— Ну, дело твое, — одной из черт, наиболее симпатичных Гарри в характере его начальника, было умение вовремя отступить из уважения к жизненным принципам другого человека. (Или дракона. Но сам Чарли вряд ли об этом догадывался).
И он ушел вниз по тропинке, насвистывая мотивчик песенки все про того же загадочного графа.
Весь день прошел в примерках и подгонке. Дракон угрюмо молчал. Наконец, Гарри не выдержал:
«Сэр! Если это так... болезненно, может, не надо?»
Голос Снейпа звучал устало:
«Делайте свое дело, Поттер. Что там у нас дальше, уздечка?»
Дракон покорно склонил голову.
У Гарри внезапно задрожали руки, и он принялся торопливо расстегивать ремни только что с таким трудом закрепленного седла. Седло было из золотисто-рыжей кожи, со всеми полагающимися прибамбасами: высокой лукой и сияющими стременами.
«Поттер, что вы делаете?»
«Я не полечу с вами. Сэр. Не такой ценой. Нет».
Избавленный от седла дракон вздохнул полной грудью, расправил крылья, издал торжествующий драконий рев, отозвавшийся долгим эхом в горах. Кажется, где-то там сошло две-три лавины. Гарри улыбнулся. Снейп редко позволял своей драконьей составляющей проявляться вот так, прилюдно, а значит сейчас он чувствовал себя абсолютно свободным и был, наконец, счастлив.
Неожиданно дракон очень аккуратно правым крылом пригреб Поттера к своему боку, прижал, удерживая так пару минут, потом отпустил. Опустился на землю, как будто его покинули последние силы.
«Спасибо».
Гарри привычно растянулся рядом, положив голову на переднюю драконью лапу и подставляя лицо нежаркому августовскому солнцу.
«Не за что. Сказали бы сразу. Разве я похож на садиста?»
Неожиданно что-то шершавое и влажное коснулось поттеровской щеки и уха. Гарри вскинул голову и успел увидеть, как раздвоенный драконий язык исчезает в недрах зубастой пасти. В следующее мгновение дракон уже усиленно делал вид, что изучает причудливое облако на горизонте. Гарри подумал: не есть ли это странное прикосновение аналог первого робкого поцелуя? В драконьем эквиваленте. Поцелуй дракона... Поцелуй Снейпа. Сердце сжалось от странной нежности.
«Какие у нас планы на вечер? Раз полеты отменяются. Будем читать вашего любимого Дюма? Я, помнится, прошлый раз привез кое-что из Лондона».
«Гарри... Я хочу объяснить».
Снейп крайне редко называл его «Гарри», как будто боялся обидеть или задеть.
«Не стоит... Северус. Если тебе неприятно... Мерлин с ним, с полетом. Не это главное».
«Все-то ты знаешь... Поттер. Я все-таки расскажу».
Гарри сел, прижавшись спиной к драконьему боку. Он понимал, что разговор будет из тех, которых лучше бы и не было вовсе. Разговор на грани исповеди. А исповеди нельзя выслушивать, развалясь на диване.
«Когда я впервые попал в свиту Темного Лорда...Все было значительно проще, чем после воскрешения Его Темнейшества. В том числе и наказания. Может быть, Том тогда еще помнил, что значит быть человеком. А, может, попросту еще не открыл для себя всей прелести «круциатусов»... Во всяком случае, в моде были простые и милые забавы: провинившихся прижигали каленым железом, держали по несколько часов в ледяной воде, связывали... Я никогда не был кротким и покорным, Поттер. Никогда. Даже после того, как трое суток провисел в подвале, стянутый магическими путами и с кляпом во рту. Именно об этом он меня спрашивал, наш милый Том: «Теперь ты будешь покорным, Северус?» Мне было достаточно просто кивнуть... Я продержался трое суток, а потом потерял сознание. С тех пор связывание — не моя игра».
Гарри представил испуганного гордого мальчика, каким, в сущности, и был тогда Северус Снейп, висящего трое суток, как баранья туша, на железном крюке, без возможности пошевелиться или крикнуть... Абсолютно беспомощного. И от всей души пожалел, что проклятого Темного Лорда нельзя убить еще раз. С максимальной жестокостью. Никогда еще Гарри Поттер не был так далек от милосердия.
«Не берите в голову, Поттер... — это Снейп увидел его побледневшее лицо или словил волну ничем не прикрытых эмоций. — Все прошло. Мы живы, а он — нет. И, знаете, что еще... Я думаю, мы все-таки полетаем».
Гарри поднял голову. Глаза человека и дракона встретились.
«Полетаем!!!»
Мало кто обращает внимание, что на спине черного гебридского дракона есть место, где выступы острого гребня практически сходят на нет, и происходит это именно там, где гибкая шея плавно перетекает в массив тела, аккурат перед мышцами, управляющими движением крыльев. И если быть совершенным психом (или абсолютно доверять своему дракону), то как раз там и может разместиться всадник, не использующий седло.
Именно таким психом и был Гарри Поттер.
* * *
«Не боитесь, Поттер?» — в голосе Снейпа тревоги значительно больше, чем издевки.
Гарри обхватывает руками драконью шею, прижимается к ней щекой, гладит чешуйчатые бока босыми пятками. В первый полет он не хочет надевать на себя ничего лишнего: только джинсы и футболка. Говорят, в древности драконьи всадники, отправляясь в полет, раскрашивали свои обнаженные тела в цвета своего клана. И каждый цвет на теле по-своему преломлял магию, гудящую между всадником и драконом. Это потом люди придумали доспехи, седла и удила. Поттер, конечно, не древний всадник, но тоже стремится свести препятствия между собой и драконом к минимуму. Магия между ними уже начала свой танец: легким покалыванием в кончиках пальцев рук, мурашками по позвоночнику, теплой волной по коленям, мириадами искорок в босых ступнях, упирающихся в основания мощных крыльев.
Какой смешной вопрос: «Не боитесь, Поттер?»!
«Ни капли».
«Тогда — вперед!»
Конечно, в экстренной ситуации драконы могут взлетать почти вертикально, на одних крыльях, но Снейп вовсе не собирается поражать чье-либо воображение при помощи силовых фокусов. Легкая пробежка вперед по «взлетной полосе», грациозный прыжок, взмах огромных крыльев — и вот уже они парят среди россыпи небесных светлячков, в самом сердце августовского звездопада. Дракон, словно юркий челнок, скользит между звенящими нитями мироздания, черными и золотыми, создавая новую реальность из пустоты и магии.
У Гарри на миг замирает сердце. Это совсем не похоже на полет на метле. Но и на «драконьи сны» это не похоже. Потому что там, среди переплетения теплых и холодных потоков воздуха, и происходит абсолютное слияние дракона и всадника, о котором менестрели во все века слагают баллады, а бескрылые завистники с пеной у рта твердят, что его придумали поэты.
Дракон взмахивает крыльями цвета ночи и поднимается все выше, туда, куда не занесет ни одна, самая быстрая метла, туда, где даже самолеты, согласно всем законом физики, должны обрастать слоем льда. Но Гарри Поттеру на это плевать! Потому что его окутывает плотный кокон сияющей первозданной магии, в этот миг он абсолютно слился с драконом и может лететь — хоть к чужим галактикам — и дышать — хоть в безвоздушном пространстве.
Однажды, несколько лет назад, они с Джинни оказались на органном концерте в Вестминстерском аббатстве. Гарри, по правде говоря, всегда был глубоко равнодушен к классической музыке, да и к любой другой музыке тоже. Но в тот день играли Баха. Гарри запомнил имя: Иоганн Себастьян Бах — на всю оставшуюся жизнь. Потому что это было ни хорошо и ни плохо — абсолютно. Сквозь время и вечность — гудящими басами и перекличкой высоких регистров. Выше неба и больше счастья — потому что океанский рокот органа откликается океанским же рокотом сердца в груди, и тоска о невозможном становится чем-то родным и близким в тишине отступающей боли. Тогда Гарри не мог подобрать слов, не мог толком объяснить заскучавшей Джинни, почему к концу программы не очень хорошо получалось видеть сквозь слезы. Кто-то попытался объяснить ему: «Бах — это разговор Бога с бурей». Он ничего не понял про Бога. Это был не его язык. Но сегодня он мог бы сформулировать очень легко и просто: «Полет на драконе — это Бах». Гарри летит сквозь звезды, вскинув руки вверх, вытянувшись звенящей струной, удерживаясь на спине дракона лишь сжатием коленей и опорой стопы, и мир льется сквозь него баховской фугой, и плевать, что полное название фуги никак не желает вспоминаться в этот момент!
«Держись крепче!» — кричит дракон, и Гарри едва успевает вцепиться в высокий выступ гребня прежде, чем начать падать вместе с золотым звездопадом — вниз, к земле, превращаясь в падучую звезду, в метеор, в осколок чужого солнца. И страха — нет. Есть только восторг падения и понимание того, что все — не зря, что смерти не может быть вовсе, потому что каждый миг, прожитый так — это и есть бессмертие. Бедный глупый Том с его убогими крестражами! Гарри смеется во весь голос, и вместе с ним смеется дракон, так они и несутся к земле: хохочущий, абсолютно сумасшедший Поттер и ревущий от восторга дракон, тоже напрочь лишившийся своего драконьего и человеческого рассудка. Внизу, почти у самых скал, они ловят очередной восходящий поток и набирают высоту, поднимаясь все выше и выше, растворяясь во внезапном ослепительном прозрении токкаты ре-минор. И когда крылья дракона отталкиваются от воздуха, мир вздрагивает, словно клавиатура, когда ее касаются пальцы органиста.
Потом они парят где-то там, где нет никого, кроме них, Бога, (кто бы он ни был) и Баха, пока еще хватает сил у души и тела, пока небо на востоке не начинает светлеть, ничего не говоря, но все обещая: новое утро, новую жизнь.
А возвращение на землю становится закономерным итогом полета и его оправданием. И последнее, о чем успевает подумать Гарри, прежде чем провалиться в сон, это, что земля под ними чуть заметно дрожит, как трубы органа, когда их покидает музыка.
* * *
В сентябре, точно по календарю, в Долину драконов приходит осень. Ночи становятся ощутимо холоднее, и Гарри возносит молчаливую хвалу заботливой Гермионе за их с Роном своевременный подарок: одеяло с подогревом. Про то, что зимой в пещере будет совсем холодно, попросту не хочется думать. А между тем, с этим нужно что-то срочно решать: зима в горах дело не слишком благостное, особенно для того, кого судьба не обеспечила терморегулируемой бронированной шкурой с нескончаемым внутренним источником магического энергообеспечения. Короче, если ты — всего лишь жалкий человек, а не царь природы, то подключи свои мозги и попробуй решить проблему до того, как она цапнет тебя за... нос. А еще нужно разрулить проблему с волшебной палочкой. Мега крутая способность колдовать голыми руками постепенно начала сходить на нет. Что было вполне ожидаемо. Гарри даже не сильно расстраивается, когда простые действия с каждым днем даются все сложнее: концентрация магии в поттеровской крови, буквально зашкаливавшая после приснопамятного лечения радужным зельем, постепенно спадает. Требуется палочка. И почему-то не хватает малфоевского «спикера», хотя, казалось бы, у Гарри совершенно не было времени, чтобы успеть привязаться к этому чуду современных магических технологий.
И, если совсем честно, надо уже все же решать, что делать со своей жизнью. До зимы — совсем ничего. До очередного Рождества — тоже не слишком много. И до девятого января. Это только в детстве можно позволить себе тешиться иллюзиями, что жизнь — бесконечна, а завтра наступит когда-нибудь, не сейчас. Но с годами все острей приходит понимание конечности времени. Особенно, если стервозная тетка Смерть так любит приглашать тебя на свидания. (А кто-то другой — совсем наоборот).
Жизнь течет спокойно и размерено, и только совместные ночные полеты, от которых ни Гарри, ни Снейп так и не нашли в себе сил отказаться, бессовестно нарушают ставший таким привычным покой. Там, в небе, они — одно целое, а на земле зачем-то по-прежнему играют роли «учитель-ученик». Впрочем, полетов тоже становится все меньше. Ночами зачастили дожди. А летать в промозглой слякоти, когда звезд не видно, а волглые тучи противно щекочут нос и лезут в глаза, отказывается даже дракон.
Днем все чаще над долиной слышатся крики птиц, которые еще не спешат улетать на юг, но уже сбиваются в стаи, понимая, что время вот-вот придет.
А Гарри наконец собирается в Лондон. Палочка, Малфой и Гермиона — именно в этом порядке — требуют его немедленного присутствия. (Или этого требует его собственный внутренний голос, — кто бы разобрался!) Письма отправлены с совами еще за неделю, ответы получены вполне благоприятные, портключи Чарли уже давно выдал многоразового использования, (чтобы не заморачиваться каждый раз с беспокойным Поттером). Дракон сдержанно-молчалив. Пойди угадай, что там творится на душе у профессора! Но отступать поздно.
Лондон оглушает отвыкшего за последнее время от шума и суеты Поттера своим крикливым многоголосьем. Как-то так вышло, что даже с детьми он в последнее время предпочитал встречаться либо дома, либо в каком-нибудь парке, и теперь чувствует себя типичным провинциалом, которого жизнь выкинула посреди традиционного вавилонского столпотворения столицы. Хмыкнув про себя, Поттер натягивает на глаза козырек маггловской бейсболки, с которой успел сродниться за время жизни в Румынии, и идет к Олливандеру. Тот еще жив и даже вполне энергично ползает по стеллажам, хотя за прошедшие годы все больше становится похож на высушенный гриб. Правда, по магазину ему теперь помогает правнук: Гаррик Олливандер-младший, голубоглазый мальчишка лет восемнадцати, только что закончивший Хогвартс и обладающий, по словам старика, несомненным талантом к изготовлению волшебных палочек. Гарри мысленно дает себе подзатыльник, обратив внимание, что только что, хоть и про себя, обозвал парня восемнадцати лет от роду, мальчишкой. «А сам-то ты во сколько Темного Лорда пошел убивать? — слышится ему ехидный голос Снейпа. — И, кажется, ребенком тебя никто не считал». «В том-то и беда, Северус. Нам слишком рано пришлось взрослеть».
Палочку для Гарри Олливандер выбирает долго и вдумчиво. Сразу становится понятно, что о традиционном везении в вопросах выбора здесь речь не идет. Или же три «Авады» накладывают заметный отпечаток на магическую ауру, или же магия дракона слишком очевидно поет в венах. Наконец, когда силы старого мастера уже практически на исходе, Гарри решается на эксперимент. Невербальное «Акцио, волшебная палочка!» приводит к нему в руку деревянный футляр, внутри которого лежит длинная изящная палочка без всяких излишеств и украшательств. Седые кустистые брови Олливандера неудержимо ползут вверх.
— Черное дерево. Сердечная жила дракона. Славно! Пробуйте, мистер Поттер.
Гарри осторожно взмахивает палочкой, и падающие звезды осыпают все вокруг золотым дождем. Гаррик-младший стоит, раскрыв рот, словно впервые видит такое откровенное проявление волшебства. Старик кашляет.
— Вполне очевидно, мистер Поттер, что палочка вам подходит. Странно... Очень странно...
Гарри вопросительно приподнимает бровь: «Почему странно?»
— Видите ли, мистер Поттер...
«Еще одного рассказа про палочки-близнецы я не переживу...» — едва успевает мрачно подумать Гарри, а Олливандер, между тем, продолжает:
— В свое время я сделал несколько совершенно одинаковых палочек для одного человека: двенадцать с половиной дюймов, черное дерево, сердечная жила дракона. Обстоятельства его жизни были таковы, что его собственная палочка несколько раз оказывалась сломана, и срочно требовалась замена. За свои последним заказом он не пришел.
От нехорошего предчувствия у Гарри сжимается что-то в районе солнечного сплетения.
— Его звали Северус Снейп. Вы, кажется, были знакомы во время войны...
Гарри пишет на первом подвернувшемся клочке:
«Да. Он был моим учителем».
Олливандер понимающе склоняет голову. Стараниями Гарри Поттера сегодня все знают, что именно сделал для победы Северус Снейп.
«Северус, ты веришь в судьбу?»
* * *
Визит к Малфою тоже нельзя назвать чем-то ординарным. Они встречаются в лондонском офисе, в роскошном кабинете, выполненном согласно самым последним тенденциям маггловского дизайна и архитектуры. Вообще, все здание малфоевской корпорации напоминает старинную замковую башню в современной обработке, возносящую в серое осеннее небо магического Лондона свой высокомерно-гордый шпиль. Кабинет босса располагается на самом последнем этаже белоснежного сияющего чуда: огромная круглая комната с абсолютно прозрачными стенами, где от иллюзии полнейшей незащищенности спасают только редкие переплеты стекол.
«Играешь в маггловского бога?» — пишет Гарри, подталкивая записку сидящему за огромным белым столом Малфою.
Драко дергает уголком рта.
— Я и есть бог, Поттер. Например, могу подарить тебе голос. Хочешь?
Небрежный взмах волшебной палочки, и в руках у Гарри оказывается очередной изящный «спикер», совершенно очевидно, более усовершенствованной модели.
Поттер привычно набирает на клавиатуре: «Спасибо» и нажимает клавишу озвучки. И вместо ожидаемого противного механического голоса слышит свой собственный, слегка искаженный:
— Спасибо!
Глядя на ставшие совершенно круглыми поттеровские глаза, Малфой улыбается, как кот, обожравшийся сливок.
— Я же сказал: я — бог. Ну... И некоторое количество связей со средствами массовой информации тоже никому еще не вредило.
— При чем здесь?
Малфой лучится самодовольством. (Гарри вынужден признать, что вполне заслуженным).
— А при том, что вот здесь есть аналоговый микрофон с записью. И что ты на него запишешь, то и будет звучать. В смысле тембра, разумеется. А где у нас можно найти запись голоса самого Гарри Поттера? На колдорадио, друг мой, если иметь соответствующие связи!
Гарри вдруг осеняет:
— А ты можешь сделать нечто похожее, но гораздо большего размера?
— Большего — на сколько? На Хагрида?
— Ну, приблизительно, на дракона.
Малфой хмурится.
— Дурацкая шутка, Поттер.
— Совсем не шутка.
Как, оказывается, прекрасно снова обрести свой собственный голос! Гарри знает еще одного человека, который, безусловно, тоже в этом нуждается.
Драко какое-то время молчит. Барабанит пальцами по столу. Теребит бриллиантовые запонки в белоснежных манжетах. Задумчиво кусает нижнюю губу.
— Это... Вполне возможно, Поттер. Озадачу своих гениев. Вопрос в магической составляющей... Если здесь...
Он достает какие-то бумажки, белоснежное перо и погружается в расчеты.
Какое-то время Гарри молча смотрит на него, ожидая продолжения разговора. Но потом становится ясно, что Малфой на неопределенное время выпал из реальности, и ожидание может затянуться.
— Я пойду? — спрашивает Гарри.
Драко просто машет рукой: «Иди уже, Поттер, не мешай!»
Гарри почти доходит до выхода, когда в его сознании мелькает мысль, от которой только-только начавший возникать на горизонте хрустальный замок лопается с оглушительным звоном.
— Отставить, Малфой. Не актуально!
— Поттер, с чего это вдруг?..
— Драконы не умеют читать. Не различают букв. Он просто не сможет набрать сообщения.
— Тю-ю-ю! Поттер, тебе напомнить, что мы с тобой — волшебники? Справимся!
Гарри очень хочется довериться малфоевскому оптимизму. Но он не может себе этого позволить. Как известно, оптимист — это плохо информированный пессимист.
— Нереально, слышишь? От слова «совсем».
— Воплощать нереальное — моя профессия, Поттер, — безапелляционно заявляет Малфой, погруженный в какие-то свои загадочные думы. — Вали уже. Мешаешь.
Попытка не пытка? В последний раз испытай судьбу, Поттер! Гарри снова идет к выходу. На пороге — спохватывается:
— Сколько я тебе?..
Выразительный жест пальцем у виска.
Гарри улыбается и молча покидает башню, где маг и чародей современных технологий Малфой остается размышлять над странной задачей: подарить дракону голос.
* * *
Гермиона приглашает его к себе домой. Гарри давно привык, что в доме у четы Уизли шумно: двое детей, добродушный золотистый ретривер по кличке Джек, Рон, Гермиона, пара-тройка родственников, друзей или сослуживцев. И внезапная тишина почему-то кажется ему недобрым предзнаменованием. Гермиона тоже совершенно не такая, как всегда: какая-то серая, под глазами — круги, которые появляются при хронической бессоннице, выглядит, как будто у нее в душе кто-то сказал: «Nox». Один Джек честно пытается создать радостный ажиотаж, путем облизывания с головы до пяток, и веер его рыжего хвоста вполне способен сбить с ног зазевавшегося гостя. Но даже чистейшей собачьей радости не хватает на то, чтобы развеять ощущение чего-то плохого, поселившееся в доме Уизли.
Гермиона, например, так и вовсе не пытается даже изображать радость. А, может, у нее на это просто нет сил. Она проводит Гарри на кухню (такая у них традиция: общаться на кухне), снимает с плиты чайник, разливает по кружкам чай.
— Может, хочешь чего-нибудь покрепче?
Гарри отрицательно мотает головой. Достает из внутреннего кармана ветровки малфоевский «спикер», который немедленно озвучивает его мысль:
— Я и так уже опьянен жизнью!
Услышав поттеровский голос, Гермиона едва заметно вздрагивает. Но затем в глазах у нее появляется давно забытый исследовательский интерес, как у той, прежней Гермионы, которая гордо носила титул Главной Заучки Гриффиндора. Гарри думает, что и за это ему следует благодарить Малфоя. Двумя словами разъясняет ситуацию, что не так уж сложно, потому что, по сути, приборчик подвергся лишь незначительной модификации.
— Гарри! Но это же чудесно! Ты можешь говорить!
— А еще я могу слушать. Давай, рассказывай.
Гермиона обхватывает ладонями дымящуюся кружку с чаем и рассказывает.
О том, как после рождения Хьюго ей вежливо намекнули, что мать двоих детей не особенно желанный сотрудник в Отделе магического правопорядка, будь она хоть сто раз героиней какой-то там войны. («Жить надо настоящим днем, миссис Уизли»). О том, как сначала она пыталась бороться и что-то доказывать, а потом сдалась: дети свалились с жуткой эпидемией драконьей оспы, а в Мунго открытым текстом объяснили, что больница переполнена и посоветовали лечить дома. Таскаться на работу не было ни сил, ни возможности. Начальник радостно придрался к несданным вовремя отчетам, и в следующем году с ней попросту не возобновили контракт.
О том, как Молли, больше всех ратовавшая когда-то за этот брак, все чаще стала озвучивать мысль, что хорошая жена не должна... (...ставить карьеру выше семьи, делать генеральную уборку только раз в месяц, закупать продукты в маггловском супермаркете, читать вечерами книжки вместо того, чтобы играть с детьми в развивающие игры, носить туфли на вызывающе высоких каблуках, стараясь привлечь внимание посторонних мужчин...)
— Я пыталась, Гарри! Я честно пыталась соответствовать высоким стандартам семьи Уизли! Я уволилась с работы, я мыла, скребла и чистила семь дней в неделю и каждый день собственноручно гладила шелковую накидку на диван, подаренную свекровью. Я ходила по лавкам Косой аллеи в поисках самых свежих продуктов. Я почти перестала читать книжки. И каблуки... Я убрала все туфли на высоких каблуках в коробки спрятала их на чердаке. «Скромно, просто и с достоинством!» А Рон...
Из чудных ореховых глаз Гермионы уже вовсю текут слезы, и Гарри стаскивает ее со стула, утягивает к себе на колени, укачивает, гладит по голове, словно маленькую девочку. Но слезы уже невозможно остановить, как и слова. И они бегут, обгоняя друг друга: слова и слезы. Потому что...
— Рон сначала ругался с мамой. Потом все чаще стал произносить фразу: «Не обращай внимания. Ей же надо кого-нибудь учить жизни. Все разлетелись». Потом просто стал по-тихому выходить из комнаты во время очередных разборок. Потом из дома. Под девизом: «Достали меня ваши бабьи ссоры!» Однажды не пришел ночевать. Правда, прислал сову: «Задержусь на работе». На работе!!! А потом мантия пахла чужими духами. Всякий раз — новыми. Потому что работа... Это такая штука, Гарри, такая сволочная штука! Каждые субботу-воскресенье. Иногда — посреди недели. Сначала он хотя бы прятал глаза, приходя под утро. Потом перестал. А в этих глазах...
«Ну, что ты... Что ты... Успокойся... Рон тебя любит», — хочет сказать Гарри и впервые радуется, что потерял голос. Потому что сказать такое, значит соврать самым подлым образом. И только не ей, не Гермионе. Не сейчас. Когда она и так до краев переполнена чужой ложью. Или правдой?
Правдой.
— А вчера он сказал: «Давай разведемся».
На этой фразе слезы прекращаются сами собой. Как будто их никогда и не было. Сильная штука — правда.
Гермиона поднимает на него красные зареванные глаза. Гарри отстраненно ищет в кармане джинсов носовой платок и даже находит. Гермиона сморкается, вытирает глаза, пытается из осколков собрать свою разлетевшуюся вдребезги гордость. (Последнее получается не очень. Но кто он такой, чтобы придираться?)
— Что мне делать, Гарри?
Решение приходит само собой:
— Перебирайся ко мне, в заповедник. Вечно Чарли жалуется на нехватку рабочих рук.
Гермиона сначала радостно вскидывает на него глаза, потом мрачнеет. Встает, идет к холодильнику, достает бутылку маггловского пива. (Гермиона — пиво?! Тебя не было слишком долго, Поттер!) Вытягивает с полки очередные кружки, не тратя времени на поиски подходящей посуды. Наливает, не обращая внимания на стекающую на скатерть пену. Залпом выпивает свою порцию. (На гермиониной кружке нарисованы летающие среди облаков-сердечек розовые слоны. Когда-то Рон подарил на День Святого Валентина). Гарри молча выпивает свою. Ждет.
— Он сказал, что не отдаст мне детей. Все знают, что я — плохая мать.
Гарри давится пивом:
— Что за бред! Ты — замечательная мать!
— Замечательная мать, Гарри, по последним сведениям, это мисс Панси Паркинсон. Секретарша господина Малфоя. Она уже и ребеночка от него ждет. И наших будет... любить...
Гермиона сползает на пол по дверце высокого холодильника, сворачивается в позе эмбриона, поджав коленки к подбородку, поскуливает тихонечко, как побитый щенок. Озабоченный Джек крутится рядом, пытаясь поддеть ее мокрым носом, вылизать ухо, не понимая, что творится с хозяйкой и всячески желая помочь.
Гарри чувствует, как в нем поднимается слепящая волна ненависти. Хорошо, что Рона нет дома. Очень хорошо. А про мисс Паркинсон мы еще посмотрим...
Гарри ожесточенно отстукивает по «спикеру»:
— Собирайся. Уходим немедленно. Поживешь пока у меня. Все равно дом пустует. Дети у Молли?
Гермиона пытается подняться, но, кажется, силы у нее все-таки кончились. Гарри протягивает ей руку, ставит на ноги, ведет наверх, в хозяйскую спальню. Смотрит, как Гермиона остервенело кидает в старую потертую сумку все подряд: джинсы, белье, книги, шампунь, зубную щетку. В ту самую сумку, времен погони за крестражами...
— Напиши записку, чтобы не суетились. А я потом пришлю сову, — говорит Гарри, когда она, наконец, замирает посреди комнаты, потирая пальцами ноющие виски.
Гермиона послушно что-то аккуратно пишет своим аккуратным почерком на большом белом листке, аккуратно складывает пополам, надписывает сверху «Рону» и оставляет письмо на кровати, аккуратно уложив его на одну из подушек.
— А как же Джек?
— Заберем после.
Гарри протягивает ей портключ.
Вот, наконец, и все.
Теперь — домой.
* * *
Исполнив по отношению к Гермионе долг воспитанного хозяина, то есть ознакомив ее с содержимым холодильника и расписанием подачи горячей воды, а еще выдав комплект чистого постельного белья, Гарри начинает свой привычный путь наверх. Впервые за долгое время он чувствует себя приблизительно так же, как после тридцати шести часового дежурства. Сил, чтобы подниматься в гору, не осталось вовсе. И если бы не Снейп, который гарантированно изведет себя до утра, Гарри бы остался ночевать в домике: на диване, на коврике, в ванне. Но Снейп ждет. И Гарри взбирается наверх только с одной мыслью: только бы дойти. И он доходит. Кажется, путь к пещере, который обычно занимает у него не больше пятнадцати минут, на этот раз растягивается на целый час. Но он — доходит. А Снейп действительно сидит у входа и делает вид, что любуется звездами. Гарри мимоходом гладит его по крылу, и проходит в пещеру.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 42 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |