Сергей Григорьевич Максимов 12 страница

Глава 3

Перепутье

год. Июнь. Москва По настоянию Суровцева Ангелина оставила девичью фамилию – Брянцева. Ей ничего не оставалось делать, как полностью довериться в этом вопросе мужу. Когда она предложила взять двойную фамилию, он только рассмеялся в ответ:– Не стоит подвергать свою душу испытаниям. Фамилия – не одежда. Это даже не кожа. Фамилия способна изменить образ мыслей и, наверное, даже состав крови. А вдруг перемены в тебе окажутся для меня неприемлемыми?Иногда ей трудно было понять – шутит он или же говорит серьёзно. Но о его не простой жизни под разными фамилиями она знала. Как знала и то, что он оберегал её, умалчивая многие и многие детали из своей биографии.– Не надо рисковать чистотой наших отношений. Оставайся Брянцевой.Она впервые в жизни видела рядом умного и образованного человека, который искренне верил в Бога. Но он опять вдруг, кажется, переходил на шутливый тон:– А это оттого, что я в своей жизни чертей встречал. Вот ты если чёрта увидишь, ты от него, рогатого, куда побежишь? В храм Божий побежишь. А чёрт хитрый. Он потому и делает вид, что его нет. Иначе все в церковь ходить начнут, – как маленькому ребёнку объяснял он ей, – а чертям этого совсем не надо…И ещё об одном необходимо сказать. О шахматах… Принесённые в квартиру как самая дорогая и ценная часть её приданого, шахматы в этой семье оказались не востребованы. Когда однажды она предложила ему сыграть, он, к её удивлению, быстро согласился. И выиграл три партии подряд. Пока она не сообразила, что он её просто дурачит своим нарочитым неумением. Она не сразу поняла, что он неспроста как новичок начинал гоняться за фигурами, нарочно допуская одну ошибку за другой. Но в результате только четвёртая партия была сыграна вничью.Не зная на память ни одного дебюта, генерал, сам того не подозревая, так хорошо импровизировал, что часто ставил её в тупик, каждый раз заставляя вспоминать, с какой именно партией она имеет дело.– Ты играешь на уровне мастера спорта, – удивилась Ангелина.– Да? А я считал, что я играю на уровне выпускника кадетского корпуса.– Ты опять шутишь…– Не расстраивайтесь, душа моя. Ещё лучше я играю в карты. Но дал зарок ещё в детстве – не брать в руки никаких карт, кроме как оперативных…Теперь красивые и дорогие шахматы невостребованно лежали в шкафу.Часто принято считать, что молодая женщина, связавшая свою жизнь со зрелым мужчиной, приносит свою молодость и свежесть в жертву таким отношениям. Злые языки, как правило, женские, неустанно комментируют «неравные браки» с неизменным подтекстом: девушка покусилась на положение, деньги или власть. Мужчина же, в понимании злоречивых ровесниц, непременно тщетно пытается отодвинуть во времени своё неминуемое возрастное увядание. Из рассуждений этого ряда всегда выпадает ещё один, часто самый важный, момент таких отношений – молодая женщина может легко обмануться и ошибиться во властных и финансовых возможностях избранника, но безошибочно распознаёт его возможности как мужчины.Солнечное утро заглядывало в колодец двора. В арке дома напротив время от времени можно было видеть проезжавшие по Садовому кольцу троллейбусы. В столицу возвращалась многолюдность. Но сам характер столичной жизни был далёк от довоенного, нарядного, внешне беззаботного вида.– До сих пор я полагал, что иметь любовную связь с молоденькой женщиной то же самое, что совращать её, – завязывая пояс домашнего халата, вдруг заявил Суровцев.Лина молодо и задорно рассмеялась в ответ. Она подняла край одеяла до уровня глаз, и теперь красивые, чёрные, восточные глаза не мигая смотрели на Сергея Георгиевича.– Вот-вот, – продолжил он. – Теперь я и мусульман понимаю. С такими выразительными глазами лицо просто необходимо прятать под паранджу. И должен заметить, что вожделение от этого не становится меньшим.Свою семейную жизнь он выстраивал осторожно. «Обычные нормальные люди, – думал он, – с детства имеют перед глазами модель семейного поведения. Видят родителей, сестёр и братьев. Все как-то общаются и взаимодействуют. У всех свои права и обязанности. Какие-то родственники, соседи, друзья. Какой-то немыслимый живой организм, который вдобавок ещё и сам себя регулирует и организует». Ничего подобного в его жизни никогда не было. «Всё не как у людей», – говаривал когда-то про себя капитан Соткин. Теперь и он мог со всей ответственностью считать эти слова своими. Быть молодожёном всегда не просто. В его возрасте и положении это было почти немыслимо. «Женатый человек – уязвимый человек», – говорил тот же Соткин.Молча завтракали. Он, как ребёнка, приучил её не разговаривать за столом. Это было и забавно и удивительно одновременно. Строгое отцовское: «когда я ем, я глух и нем», вдруг неожиданно нашло продолжение в замужней жизни Ангелины. За столом следовало обмениваться лёгкими фразами и замечаниями о пище, но никогда не говорить о вещах серьёзных и не шутить. «Чтобы нечаянно не вызвать у окружающих приступ смеха и не подавиться самому из-за чьей-то шутки», – запомнила она.По словам мужа, она хорошо готовила. В чём лично она сомневалась. Готовила она простую пищу из достаточно простых продуктов. Правда, имея полугодовой опыт работы в ресторане официанткой, где ей однажды пришлось трудиться, выполняя специальное задание, она, как человек любознательный и хорошо обучающийся, не преминула восполнить свои кулинарные познания. И ей оставалось только в очередной раз удивиться его проницательности, когда он в первые дни их совместной жизни вдруг ей сказал:– За столом за тобой ухаживаю я. Ограничим твой жизненный опыт официантки сервировкой стола. Будем практически закреплять назначение столовых приборов, в которых ты замечательно ориентируешься. С этого дня за столом раз в неделю у нас должно присутствовать условное блюдо. Во времена моей юнкерской молодости мы называли это «учебной картошкой».Так на «учебной картошке» Лина, без труда и забавно, научилась правильно и естественно есть рыбу, курицу, свинину по-французски и даже баранину, которую, по словам Суровцева, следовало непременно приправлять ткемалевым соусом, а ни в коем случае не соусом соевым, который применим исключительно к рыбе. Все соусы заменял единый не учебный, а настоящий томатный подлив. Труднее дело обстояло с напитками. «Учебного сока» не было. Сока никакого в то время не было. Но он сказал, что разобраться с напитками хватит и одного занятия. Заметив грустную улыбку на губах Суровцева, Ангелина спросила:– О чём-то невесёлом подумал?Отвечать честно о том, что сейчас занимает его мысли, он не хотел. Зачем ей знать, что ровно год назад, в июне 1941 года, в такое же солнечное утро, он находился в камере внутренней тюрьмы НКВД? Тогда ждал очередного вызова на допрос. Трудно было даже вообразить всё, что произошло с ним позже, всего лишь за какой-то год жизни. И уж чего-чего, а то, что он будет сидеть здесь, в своей квартире, и завтракать с молодой женой – уж точно мог придумать только сумасшедший. Но как никто другой он знал, что нынешнее его служебное, социальное и семейное положение могут в одночасье перемениться в самую невыгодную и трагическую сторону. И это может произойти по не зависящим от него причинам.– Я сегодня до обеда в разъездах. Потом на объект. Вечером, ближе к ночи, буду в наркомате. Заберу тебя и вместе поедем домой.– Хорошо, – ответила Ангелина. – Буду ждать.Человек, с которым ему предстояло встретиться сегодня в первой половине дня, странным образом тоже однажды пришёл к пониманию необходимости изучения светского этикета. Для своих подчинённых. Спроси его, зачем он это делает, он, наверное, и не ответил бы сразу. Да и попробуй объясни в советской стране, зачем красному командиру нужно уметь вести себя за столом, а также уметь танцевать? «Надо, и всё тут», – не вдаваясь в причины, привык отвечать на сложные вопросы этот человек. Мало того, кроме танцевальных кружков при гарнизонных домах культуры он в обязательном порядке приказал иметь бильярд. «Надо будет, и карточные столы прикажу поставить!» – отвечал он недоброжелателям. Внимание к этикету странным образом вылилось в его высказывание: «Каждая советская девушка должна мечтать выйти замуж за лейтенанта». Впрочем, своё поведение он иногда разъяснял окружающим другой своей примечательной фразой: «Звание обязывает». И действительно, вся страна пела о его звании:Ведь с нами Ворошилов, Первый красный офицер, Сумеем кровь пролить За СССР. О Будённом в этой песне пелось скромнее. Даже панибратски как-то:Будённый – наш братишка, С нами весь народ. Приказ: «Голов не вешать И глядеть вперёд!» Вот так: «первый красный офицер». Знали, черти, Покрасс и Д’Актиль, что писали. Где-то и приврали про Варшаву и Берлин. Да и про Крым тоже… «Уж врезались мы в Крым!». «В битве упоительной…» Не их армия врезалась в Крым в битве упоительной. Да ладно. Не всё ли равно теперь? С песней этой тоже много чего неприятного было. Кто-то из умников заявил, что этот «Марш Будённого» на еврейскую народную мелодию написан. Если бы это в корпусе Примакова было, то оно было бы и понятно. Но про Первую конную такое сказать! А притом автор слов Д’Актиль не Д’Актиль вовсе, а Френкель. Но против народа не попрёшь. Народ запел – значит, так надо, – был уверен Ворошилов.Он очень удивился бы, если бы знал всю подоплёку написания знаменитого марша. Потомки композитора и поэта сохранили как семейное предание и другую историю… Когда композитор получил аванс на написание марша в штабе четырнадцатой дивизии и пришёл с этим известием в номер ростовской гостиницы, поэт собирался кормить больную жену и разогревал на примусе фарш. Композитор подсел к роялю и наиграл мелодию «для рыбы». Так на жаргоне поэтов-песенников называется стихотворно-ритмическая заготовка песни. Текст её произвольный, как правило, совершенно далёкий от последующего воплощения. Нужен он для того, чтобы уловить и зафиксировать соответствие мелодии и текста. «Рыбу» автор слов создал такую:И вот стою у примуса… Мешаю фарш. Четырнадцатой дивизии Слагаю марш. Злые языки к этой истории добавляли ещё и то, что набросок песни появился ещё до прихода в город красных. Дивизия с таким номером была и в армии Деникина. В конце концов, права была матушка композиторов братьев Покрасс… Когда автор другого марша, «Марша Красной армии», брат Дмитрия Самуил собирался эмигрировать в Америку, мать поддержала сына словами: «“Си” – во всём мире “си”». Поэтому не столь удивительно, что первая музыкальная фраза из марша о Красной армии неведомыми и сложными путями перекочевала в джазовый шлягер «Осенние листья». Любопытно, что материнскую фразу, обращённую к братьям-композиторам, на свой манер повторял Махно. «Б… и музыкантов – не трогать. При любой власти сгодятся», – назидательно говорил своим хлопцам батька.– Товарищ Маршал Советского Союза, генерал-лейтенант Суровцев прибыл для дальнейшего прохождения службы, – отрапортовал Суровцев.Ворошилов молчал и тяжёлым взглядом смотрел на своего бывшего подчинённого. Последние три года, начиная с советско-финской войны, он агрессивно и настороженно встречал всякого, кто появлялся перед ним помимо его воли. А после его смещения с должности командующего Северо-Западным фронтом и отзыва из Ленинграда даже вздрагивал, когда видел знакомого человека, но при новых обстоятельствах. Он молча сидел и смотрел на посетителя. Наконец поднялся из-за стола. Заложил руки за спину. Подошёл к Суровцеву. Здороваться маршал явно не хотел. Обошёл генерала вокруг, измеряя его недобрым, придирчивым взглядом. Вдруг неожиданно произнёс:– А может, зря я тебя не зарубил в двадцатом году? На митинге в Умани…Суровцев молчал. Ворошилов же ярко вспомнил далёкий год и митинг на перроне уманского вокзала. Вспомнил лихого и хитрого командира полка Гриценко. Вспомнил ехидные слова комполка о надписи на его казачьей шашке – «без нужды не вынимай, без чести не вставляй». Последний раз он выхватил шашку, когда пришедшие чекисты заявили ему, что пришли арестовывать его Нину Давидовну. Разоружать маршала с обнажённой шашкой они не решились. Не тронули и жену. Перепугались не на шутку, когда он пошёл на них с обнажённым, убийственным клинком. Смотреть на них было противно. «Этот, кстати говоря, в двадцатом году не шибко испугался», – припомнил Ворошилов, глядя в глаза генералу.– Что молчишь? – спросил он Суровцева.Суровцев знал характер маршала и был уверен, что он не переменился кардинально за прошедшие годы. Он всегда относился с уважением к этому полководцу из народа и знал, что такие вещи люди чувствуют. Поэтому предпочёл пока отмалчиваться. Расчёт оказался верным.– Садись, – приказал Ворошилов. – Разговаривать будем.Сергей Георгиевич присел на предложенный стул. Его не оставляло ощущение, что будто и не прошло больше двадцати лет с тех пор, как они в последний раз встречались. Маршал вернулся на своё место за столом. Взял в руку несколько листков с печатным текстом. Презрительно спросил:– Ну и что ты здесь накалякал? И главное – для кого? Это ты мне тут объясняешь, что такое малая война?Суровцев ждал, когда сам Ворошилов себе же и ответит. Он и ответил сам себе:– Мне твоя писанина нужна, как Троцкому Евангелие! Забери, – бросил он документы на стол перед Суровцевым. – И лыбиться не надо, – уже не так грозно продолжал Ворошилов, – не в цирк пришёл. Ты мне лучше скажи, что ты за птица такая? Ты чекист или ты беляк недобитый, при Шапошникове отирающийся? Он всё вашего брата-офицера привечает. У него рядом вечно «голубчик» на «голубчике». Что молчишь, голубь мой?– Я, Климент Ефремович, русский офицер, – без всякого пафоса ответил Суровцев. – И вы это хорошо знаете.– Ну-ну, – закивал Ворошилов, – что-то много русских офицеров в последнее время у нас опять образовалось. Будто и не рубили и не стреляли вас. Да и какой ты русский, если у тебя и фамилия наполовину немецкая!– Русский офицер – наднациональное понятие. И это не мы сами, а враги наши утвердили перед лицом всего мира, – достаточно высокопарно заявил Суровцев.– Так ты, краснобай хренов, ещё и красным генералом стал! Вот в чём дело!– Так и вы теперь маршал!– Ладно. Ты мне без всяких бумажек расскажи… Что ты думаешь о создаваемом штабе партизанского движения?– Вам в отличие от других скажу открытым текстом: не моего ума это дело.– Здрасте-насте! А кому ты всё это писал?– Тому, кто будет принимать решение по этому вопросу.– Ты не юли, Суровцев.– Привычки юлить не имею. И я, и вы понимаем, что возглавлять партизанское движение должен скорее партийный руководитель, нежели военный.– А я, по-твоему, не то и не другое?– Думаю, что вы сейчас скорее военный, чем партийный работник.Ворошилов с интересом смотрел на Суровцева. Думал: «Что это, неприкрытая лесть? Или издевательство? Что, он не знает, что в последнее время стали говорить о нём и о Будённом?»– Вы – военный человек, Климент Ефремович, – твёрдо подтвердил Суровцев.«Военный. В том вся и беда, что стал военным, – соглашался Ворошилов, – и рад бы им не быть, а не получится. Да и не дело это – метаться из стороны в сторону».– В корень зришь, – вздыхая, признал Ворошилов. – Непростое это дело – давать оружие мирному населению, да ещё на оккупированной территории. И тоже понимаешь, что одними диверсиями в немецком тылу дело не решишь. Одно тебе скажу прямо – мне ты здесь не нужен. Так что отправляйся к Шапошникову в Генштаб или к Берии в НКВД. Где ты там числишься – не знаю… Словом, без тебя здесь как-нибудь разберёмся. А надо будет – пригласим.– Разрешите идти? – вставая, спросил Сергей Георгиевич.Ворошилову не хотелось так просто отпускать своего бывшего подчинённого. Будучи человеком любопытным, он хотел как можно больше узнать о нём и о причине такого странного назначения.– Погоди уходить. Лучше скажи мне, где ты с товарищем Сталиным познакомился?– В Кремле, – честно ответил Сергей Георгиевич.– Как это в Кремле, когда он мне сказал, что с девятнадцатого года с тобой знаком.– Не могу знать, товарищ маршал. Может быть, пошутил товарищ Сталин?– Может быть, и пошутил, – согласился Ворошилов. – А может быть, и нет, – многозначительно добавил он. – Первую конную вспоминаешь?– Гораздо чаще, чем можно было предположить, – честно и прямо ответил Суровцев.Работая с оперативными документами, он не раз и не два встречал знакомые по Первой конной имена и фамилии. Были среди них маршалы С.К. Тимошенко и Г.И. Кулик, недавно разжалованный до генерал-майора. Был очень значительный список нынешних генералов, а значит, в недалёком будущем маршалов: А.В. Тюленев, О.И. Городовиков, К.С. Москаленко, П.С. Рыбалко, Д.Д. Лелюшенко, И.Р. Апанасенко, К.А. Мерецков, А.И. Ерёменко, Д.И. Рябышев, П.Я. Стрепухов, А.А. Гречко, С.М. Кривошеин, П.Ф. Жигарев, А.И. Леонов, Я.Н. Федоренко, А.С. Жадов, П.А. Белов, В.В. Крюков, Т.Т. Шапкин и другие. Сколько командиров воевало на низших командных должностях – невозможно было и сосчитать. Но не было среди них фамилии комполка Гриценко.И теперь и тогда существовало несколько объяснений такого феномена «засилья будённовцев». Назывались и называются разные причины. Иногда это связывают с небывалым развитием бронетанковых войск, командную основу которых составили именно кавалеристы. В тридцатые годы объясняли исключительной преданностью всех будённовцев «делу партии». Но был и ещё один любопытный факт – в конной армии товарища Будённого все усиленно учились. Кто просто читать и писать, а кто-то азам военного дела.Знания основ тактики и стратегии закреплялись прямо на поле боя. Приказ Наркомата военных дел № 104 от 28 января 1918 года «О подготовке инструкторов пехоты, кавалерии, инженерных войск и пулемётного дела, стоящих на платформе Советской власти» в Первой конной знали и чтили. Много уже говорилось о слабом батальонном звене в Красной армии. Но в отличие от белых армий, во время Гражданской войны здесь усиленно готовили младшее командное звено. Ускоренные курсы от двух до восьми месяцев давали неплохие командные кадры, которые быстро делали военную карьеру.– Какой-никакой, а ты тоже наш, – вдруг заявил маршал. – Потому только с тобой и разговариваю. У казаков при крепостном праве с Дона выдачи не было. У нас при социализме из Первой конной выдачи тоже нет. Спрашивали меня о тебе в прошлом году. Послал куда подальше. Сами, говорю, разбирайтесь. Если у вас на него что-то есть – берите и разбирайтесь! А ко мне нечего ходить. Мы ещё в гражданскую быстро выясняли, кто чего стоит. Воевал, я сказал, ты хорошо.– Спасибо, Климент Ефремович, – поблагодарил Суровцев.– Гриценко спасибо скажи. Памяти его светлой. А вообще не думай, что сейчас, как в двадцатом. Есть теперь и у нас образованные командиры. В том числе и по партизанским действиям есть специалисты. И не нам с тобой чета – опыт современной войны имеют.Ворошилов знал, что говорил. Так он открыто покровительствовал полковнику инженерных войск Илье Григорьевичу Старинову, прошедшему Испанию и попавшему в немилость к самому Сталину. 14 ноября 1941 года группа Старинова в оккупированном Харькове с помощью радиоуправляемой мины целиком уничтожила штаб 68-й немецкой дивизии вместе с её командиром генерал-лейтенантом Георгом фон Брауном. Немцы развернули огромную дезинформационную работу, чтобы хоть как-то сгладить неприятный эффект от удачной акции, как они посчитали, советской разведки. Кому захочется признать, что в глубоком тылу немецких войск взлетают на воздух штабы дивизий! Жертвой немецкой дезинформации Старинов и стал.Сталин поверил немцам, объявившим о «несчастном случае, связанном с неосторожностью». Ворошилов немцам не поверил. Спорить с вождём он не стал, но и в обиду ценного специалиста не дал. Прямо и твёрдо сказал Берии: «Оставь Старинова в покое!» Ещё задолго до войны при обсуждении генерального плана реконструкции Москвы, когда десятками сносились православные храмы, он отработал эту схему поведения на Кагановиче. С огромного макета города во время знаменательного совещания один за другим исчезали крохотные фигурки московских церквей.Воровато оглядевшись по сторонам, Каганович стащил с макета крошечную, меньше шахматной, фигурку собора Василия Блаженного и сунул её в карман пиджака. Так и исчез бы навеки памятник, если бы не Ворошилов. Бдительный полководец заметил кражу и чуть не задохнулся от возмущения. Оглянувшись в свой черёд по сторонам, взял себя в руки, приблизился к Кагановичу и с нотой угрозы в голосе процедил сквозь зубы:– Лазарь, поставь храм на место!Разыгрывая удивление, Каганович недоумённо смотрел на товарища по партии. Связываться с Ворошиловым было не безопасно. Неизвестно ещё, чья возьмёт… Ещё и Сталин, обладавший острым слухом, обернулся на шёпот.– Поставь, я сказал, – прошипел Ворошилов.Не желая скандалить и тем более привлекать внимание к своей выходке, хозяин Москвы глуповато улыбнулся и поставил храм на прежнее место.– Вот так, – удовлетворённо произнёс Ворошилов и повернул голову в сторону докладчика.Сейчас по приказу Ворошилова готовилось назначение полковника Старинова на должность начальника Высшей оперативной школы особого назначения Центрального штаба партизанского движения, которую предстояло сформировать на станции Быково. Но присвоение генеральского звания полковнику в очередной раз было отложено лично Сталиным. Не первый и, самое главное, не последний раз в течение войны.Это невидимая взаимная неприязнь имела любопытное последствие. После смерти вождя Илья Григорьевич Старинов носил медаль «За победу над Германией» совершенно особым образом – обратной стороной. Если кто-то решал, что медаль нечаянно перевернулась, и пытался её повернуть положенным аверсом наружу, то с удивлением узнавал, что медальный барельеф Сталина сточен до основания. А сторону с надписью владелец медали считает единственно уместной.– Вот что я сделаю, – продолжал маршал, – позвоню Шапошникову и откажусь от тебя. А ты давай определяйся, где и с кем работаешь. А то болтаешься, как хризантема в проруби. Не дело это.Дело или не дело – Суровцев не знал. Но действительно, теперь у него во внутреннем кармане гимнастёрки кроме генеральского удостоверения лежало удостоверение, само появление которого невозможно было предположить ещё год тому назад. И было оно, наверное, единственным в своём роде. Согласно документу, он, генерал-лейтенант Суровцев Сергей Георгиевич, является консультантом НКВД СССР.Разговор по телефону с маршалом Шапошниковым занял у Ворошилова не более двух минут:– Здравия желаю, Борис Михайлович! – говорил он в телефонную трубку. – Беспокою тебя относительно нашего разговора. Встретился я с известным тебе товарищем. Буду его иметь в виду. Но пока нам с ним и говорить не о чем. Вопрос и по моей кандидатуре окончательно не решён.Какое-то время Ворошилов молча и внимательно слушал, что ему отвечает Шапошников. Закончил общение он сдержанно и коротко:– Договорились. До свидания.О чём могли договориться два маршала, Суровцеву оставалось только догадываться. Одно ему было ясно: работать совместно с Ворошиловым ему не придётся. Другой бы на его месте огорчился, но не Суровцев. Покровительства Ворошилова он не искал. Хватало ему покровителей… Любое высокое покровительство в его положении могло обернуться против него.– Поезжай в Генеральный штаб, – сказал ему Ворошилов, – маршал тебя ждёт. О разговоре нашем особенно не распространяйся.Прощались тепло, не в пример встрече. Ворошилов дружественно жал Суровцеву руку. Другой рукой держал его за плечо. Вдруг спросил:– С какого ты года, Суровцев?– С девяносто третьего.– А выглядишь моложе. Поди, так и не пьёшь и не куришь? Жена опять же молодая, я слышал… Молодец!Сергей Георгиевич ощутил неприятный холодок на спине. «Женатый человек – всегда уязвимый человек», – ещё раз повторил он про себя в это утро.После ухода Суровцева Ворошилов аккуратно собрал разбросанные им самим листки секретного доклада о партизанских действиях. Вложил их в папку. На душе стало спокойнее после этой встречи. Он понял главное: «Если и была какая-то против него интрига, то исходила она не от Берии и не от Шапошникова. И тем более не от Суровцева. Вот чем и хороши бывшие офицеры царской армии, так это тем, что прямые как палки. Интриговать не любят и не умеют и при этом ни черта не боятся. Хотя тоже, хорош гусь! “Не его ума это дело…” Моего, что ли, ума? Уж кто-кто, а я, как никто другой, знаю, что заниматься организацией партизанской войны – это всё равно что на гружёной телеге с крутой горы катиться. Разогнаться – сразу разгонишься. А вот остановиться – незнамо как получится. В 1812 году царь шибко не хотел мужику оружие давать. И правильно делал. У нас после семнадцатого года сами брали, сколько хотели. А потом вдруг и выяснилось, что красные партизаны после гражданской войны оказались и не “зелёные” даже, а стали хуже разбитых белогвардейцев. Вот и сейчас: вооружить партизан просто. А потом пойди – разоружи. Что до этого странного назначения, то это Сталин в обычной своей манере создал ситуацию, в которой всем становится не по себе. И не знаешь, что думать и чего ждать. Ну нравится ему до последней крайности довести человека, чтоб тот уже и стреляться надумал! А потом позвонить почти под утро и пожелать спокойной ночи. Но тут ничего не поделаешь. Хо-хо-хо», – сокрушался Климент Ефремович. «“И вся-то наша жизнь есть борьба!” – не к месту припомнил он строчку из “Марша Будённого”. – И когда только кончится эта борьба?» – ещё подумал он.Войдя в кабинет Шапошникова, Суровцев застал там генерала Шиловского. Если он привык к усталому виду маршала, то измотанный, измождённый вид Евгения Александровича вызвал у него щемящее чувство жалости. Если бы Сергею Георгиевичу пришлось прочитать «Хождение по мукам» и «Мастера и Маргариту», то он бы отметил, что прототип двух романов как никогда был далёк от своих литературных, достаточно благополучных на общем человеческом фоне литературных воплощений. Не было сейчас в нём одухотворённости бывшего полковника Рощина из «Хождения по мукам» Алексея Толстого. И, глядя на него, нельзя было и предположить, что он – высокопоставленный ответственный работник, муж Маргариты, из бессмертного романа Михаила Булгакова.– Проходите, голубчик, – не давая доложить о прибытии, оборвал Суровцева Шапошников.Молча поздоровались.– Ничего не надо говорить о вашей беседе с Климентом Ефремовичем, – продолжил маршал, – всё и так понятно. Поговорим о делах наших, раз уж встретились втроём. Ваше мнение о дальнейшей судьбе Особой группы остаётся неизменным? – обратился он к Сергею Георгиевичу.– Так точно, товарищ Маршал Советского Союза! Группа быстро разрастается. Я уже не могу обойтись без заместителей и становлюсь военным бюрократом. Сейчас заработает Штаб партизанского движения, и я как истинный бюрократ хотел бы быть в стороне от этого хлопотного дела.– Истинный бюрократ, наоборот, всё делал бы, чтобы сохранить свою структуру, – высказал своё мнение Шиловский.– Товарищ Сталин не разделяет вашего мнения, – сообщил Шапошников. – То, что вы называете дублированием работы Оперативного управления Генерального штаба, он называет иначе. Несмотря даже на то, что мнение Особой группы часто расходится с мнением других наших подразделений. Словом, о роспуске группы речь не идёт. В конце концов, это дело Верховного главнокомандующего – ему решать, что нужно, а что он посчитает лишним. Но вот ваши комплиментарные отзывы о работе Генерального штаба он принял, как мне показалось, благосклонно. Не скрою, что и мне было приятно это узнать. Я делаю всё, чтобы после меня штаб работал подобно хорошему часовому механизму, – сказал маршал уже Шиловскому.– Не пугайте нас, Борис Михайлович, – искренне обеспокоился Шиловский, – без вас и помыслить не могу никакую работу.– Придётся. Придётся, голубчик. Начальником Генерального штаба по-прежнему вижу генерал-полковника Василевского. Александр Михайлович сейчас в Сталинграде. По возвращении опять приступит к руководству штабом. В дальнейшем с ним вам и работать. У меня здоровья никакого не осталось. Еле хожу – сами видите.Суровцев едва сумел скрыть гримасу на лице. Душевная боль от мучительного свойства видеть угасание жизни в другом человеке в очередной раз пронзила его. Но это же запредельное чувство подсказало, что не так всё и плохо с Борисом Михайловичем. Несмываемой, непреодолимой печати страшного понятия «нежилец» в облике маршала ещё не проявилось. «Он будет жив ещё несколько лет», – виделось Сергею Георгиевичу.– И не забывайте друг друга в дальнейшей службе, – по-отечески продолжил маршал. – Особенно вы меня, голубчик, беспокоите, – говорил он, обращаясь к Суровцеву. – Я бы попросил Евгения Александровича забрать вас к себе в Академию. Но разве НКВД так просто отпустит?– Если Сергей Георгиевич не против преподавательской работы, я подумаю, как это можно устроить, – пообещал Шиловский. – Сейчас среди слушателей большим спросом пользуются ваши характеристики немецкого генералитета. Наша картотека оказалась более точной. А наличие психологических характеристик сделало её просто уникальной. Вслед за Жуковым к нам стали обращаться командующие фронтами.– Вот видите, как замечательно! – заметил Шапошников. – Теперь о вашей просьбе о командировках на фронт, – сказал он Суровцеву. – Мне строжайше запрещено куда-либо вас командировать. О причинах такой категоричности судить не берусь. Скажу только то, что это не является следствием недоверия к вам. Скорее наоборот, голубчик. Вас ценят и берегут.Сергей Георгиевич не стал говорить Шапошникову о том, что и в НКВД тоже рекомендовали не выпускать его на фронт. Сейчас на Северный Кавказ должна выехать большая группа ответственных работников Наркомата внутренних дел, включая начальников управлений во главе с самим наркомом Берией. Когда Судоплатов говорил с Суровцевым о грядущей командировке, то многозначительно добавил: «А вот ваш отъезд отменяется». С чем конкретно связывать такое беспокойство о его судьбе, Сергей Георгиевич мог только догадываться. Вряд ли речь шла только о недоверии к нему. Если бы не верили, то и в Финляндию в прошлом году не стали бы забрасывать. Или это был шаг отчаяния? Ситуация прошлого года была крайне тяжёлой. Или просто его осведомлённость в некоторых военных и политических вопросах всему виной? Суровцев склонялся к тому, что и это не главная причина. Распоряжение такого рода может исходить непосредственно только от одного человека – от Сталина. «Вероятнее всего, товарищ Сталин так и не решил, что ему делать с предложением Русского клуба по передаче золота и ценностей», – всё больше уверялся Суровцев.– Думаю, что на фронт вам выехать всё же придётся, – размышлял вслух Шапошников. – И речь пойдёт о фронте Волховском или Ленинградском. Сейчас мы вынуждены заниматься исключительно Сталинградом, но и другие фронты стабильными не назовёшь. Перепроверяются донесения вашего агента из Финляндии. Если они подтвердятся, вам, как говорится, и карты в руки.– Поясните, Борис Михайлович, – попросил Шиловский.Шапошников с опозданием заметил свою оплошность. Суровцев поспешил ему на выручку:– По данным разведки НКВД, точно так же, как под Сталинград, в Финляндию перебрасываются воинские части стран – сателлитов Германии. Но есть одно существенное различие. Если в русском небе в районе Сталинграда появились итальянские самолёты, то в финских водах появились итальянские торпедные катера.– И есть подозрение, что они проявят себя в водах Ладоги, – предположил Шиловский.– Очень может быть, – подтвердил Шапошников. – Кстати говоря, доложил верховному о казусе в финской армии четвёртого июня. Смеялся от души!Внимательный и умный Шиловский второй раз не скрывал недоумения, глядя на улыбающегося Шапошникова.– Расскажите, голубчик, – попросил тот Сергея Георгиевича.– Факт действительно примечательный, – согласился Суровцев, – забавный факт. Четвёртого числа на финских позициях было отмечено массовое пьянство. Масштабы были таковы, что наше фронтовое командование приняло это за провокацию. В Финляндии, если вы не знаете, установлен суровый сухой закон.– И что? – заинтересовался Шиловский.– Дело в том, что в этот день Маннергейм приказал выдать в войсках водку, – разъяснил Сергей Георгиевич. – В честь своего шестидесятипятилетнего юбилея.– Как говорят доктора, интересный симптом, – рассмеялся Шиловский.– Вот и товарищ Сталин примерно так же сказал, – добавил Шапошников. – Потом спросил: «Почему мне вовремя не доложили? Я бы хотел поздравить».– Пожалуй, и нас можно поздравить, – уточнил Евгений Александрович.Суровцев кивнул. Вдаваться в другие подробности он не имел права. Между тем Маннергейм действительно нашёл способ лично засвидетельствовать руководству Советского Союза своё истинное отношение к идущей войне. А если знать, что Гитлер очередной своей директивой назначил 1942 год годом взятия Ленинграда, то такая демонстрация легкомыслия со стороны финнов была действительно примечательной.– Как бы то ни было, но генералы Шиловский и Суровцев, как теперь принято говорить, «люди Шапошникова», – вдруг сказал маршал, – и потому я несу за вас ответственность.– Я богаче Евгения Александровича, – иронично не согласился Суровцев.– Конечно, – согласился маршал, – вы ещё человек Ворошилова.– А ещё Корнилова, Колчака и Берии, – грустно продолжил Суровцев.– Не сгущайте краски, голубчик. Не один вы такой в Красной армии. Сейчас под Сталинградом замечательно показывает себя генерал-лейтенант Шапкин. Тимофей Тимофеевич не только ваш сослуживец по Первой конной и командир дивизии в армии Будённого, но и белогвардеец с восемнадцатого по март двадцатого года.– Быть этого не может! – изумился Сергей Георгиевич. Представить, что комдив четырнадцать, сменивший на этом посту легендарного Александра Пархоменко, бывший белогвардеец, он действительно не мог.– Многое может быть из того, чего быть не может, – подводил итог беседе Шапошников. – А нынешний командарм Шапкин еще и унтер-офицером в царской армии десять лет отслужил, пока офицерскую школу не закончил и до есаула у Деникина не дослужился, – добавил маршал.

Дата добавления: 2015-08-28