|
Простил бы он тогда? Смог бы?
Снова заиграл орган. Она машинально отмечала про себя, кто поет, а кто нет. Потом Сара Лунд вышла из церкви.
Они знали, что учитель будет на похоронах. Поэтому Майер отправился к нему домой поговорить с его женой.
Была середина дня, а она ходила в безразмерной белой сорочке и черной кофте поверх. Майеру не потребовалось много времени, чтобы завести разговор о давнишнем обвинении Кемаля в домогательстве.
— Это старая дурацкая история, — сказала женщина. — Тут даже не о чем говорить.
— Ректор Кох написала отчет.
— Девчонка все придумала. Она сама в этом созналась.
— Мы разговаривали с вашим соседом по даче в Драгёре. Знаете его — сантехник на пенсии?
Жена Кемаля поморщилась.
— Он видел, как ваш муж куда-то уехал в пятницу вечером, примерно в половине девятого.
— Он ненавидит нас. Правда, нашей газонокосилкой пользоваться не гнушается, только потом ее назад не допросишься.
Майер спрашивал себя: что сейчас сделала бы Лунд?
— Ваш муж действительно уезжал?
— Да. Ездил на заправку.
— А когда вернулся?
— Думаю, минут через пятнадцать. Я легла спать, когда его еще не было. Очень устала.
— Могу себе представить. Когда вы снова увидели его?
— Часа в три ночи. Я проснулась. Он лежал рядом.
Майер вспомнил о долгих паузах Лунд. О ее неотступном взгляде.
Он снял свою куртку. Женщина не могла отвести глаз от кобуры с пистолетом на его бедре.
— То есть вы не видели мужа с половины десятого вечера до трех утра?
— Не видела. Но я уверена, что он был дома. Он любит почитать вечером или посмотреть телевизор. — Она улыбнулась ему. — У вас есть жена?
— Да.
— Разве вы не знаете, когда она дома? Разве не чувствуете?
Майер не ответил, продолжая задавать вопросы:
— Вы провели на даче все выходные? Потому что в квартире циклевали полы?
— Все верно. С этими строителями столько хлопот.
Он поднялся, прошелся по комнате, осмотрел материалы, сложенные вдоль стен.
— Почему?
— Они не пришли. Раме пришлось самому заниматься полами в субботу. А в воскресенье он клал плитку в ванной.
— Значит, его не было с вами всю субботу и все воскресенье? Он уезжал рано утром?
Она запахнула на себе кофту, словно прячась в нее.
— По-моему, вам лучше уйти.
— Его не было с шести утра до восьми вечера?
Женщина встала, рассерженная:
— Зачем вы задаете все эти вопросы, если не верите ни одному моему слову? Прошу вас, уходите.
Майер надел куртку, сказал:
— Хорошо.
— Прости нам грехи наши…
Пернилле едва понимала молитву, которую слышала и которую повторяла с самого детства.
— …как и мы прощаем должникам нашим…
Она и не видела почти ничего, только белое блестящее дерево в окружении цветов и записочек.
Гроб, который скрывал в себе правду. Внутри…
— …и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого…
Антон потянул ее за рукав, спросил чистым юным голоском:
— Почему папа не сложил ладони вместе?
— Во веки веков…
— Тс-с, — сказала она, прижав к губам палец.
— А ты почему не сложила? — спросил Эмиль, глядя на ее руки.
Мальчики были в своих лучших воскресных костюмах, они стояли, послушно сжимая пальчики. Ее глаза наполнились слезами, в голове замелькали воспоминания.
— Аминь.
Сначала вернулся звук — тихое, нежное пение органа. Затем фигуры медленно встали вокруг нее, одна за другой. В руках цветы. Лица немы и пусты. Родственники, едва знакомые ей люди, совсем чужие… Дрожащие пальцы опускают на гроб розы.
— Мы тоже ей что-то принесли, — сказал Антон. — Мамочка, мы тоже.
Он встал первым из семьи, последним — Тайс, поднятый на ноги робким прикосновением Антона. Вчетвером они пошли к ней.
К тому, что там было.
Белое дерево и розы. Благоухающий аромат, чтобы скрыть смрад тленья.
Когда семья приблизилась к гробу, мальчики, держась за руки, положили на крышку маленькую карту. Город, с его реками и улицами.
— Что вы придумали? — спросил Тайс с тихой яростью. — Зачем это?
— Это для Нанны, — объяснил Эмиль. — Чтобы она нашла нас, когда будет пролетать мимо.
Четыре человека стояли у гроба — и объединенные, и разделенные чувствами, которым не было названия.
Антон заплакал, спросил:
— Ты злишься, папа?
Нет, он не был злым. В последние годы нет. С тех пор как появились дети и наполнили их жизнь, он почти не злился.
Она знала это, и он тоже. И мальчики — по-своему — догадывались.
— Нет, — сказал Бирк-Ларсен и наклонился, чтобы поцеловать их головы, чтобы обнять их плечики своими крепкими руками, прижать их к себе.
Пернилле больше ничего не замечала. Она видела только гроб. По белому дереву текли соленые ручейки ее слез.
Его ладонь с натруженными шершавыми пальцами сплелась с ее рукой.
— Тайс… — прошептала она.
Пернилле не знала до сих пор, как одно-единственное слово, которое она пыталась выговорить сейчас, могло вобрать в себя столько смысла, столько жизни, и боли, и скорби. Она посмотрела в его широкое грубое лицо и спросила:
— Всё?
Пожатие пальцев, кивок головы.
Они пошли по проходу, мимо рядов скорбящих. Мимо учеников и учителей, мимо соседей и друзей, мимо пытливой женщины из полиции, которая наблюдала за ними мерцающими в тени колонны глазами. Они вышли в серый день, оставив Нанну позади.
Хартманн теперь слушал новости каждый час. Не мог не слушать. Полиция опубликовала еще одно заявление, столь же бессмысленное, как и большинство предыдущих. Они направили все ресурсы на расследование дела. Передали в записи слова брюзгливого старшего инспектора полиции Букарда:
— У нас есть определенные зацепки, но это все, что мы можем сейчас сказать.
Потом пошел прогноз погоды.
В дверь заглянула Риэ Скоугор, сухо сообщила:
— Мой отец хочет поговорить с тобой.
До начала дебатов с Бремером оставался час. Хартманн вытащил из шкафа галстук, примерил его перед зеркалом.
— Занят? — спросил Ким Скоугор, усаживаясь в кресло.
— Для вас всегда есть время.
— Собираешься на телевидение? И будешь говорить об интеграции, об иностранцах и ролевых моделях?
— Все верно.
— Риэ переживает за тебя, Троэльс.
— Да, я знаю.
— Она очень умная женщина. Я говорю так не потому, что она моя дочь. — Он поднялся, подошел к Хартманну и положил руку ему на плечо. — Тебе следует чаще следовать ее советам. Но сейчас выслушай мой совет. Не говори о ролевых моделях своей программы интеграции. Хотя бы сегодня.
— Почему?
Голос Скоугора изменился — стал строгим и нетерпеливым.
— Довольно того, что в деле Бирк-Ларсен фигурирует машина твоего штаба. Дай газетчикам малейший предлог, и они выкопают из архивов все, что может связывать тебя с этими иммигрантами, и швырнут тебе в лицо. Оставь свою любовь к смуглым лицам на потом, когда она будет приносить тебе голоса, а не отбирать.
— Если не об интеграции, о чем же мне говорить?
Скоугор поправил на Хартманне галстук.
— Сегодня сосредоточься на жилищной проблеме. На охране природы.
— Ни за что.
Скоугор больше не улыбался, а это случалось редко.
— Может, ты не понимаешь, но я не прошу тебя, я говорю тебе, что делать. За тобой внимательно наблюдают — и здесь, и в парламенте. Ты будешь делать то, что я скажу.
Хартманн хранил молчание.
— Это в твоих интересах. В интересах общего дела…
— Но…
— Я всего лишь хочу помочь своему будущему зятю. — Он похлопал его по плечу. Этот жест был намеренно снисходительным. — И ты получишь свою награду, Троэльс. Еще до того, как попадешь на небеса.
Хартманн и Риэ Скоугор шагали по коридору в телестудию. То, что начиналось как обсуждение, быстро переросло в жаркий спор.
— Ты знала, что он придет, — говорил он. — Ты все спланировала.
Она взглянула на него как на безумца:
— Нет! Кем ты меня считаешь — Макиавелли? Папа был в ратуше по своим делам, заглянул ко мне, что я должна была делать?
Хартманн не знал, верит ли он ей.
— Но ты согласна с ним?
— Конечно согласна! То, о чем мы с ним говорим, очевидно всем, кроме тебя. Когда перед тобой айсберг, надо править в сторону, а не прямо…
— Мне кажется, что и ты, и твой отец считаете меня своей марионеткой!
Она остановилась, вскинула в отчаянии руки:
— Ты хочешь выиграть выборы или нет? Проигравшим не останется ничего. Все твои прекрасные идеалы превратятся в ничто, когда Поуль Бремер вновь сядет в свое кресло.
— Дело не только в этом.
— Что еще?
К ним приближался продюсер передачи. Скоугор в мгновение ока просияла улыбкой, стала мягкой и очаровательной.
— Не сейчас, Троэльс, — прошипела она, не переставая улыбаться.
Лунд нашла Майера во Дворе Памяти — небольшом зале на первом этаже управления, тихом и уединенном. Посередине памятник — Убивающий Змея, символ добра, борющегося со злом. На одной стене имена ста пятидесяти семи датских полицейских, убитых нацистами. На другой — более короткий список тех, кто погиб, выполняя долг в мирное время.
Он смотрел на этот короткий список, нервно затягиваясь сигаретой.
— Каким он был? — спросила Лунд.
Майер вздрогнул от неожиданности:
— Кто?
— Шульц.
В его глазах обида. И обвинение.
— Вы что, проверяли меня?
— Я просматривала архивы прессы по Хартманну. И просто подумала, что…
Тот случай, который она даже припомнила, произошел четыре года назад. Полицейский, работающий под прикрытием в банде наркодилеров, был убит одним из членов банды. Майер был его партнером. В тот день, когда его убили, Майер остался дома из-за болезни. С тех пор карьера Майера оставляла желать лучшего.
— Он просто сглупил, — сказал Майер. — Пошел в одиночку. Подождал бы день, и нас было бы двое.
Она мотнула головой в сторону стены:
— И там было бы два имени вместо одного на ту дату.
— Может быть, — пожал он плечами. — Не в этом дело.
— А в чем?
— Мы были командой. Мы все делали вместе. Присматривали друг за другом. Так мы договорились. А он нарушил договор.
Она промолчала.
— Да… Вот и я так же: забыл купить вам хот-дог. Извиняюсь.
— Это не одно и то же.
— То же самое.
Он вытащил из кармана наполовину съеденный банан и стал откусывать от него между затяжками сигаретой.
— Нас хочет видеть Букард, — сказала она.
Вернувшись в свой кабинет, они застали там скептически настроенного Букарда, который сидел за столом рядом с пустой упаковкой от чипсов.
— Кемаль уезжает от жены, чтобы встретиться с девушкой, привозит ее в квартиру. Там они ссорятся, — рассуждает Майер.
Лунд говорила по телефону.
— Он связывает ее, накачивает эфиром. И возвращается к жене.
Букард подпер подбородок кулаком и молча смотрел на Майера из-под очков.
— В субботу утром он объявляет, будто рабочие отменили визит. Но на самом деле заказ отменяет сам Кемаль.
Букард хотел что-то сказать.
— Рабочие подтвердили, я проверил, — быстро добавил Майер. — Я сам нашел эту фирму.
С другого конца кабинета донесся раздраженный голос Лунд:
— Времени достаточно, мама. Не паникуй. Я сказала, что приеду. Почему ты не веришь мне?
Закончив разговор, она достала из кармана упаковку «Никотинеля», не сводя глаз с пачки сигарет на столе.
— Итак, — продолжал Майер, — он опять приезжает в квартиру к девушке. Ждет там до темноты. Потом забирает от гимназии машину, приезжает за девушкой и потом едет в лес.
Лунд присела рядом и внимательно слушала.
Майеру явно нравилась его версия.
— В воскресенье он заметает следы, циклюет полы и кладет плитку.
— Я поехала, — сказала Лунд Букарду. — До встречи.
Майер замахал рукой.
— Постойте, постойте! — вскричал он. — Что вам не нравится? Поделитесь секретом с тупицей Яном. Пожалуйста.
Они переглянулись.
— Ну пожалуйста.
— Как он мог угнать машину? — спросила Лунд.
Майер почесал затылок:
— Ну, должно быть, нашел ключи в гимназии в пятницу вечером.
Майер смотрел на Лунд, ожидая реакции, и Букард тоже.
— Я не думаю, что он настолько глуп, — сказала она. — Напротив, он кажется мне очень умным человеком.
— Ну да, — согласился Майер.
— На вашем месте, — сказала она, — я бы не трогала Кемаля до тех пор, пока у вас не будет прямого доказательства. — Она улыбнулась. — Но теперь это ваше дело. — И протянула ему руку. — Спасибо за все. Было очень… — Она подумала над формулировкой. — Очень познавательно.
Он взял ее руку, энергично затряс:
— Можете еще раз повторить?
— Я оставила на столе свой номер. Если…
Он молча смотрел на нее.
— Уверена, вам он не понадобится. Но…
Букард сидел с несчастным видом. Прежде чем он успел вымолвить слово, она пожала и его руку и попрощалась.
Затем покинула здание Управления полиции Копенгагена. Карьера завершена. Работа закончена.
Дело не закрыто.
В такси был телевизор. С Марком по левую руку и Вибеке по правую, Лунд смотрела вечерние новости. Шел сюжет о дебатах Хартманна и Бремера. Все опросы подтверждали, что борьба за городской совет шла между двумя этими политиками. Один неверный шаг мог стоить любому из них игры.
— Мы не купили ни пива, ни бренди, — жаловалась Вибеке.
— У нас в запасе достаточно времени.
— А еще шоколада к кофе.
— В Швеции, я уверена, тоже продают шоколад.
— Но не такой шоколад, как у нас!
Зазвонил ее мобильник. Она посмотрела на номер. Это был оперативник, которого она просила поискать информацию о Тайсе Бирк-Ларсене после подсказки старого инспектора Букарду. Лунд не хотела отвечать. Но все же ответила.
— Почему так долго не брали телефон? — Оперативник казался возбужденным. — Я нашел кое-какие материалы.
— Ага.
— Вы не хотите знать, что в них?
— Передайте их Майеру.
Он переспросил неуверенно:
— Майеру?
— Да. — На экране появилась карта погоды. Лунд выключила телевизор пультом. — Что в них?
— Это дело двадцатилетней давности. Что-то вроде вендетты между торговцами наркотиками. До суда дело не дошло.
Марк ворочался под боком у Лунд, что-то искал, бубнил:
— Я забыл свою кепку. Оставил у бабушки…
— Судя по всему…
— Мам?
— Я куплю тебе новую.
Коп все тянул:
— Это насчет того…
— Мне не нужна шведская кепка.
— Мы не поедем обратно из-за кепки, Марк.
В телефоне было тихо.
— Я слушаю, — сказала Лунд.
— Точно? Так вот, в деле замешан дилер из Христиании, его избили чуть не до смерти. Так и не узнали, кто постарался. Главным подозреваемым был Тайс Бирк-Ларсен. Его допрашивали.
— Марк!
Он возился теперь внизу, почти сполз с сиденья на пол в поисках чего-то еще.
— Я забыл…
— Мне все равно, что ты забыл! — отрезала она. — Мы сегодня улетаем в Швецию.
— Бренди, и пиво, и сигареты, — бормотала с другой стороны мать.
— У Бирк-Ларсена имелся мотив, — сказал коп. — Наркоторговец грозился рассказать что-то. Собирался пообщаться с полицией.
— О чем?
— Неизвестно. После происшествия он замолчал. Похоже, серьезно перепугался. Репутация у Бирк-Ларсена была еще та: жестокий, вспыльчивый. Подождите-ка… Я еще не все прочитал. Тут еще одна папка внизу. — И воскликнул так громко, что она отняла телефон от уха: — Ого!
Марк ерзал и ныл, мать причитала.
— Что там? Что там? — нетерпеливо спрашивала она, пока детектив вчитывался в бумаги.
— Через месяц наши ребята снова навестили того дилера, чтобы проверить, не передумал ли он. Уж очень нужен им был Бирк-Ларсен.
— И?
— И ничего. Они нашли его мертвым. Тут у меня снимки. Господи…
— Что?
— Хуже, чем в первый раз. Парень похож на кусок мяса.
— Понятно, — остановила его Лунд. — Сообщите обо всем Майеру.
— Майер занят.
— Передайте ему, чтобы срочно позвонил мне.
— Хорошо. Пока.
В гараже справлялись поминки. Было тихо, ни речей, ни песен. Только столы, накрытые белыми скатертями, складные стулья, простая еда и вазы с цветами.
Тайс Бирк-Ларсен ходил между столами, кивал, говорил мало. Поглядывал на сыновей, Антона и Эмиля, которым становилось непонятно и скучно. Пернилле тоже обходила гостей, тоже больше слушала, чем говорила. Тихие волны сочувственных голосов, накатывая на измученную душу, притупляли боль.
Работа напоминала о себе. Звонили клиенты. Они же понятия не имели. Вагн Скербек — с печальными глазами, в черном свитере и в черных джинсах — перенес телефон подальше, к двери, и отвечал на звонки.
Кофе и вода, бутерброды и пироги. Бирк-Ларсен бродил по гаражу, словно призрак, следил за тем, чтобы чашки были полны, тарелки не пустовали. Внимательный официант, скупой на слова.
Когда он в очередной раз зашел в контору, где стояла кофеварка, его остановил Вагн Скербек:
— Тайс, мне тут звонили.
— Сегодня никаких дел, Вагн. Я варю кофе.
— Я говорил с женой Янника. С той женщиной из гимназии.
Бирк-Ларсен отставил наполовину наполненную чашку на стол и отошел в тень, чтобы их не увидели гости.
— Сейчас не время…
— Как раз сейчас… — настаивал Скербек.
— Я уже сказал тебе. Позже.
— Это важно.
Бирк-Ларсен посмотрел на него. Та же невзрачная бандитская физиономия, которую он знал с детства, только морщин стало больше, а волос меньше. И вид все такой же: чуть испуганный, чуть глуповатый.
— Я же сказал тебе, Вагн. Я варю кофе.
Скербек вызывающе смотрел на него. Даже злобно.
— Он здесь, — сказал он.
Бирк-Ларсен тряхнул головой, потер подбородок, скулу, зачем-то отругал себя за то, что даже в такой день он не сумел как следует побриться. Потом спросил:
— Кто он?
— Тот, кого подозревает полиция. — Темные бегающие глаза Скербека горели. — Он здесь.
И назвал имя. Произнес с брезгливой ненавистью, которую Скербек испытывал ко всем иностранцам.
Через стеклянную перегородку Бирк-Ларсен нашел его взглядом.
Постепенно люди начали расходиться, поминки подходили к концу. Спустя долгое время Бирк-Ларсен вышел из конторы, пересек помещение медленным тяжелым шагом, все еще не зная, какие слова сказать, что сделать.
Пернилле благодарила учителя за венок. Рама, элегантный в черном костюме, с представительным и светским видом, недостижимым для Бирк-Ларсена, сказал:
— Это от всей гимназии. От всех нас, учеников и учителей.
Он посмотрел на Бирк-Ларсена, чего-то ожидая. Каких-то слов.
— Нам нужно еще кофе, — сказал тот.
Пернилле подняла на него глаза, удивленная грубостью мужа:
— Ты хочешь, чтобы я принесла кофе?
Кивок.
Она ушла.
Слова…
— Спасибо, что пригласили нас в свой дом, — произнес учитель.
Бирк-Ларсен смотрел не на него — на стол: чашки, стаканы, тарелки с недоеденным угощением. Закурил сигарету.
— Для ее одноклассников это много значило.
Его голос звучал гладко и мягко, акцент едва заметен. Совсем не так, как у большинства из них. Бормочут что-то нечленораздельное. Чужаки. Иностранцы.
— И для меня тоже, — продолжал Рама.
Он потянулся, чтобы притронуться к его руке. Что-то в глазах Бирк-Ларсена его остановило.
Парки и зоны отдыха. Безопасные технологии и рабочие места в природоохранном деле. Дебаты шли хорошо. Хартманн знал это, как знал и ведущий, это было понятно по тону вопросов, по кивающим головам за камерами. И по скованным ответам Бремера.
— Вы, разумеется, приветствуете все эти идеи, господин мэр?
Вела дебаты женщина, уже знакомая Хартманну, умная и привлекательная.
Кивок величественной седой головы.
— Разумеется. Но давайте поговорим о другом. Об иммиграции, например. О вашей программе интеграции. — Он посмотрел в камеру, затем на Хартманна. — Признайтесь, Троэльс, ведь это всего лишь завлекательная пустышка.
Хартманн напрягся:
— Попробуйте повторить это в ваших гетто.
Добродушный смех.
— Мы построили приличное и доступное жилье для людей, которые прибыли сюда по большей части незваными. Нам показалось, что они были благодарны. Но мы не можем указывать им, где жить.
Хартманн ощутил прилив раздражения.
— Вы создаете условия для социального неравенства…
— Давайте вернемся к вашей программе интеграции и ее ролевым моделям, — не дал ему договорить Бремер. — Вы были прямо-таки очарованы этими людьми. И это была ваша собственная идея. Почему? Почему они были так важны?
— Социальное неравенство…
— Почему мы должны относиться к иммигрантам не так, как к остальным гражданам? Да, я так же не потерплю дискриминации меньшинств, но вы желаете дать меньшинству такие права, в которых нам отказано. Нам, кто здесь родился. Почему вы не хотите обращаться с ними как с равными?
Троэльс Хартманн сделал глубокий вдох. Уже столько раз человек, сидящий напротив него, разыгрывал свои коварные гамбиты…
— Дело не в этом, как вы прекрасно понимаете…
— Я не понимаю, — возразил Бремер. — Просветите меня.
Хартманн не находил слов, сбитый с толку. Что известно Бремеру? Он явно что-то почуял.
— Как-то не похоже, чтобы сейчас вы сильно гордились участниками своей программы. Что случилось?
Да, Поуль Бремер что-то знал, и это было написано на его насмешливом лице. Хартманн мял руки. Открыл рот, желая что-то сказать. Ничего не сказал. В темноте услышал тихие указания:
— Оставайтесь на нем. Камера один.
Карьера политика может превратиться в прах в один миг. Из-за одного бездумного поступка. Из-за единственного неосторожного слова.
— Я горжусь ими.
— Неужели? — любезно улыбнулся Бремер.
— Эти люди трудятся добровольно и бесплатно, делая Копенгаген лучше. Мы должны быть благодарны им, а не отмахиваться от них как от третьесортных жителей столицы…
— Замечательно!
— Позвольте мне ответить…
— Нет-нет. Это просто замечательно. — Взгляд в камеру. Потом холодные глаза Бремера остановились на собеседнике. — Но разве не правда, что некоторые ролевые модели вашей программы на самом деле преступники?
— Это абсурд…
— Будьте честны с нами. Один из них замешан в убийстве.
Ведущая заинтересовалась:
— О каком убийстве вы говорите?
— Спросите Троэльса Хартманна, — сказал Бремер. — Он знает.
— Это дело расследуется?
— Да, как я сказал, это дело об убийстве. Но…
Бремер нахмурился, словно не желая углубляться в тему из соображений этики. Но он успел сказать достаточно. Бомба была брошена.
— Хартманн заведует в городе образованием. Спросите у него.
— Нет. — Ведущая была рассержена. — Это недопустимо, Бремер. Если вы не хотите говорить конкретно, то мы должны закрыть эту тему.
— Недопустимо? — Он вскинул руки. — Недопустимо то, что…
— Прекратите! — Голос Хартманна эхом прокатился по темным глубинам студии. — Представим, что вы правы. Допустим, это правда.
— Да, — согласился пожилой политик. — Допустим.
— И что тогда? Если один иммигрант совершает ошибку, разве можно говорить, что все иммигранты плохи? Это абсурд, и вы знаете это. Иначе можно было бы утверждать, что ошибки одного политика запятнают всех нас.
— Вы избегаете сути…
— Нет. — Хартманн больше не беспокоился о том, как будет выглядеть на экране. — Эти люди — избранные быть ролевыми моделями нашей программы интеграции — за четыре года сделали для города больше, чем вы за двенадцать лет, будучи мэром. И они делали это бесплатно, не получая взамен ни слова благодарности. В то время как вы ничего…
— Неправда…
— Это правда!
Его яростный выкрик заставил одного из звукооператоров сорвать наушники.
Бремер расслабился в кресле, сложил на животе руки, самодовольный и уверенный в себе.
— У меня для Копенгагена большие планы, — начал Хартманн спокойнее.
— Мы еще услышим об этом, — перебил его Бремер. — Услышим, и очень скоро.
Аэропорт Каструп. Пятнадцать минут до отлета. Их места были в середине салона: Марк у окна, Вибеке посередине, Лунд у прохода с телефоном в руке — позвонил Майер.
— Вы слышали о Бирк-Ларсене? — спросила она, заталкивая сумку на багажную полку.
— Нет. Мы нашли велосипед. Что вы хотели?
— Какой велосипед?
— Патрульная машина остановила девочку, которая ехала на велосипеде без фонарей. Оказалось, что это велосипед Нанны.
Бортпроводница с суровым лицом подошла к Лунд и велела немедленно выключить телефон.
— Девочка сказала, что стащила велосипед недалеко от дома Кемаля. Мы едем за ним. А где вы?
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |