Королева перестает раскачиваться взад-вперед, разгибается, и приказывает (точнее, это ей кажется, что приказывает — на самом деле она каркает, как старая ворона):
— Лорд Дар-Пассер, лорд Дар-Халем, возьмите мне их живыми. Всех, кого сможете.
Сид Дар-Эсиль, будущий лорд-канцлер Аккалабата, двадцать лет назад
— Где мой отец? — Сиду плевать, что Хьелль устал и еле стоит на ногах. Он разворачивает его за плечо и трясет. — Где мой отеееец?
Хьелль грубо хватает Сида за безрукавку, отталкивает.
— Прекрати истерику, лорд Дар-Эсиль. Все в свое время, все своим чередом. У меня тяжелоранеными завалена парадная анфилада, отряды преследования выбиваются из сил, чтобы не дать мятежникам скрыться в южные дариаты, отец на границе с Виридисом ждет подкрепления — у них там жарко. Я не могу сейчас тобой заниматься.
— Мнооой? — от возмущения у Сида кончаются слова. — Мноооой?!!
— Хорошо, не тобой. Твоим отцом, — Хьелль отходит к окну, выслушивает сбивчивый доклад тейо в цветах клана Фалько, отдает какой-то приказ и быстро возвращается к Сиду. — Мы не знаем, где он, жив ли он, куда его уволокли твои приятели Гавиа. Но я послал людей. Чего ты еще хочешь?
— Они не мои приятели! — Сид пытается взять себя в руки, но Хьелль, как нарочно, говорит такие вещи, от которых хочется плакать. Или пойти и убить кого-нибудь. Не так, как в бою, а медленно, с наслаждением. И не кого-нибудь, а кое-кого вполне определенного. Схватить за черные космы и вывозить в крови, в грязи, а потом убивать. Но сначала надо найти. Почему Хьелль не хочет помочь? Почему он не может перепоручить общее руководство лорду Дар-Пассеру? Тот старше и опытнее.
— Сид, ты слышишь меня? — голос у Хьелля серьезный и обеспокоенный, глаза полны жалости. — Давай так. Ты сейчас сделаешь одно дело, а потом мы вместе полетим искать лорда Корвуса. Хорошо? — добавляет он почти просительно.
— Какое дело?
— Нужно сопроводить верховного дара Пассера в его резиденцию. Он в нижнем зале, Сид, в критическом состоянии. Удар пришелся по левой стороне грудины, чудом не задев сердце. Не позволяй ему двигаться, следи, чтобы тейо не качали носилки. Я пошлю лучших медиков, но самое главное — покой, чтобы он не потерял много крови. Хотя куда уже больше. Если он чудом выкарабкается, схожу помолиться святой Лулулле. Сдашь его жене, дождешься врачей, и гони сюда. Займемся поисками твоего отца. Согласен?
Пока он объясняет все это, сбивчиво, словно увещевая, до Сида доходит.
— Так что, ты, что ли, один здесь командуешь?
— Сид, я уже полчаса как верховный главнокомандующий Аккалабата, — Хьелль кивком головы указывает на жезл — символ маршальской власти, валяющийся у стены. — Королева написала указ на обороте бумаги об отречении, которую подсовывали ей Дар-Гавиа. Ты сделаешь то, о чем я тебя попросил? Нужно доставить…
— Я слышал. Разреши выполнять? — Сид по-военному прищелкивает каблуками.
Хьелль усмехается:
— Так-то лучше. Охаде!
— Охаде, мой маршал! — резко развернувшись, Сид бегом удаляется по направлению к нижнему залу. Глядя ему вслед, Хьелль подзывает нескольких молодых тейо, которые только что внесли в зал и бросили у стены гору трофейного оружия, среди которого преобладают широкие тяжелые ножи с золотыми цикониями на рукоятях:
— Я хочу знать, где находится лорд Корвус Дар-Эсиль. У вас полчаса. Начните с особняка Дар-Акила. Обыщите его весь. Будет надо — разберите на камушки.
— При попытке сопротивления?
— Убить всех. Приказ маршала Аккалабата. При малейшем подтверждении, что лорд-канцлер там, выставите охрану и сообщите мне. Но сначала лорду Сиду. Он в резиденции Дар-Пассеров.
Тейо смотрят на Хьелля с сомнением:
— Мы правильно поняли? Самим лорд-канцлера освобождать не надо? Даже если существует опасность для его жизни?
— Вы правильно поняли. Приступайте. Охаде!
Если я правильно понял то, что мне рассказывал отец про Мицу Дар-Гавиа, если лорд Корвус попал в особняк живым, если леди Дар-Акила осталась с ним наедине… если… если… если…
Хьелль запрыгивает на подоконник и орет громогласно во внутренний двор:
— Слушай мою команду!..
Сид Дар-Эсиль, двадцать лет назад
Леди Дар-Акила, не торопясь, проводит широким кинжалом крест-накрест по груди распластанного перед ней человека. На буро-синей коже расплываются багровые линии.
Рейн смотрит на мать, потом на Сида, замершего в оконном проеме, снова на мать.
— Оставь его.
— И не подумаю. Ты даже не представляешь, какое я сейчас испытываю удовольствие.
Сид закусывает побелевшие губы и изо всех сил старается не закрыть глаза. Он должен запомнить. Так, чтобы никогда не забывать.
— Смотри-смотри, змееныш. Следующая — твоя очередь.
Взгляд у нее абсолютно безумный. Будто она наглоталась тумана в самых гиблых Эсильских болотах. Сид судорожно соображает, что можно сделать:
— Рейн, останови ее. Она ненормальная. Выгляни в коридор. Посмотри, как она шла. По трупам и оставляя за собой трупы.
— Мальчик так волнуется за своего папочку. Мальчик не хочет видеть, как папочка умрет, да? А он сдохнет, да, прямо сейчас. Некрасиво так сдохнет, совсем не в духе Дар-Эсилей. На грязном полу, залитом собственной рвотой и кровью. Сейчас кишочков добавим еще, для полноты ощущений.
Неподвижными, расширенными зрачками приковывая к себе взгляд Сида, леди Дар-Акила опускает кинжал ниже, обводит вокруг пупка, делает надрез, пальцами размазывает появившиеся капельки крови. Сид успевает заметить, что у Рейна в зрачках то же безумие, тот судорожно перехватывает нож, делает шаг к матери.
— Присоединяйся, детка, ты ему действительно должен — за все наши унижения, за то, как эти мерзкие северные скоты за волосы таскали тебя по площадке, даже за то, что они не захотели тебя…
— Тебя, — голос Сида звучит глухо, он понимает, что может сделать хуже, но не в силах сдержаться. — Ты была свихнута на отце, когда была мужчиной, и окончательно слетела с катушек сейчас… Не втягивай в это Рейна. Не порть ему жизнь.
— Молчать! — изо рта леди Дар-Акила тянется ниточка вязкой слюны. Она ничего не замечает, поглощенная узорами, которые кинжал выписывает на изуродованном, изможденном теле, распростертом у ее коленей. — Рейн — мой сын, лучший из моих сыновей, и, когда выжившая из ума старуха на троне отправится к королеве Лулулле, он займет подобающее ему место. А ты… а тебя не будет. Дар-Эсилей вообще не будет. Вы наконец-то перестанете путаться под ногами.
— Нет.
Этого не следовало говорить, Рейн. Как же ты не понимаешь, что именно этого тебе не следовало сейчас говорить своей сумасшедшей матери?!! И с места сходить не следовало, потому что она не доверяет тебе, она видит, какими глазами ты на меня смотришь, она уже все поняла…
— Даааааа! — резким взмахом леди Дар-Акила вонзает кинжал лорду Корвусу в живот и падает рядом, захлебываясь кровью, хлещущей из горла. Руки в черных перчатках с отрезанными пальцами хватаются за широкий нож, пытаются вытащить, а глаза — застывшие от изумления — хотя она знала, конечно, знала, но до конца не могла поверить — смотрят на Рейна, который спешит выхватить из поясной сумки новый нож.
Сид успевает подумать, что Рейн бросил нож, когда рука ополоумевшей деле еще была в высшей точке, значит, он ни на секунду не верил, что она просто пугает или что может передумать. И тут же, стряхнув оцепенение, словно выбравшись наконец из паутины, которой оплел его огромный ядовитый паук, он одним прыжком оказывается возле отца, вытаскивает лезвие, зажимает ладонью рану и понимает, что все это бесполезно.
— Сид, держи руку. Просто держи, — голос Хьелля издалека.
Откуда он здесь? Я же ему ничего не сказал, я просто сам догадался, сидя у изголовья умирающего Дар-Пассера. И как только появились врачи, метнулся сюда. Я думал, что придется прорываться с боем, просить поддержки у Хьелля, но дом казался пустым. А потом я увидел мертвых с крыльями цветов дома Акила. На верхней площадке, в коридоре, во всех комнатах. И я понял, что она убивает своих людей, что она мстит всем на свете — клану Акила, который предъявил когда-то на нее право, королеве, предоставившей им это право, всему Аккалабату.
И когда наткнулся на Рейна — он ломал дверь в оружейную комнату, крича, умоляя ее образумиться, и не заметил меня — я понял, что она заперлась здесь. С отцом. И, подлетев снаружи, просто рубанул мечами по стеклам. Рейн не сообразил, дурашка, он просто сам не свой от отчаяния. Он даже не сопротивляется сейчас, когда его уводят гвардейцы — остатки охраны Дар-Аккала. Злейшему врагу не пожелаю таких конвоиров — озлобленных, усталых, потерявших добрую половину товарищей, преданных, атакованных со спины… О чем я думаю?
— Сид, не разжимай пальцы. Кровь останавливается.
Я не разожму, Хьелль. Ни за что. Только ты тоже не разжимай. Кольцо рук, кольцо крыльев, которыми ты меня к себе прижимаешь. Мне очень холодно, Хьелль, очень холодно. И я не могу сейчас разговаривать. Но ты же все понимаешь без слов, правда?
— Сид, я не уйду. Все закончилось. Они там и без меня пока справятся. А кровь остановится. Она у вас королевская.
Да, она у нас королевская. Она остановится. Только что мы с тобой будем делать потом, мой маршал? Когда она остановится… Знаешь?
Сид Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата, двадцать лет назад
Интересно, этому будет когда-то конец? Только успеваешь подумать, что хуже уже не бывает, что тяжелее решения тебе не приходилось принимать в своей жизни, что уже не придется делать ничего отвратительнее, чем эти допросы «с применением исключительных методов», эти подписи под распоряжениями о публичной казни, лишении крыльев или удушении в камере, чем отправка отца, так до сих пор и не открывшего глаз, под покровом ночи в сопровождении верного Тургуна в замок…
И вот уже снова я тяну на себя кованую трехслойную дверь подземелья, только на этот раз приказываю всем — палачу, его подмастерьям, стражникам — выйти. Это моя собственность, и я разберусь с нею сам. Я никому не могу позволить. Я лорд-канцлер Аккалабата, и я могу позволить себе многое. Например, ждать, чтобы ты заговорил первым. Надеюсь, ты можешь еще говорить, несмотря на то, что весь арсенал «исключительных методов» выложен на стол у стены и очевидно требует чистки.
— Сид, я не думал, что они осмелятся.
Ну зачем же так, а? Лучше бы ты соврал. Лучше бы ты сказал, что не знал ничего, что впервые услышал о мятеже позавчера утром, тогда же, когда и я. Наверное, ты так и говорил в самом начале, до «исключительных методов». Я не хочу смотреть протоколы допроса. Я аккуратно собираю их в железный ящик и запираю на ключ.
— Сид, прости меня.
За что, дурашка? За то, что я дрался за тебя, рискуя жизнью, и вытащил? За то, что мой отец, ведомый памятью о человеке, который когда-то его любил, и другим, до сих пор не вполне понятным мне чувством, оставил тебя у нас дома и пытался сделать из тебя человека, которого можно было бы полюбить? За то, что Хьелль учил тебя фехтованию? За что ты просишь прощения? За то, что не донес на родную мать? Что поставил верность клану выше своего собственного чувства? Просить прощения у лорд-канцлера Аккалабата… ты как не здешний, честное слово. Я удавил бы тебя собственными руками за каждое из этих маленьких предательств, но не могу. Потому что, если отец очнется и спросит, где ты, а он обязательно спросит…
— У нас полчаса. На космодроме стоит торговая посудина с Когнаты.
— Я никуда не полечу оттуда, где ты.
— Ты на ноги даже не в силах подняться, а споришь.
Черные космы опускаются еще ниже к залитому кровью полу.
— Я никуда…
— Как миленький. Полетишь туда, куда я скажу — понял? — все льды январского Эль-Зимбера в едва слышном голосе лорд-канцлера Аккалабата.
— Я не полечу.
— Зачитать тебе приговор? — Сид подбирает полы серебристого орада, аккуратно, чтобы не испачкаться, присаживается на корточки. Так и сподручнее, когда руки придерживают орад: меньше искушения потянуться к вывернутому из сустава плечу, дотронуться до испорченных крыльев, в которых вместо перьев — поломанные стержни с клоками грязного пуха.
— Просто скажи, что там.
— Пожизненное. С лишением крыльев.
— Ты же лорд-канцлер… замени на высшую меру. Эшафот или виселица — мне все равно. Не хочу тухнуть в этом гнилом подземелье, — просит Рейн. Головы он по-прежнему не поднимает. Видно, как дрожат локти и расползаются в стороны колени. Каких усилий стоит ему поддерживать хотя бы эту унизительную позу, можно только догадываться.
— Не могу, Рейн. Вашу семью судит лично Ее Величество.
— А твой отец?
— Не смей говорить о моем отце.
— Я только хотел…
— Раньше надо было… хотеть, — Сиду горько от того, что сейчас он лицемерит. Если бы Рейн «захотел раньше», он удушил бы его собственными руками.
— Как их?.. — Рейн пытается повести крылом и сдавленно охает.
— Выламывают. Но тебе я отрублю. Прямо сейчас. Остановлю кровь. Упакую тебя, прости за выражение, и транспортирую на космодром. Погружу к когнатянам в корабль. Денег и все необходимое на первых порах дам. Они летят на Кризетос. Там никто не обратит внимания на выздоравливающего после тяжелых ранений солдата. Дальше уже сам. Возвращаться не думай.
Сид инстинктивно вытягивает руку: ноги еще Рейна держат, но мускулы рук уже не справляются.
— Осторожнее! Лоб разобьешь! — фраза нелепая в данной ситуации. Лишнюю шишку на лбу весь покрытый кровоподтеками и ссадинами Рейн даже не заметит.
— Не держи меня! Я сам.
— Хорошо, — примирительно отвечает Сид. — Сам. Сам.
Уже убирая ладонь, он чувствует, что на нее капает что-то теплое. Но не кровь.
— Сид, я не хочу улетать.
— Повторяю последний раз: у тебя не спрашивают. Тебя наказывают по заслугам, грузят в корабль и отправляют в пожизненное изгнание. Крылья я отрублю аккуратно и под корень. Никто не будет знать, что ты с Аккалабата. Когнатянам заплачено столько, что они забудут о тебе ровно в тот момент, когда ты сойдешь с корабля. Окрепнешь и наймешься куда-нибудь охранником. Или в десант. Или наемным убийцей.
— Вроде тебя? — хрипло огрызается Рейн.
— Ага, — соглашается Сид. — Наемный убийца на службе у королевы. Надежный и верный. Это не худший путь, Рейн. Когда-нибудь ты поймешь.
— Я никуда не…
Искусство дипломатии состоит в том, чтобы, если не действуют твои собственные методы, плавно переходить на чужие. Любимое средство убеждения у Хьелля Дар-Халема — кулаком в челюсть. Сид знает, что он бьет слабее, но и этого Рейну хватит, чтобы проваляться в отключке, пока он будет реализовывать объявленную программу. Действие первое. Лорд-канцлер Аккалабата вытаскивает из ножен изогнутые мечи.
Хьелль Дар-Халем, верховный маршал Аккалабата, двадцать лет назад
Хьелль уже три раза пересмотрел всю почту и вычистил все мечи и кинжалы: свои, Сидовы, все, какие попались под руку — только чтобы чем-то себя занять. Сид просил не показываться на порог, сказал, что сам прилетит завтра утром. Было это три дня назад, завтрашнее утро превратилось в позавчерашнее, а никаких вестей из крепости на болотах нет. И от отца нет вестей — из Виридиса.
А он сиднем сидит в этом Хаяросе — будь он неладен — потому что Ее Величество считает его, Хьелля Дар-Халема, спасителем отечества и не желает даже слышать о том, чтобы он удалялся от столицы дальше чем на полчаса лета. Никакие уговоры, никакие увещевания и «Я не могу командовать, Ваше Величество, находясь так далеко от эпицентра военных действий» не срабатывают. Она дрожит как осиновый лист и повторяет: «Твой отец сам справится. Осталось только их добить».
Самое главное, что она отказывается посылать подкрепления. «Упрямая дура!» — в который уже раз за сегодня выругался наследный лорд Дар-Халем. Я всех ей достал, из-под земли вытащил, всех заговорщиков выскреб из тех щелей, куда они позабивались после провала переворота. Реорганизовал охрану дворца, потери в живой силе свел к минимуму, рационально использовав имеющихся у нас лекарей-калекарей. В конце концов я же этот дворец и взял, отбил у пяти рядов пехоты итано и лучших бойцов Дар-Гавиа. Почему тогда у меня нет чувства глубокого и полного удовлетворения, а такой тяжелый ком в животе и кошмарные сны в те несколько часов, на которые я позволяю себе уронить голову на подушку?
Отец, отец… если бы я только мог все бросить и полететь к тебе на помощь! И ведь обрадовался, как дурак, когда королева схватила истасканный пергамент и нацарапала те две строчки! Звание маршала Аккалабата, в котором она тебе столько лет отказывала, вновь возвращено Дар-Халемам! Я думал, ты мною будешь гордиться. И забыл, что это вожделенное звание лишает возможности располагать собой. Завтра же ей скажу, что либо я буду приказывать по своему усмотрению, либо пусть ищет себе другого маршала!
Ничего я ей не скажу. Неоткуда ей взять другого маршала. Никто из даров, будь они хоть вдвое старше меня, не может за сорок минут взять Дар-Аккалу.
— Что хмуришься? — голос от распахнутого окна.
Хороший вопрос. Слышал бы ты себя! Я лично никогда не слышал такой тоски вселенской в твоих интонациях, Сид.
— Угадай с трех раз.
— Не желаю. Я устал, Дар-Халем. Дай выпить, — Сид в комнату не входит — вваливается и усаживается на ковер под окном.
— Обойдешься. Судя по твоему виду, бокал эгребского свалит тебя с ног. Кто будет пытать и допрашивать пленных?
— Я сегодня закончил с Рейном.
— Не рассказывай.
— Почему?
— Не люблю, когда ты врешь. А в последние дни ты врешь постоянно.
— Например?
— О состоянии твоего отца. Ты говорил, что он без сознания. Я спросил тейо Тургуна.
Сид не реагирует. Он просто сидит с закрытыми глазами и мерно постукивает затылком о подоконник. Аккуратно так постукивает, небольно. И лорд-канцлерская мантия очень ему идет. И даже темные круги под глазами. И выбившиеся из прически пряди. Хьелль подходит, усаживается рядом.
— Если стучать головой о подоконник, становится легче? — осведомляется он.
— Не-а, — серьезно отвечает Сид. — А ты знаешь, что делать, чтоб стало легче?
— Сид, он, правда, сошел с ума?
— Пол-нос-тью. Потерял рассудок. Выпал из действительности. Что неудивительно после всей этой боли и унижения. Но в этом есть и положительный момент.
Хьелль смотрит на друга так, будто это он, а не лорд Корвус сошел с ума. Тейо Тургун сказал, что лорд Дар-Эсиль находится в состоянии не просто жалком, а страшном: он переходит от отчаяния к бешенству — то лежит, свернувшись калачиком, на полу, отказываясь вставать, сотрясаясь в безмолвных рыданиях, то бросается на любого входящего в комнату в сторожевой башне, где запер его Сид, на любого, кто пытается его накормить, вымыть, поговорить с ним. Тогда черты его лица искажаются злобой, на губах выступает пена, он что-то выкрикивает лихорадочно-непонятное, то ли проклятия, то ли жалобы, а потом опять затихает, забившись в угол, и никакими силами нельзя поднять его с холодного каменного пола. Положительный момент…
— Боюсь представить, — честно говорит Хьелль.
Сид долго рассматривает свои руки, прежде чем ответить, несколько раз снимает и надевает обратно перстень с лорд-канцлерской печатью:
— Он не понимает, что у него нет крыльев.
— Нееет, — тянет Хьелль изумленно.
— Да. И надеюсь, что никогда не поймет, — Сид возвращается к своему весьма содержательному занятию — набивает себе подоконником шишку на затылке.
Никогда? Сид, прости. Но я скажу сейчас. Должен сказать.
— Сколько ты собираешься держать его там?
— Сколько будет нужно. Пока не выздоровеет. Или до самой смерти.
— Сид!
— Мне его самому убить? Или ты сделаешь? По старой дружбе?
— А ты бы сделал такое для меня — по старой дружбе?
Сид смотрит так, что у Хьелля холодеет между лопаток.
— Такое — нет. Но что-то типа того. Больше некому.
Он вынимает из складок орада пергамент с черной каймой и королевской печатью. Хьелль тянется, но Сид отводит руку.
— Позавчера, — сообщает он, завесив глаза белесыми иголочками, — Когда они уже взяли Виридис. Яд был в бутылке эгребского. Никто не решался тебе сообщить. Читать будешь?
— Нет.
Хороший я маршал Аккалабата. У меня взят последний оплот мятежников, и мне не сообщают об этом, чтобы я не расстроился из-за смерти отца.
— Сид, когда нас начнут принимать всерьез?
— Ты первым делом об этом подумал?
— А что?
— Ничего. Убийцу, кстати, вычислили по горячим следам. Я допросил сегодня утром. Маньяк-одиночка.
— Таких маньяков там полный Виридис.
— Уже не полный. Твой отец умел наводить порядок. Я приказал закончить.
— А именно.
— Город — сравнять с землей. Дариаты Гавиа — раздать тем из окрестных даров — нашлись и такие — кто отказался примкнуть к заговорщикам. Они, кстати, сильно пострадали за свою несговорчивость.
— А сами Дар-Гавиа?
— А их больше нет, — Сид недовольно потирает ушибленный затылок. — Я разобрался даже с теми из них, кто ушел под дуэмы в другие кланы. Детей, конечно, не трогал. Хотя не уверен, что это правильно.
— Ты… — Хьелль смотрит с ужасом, но игольчатые ресницы непроницаемы.
— Нам же не нужна леди Дар-Акила номер два. Некоторые дары возражали, но королева подписала.
— Мы не воюем с деле, Сид.
— Это не война. Это массовые казни. Мятежников, посягнувших на жизнь королевы и безопасность Империи. А также потенциальных мятежников. И мятежниц. Выпить дай, а?
Длинные умбренские серьги в ушах Хьелля звенят возмущенно и недоверчиво, и от этого звона, отдающегося в голове как колокольный, болью стискивает виски. Он не в силах поверить. Вот этими тонкими, почти что прозрачными пальцами, лежащими сейчас на его колене, лорд-канцлер Аккалабата подписывал приказы, по которым отнимали жизнь у женщин, у деле…
— Нет, ты невозможен, — треплет его по ноге Сид. — Я сам возьму.
Он перебирается через вытянутые ноги Хьелля, достает из потайного ящика в письменном столе начатую бутылку.
— Локсийская настойка? Бррр! Ты стал пить крепкое? — Сид с чувством отхлебывает из горла, протягивает бутылку Хьеллю. Тот резко ударяет его по руке… Точнее, пытается ударить. И промахивается, потому что Сид включил внутреннее время и успевает не только отдернуть бутылку, но и сам отскочить в сторону.
— Не трудись, — резко говорит он, наклоняется, ставит бутылку на ковер. — И не привыкай пить один. Тело твоего отца привезут завтра. Я, как лорд-канцлер, обязан заняться организацией похорон. Поэтому мне было важно, чтобы казни закончились сегодня утром. Хлеб, знаешь ли, отдельно, мухи отдельно. Виселицы и прощание с национальным героем — совершенно несовместимы даже у нас. Так что прошу тебя к завтрашнему дню примириться с действительностью, в том числе с тем, что я теперь лорд-канцлер Аккалабата и буду то и дело принимать непопулярные среди моего лучшего друга решения. Явлюсь к семи утра, будем обсуждать процедуру прощания.
Произнося этот монолог, Сид осторожно по стеночке пробирается к открытому окну, с откровенной опаской косясь на Хьелля. В тот момент, когда он уже запрыгнул на подоконник, сзади раздается:
— Раньше ты никогда не ускорялся… даже когда предвидел, что я тебя ударю.
Сид коротко усмехается:
— Хорош будет новый лорд-канцлер, если он появится на похоронах с разбитой физиономией!
— Раньше ты никогда не ускорялся… — Хьелль повторяет это не с осуждением, а растерянно, как ребенок, внезапно обнаруживший, что у его матери, кроме него, есть в жизни и другие интересы. — Ты никогда не защищался от меня. Ты не боялся…
Сид разворачивается так, что кончик уже раскрытого для полета крыла выдирает нитку из настенного гобелена. Нервно царапая пальцами между перьями, он спрыгивает обратно в комнату, встает перед Хьеллем, отводит растрепавшиеся волосы:
— Бей!
Хьелль молчит, засунув руки в карманы.
— Ну же! Давай! — в голосе у Сида гнев и обида. — Я не ускоряюсь. Не защищаюсь. Не боюсь. Все как раньше. Бей!
— Вмазать тебе, правда, что ли? — Хьелль не спеша вынимает из кармана руку, складывает кулак, задумчиво его рассматривает. И, не поднимая глаз, скороговоркой бормочет:
— Сид, если тебе очень плохо, и ты знаешь, что мне очень плохо, и хочешь, чтобы я не знал, что тебе очень плохо, потому что боишься, что мне будет еще хуже, ты лучше просто скажи, ага?
И через паузу, потому что обалдевший от этого неожиданно свалившегося на него счастья Сид не отвечает:
— У меня же теперь, кроме тебя, совсем никого, понимаешь?
Сид хочет что-то сказать, но слова не приходят в голову. А пушистые ресницы-иголочки, которыми можно занавесить глаза, чтобы в них ничего нельзя было прочитать, намокли и не хотят подчиняться. Поэтому он просто берет все еще сжатый кулак Хьелля обеими руками, поднимает к щеке. Пальцы разжимаются, и Сид ощущает на своей коже теплое прикосновение, шершавые мозоли от меча, легкое поглаживание.
— Завтра. В семь. Жду тебя. Будем управлять Империей, свалилась она на наши головы.
— Угу.
— Не угу, а охаде.
— Угу. Охаде!
Проводив взглядом черные крылья, поблескивающие на неярком осеннем солнышке, маршал Аккалабата снова плюхается под окно. Свиток с черной каймою нераспечатанный валяется на полу. Прежде чем раскрывать его, лорд Дар-Халем решает попробовать метод Сида: он вытягивает из ушей сложной конструкции подвески из темно-зеленого камня, швыряет их в угол, немного нагибается вперед, а потом от души прикладывается затылком о подоконник. По мочке левого уха стекает кровь, но он заметит это только тогда, когда она капнет на окаймленный черным пергамент.
Сид Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата, двадцать лет назад
— Меня не было две недели. Тебе что-нибудь можно доверить на этом свете? — Сид опускается на колени, проводит пальцами по выбитой в камне надписи: «Лорд Корвус, сорок второй дар Эсиля».
— Сид, так ему лучше, — в голосе Хьелля не слышно раскаяния.
Да, не уберег, да недосмотрел. Кто мог предположить, что безумный лорд Корвус, то ли забыв об отсутствии крыльев, то ли осознав это отсутствие и не смирившись со своим уродством, выбросится на глазах у Хьелля из окна сторожевой башни на дворовые плиты Эсильского замка — так, что хоронить его будут в закрытом гробу? И сын не успеет на похороны буквально на день, Хьелль не велел задерживать, не стал ждать Сида, застрявшего по дипломатическим делам на Когнате.
Некоторые дары осудили лорда Дар-Халема за торопливость, но большинство отнеслось с пониманием: так лучше, нечего молодому лорд-канцлеру отвлекаться на личные проблемы. Пусть занимается делами Аккалабата, оправдывает высокое доверие, оказанное ему королевой.
Сид и занялся: с космодрома, не заглянув домой, отправился прямо во дворец с докладом, двое суток, не выходя из кабинета, работал с бумагами, разгребая накопившиеся завалы, и только на третий день, испросив разрешения Ее Величества, полетел в собственный замок, где в родовой усыпальнице Дар-Эсилей уже высекли надпись на плите из темного с золотой искрой умбрена: «Лорд Корвус, сорок второй дар Эсиля».
— Как это было?
— Не уверен, что тебе необходимы подробности.
На Хьелля достаточно посмотреть, чтобы понять бесполезность допроса. Даже «с исключительными методами». Он уже решил, что Сиду подробности знать незачем. И ничего не скажет.
— Ладно, — Сид поднимается и отряхивает колени. — Освещение здесь сменить, что ли? Ничего не видно, а еще день. И это пресловутая предусмотрительность моей семьи?
— Раньше здесь висели клинки маршала Корвуса. Вполне оригинальная и достаточная подсветка.
— Ты полагаешь?
— Вынь и посмотри.
Сид вытягивает из ножен изогнутые мечи. От голубого сияния в склепе действительно делается значительно светлее.
— Там убрались… в комнате, где он был?
— Да. Тейо Тургун. Тебе надо просмотреть бумаги, чтобы вступить во владение. Там много. Я едва разобрался со своим дариатом. А твой больше и старше.
— Мой отец, в отличие от твоего, держал бумаги в порядке, — огрызается Сид. — И ввел меня в курс дела. Так что там на час бумажной работы. А потом знаешь что? Поедем охотиться?
— У тебя траур по отцу. И у меня, кстати, тоже.
— У меня ежегодная придворная охота в честь дня рождения королевы. Через неделю. А я уже забыл, как это делается. Поможешь?
— Мой отец, в отличие от твоего, держал лошадей не для того, чтобы в конюшне что-то стояло, — Хьелль вслед за Сидом выходит из усыпальницы, накидывает монументальный засов. — Пойдем переберем твои бумажки. Потом введу тебя в курс дела. Королева уже выбрала дичь?
Молодые дары поднимаются по узкой тропинке, ведущей к задним воротам замка. Только спустя несколько лет Сид начнет снова пользоваться главным входом, ведущим в мощенный неровными плитами двор. Все эти годы его будут преследовать сны, в которых он, ползая по этим плитам на коленях, безуспешно пытается стереть с них огромную лужу крови. Королевской крови Дар-Эсилей.
Часть третья
Бэтмен при дворе Короля Артура
Глава I. Фамильная предусмотрительность Дар-Эсилей
Сид Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата
— Он опять проиграл, — лорд Дар-Эсиль нервным жестом стягивает перчатки и бросает их на пол. Жена молча присаживается у его ног, подбирает перчатки, аккуратно расправляет, спрашивает, не поднимая взгляда:
— Кому?
— Дар-Умбре.
— Он старше Кори на два года. Для детских турниров это имеет значение.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |