кто же вы? — Сонька продолжала улыбаться.

Девушка с кокетливой надеждой взглянула на господина.

— Александр, кто я вам?

Глаза князя стали вдруг колюче-насмешливыми, он нагловато хмыкнул.

— Пока еще не знаю, Анна.

Михелина вспыхнула, будто получила пощечину.

— И как скоро, князь, вы определитесь?

— Буквально после нескольких встреч, мадемуазель.

— Любопытно… — Девушка медленно повернулась к Соньке, холодно пояснив: — Господин — известный в городе ловелас, а я его очередная знакомая, мадам, — и тут же повернулась к Брянскому: — Вас устраивает такой ответ, князь?

Сделав перед Сонькой легкий книксен, она с высоко поднятой головой направилась к своему столику.

Александр проводил ее слегка ошалевшим взглядом и посмотрел на Соньку.

— Я могу идти?

— Конечно, — насмешливо ответила та, — ваша спутница ждет вас, — и не спеша, с достоинством пошла к выходу.

Князь вернулся к Михелине, сел за стол и жестко произнес:

— Вы поставили меня в неловкое положение, Анна.

— Чем же? — Она холодно смотрела на него.

— Вашими словами… С чего вы взяли, что я известный ловелас?

— А разве не так?

— Вы видите меня второй раз. И вдруг такие суждения да еще в присутствии некоей дамы!

— Вы, князь, также видите меня второй раз, но уже представили как публичную девицу. И тоже в присутствии некоей дамы.

— Публичную девицу?

— Да, именно так…

— Неожиданный упрек.

Они смотрели в упор друг на друга, будто проверяя, кто дрогнет первым.

— Вы желаете моих извинений? — произнес наконец князь.

— Я желаю уйти. — Щеки девушки горели, она махнула официанту: — Подойди, любезный.

Александр жестом остановил официанта и тут же перехватил изящную руку девушки.

— Простите меня. Мои слова не были продиктованы злым умыслом — глупостью, дурным настроением, но никак не желанием оскорбить вас.

Михелина молчала, глядя куда-то в сторону.

Князь попытался заглянуть ей в глаза.

— Я бы желал, чтобы вы меня простили. Я искуплю свою вину.

— Хотите правду? — выдержав паузу, спросила девушка.

— Очень.

— Я бы немедленно покинула вас. Если бы не…

— Если бы не что?..

— Если бы не понимала, что потом буду горько сожалеть об этом. Думаю, мой максимализм объясняется моим возрастом.

Александр откинулся на спинку плетеного стула.

— Рискую получить по физиономии, но… вам сколько лет, мадемуазель?

Михелина улыбнулась.

— Узнаете, сбежите.

— Нет, теперь я определенно не сбегу.

Девушка поковыряла пальчиком скатерть на столе, подняла на князя глаза.

— Пятнадцать.

Повисло молчание, потом мужчина совершенно искренне переспросил:

— Вам только пятнадцать лет?

— Хотите сказать, что выгляжу старше? — засмеялась Михелина.

— Нет… Вы выглядите еще более юной. — Князь сжал ее кисть в лайковой перчатке. — Не откажите прокатиться со мной на авто. В порядке компенсации.

Михелина мягко провела ладонью по его плечу.

— Я вам говорила — от езды на авто у меня кружится голова.

— Я буду крайне осмотрителен.

— Обещаете?

— Конечно.

— Но только совсем недолго. Всего один раз вокруг Исаакия.

— Как прикажете.

Михелина послушно проследовала за князем следом к автомобилю, заметив мать, прогуливающуюся возле «Англетера», легко и весело поставила ногу на подножку автомобиля.

— Я готова!

Александр помог девушке сесть, уверенно завел машину, и авто тронулось к места.

— Один круг! — прокричала Михелина сквозь грохот машины. — У меня уже кружится голова!

— Как прикажете! — бросил на нее взгляд Брянский. — Но рекомендую все же привыкать к скорости!

— В следующий раз!.. К хорошему надо привыкать постепенно!

Автомобиль несся с непривычной для питерской публики скоростью, народ оглядывался, замирал, указывал вслед пальцем, извозчики нахлестывали лошадей, стараясь не отстать от чудо-техники. Михелина хохотала и игриво била автоводителя по плечу.

— Пожалуйста!.. Прошу вас! Не гоните так быстро! Это невозможно! Остановите, умоляю!

Александр сбросил скорость, авто довольно плавно подрулило к тротуару. Девушка, потирая пальцами виски, пожелала было покинуть машину, но голова закружилась, и она беспомощно взглянула на водителя.

— Помогите же…

Он выбрался из машины и подал Михелине руку. Она постояла какое-то время, держась за рукав тужурки князя, потом слабо улыбнулась.

— Благодарю, — и рассеянно поинтересовалась: — Мне в какую сторону?

— Мне, мадемуазель, неизвестно. Позвольте, я остановлю для вас извозчика?

— Нет-нет… Я сама. Вначале пройдусь, затем возьму извозчика.

Михелина неуверенным шагом пошла прочь, Александр догнал ее.

— Вы уходите?

— Да, мне пора.

— Я вас провожу.

— Нет, благодарю, я прогуляюсь.

— Но мы не условились о встрече!.. Я бы желал продолжить наши беседы!

— Вы не разочарованы мной?

— Скорее, напротив. — Брянский не сводил с девушки глаз.

Она беспомощно улыбнулась.

— В воскресенье. В это же время и в этом ресторане.

— Я буду ждать, Анна.

Она неуверенно пошла прочь, а князь, провожая ее взглядом внимательным и изучающим, негромко крикнул вслед:

— До завтра!

Она не оглянулась, только устало махнула рукой и продолжила путь.

Завернув за ближайший угол, она увидела, что Александр уже оседлал своего «железного коня» и помчался дальше. Забыв вдруг о своей слабости, девушка выпрямилась и заторопилась на поиски матери.

Сонька стояла возле того ресторанчика, где недавно пила чай, когда увидела спешащую к ней дочь, и рукой подала ей знак.

Михелина подошла и с нескрываемым раздражением негромко спросила:

— Мамочка, что за фокусы?.. Я ничего не поняла. Чего ты вдруг вскочила?

Мать молчала, с загадочной улыбкой глядя на нее.

— Ты меня с ним чуть не поссорила! — заявила дочка.

Сонька приоткрыла сумочку, показала бумажник князя.

Глаза Михелины округлились.

— Как ты успела?

Матери стало вдруг весело.

— Сонька Золотая Ручка.

— А вдруг попалась бы?!

— Он был слишком увлечен тобой, дочь.

— Сколько там?

— Достаточно. — Сонька огляделась. — Надо уходить!

Они сделали всего несколько шагов и вдруг услышали рев приближающегося авто. Это был князь Брянский. Его автомобиль мчался прямо к ресторанчику.

Михелина от страха приложила ладошку ко рту.

Дата добавления: 2015-08-29