Соловей для черного принца (СИ) 5 страница

— И не воображай, что тебя ожидают на каждом углу блага и дары судьбы, — менторским тоном говорила она. — Тебе с твоим характером вряд ли это пошло бы на пользу. Учись как можно большему и ни на минуту не забывай, что ты сама вершительница своей судьбы. Чем ярче твои стремления, тем интереснее пути к их исполнению.

— Но, тетя, я же могу остаться здесь, с вами. Выучусь шить, как и вы.

— Дорогая, ты еще не понимаешь какая здесь жизнь. Через пару лет, ты не будешь знать, куда деть себя от скуки и соседей. Словно семечко, упавшее в мертвую почву. Без воды и тепла оно не станет прекрасным цветком и останется всего лишь семечком до тех пор, пока не сгниет…

Я не представляла, как уеду из Сильвер-Белла, как покину тетушку и старушку Фини, как останусь одна-одинешенка в непривычном и чужом мире. Но, несомненно, тетя была права. Будучи натурой страстной и пытливой, я не смогу провести жизнь в деревенском однообразии.

Поэтому к концу августа, когда был запланирован мой отъезд, я уже мечтала поскорее оказаться в Академии и окунуться в новые приключения.

Уже за неделю до отъезда вещи были собраны. Благодаря тетушке мой гардероб пополнился двумя выходными платьями.

— Для особых случаев, — прокомментировала, улыбаясь, тетя, когда я восхищенно благодарила ее. — В праздничные дни ты должна быть самая прелестная.

На эти слова я только усмехнулась.

— Разве серая гусыня может стать великолепным павлином?!

— Даже гусыня может затмить всех павлинов, если начистит свои перышки и будет держаться с достоинством.

— Главное не внешнее богатство, а богатство внутреннее! — услышав наш разговор, назидательно вставила Финифет.

— Да уж, Фини, судя по твоему виду, у тебя все внутренности из бриллиантов! — не замедлила поддеть ее тетя.

— Тогда вам, мисс Гризельда, как моей ближайшей наследнице, придется меня холить и лелеять! И не дай бог у меня случиться несварение желудка или колики, или, еще хуже, дизентерия, тогда вам придется навеки распрощаться со своим наследством!

— Ох, Фини, ну и остра же ты на язычок, — сквозь смех пробормотала тетя.

— Еще бы! Точу каждое утро. Уж всё точило стерла.

— То-то я смотрю, ты не завтракала. Волдыри во рту выросли, что ль, от усердной заточки? Или от овсянки у тебя бриллиантовая желчь выделяется?

Долго бы эти две неугомонные подруги соревновались в красноречии, если бы я судейским тоном не подвела окончательный итог их спору.

— Ничья!

Обе женщины обиженно воззрились на меня. Еще бы! Они только вошли в раж, а я их прерываю на самом пике азарта.

— Я, пожалуй, пойду, прогуляюсь, а то в последние минуты мне кажется, что мечта Фини о Бедламе начала сбываться, — воскликнула я. И в следующий миг выскочила за дверь, виртуозно увернувшись от полетевшей в меня диванной подушки.

В эти дни накануне отъезда я поняла, как была счастлива здесь. С одной стороны, я горевала, что потеряла родителей, но с другой — понимала, что если бы не эта горькая потеря, то я не обрела бы сегодняшнее счастье. Хотя мрачное самокопание не было свойственно мне, я постоянно сравнивала прошлую жизнь с моей теперешней. И чем чаще я это делала, тем отчетливее становились мысли, за которые я корила себя и стыдилась, но ничего не могла поделать. Я с ужасом осознала, что в какой-то степени рада, что в моей жизни произошел такой поворот. Вглядываясь в прошлое, я поняла, что никогда не была дорога родителям по-настоящему. С отцом и матерью я чувствовала себя незваным гостем, забытым хозяевами. Все это было слишком печальным в сравнении с яркой, насыщенной жизнью, которую я вела здесь.

Именно в это время, чтобы отвлечь меня от раздумий, тетя предложила съездить к древним камням, которые мы видели, когда я впервые ехала в Гарден-Роуз. Она договорилась с Томом Греттемом, который вез нас в тот зимний день с Солсберийского вокзала. Мы ехали втроем: я, тетя и Виолетта. К моему огорчению, у нас не получилось отвоевать Сибил у ее дяди. Никакие уговоры не помогли смягчить твердое сердце мистера Пешенса, уверенного в том, что дикие языческие храмы, пусть даже и превратившиеся в руины, не заслуживают внимания верного раба божьего. Когда же мы выезжали из деревни, то увидели его, бегущего к нам и размахивающего своими длинными руками. Оказалось, что его беспокойство за наши души было так велико, что он решился поехать с нами и проследить за их сохранностью.

— Ибо, Змей-искуситель, — обличительно вещал он, — часто подстерегает невинных агнцев там, где особенно исступленно поклонялись ему!

— Я уверена, дорогой Руфус, что сам Господь вложит в ваши праведные руки копье, чтобы сразиться со змием, подобно Святому Георгию!

— О, ну что вы, Гризельда! Господь знает, что мне еще рано оказывать такую великую честь…

— Еще рано? — язвительно переспросила Летти. Я наступила ей на ногу, предупреждая быть осторожной. Но, полный восторгов от сравнения его со святым, мистер Пешенс не заметил желчи.

— Небесный отец следит за совершенствованием детей своих. Он знает, что мой дух куется в строжайшей дисциплине и аскетизме, а помыслы мои чисты и направлены на привлечение…

— …смиренных овец? — опять перебила его Виолетта. И в ответ на внимательный взгляд, которым наградил ее мужчина, она скорчила невинную рожицу.

— Правильно, дитя мое…Так вот, я верую, и должен сказать, что вера моя крепнет с каждой минутой, что я избран для свершения славных дел. И как только дух мой окончательно закалится, дабы дьявол не мог пробиться сквозь сталь моей веры, я услышу благую весть…

— Которую прокаркает ваш облезлый ворон?

На тетю Гризельду неожиданно напал удушающий приступ кашля. Она выхватила платок и, трясясь всем своим внушительным телом, принялась громогласно откашливаться. Этот внезапный приступ, привлекший внимание мистера Пешенса, продолжался минуты три. За это время я успела как следует оттоптать ногу подруге, выразительными жестами и мимикой дав понять, что нельзя издеваться над ним. Иначе мы вообще никогда не увидим Сибил. Думаю, все-таки боль в оттоптанной ноге утихомирила капризную девчонку и заставила вспомнить о хороших манерах.

Мы подъехали прямо к камням, так поразившим меня своим величием и таинственностью еще в тот зимний день. И когда я вновь увидела мощные громады, мое сердце замерло в восторге.

Гигантские камни оказались еще массивнее и древнее, чем представлялось издалека. Вокруг стояла безмолвная тишина. Лишь резкий равнинный ветер свистел между громадами. Я бродила среди них, трепетно дотрагиваясь до щербатых камней, ощущая приятное тепло, исходившее от нагретой солнцем шероховатой поверхности. Мной, как и зимой, вновь овладело ощущение таинственности, благоговения перед давно минувшими, но все еще могущественными тайными силами, витающими вокруг этого места.

— Нет! Невозможно поверить, что все это возвели обычные люди, вроде нас, — восхищенно оглядываясь кругом, воскликнула я. — Такие громадины не под силу поднять даже десятку самых крепких мужчин. Наверняка здесь потрудились сказочные существа или волшебники.

Многие камни уже сильно деформировались от времени, некоторые были повалены и разбиты на множество кусков, тут же вдавленных в землю.

— В старых преданиях это место — сказала тетя, — зовется «Пляской Великанов». Впервые оказавшись здесь, я поневоле представляла себе безудержные танцы гигантов среди освещенных факелами глыб. Еще мне казалось, что глыбы похожи на этих самых великанов, навеки заточенных в каменные темницы дьявольским проклятьем.

Я изумленно смотрела на тетушку. Никогда бы не подумала, что этой рассудительной женщине не чужды страстное воображение и романтичность.

— Вот-вот… именно, что дьявольским! Гризельда вы уже начинаете вести себя неадекватно! Боюсь, что Змей-искуситель уже оставил ядовитый отпечаток в вашей душе, своими парами отравляющий вашу христианскую сущность.

Мистер Пешенс, держа в руке крест, снятый со стены в доме, совершал уже четвертый обход вокруг каменей. При этом он звучно читал нескончаемые молитвы и торжественно осенял крестным знамением каждую глыбу, надеясь, видимо, избавиться от коварного змия.

Виолетта всем своим видом изображала презрение. Столько шума по поводу груды камней и только лишь потому, что они лежат здесь целую вечность!

Через три дня, я уже стояла на вокзале в Лондоне. Тетя Гризельда так крепко обнимала меня, что я боялась превратиться в блин и навеки распластаться на булыжной мостовой. Я знала, что она боится потерять меня, боится, что я могу не вернуться в глухую деревеньку, почувствовав свободу взрослой жизни.

— Милая тетя, не волнуйтесь, — сказала я, сама не сдерживая слез, — я приеду на Рождество. Обязательно приеду! И мы с вами будем придумывать новые хитрости, чтобы вызволить Сибил из лап Пешенсов… И пусть Виолетта присматривает за Сибил. И вы тоже, тетушка, не оставляйте ее.

Так, в спешных просьбах и обещаниях мы прощались друг с другом.

Когда последний гудок разнесся по вокзалу глухим эхом, и поезд обдал нас клубами теплого пара, я рассталась с ними и прошла в свое купе, где меня уже ждала мисс Ливз, учительница из академии, сопровождавшая меня из Лондона в Хартлпул.

ГЛАВА 6

Сама Даремская Академия благородных девиц при аббатстве святого Эрика, находившаяся в семи милях от Хартлпула, меня сильно разочаровала. Со слов мисс Ливз, которая весь путь от Лондона восхищенно описывала мне академию, построенную на руинах аббатства, я представляла величественное здание, окруженное призрачными развалинами. Мое воображение рисовало затемненные залы со сводчатыми потолками, размеренные переливы колоколов… Но в действительности оказалось, что от аббатства осталось лишь две колонны, бессмысленно стоявшие на холме позади учебного здания. А у самого здания лежали несколько плит, почти вросшие в землю. Остальное за века растаскали местные жители на постройку собственного хозяйства. Как я узнала от той же мисс Ливз, в строительстве академии также использовались камни с развалин, что придавало, по ее словам, «особый исторический дух» зданию.

Когда же мы ехали с вокзала в двухколесной повозке, я еще издали увидела Академию и не сдержала вздоха разочарования. В ней не было абсолютно ничего живописного. Современное четырехэтажное здание из красного кирпича, с широким крыльцом и черными дверями. Единственное, что выделяло его, были те самые серые камни с развалин, вставленные в стены из кирпича, отчего дом походил на некое оборонительное сооружение, только что претерпевшее обстрел каменными ядрами из баллист. Подобное смешение выглядело довольно безвкусным и комичным, а вовсе не придавало зданию «особый исторический дух».

— Ну как, впечатляет? — поинтересовалась мисс Ливз, всю дорогу вдохновлявшая мое воображение. — Мисс Дарлингтон уверена, что, столько всего интересного может произойти в стенах подобного заведения, где даже земля, на которой оно стоит, пропитана вековой историей.

— Впечатляет! — согласилась я. Но мое согласие относилось скорее не к зданию, а к его окружению. Поскольку окружавший пейзаж не просто радовал, а именно впечатлял.

Вдали гордо возвышались из воды утесы, а под ними сине-зеленые волны обрамляли белый песок. Здание Академии располагалось прямо на вершине скалистого берега, нависая над самым морем. У подножия скал, почти у самой воды, теснились низкие домики из грубо обтесанного камня. Во дворах сушились развернутые рыбацкие сети, а вдалеке в море виднелись рыбачьи лодки. Воздух был влажный, с привкусом морской соли и рыбы, и довольно прохладный. Дорога, по которой мы ехали, петляла между деревенскими домами и, извиваясь, поднималась на скалистый холм, где высилась Академия.

Мне еще не доводилось видеть море, поэтому безмятежная вода, терявшаяся в дымке горизонта, заворожила меня. Сейчас море было спокойным, но впоследствии я видела его бушующим, с вздыбленными волнами, разбивавшимися о скалы, и приносившим с собой северные ледяные ветра, которые безустали завывали в дымоходах, пугая всех живущих в доме надрывными и тревожными звуками.

— …она самая приятная женщина, хотя и не менее строгая и требовательная. Но, судя по тому, что писала о тебе мисс Уилоуби, тебе незачем ее бояться.

Я прослушала, о ком говорит мисс Ливз, но, проведя с ней часы пути, догадалась, что она опять обратилась к своей излюбленной теме — мисс Эббе Дарлингтон, директрисе академии.

Этой женщиной мисс Ливз была не просто восхищена. Она почитала ее как образец всех наивысших достоинств и добродетелей. Поэтому большая часть ее фраз начинались со слов «Мисс Дарлингтон сказала…» или «Мисс Дарлингтон сделала…». Меня так и подмывало спросить, а что, собственно, делает сама мисс Ливз в стенах Академии и имеет ли она вообще свое мнение и свои мысли. Или директриса обладает и тем и другим в таком огромном количестве, что хватает на весь учительский состав?!

— Посмотрите, мисс Сноу, видите вон ту пристройку к зданию? — мисс Ливз пальцем указала на приплюснутое строение, прижатое к боковой стене дома. — Это флигель, где стоит большой котел, в котором греют воду. Там же стоят ванны, отделенные друг от друга перегородками, чтобы девушки каждый вечер могли умыться и привести себя в порядок перед сном. Госпожа директриса большая поборница чистоты и телесной гигиены. А вон в том флигеле хранятся различные хозяйственные инструменты, которыми пользуются воспитанницы. Здесь вы найдете все, что вашей душе угодно: от садовых ножниц и грабель, до рыбачьих удил. Мисс Дарлингтон говорит, что легкий труд идет на пользу не только физическому здоровью, но и духовному. Поэтому, все наши ученицы обязаны чем-то заниматься в свободное время.

Я почувствовала, что с каждыми словами, пусть и сказанными в благоговейном трепете, я проникаюсь уважением к всезнающей Эббе Дарлингтон и ее учебному заведению. Подъезжая к Академии, я уже была уверена, что предстоящие четыре года пролетят незаметно, и мне не придется скучать в безделии или монотонном обучении.

Мисс Ливз, не дав привести себя в порядок, сразу же повела меня к директрисе. Мы шли по длинному коридору с беленым потолком и вереницей дверей по обеим сторонам.

— Идемте, мисс Сноу. Мои обязанности провожатой закончатся только тогда, когда вы в целости и сохранности предстанете перед взором госпожи директрисы. И помните, вы должны выказывать колоссальное почтение мисс Дарлингтон, — наставляла меня учительница.

Дело в том, что тетя Гризельда не очень хорошо себя чувствовала — прострелы в спине, будь они не ладны, — и не могла отправиться в длительную и неудобную поездку в другую часть Англии. Поэтому она попросила Эббу Дарлингтон о помощи. Здесь было принято приезжать с преподавателями, если девочка не могла приехать с родственниками или те не могли найти ей сопровождение. Семья воспитанниц переписывалась с директрисой, и та рекомендовала учителя, который мог встретить ребенка и сопроводить до школы.

Когда мы зашли в кабинет, я увидела статную женщину очень высокого роста. Она была именно такой, какой я себе ее представляла из хвалебных речей мисс Ливз. Образцовая директриса, немедленно внушавшая трепет и большое уважение. Все ее действия говорили о полной уверенности в собственных силах. Она требовала самого лучшего, а ее окружение, несомненно, это лучшее отдавало, зная, что меньшим она не удовлетворится.

И все же, она встретила меня с улыбкой, а в голубых глазах светилась теплота.

— Твоя тетя, мисс Уилоуби, написала нам, что ты рвешься к знаниям, как солдат в бой, — сказала она. — Надеюсь, ты оправдаешь характеристику своей тетушки. Нам нужны отважные солдаты на поле знаний, — она подбадривающее улыбнулась, видя мою робость. — И своим прилежанием будешь показывать пример другим воспитанницам.

— Я тоже надеюсь на это от всего сердца, мисс Дарлингтон, — искренне ответила я, подумав, что просто обязана не разочаровать ее. Я была тронута поддержкой, звучавшей в ее словах.

— Надеюсь, поездка была хорошей.

— Да. Мисс Ливз рассказывала мне об Академии. И увиденное меня очень впечатлило.

— Думаю, я буду права, если скажу, что наша дорогая мисс Ливз, обладает слишком богатым воображением, — сказала директриса. — Полагаю, ты ожидала гораздо большего, чем пара камешков от уже почти не существующих руин аббатства?

— У меня тоже богатое воображение, так что все, что я не увидела, я додумала.

Дерзость моего ответа понравилась ей, и она одобрительно кивнула.

— Надеюсь, ты также будешь смела во время ответов на занятиях.

Позже я узнала, что знакомство с новенькими «с порога», — была традиция, утвержденная самой директрисой. Ей нравилось сразу по прибытии знакомиться с девочками и самой провожать их до комнат, по дороге рассказывая об Академии.

В тот день она пробыла со мной не дольше двадцати минут, но за это время успела рассказать мне не только о правилах академии, но и расспросить о моих умениях и интересах.

— Воспитанницы делаться на три группы: младшая, средняя и старшая, — начала объяснять она, когда мы вышли из кабинета и направились осматривать здание. — К первой группе относятся девочки с восьми до двенадцати лет. Это те девочки, которые не могут по каким-то причинам обучаться дома с гувернантками. Мы преподаем им общие предметы. В среднюю группу входят девушки с тринадцати до семнадцати лет… Тебе в сентябре — четырнадцать лет. Значит, ты будешь заниматься в этой группе. Программа уже более разнообразна: пение, танцы, этикет, иностранные языки, история, творческие занятия и верховая езда. Большинство учениц на этом заканчивают курс обучения. А дальше — выход в свет и замужество. Нередко девочек забирают, не дождавшись окончания семестра, чтобы они могли подготовиться к дебюту.

Она сказала это таким тоном, будто злодеи-родители силой увозят несчастных девушек из ее шолы. Когда те в свою очередь только и мечтают о том, чтобы всю оставшуюся жизнь провести за книгой, а вовсе не на бальных вечерах в объятиях кавалеров.

— Третья же категория девиц, — продолжала директриса тем временем, — это воспитанницы, пожелавшие получить более глубокие и обширные знания…

Слушая ее, я размышляла, что в эту третью категорию входят девушки вроде меня, которым своим трудом придется обеспечивать себе прекрасное будущее.

— У нас есть главное правило — «правило любопытного носа». Все наши ученицы должны быть любопытными и любознательными, чтобы им хотелось учиться и познавать, прилагая для этого большое усердие. Все остальные правила вытекают из того, в какие дебри заведет их любопытство в поисках ответов.

— Это правило я буду соблюдать с первой же минуты, — твердо сказала я. — Так как нос у меня очень даже любопытный и любит соваться в разные истории.

— Ну и пусть себе суется, — ответила мисс Дарлингтон. — Только необходимо помнить, что этот нос принадлежит леди, а не грубой дочке сапожника. И соответственно любопытство должно распространяться только на те области, которые достойны внимания юной леди.

Я вспомнила происшествие с коровой. Вот уж, действительно, куча навоза никак не может быть областью достойной внимания юной леди. А ведь если бы не этот случай, то неизвестно куда могло бы завести меня неуемное любопытство.

Я следовала за директрисой вверх по лестнице на четвертый этаж. На первом и втором — были комнаты для занятий и зал для танцев. Третий и четвертый этажи занимали спальни учителей и воспитанниц. Комната, где я жила вместе с двумя другими девочками, была небольшой с узким высоким окном. Мебель составляли три кровати, застеленные шерстяными покрывалами, шкаф, три тумбы, три тонких стула и стол у окна.

— Твои соседки прибудут через пару дней. Так что пока ты одна. Пошлю к тебе миссис Вестедж. Она расскажет обо всем остальном, что обязаны знать новенькие.

Так, с радушием, я была встречена в Даремской Академии. Со временем, когда прошла робость от неизведанного места, я поняла, что это радушие специально поддерживалось Эббой Дарлингтон. Даже речь директрисы с постоянным употреблением местоимений «мы» и «нам» должна была показать общность воспитанниц и преподавателей. Это выделяло Академию среди учебных заведений и делало ее уникальной, чего, впрочем, и добивалась мисс Дарлингтон.

Я быстро освоилась. Интерес к учебе и чувство соперничества подталкивало меня учиться лучше. Меня немедленно заметили как способную ученицу. И очень часто, когда взгляд директрисы останавливался на мне, я ловила в нем луч одобрения.

Не скажу, что дни проходили однообразно, и мы были заняты только учебой. На наш выбор представлялись множество занятий, которыми мы могли заниматься в свободное время.

Мне очень полюбилась рыбная ловля. Я подружилась с девочкой из средних классов, Софи Ларкем, которая тоже была не прочь посидеть с удилом. Но всю прелесть этого занятия я смогла прочувствовать только весной, когда Софи выпросила разрешение рыбачить с лодки, как это делают рыбаки из деревни. Рано утром в субботу, когда не было занятий, мы брали, принадлежавшую Академии лодку, одевались потеплее и отправлялись в море. Конечно, далеко от берега мы не заплывали, но все равно было волнительно сидеть в полной тишине одним посреди густого утреннего тумана, поднимавшегося от воды.

Софи познакомила меня со своими соседками по комнате, с которыми дружила сама. Мы все были под началом миссис Вестедж, поэтому быстро сблизились. Вместе мы совершали конные прогулки и гуляли в лесу. Особой радостью для нас были походы в деревеньку. В ее бухточке всегда стояли лодки, и слышались крики чаек, паривших низко над водой и высматривавших, выброшенную на песок рыбешку. А старики любили собираться на мосту и, облокотившись о каменный парапет, посудачить об уловах.

Иногда в сопровождении учителей мы выбирались на деревенские праздники, на которых воспитанницам можно было присутствовать в качестве зрителей, но не участвовать. Кроме того, один раз в месяц вместе со своим куратором мы ездили на целый день в большой город на театральную постановку, после чего пробегались по лавкам и кондитерским. В общем, нам предоставлялась определенная свобода, и мы нисколько не чувствовали себя связанными.

Хотя жизнь здесь не отличалась особой дисциплиной, за нами велось строгое наблюдение, и я была уверена, что если бы за какой-нибудь девушкой заметили недозволенное, ее тотчас же отправили бы домой.

«Никакие скандалы тебе не грозят! — писала тетушка. — Ты не какая-то легкомысленная вертихвостка, и ничего общего с ними не имеешь! А все подобные особы, видя твое здравомыслие обходят тебя стороной». Но как она ошибалась!

Дело в том, что моими соседками по комнате оказались как раз две такие особы. Лидия Маршем была из родовитой семьи, а Моник Дюже из семьи банкиров, и ее сразу же после окончания учебы ждала выгодная партия. Они были похожи — и поведением, и принципами, поэтому быстро нашли общий язык и стали неразлучны.

Лидия была крупной с розовым телом и пухлыми руками. У нее были большие белые зубы, которыми она сильно гордилась, отчего часто смеялась, широко открыв рот и демонстрируя свою восхитительную челюсть. Впервые увидев Лидию, я вспомнила тетушкины слова. Если судить по зубам, то из нее получилась бы отличная племенная кобыла по производству нескончаемых наследников. Моник, наоборот, была недостаточно развитой для своего возраста, с большущими голубыми глазами, имевшими выражение ангельской невинности.

Их всегда окружала небольшая группа таких же вертихвосток, которые называли себя «искательницами». И искали они совершенно определенного. Эти девочки считали себя взрослыми, знающими жизнь и любящими мирские блага, очень смелыми и дерзкими. Лидия была среди них королевой — ведь многие могли только теоретически обсуждать близкие их сердцу темы, а она уже имела практический опыт и часто хвалилась этим. Она гордилась тем, что выглядит гораздо старше своих пятнадцати лет, что делало ее, более соблазнительной для мужчин, чем всех ее подружек.

Однажды я нашла в шкафу книгу, несомненно, принадлежавшую Лидии. Это была «Лисистрата» Аристофана. Больше всего меня шокировало не ее содержание, так как я уже была знакома со многими греческими произведениями и знала о свободе нравов Древней Эллады, а иллюстрации, которые были до безобразия неприличны. Я положила книгу обратно в шкаф, и вымыла руки с дегтярным мылом, словно прикасалась к чему-то мерзкому. Но вечером Лидия устроила скандал, узнав каким-то образом, что я брала ее книгу.

— Ты шпионишь за нами, грязная лицемерка! А потом докладываешь своей обожаемой директрисе.

— Если бы это было так, — спокойно сказала я, — вы бы здесь уже давным-давно не учились.

— Нет, ей просто завидно, — вмешалась Моник. — Разве ты не видишь, как ей хочется стать одной из «искательниц». Да она от зависти лопается, когда мы по вечерам уходим гулять.

«Гулять» — так назывались почти ежедневные вылазки, которые девушки тайно совершали после того, как все уснут. Эти прогулки начались в середине первого года, когда девушки достаточно освоились и завели «нужные» знакомства среди слуг, чтобы те помогали им во время их ночных походов.

— Точно, посмотри, как она покраснела! Что, Найти, тебе, прямо-таки, не терпится узнать, чем мы там занимаемся? А, может быть, и самой поучиться? Ты же усердная ученица, в своем старании, глядишь, и меня переплюнешь!

Они грубо засмеялись. Мне было противно от их слов.

— Слава богу, что, живя с вами, я не опустилась так низко, чтобы мне захотелось поучаствовать в ваших делах. И я не думаю, что самоуважение позволит мне завидовать вам!

После этой перепалки, когда они особенно сердились на меня, то презрительно именовали меня «вековухой».

ГЛАВА 7

Первые рождественские каникулы я провела в Сильвер-Белле. Я ждала этого Рождества с затаенной болью. Ведь это Рождество было годовщиной смерти родителей.

Но тетя во что бы то ни стало решила не дать мне предаться грусти и заранее сообщила, что намерена устроить самый веселый праздник, какой у меня когда-либо было. Из письма, я узнала, что тетя пригласила гостей: Тернеров и Ливнгтонов. Я огорчилась, тому, что не будет Сибил, но, как мне передала тетя со слов мистера Пешенса, в их семье празднуют Рождество уединенно.

Я занялась рождественскими подарками. Помня о кошмарном совпадении, произошедшем в прошлом году, я тщательно изучила каждую купленную вещь. Покупки я сделала в Хартлпуле, куда нас специально для этих целей вывезла миссис Вестедж. Для Тернеров и Ливингтонов я приобрела книги; для Николоса — тоже книгу, которая мне чрезвычайно понравилась. Это была история о необычном приключении мистера Робинзона Крузо. Для Виолетты — ажурный веер; для тетушки и Финифет — черные бархатные перчатки с вышитыми серебром цветами. Для Сибил я долго выбирала подарок, так как любую вещь Пешенсы могли забраковать. В итоге, вспомнив о ее старом залатанном платке, которым она укутывалась в школе, я решила купить ей новый. Я остановила свой выбор на темно-сером, по его краю шел небогатый узор более светлого оттенка. Для самих Пешенсов я тоже купила подарки — два карманных молитвенника из кожи с золотым теснением, надеясь умилостивить их этим.

— Бог ты мой! — воскликнула Финифет, встречая меня в дверях Сильвер-Белла. — Как вы похудели! Ну, чистый скелет!

— Еще бы, там же нет твоих бисквитов и ягодных пирогов!

— Вот и я говорю мисс Гризельде — неподходящая это школа для нашей маленькой Роб!

Мне было в радость оказаться снова в Сильвер-Белле, заново привыкать к неизменным колокольчикам и вслушиваться в красноречивые перепалки женщин. Все наше время было посвящено рассказам об Академии. Мы часто смеялись, обсуждая учителей и воспитанниц.

Накануне Рождества тетушка завалила меня работой, чтобы я не успевала отвлекаться на горькие мысли. Меня отправили вместе с детьми в лес за охапками хвои. В этой компании были многие из тех, с кем я училась. Кроме того, были Виолетта…и даже Сибил! Пешенсы следовали одной из принятых в деревне традиций, когда за ветками должны были ходить дети. Мы больше болтали, чем резали хвою. Подруги хотели узнать обо всем, что со мной произошло за это время. Поэтому я тараторила без умолка.

— Я бы очень хотела, чтобы и у меня было о чем рассказать тебе, — вздохнула Сибил, — но у меня все по-прежнему.

Когда мы в конце похода оказались со скудными охапками, мальчишки решили помочь нам и нарезали кучу ели. Мы даже ужаснулись, так как не представляли, как эту кучу потащим домой. Тогда Рэй Готлиб сделал для каждой из нас по вязанке. А вязанку Сибил поднял на свои широкие плечи, пристроив рядом со своей. При этом он так выразительно посмотрел в сторону Николса, что тот бросился помогать Виолетте. Но, будучи менее крупным, чем Рэй, под тяжестью двойного груза согнулся и закряхтел. Так что Виолетте пришлось поддерживать ветки, чтобы снять часть тяжести со спины парня. Она делала это с таким высокомерием, будто бы королева, снизошедшая до помощи своему слуге. Я же осталась стоять перед лежащей на снегу еловой вязанищей, решая с какого конца мне к ней подступиться. И вдруг увидела братьев Брэдли, возвращавшихся по протоптанной в снегу дорожке.

— Опять серый воробушек достался нам! Что за невезуха! Нет чтоб учительская дочка! — возмущался один из братьев.

— Какой воробушек, Дэйв?! Соловей! Помнишь, басня еще есть такая: «Соловей и корова»!

И расставив ноги, и выпятив грудь, Фред начал декламировать: Хотел раз соловей напиться молоком коровы.

Вокруг скотины важно он ходил,

И ради капли молока парного

Рулады звонкие отменно выводил.

Уж как усердно соловей старался!

Что от натуги покраснел весь нос,

Да видно наш певец перестарался —

Копытом был отправлен на навоз!

Басни сей мораль проста:

Дата добавления: 2015-08-29