Глава 2
Свой монастырь
год. Апрель. Москва – А где у нас возмутитель спокойствия? – не скрывая сарказма, едва войдя в кабинет, поинтересовался начальник разведки НКВД Павел Михайлович Фитин.– Проходите, Павел Михайлович. Присаживайтесь, – не принял шуточного тона Судоплатов.Начальник 2-го отдела (разведка, террор и диверсии в тылу противника) Павел Анатольевич Судоплатов теперь являлся заместителем Фитина. Поэтому «летучку» было решено провести в его кабинете. Третий человек, начальник контрразведки НКВД Пётр Васильевич Федотов, молча пожал протянутую руку Фитина.– Так где Суровцев? – здороваясь, опять спросил Фитин.– Беседует с арестованным по линии операции «Монастырь». Сейчас подойдёт, – ответил Павел Анатольевич.– Что, попёрло? – по-прежнему улыбаясь, поинтересовался Фитин у Федотова.– За этот месяц пятый обезвреженный немецкий агент, – сдержанно ответил Федотов.– Вона как! Значит, наше совещание носит эпохальный характер, – присаживаясь за стол, ещё раз пошутил Фитин.– Да. Сменился уровень немецкой агентуры. Это одно. Другое – это то, что нынешний агент сам по себе любопытный тип, – начал вводить коллегу в курс дела Федотов.– Чем же он так любопытен? – поинтересовался Фитин.– Видишь ли, Павел Михайлович, – отвечал Федотов, – это бывший белогвардеец. До сих пор нам если и попадались такие, то всё больше бывшие подпоручики и поручики. А тут матёрый белый полковник. Если, конечно, это тот человек, которого Суровцев узнал по фотографии.– Вот оно что, – уже абсолютно серьёзно проговорил Павел Михайлович Фитин. – А вообще как наш бывший подопечный, а ныне, не нам чета, генерал-лейтенант Суровцев поживает? Может быть, нам завести такую практику: показывать ему все фотографии, имеющиеся у нас в архиве. Только тогда, опасаюсь, новое управление придётся создавать.– Павел Михайлович, – вздохнув, ответил Судоплатов, – у меня, должен признаться, была когда-то мысль угробить его, чтоб избавить себя от лишней головной боли. А сейчас рассуждаю и прихожу к выводу: правильно сделал, что сохранил. Вот и Пётр Васильевич подтвердит, что дезинформацию не все могут качественно делать. Мы уже сталкивались с тем, что генералы в Генеральном штабе чувство меры в этом вопросе часто теряют. А вот после редактуры в группе маршала Шапошникова, понимай так, у Суровцева, всё приобретает достойный вид.– Есть такое дело, – согласился Федотов. – Генштабисты то замкнуться норовят не хуже немецких агентов, а то самый серьёзный секрет непроизвольно выдают.– Ну-ну. Только смотрите, чтобы ваша прежняя головная боль не превратилась бы в нешуточный геморрой.– Вы о себе, Павел Михайлович? – поинтересовался Судоплатов.– О себе. О себе, грешном, – серьёзно согласился Фитин.Но объяснять что-то конкретно он был не намерен. И контрразведчик Федотов, и главный диверсант страны Судоплатов ничего и не собирались спрашивать. Если возникали общие вопросы, то они собирались, как собрались сейчас. И обсуждали эти вопросы, не выходя за очерченный темой круг. А что касалось чужих профессиональных тайн и секретов – у них своих было столько, что они попросту избегали знать что-то ещё вне сферы своей деятельности. Могли только догадываться о том, кто и чем конкретно сейчас занимается.Но Судоплатов знал, что после возвращения Суровцева из Финляндии, где тот был в прошлом году, в разведывательном управлении Фитина образовались целые новые направления работы. Помнил он и то, что однажды на довоенной фотографии группы немецких офицеров, которую показали Суровцеву, тот узнал агента русского дореволюционного Генштаба. И теперь с этим агентом работает лично Фитин. Но Павлу Анатольевичу даже в голову никогда не пришло спросить Фитина об агенте Вальтере – теперь генерале гитлеровской армии. Как никогда не стал бы он спрашивать и Федотова о структуре и организации подполья, которое тот должен был возглавить в случае сдачи Москвы немцам. Эти люди знали и другую непреложную истину – причастность к большим тайнам всегда чревата смертельной опасностью.В соседнем здании, в которое можно было пройти из кабинета Судоплатова, не выходя на улицу, генерал-лейтенант Суровцев заканчивал беседу с немецким агентом. Против ожидания разговор был достаточно коротким.Перед этим он приказал конвоиру выйти. Положил перед арестованным пачку «Беломора» и спички. Придвинул к нему пустую консервную банку с загнутыми внутрь краями, служившую пепельницей. Бывший сокурсник Сергея Георгиевича по Павловскому военному училищу, бывший белогвардеец, а теперь арестованный НКВД немецкий агент громко, нервно рассмеялся. Да так, что на глазах его выступили слёзы. И только чуть успокаиваясь, заговорил через хриплый смех:– Это сколько же мы с тобой не виделись, Мирк? Вот как это назвать? Судьба надо мной точно издевается. Не иначе…Суровцев молчал. Даже не вздрогнул при упоминании ещё одной своей фамилии. Новотроицын всегда обращался к нему именно как к Мирку. «Это хорошо, что Новотроицын отреагировал на столь неожиданную встречу в стенах внутренней тюрьмы НКВД таким образом», – подумал Сергей Георгиевич. Для человека, которому грозит расстрел, держался он действительно достойно. «А с другой стороны, он столько раз смотрел смерти в лицо, что перестал удивляться самому её присутствию. Я и сам такой же», – признал Суровцев.– Так и не куришь, – перестав смеяться, продолжал Новотроицын. – А папиросы для допросов по-прежнему всегда в кармане. Спасибо. Спасибо, ваше превосходительство. Премного вам благодарен, – с удовольствием раскуривая папиросу, проговорил он. – Спрашивайте. От старых друзей у меня секретов нет.– Когда ты должен выйти в эфир?– Завтра. В известное мне время, – серьёзно ответил Новотроицын.Теперь в свой черёд рассмеялся Суровцев. Цинизм ситуации действительно был таков, что любой сценарий допроса не подходил под этот конкретный случай.– Ну что ты ржёшь?! Тоже мне, нашёлся тут конь ретивый! – с какой-то обидой почти крикнул Новотроицын. Точно они были прежние порывистые юнкера и только вчера расстались.– Николай, – уже без смеха, не обращая внимания на вызывающую реплику, заговорил Суровцев, – завтра отправишься на встречу со своим радистом. Передашь немцам то, что тебе прикажут. И не надо кокетничать. Я имею в виду рассказы о сложной жизни за границей и о непростом прошлом… Так же будет неуместно и любое покаяние… Тем более не надо ставить какие-нибудь условия и вести речь о каких бы то ни было гарантиях. Пойдёшь и сделаешь. Это первое. Второе, – продолжал он, – сейчас тебе выдадут чернила и бумагу. Набросаешь конспект будущих мемуаров о горькой судьбе белогвардейцев на чужбине. Особое внимание обрати на историческое место участников белого движения в нынешнем походе против еврейско-большевистской власти. Так немцы, кажется, теперь говорят? И будь предельно откровенен в вопросе личного участия.Новотроицын жадно раскуривал уже вторую папиросу. Руки его чуть дрожали. И это не укрылось от взгляда Суровцева.– А мне тебя можно спросить? – вдруг поинтересовался Новотроицын.– Спрашивай, – обыденно разрешил Сергей Георгиевич.– Может быть, ты секрет какой знаешь? Как-то ты всюду при деле оказываешься. И в училище, и потом… И у белых, и у красных, и снова у белых… И опять у красных… А я вот что ни сделаю – всё через пень-колоду! Всё коту под хвост… У тебя даже седых волос, смотрю, нет! А у меня и в штанах теперь одна седина. Да и личико, как трактора поездили… Твоё нынешнее начальство знает, что ты за птица такая? – спросил он.– Знает. Всё они про меня знают, Коля. В этой стране что-то утаить – труд напрасный.– Ну так почему не шлёпнули тебя? Слащов вон долго по возвращении пожил? – риторически спросил Новотроицын.Белый генерал Слащов-Крымский вернулся в Россию уже через год после того, как покинул Крым с частями армии Врангеля. Вернулся он после декрета ВЦИК об амнистии от 3 ноября 1921 года. Прожил ещё восемь лет. Будучи преподавателем школы «Выстрел», был убит в 1929 году неким Коленбергом. По официальной версии Коленберг отомстил Слащову за смерть брата, казнённого в Крыму по приказу генерала.– Я и сам иногда удивляюсь, почему жив до сих пор, – совершенно искренне ответил Сергей Георгиевич. – Больше того скажу… Уверенности в том, что меня завтра не шлёпнут – у меня тоже нет. И опять же у кого она сейчас в России есть? Беда в том, что другой страны у меня нет.Суровцев встал, давая понять, что разговор окончен.– Подожди, – не хотел расставаться на такой тревожной ноте Новотроицын. – Подожди.– Нет, Николай. Не по-до-жду, – по слогам произнёс генерал. – Ничего путного ты у меня не спросишь. И что бы я тебе ни сказал – вряд ли это тебя утешит. А пока мне надо подумать, как твою дальнейшую судьбу устраивать. Никогда бы не подумал, что придётся заниматься и таким непростым делом. Но, как ты помнишь, и ты меня в схожей ситуации в двадцатом году выручил. Пиши. Напиши и о той части своего задания, которое выходит за рамки чисто разведывательной работы. Такое задание у тебя, сдаётся мне, есть. Готовься к встрече с радистом. Пока всё.Сам характер Новотроицына противился такому повороту событий. С юнкерских усов склонный к нарушению дисциплины, он и до звания полковника белой армии дослужился через целую череду разжалований. Суровцев был уже полковником, когда Новотроицын в который раз ходил в поручиках. Да и отношения с Суровцевым у него были не простые. Несколько раз дело едва не доходило до дуэли. А уж юнкерских потасовок невозможно было и сосчитать.И что особенно было обидно Николаю Павловичу Новотроицыну, что менее сильный, но более ловкий в драке Суровцев в юности постоянно его побивал. Вот с другом его, силачом Анатолем Пепеляевым, он справлялся, а с Суровцевым справиться не мог. Прямо беда какая-то. Вот и сейчас Мирк-Суровцев по всем показателям опять его побил. Контрразведчики во время предыдущих допросов даже отдалённо не могли приблизиться к вопросу о его перевербовке. Этот даже не допрашивал. И не перевербовывал. Сказал: будешь делать то-то и то-то. И возразить ему нечего. Но почему-то и чувства горечи у Новотроицына в этот раз не было. Получилось, что Мирк-Суровцев показал ему единственно возможный в его положении вариант действий.Войдя в кабинет Судоплатова, Суровцев замер у дверей. Точно дал присутствующим возможность себя рассмотреть. В отличие от Судоплатова ни Фитин, ни Федотов не видели его в генеральской форме. К тому же с новеньким орденом на груди. Он точно дал им возможность привыкнуть к себе другому.Странное дело: будучи генералом колчаковской армии он считался генералом молодым. Сейчас, произведённый в генералы Красной армии самим Сталиным, он опять воспринимался окружающими молодым генералом. Вот и бывший сокурсник по военному дореволюционному училищу только что упрекнул его за отсутствие седины. Она была – седина. Просто седеть он стал с бороды. Она у него, при русой голове, росла чёрной. Теперь была бы седой, отрасти он бороду. Как сказал однажды комполка Первой конной Гриценко: «Седэю, як кобель. С морды».– Здравия желаю! – поздоровался Сергей Георгиевич.– Проходите, – жестом пригласил Судоплатов.Суровцев подошёл к столу, поочерёдно поздоровался с Фитиным и Федотовым. Последний сразу спросил:– Что, действительно старый знакомый?Фитин с интересом смотрел на Суровцева. И тоже ждал, что ответит бывший заключённый, а теперь самим Сталиным реабилитированный белогвардеец.– Можете себе представить, действительно оказался давно знакомым, – ответил Суровцев. – Ещё по царскому Павловскому военному училищу однокашники.– И чем разговор закончился? – не скрывая любопытства, продолжал интересоваться Федотов.– С завтрашнего дня работает на нас, – обыденно сообщил Сергей Георгиевич.– Это как вы его так быстро перевербовали? – поинтересовался Фитин.– Так случилось, – скромно признался генерал. – Завтра у него эфир.– Да вам, Сергей Георгиевич, впору семинары для контрразведчиков вести, – то ли пошутил, то ли серьёзно сказал Судоплатов.– Что-то радости в голосе у вас, товарищ генерал-лейтенант, не слышно, – заметил проницательный Федотов.– Это так, – согласился Суровцев. – А причина грусти того же порядка, что и те, из-за которых мы сюда собрались. Операция «Монастырь» быстро развивается. И появление в Москве Новотроицына – факт значимый. Я не стал в разговоре с ним погонять лошадей, но для меня очевидно, что он здесь с задачами не совсем разведывательными.– Поясните, – заинтересовался Федотов.Суровцев встал из-за стола. Собираясь с мыслями, прошёлся вдоль ряда стульев под пристальными взглядами присутствующих чекистов. Резко обернувшись, начал говорить, точно размышлять вслух:– Таких людей, как Новотроицын, близко к разведке подпускать нельзя из-за недисциплинированности и природной несдержанности. Но при этом хорошая память, отличная, быстрая реакция, виртуозное владение холодным оружием, хорошие физические данные. Да что говорить! В прошлом он – один из лучших фехтовальщиков Павловского военного училища. Но опять же офицерскую военно-фехтовальную школу он не закончил. По причине дурного нрава и задиристого характера.– А что, были такие школы? – спросил Федотов.– Были ещё и офицерские гимнастические и фехтовальные курсы, – доложил Суровцев. – Но не в этом дело. Новотроицын был всегда крайне дерзок с начальством. Из недостатков я бы ещё отметил, что он не усидчив. Я бы сказал, нахрапист. Получив в чём-то отпор – часто отступает. Хотя через минуту может снова вернуться к прежним своим действиям. Я убеждён, что он скорее диверсант, чем разведчик. И потом, проходя обучение в диверсионной школе, он, вероятнее всего, был бы там оставлен инструктором по рукопашному бою, чем выпущен обычным диверсантом. Возраст опять же у него не курсантский. В то, что немцам некого больше к нам забрасывать, мне лично не верится. Что-то во всей этой истории не так…Суровцев мог бы многое ещё рассказать про Новотроицына. Он часто и очень болезненно вспоминал, как во время Кубанского ледяного похода, ещё под командой Корнилова, в станице Ново-Дмитриевской Новотроицын нарушил его приказ охранять пленных красноармейцев. Как вместе с молодёжью из юнкеров, недавно произведённых в офицеры, переколол штыками полтора десятка красных. Перед этим ещё и поиздевался над комиссаром. Мог бы рассказать о последних встречах в Крыму осенью 1920 года. Впрочем, в Севастополе Новотроицын неожиданно явил ему образец истинного благородства. Но никому он этого не расскажет. Кому вообще теперь интересны переживания и дела бывших белых офицеров?Два начальника главных управлений НКВД и начальник отдела разведки, диверсий и террора в тылу противника некоторое время молчали, размышляя над словами Сергея Георгиевича.– В принципе мы должны были готовиться к появлению здесь инспекции, – задумчиво произнёс контрразведчик Федотов.– Всё логично, – согласился разведчик Фитин. – Пора и нам серьёзно начинать поставлять свои кадры для немецких диверсионных школ, – добавил он уже как начальник именно разведывательного управления.– Собственно говоря, по первому вопросу нашего совещания мы единодушны, – попытался подвести первые итоги встречи Судоплатов. – Все всё поняли. Сейчас Эйтингон привезёт Гейне. Покажем и ему фотографию этого Новотроицына. А вас пора познакомить с человеком, который передаёт немцам подготовленные вами материалы, – сказал он, обращаясь к Суровцеву.– Послушай, дорогой, – вдруг с грузинским акцентом сказал Фитин. – Угощать гостей надо? Да?Присутствующие невольно вздрогнули. Шутить с грузинским акцентом, когда с этим акцентом говорят два таких человека, как Сталин и Берия, было более чем опрометчиво.Первым пришёл в себя Суровцев и поспешил на выручку Фитину:– Да и правда, Павел Анатольевич. Распорядитесь насчёт чая. А если будете столь любезны, что угостите кофе, то лично я до следующей встречи пронесу чувство искренней вам признательности. Судя по нашим лицам, все не высыпаемся…Судоплатов снял трубку телефона внутренней связи. Коротко сказал:– Чай и кофе сюда.Положив трубку, почему-то посмотрел на потолок. Потом перевёл взгляд на Фитина и укоризненно покачал головой. Все присутствующие знали, что у стен в этом здании могут быть уши.– Я тоже с удовольствием выпью чаю, – как ни в чём не бывало заявил Федотов. – И потом я не могу уйти, не увидев загадочную улыбку Эйтингона. Вы никогда не обращали внимания, как ваш общий заместитель улыбается? Такое ощущение, что он больше Джоконды знает.Все, включая самого Федотова, рассмеялись.– Мне кажется, в нашей работе нужно ввести такое понятие, как оперативная удача, – вдруг серьёзно сказал хозяин кабинета. – Сами посудите, иногда бывают ситуации, когда обстоятельства складываются таким образом, что нужно только соответствовать им.– Мне нравится, – согласился Федотов.– Нам никто не мешает таким понятием пользоваться, – вторил Федотову Фитин.– Мне остаётся только присоединиться, – сказал своё слово и Суровцев. – Какие могут быть возражения?Саму операцию «Монастырь» можно было со всей определённостью считать большой оперативной удачей. Но удачей серьёзно подготовленной. Возникла эта операция как продолжение операции другой – «Престол». Практика совместных действий нескольких управлений НКВД была постоянной. Сейчас по «Монастырю» активно взаимодействовали: Первое управление – разведывательное П.М. Фитина, Второе управление – контрразведывательное П.В. Федотова и Второй отдел наркомата П.А. Судоплатова. Но начинали «Престол», а значит и «Монастырь», Третье – секретно-политическое управление НКВД и диверсионное подразделение Судоплатова. Руководил секретно-политическим управлением Николай Дмитриевич Горлинский.В июле 1941 года Горлинский и Судоплатов создали подпольную прогерманскую организацию, которая по замыслу создателей должна была предложить немецкому командованию помощь диверсионно-разведывательного характера в обмен на посты и должности в «будущей антибольшевистской администрации» на захваченной немцами территории. Одним из руководителей этой организации «назначили» старосту Новодевичьего монастыря некоего Глебова – чудом уцелевшего представителя дореволюционной аристократии. В прошлом предводителя дворянского собрания Нижнего Новгорода. Жена Глебова к тому же была когда-то своим человеком при дворе императрицы Александры Фёдоровны.В декабре 1941 года в районе Гжатска линию фронта на лыжах перешёл старший лейтенант Красной армии Александр Демьянов – «прихожанин» Новодевичьего монастыря, дворянин по происхождению, сын царского офицера, погибшего в 1915 году. И угодил старший лейтенант прямо в руки фронтовой группы абвера. Первоначально немцев интересовало то, как Демьянов вообще прошёл по минному полю, о существовании которого тот и не подозревал. После многих допросов, демонстрируя абсолютное недоверие к перебежчику, вынуждая сознаться в сотрудничестве с советской разведкой, абверовцы инсценировали расстрел. Признаний не последовало. Демьянова перевели в Смоленск. Здесь им занялись офицеры из штаба «Валли» – фронтовое подразделение абвера.И наконец стало срабатывать всё то, на что и рассчитывали Горлинский с Судоплатовым. Фашисты вдруг выяснили, что в поле зрения их разведки Демьянов не раз попадал в предвоенные годы. Мало того, в то время они пытались его вербовать. И что самое главное, Демьянов ушёл от вербовки. Это немецкие разведчики восприняли как добрый знак. Слишком уж навязчиво ОГПУ-НКВД в предвоенные годы толкало в их объятия своих агентов. Не предполагали они, что Александра Демьянова и берегли именно на случай войны. По немецким документам он проходил под именем Макс. По советским оперативным документам был известен как агент Гейне. Был зафиксирован и круг довоенных московских знакомств Макса-Гейне. Так абвер отметил в этом круге поэта Садовского и скульптора Сидорова, учившихся в своё время в Германии и попадавших в разное время в поле зрения немецких спецслужб.После обучения в диверсионной школе, где самым трудным оказалось скрывать знания в области шифрования и радиодела, в феврале 1942 года Макс-Демьянов на парашюте был заброшен на советскую территорию. Задание: осесть в Москве, используя свои связи, создать агентурную сеть с целью проникновения в штабы Красной армии. А также начать планирование и организацию диверсий на железных дорогах.Когда улыбающийся Наум Эйтингон вошёл в кабинет Судоплатова, его встретил сдержанный, но дружный смех присутствующих.– Я же говорю, он у вас, как Мона Лиза, улыбается, – опять повторил Федотов.– Мы тут твою загадочную улыбку обсуждали, Наум Исаакович, – поднявшись из-за стола и двинувшись навстречу к Эйтингону, проговорил Суровцев.Подойдя к разведчику, он обнял его, что в этой среде было не особенно принято. Августовские дни 1941 года, проведённые в голодном, блокадном Ленинграде, накануне заброски Суровцева в немецко-финский тыл, чрезвычайно их сблизили.– И я рад вас видеть, – ответил смущённый Эйтингон. – Разрешите доложить? – обратился он сразу к Судоплатову и Фитину.Переглянувшись между собой, оба одновременно кивнули Эйтингону.– Агент Гейне по вашему приказанию доставлен! – доложил чекист.– Пусть войдёт, – распорядился Судоплатов.Эйтингон открыл входную дверь, сказал в открывшийся проём:– Александр Петрович, заходите!Вошёл молодой, стройный, лет тридцати на вид, военный. Окинув одним взглядом всех присутствующих, сделал ещё один шаг, приставил ногу, встав по стойке «смирно», доложил совсем не командным, спокойным голосом:– Старший лейтенант Демьянов по вашему приказанию прибыл!Руководители управлений с интересом и благожелательно смотрели на старшего лейтенанта.– Проходите. Присаживайтесь. Сейчас мы вас кофе напоим, – распоряжался на правах хозяина Судоплатов.Демьянов подошёл к столу, присел. Эйтингон поставил перед ним чашку, в которую тут же налил горячий кофе. Налил кофе и себе. Тоже присел.Суровцев с интересом изучал внешность Демьянова. Аристократичная внешность. Тёмные глаза. Тёмные прямые волосы зачесаны наверх и открывают высокий лоб красивой формы. Тонкий прямой нос. Рот обыкновенный, не запоминающийся. «Рот посредственный», – написали бы в дореволюционных документах. Тонкая полоска усов, какие теперь уже никто не носит. И без того грустные глаза казались ещё более грустными из-за того, что верхние веки глаз у висков смотрели чуть вниз.Демьянов сделал несколько небольших глотков кофе и отодвинул чашку. Точно дал понять, что он готов к разговору, ради которого, соблюдая все меры конспирации, его и привезли на Лубянку.– Взгляните, – протянул ему фотографию Новотроицына Судоплатов.Демьянов взял фотографию. Бегло взглянул. Никак внешне не прореагировав, вернул фото Судоплатову.– Вам знаком этот человек? – спросил его уже Суровцев.Демьянов повернул голову к незнакомому генералу.– Так точно, товарищ генерал-лейтенант! – ответил он, глядя своими грустными глазами на Суровцева.– Замечательно! А что ещё можете сказать об этом человеке? – продолжал интересоваться Сергей Георгиевич.– Это преподаватель-инструктор по огневой подготовке и рукопашному бою диверсионной школы абвера. Он русский. Имени его не знаю. Обращались к нему не иначе как «Герр майор».Суровцев мысленно улыбнулся. «Новотроицына и немцы разжаловали, – подумалось ему, – во всём ему не везёт, бедняге».– Что ещё можете о нём сказать? – спрашивал уже Судоплатов.– Только то, что свои занятия он сопровождал скабрёзными шутками и русским матом. Ещё, пожалуй, что он любит выпить. Иногда приходил на занятия с сильным перегаром. И немецкие офицеры выпивают, но это коньяк и малые дозы. А от него чувствовался именно наш, устойчивый водочный перегар. Хотя хорошо стрелять это почему-то ему не мешало.– Вот и я говорю, что у Новотроицына слишком много дурных наклонностей для того, чтобы заниматься разведкой, – ещё раз повторился Суровцев.– Его, – показал рукой на фотографию Федотов, – взяли на вашей явке. А до этого он посетил Новодевичий монастырь, потом был на квартире у поэта Бориса Садовского. Дома того не застал. Спрашивал у соседей, – в Москве ли тот? Не уехали ли в эвакуацию?– Так я что-то не понимаю, – обратился к Суровцеву Фитин. – Немцы что, резко поглупели, раз таких агентов с инспекцией посылают? Если это инспекция…– Нет, Павел Михайлович, – ещё больше убеждаясь в своей правоте, проговорил Суровцев, – Новотроицын для них фигура более выигрышная, чем обычный диверсант.– Чем же это? – заинтересовался Федотов.– Во-первых, у него прошлое, из-за которого его скорее потащат к стенке, чем будут пытаться перевербовать. Руки в крови по локоть – значит, и на прощение ему рассчитывать не приходится. Сам опять же ни при каких условиях с повинной не пойдёт. Попадётся – молчать будет. Старая школа. Они же не знали, что Новотроицын на меня нарвётся.– А во-вторых? – спросил Фитин.– А во-вторых, не особенно будет жалко, если попадёт в руки НКВД. Шучу. Я почему-то подозреваю, что немцы всерьёз думают не только об организации диверсий на транспорте и в промышленности, но и об актах террора в отношении высших командиров и лиц из политического руководства. А вот для таких дел Новотроицын как никто другой может подойти.– Невысокого же вы мнения о диверсантах, – то ли в шутку, то ли всерьёз посетовал Судоплатов.– Да мы-то с вами как никто знаем, что часто невозможно разделить разведку и диверсию. Потому и собрались вместе. Мне вот ещё и партизанские действия нужно сюда же привязывать, – в свой черёд заметил Суровцев.– Давайте об этом чуть позже, – точно председатель собрания объявил Судоплатов. – А вы что скажете, Александр Петрович? – спросил он Демьянова.– Мне немцы задач террористического характера не ставили, – доложил Гейне-Демьянов.– Что ж, спасибо. Можете идти, – распорядился Судоплатов.– Есть, – ответил Демьянов.В сопровождении Эйтингона он удалился.– Пётр Васильевич, – обратился Фитин к Федотову, – пока наша берёт. Наши довоенные разработки логично перетекают в текущую практику. Как Абакумов ни тянет руки к агентуре московского подполья, ничего у него не получается. Да и нарком на нашей стороне.– Абакумов уже и к «Монастырю» руки потянул. Или вы сомневались? – сначала уверил, а затем и спросил Пётр Васильевич.– Кто бы сомневался? – ответил за себя и Судоплатова Фитин. – Характер Виктора Семёновича сомнений в своей правоте не предполагает.И действительно, характер заместителя наркома внутренних дел СССР, начальника Управления особых отделов НКГБ НКВД СССР Виктора Семёновича Абакумова причинял Федотову всё больше и больше неприятностей. И обусловлен этот фактор был уже словами из самой характеристики Абакумова. «Преданный делу Партии Ленина-Сталина коммунист. Прекрасный организатор. Решительный. Инициативный. Беспощадный к врагам Партии и Революции руководитель», – сообщало его личное дело. Тогда как характеристики Федотова, не отказывая ему в деловых и организаторских качествах, всегда отмечали совершенно противоположные, не лидерские качества: «Скромен. Не честолюбив». Абакумов был непомерно и честолюбив, и властолюбив. Не отличался он и скромностью.Начальник Управления особых отделов Абакумов всё чаще и всё активней вмешивался в деятельность контрразведывательного управления Федотова. Надо отдать должное Абакумову – он быстро и решительно переориентировал армейские особые отделы на борьбу с немецкими разведчиками и диверсантами. Тогда как до войны особисты больше воевали со своими соотечественниками. Теперь особые отделы стали фронтовой контрразведкой. «Если фронтовая контрразведка – передовой отряд борьбы со шпионажем, то почему вся контрразведка в тылу равна ей по значению? Это неправильно», – уже заявлял Абакумов Берии. Амбиции его шли ещё дальше.Не оставил он своим вниманием и отдел Судоплатова. Узнав о «Монастыре», он действительно не просил, а требовал у Берии переподчинить операцию ему. Ко второму году войны, приобретя немалый авторитет среди военных, Абакумов и Лаврентию Павловичу стал делать замечания. Сталин до поры не вмешивался в ситуацию, но в 1943 году он разведёт оппонентов в разные углы, назначив Абакумова своим заместителем и начальником Главного управления контрразведки «СМЕРШ» НКО. Сталин знал ещё одну черту характеров Абакумова и Берии, о которой умалчивают служебные характеристики. Оба они были злопамятны. Как и сам Сталин.А у Петра Васильевича Федотова действительно затянулось неприятное двойственное положение в Наркомате внутренних дел. Оставаясь начальником контрразведки, он оставался руководителем подполья на случай сдачи немцам Москвы. И дальнейшую судьбу этого подполья предстояло решать в самое ближайшее время. Непосредственная угроза столице миновала. Были разминированы основные стратегические объекты, но вся агентурная сеть возможного подполья пока бережно сохранялась. До фронта было всего лишь сто пятьдесят километров.Если вспомнить темпы прошлогоднего летнего немецкого наступления, то это никак нельзя было считать большим расстоянием. И сейчас в районе Ржева шли тяжёлые кровопролитные бои. Немцы впервые на советско-германском фронте перешли к обороне. Но смять эту оборону решительно не хватало сил. И уже вторая советская армия после короткого временного прорыва фронта оказывалась в немецком окружении. А будет ещё и третья…– Я к себе, – стал прощаться Федотов. – Как этот Новотроицын созреет, прикрепим его к одной из моих подпольных групп. И, наверное, будет ещё одна, новая, операция. Сама жизнь подсказывает…В дверях Федотов встретился с входящим Эйтингоном.– Красивая у вас улыбка, Наум Исаакович, – заметил он чекисту.– Ну что? Идём дальше. Есть ещё один вопрос из нашей непростой повестки, – продолжил Судоплатов. – Но, Павел Михайлович, скажите нам пару слов о делах внешних.– Если пару слов, то звучать это будет так: работа идёт. А если серьёзно, то вся информация от Вальтера направляется напрямую в Кремль. Мы её никак не обрабатываем и даже не комментируем. Информация от вашего дореволюционного агента, – обратился он к Суровцеву, – опосредованно, полагаю, доходит и до вас, но уже от Верховного через Шапошникова.– Это не суть важно, – прокомментировал Суровцев.– По атомно-молекулярным делам пусть докладывает Эйтингон. Пожалуйста, Наум Исаакович, – разрешил Фитин.– Из последних новостей такая, – достаточно обыденно вступил в разговор Эйтингон, – генерал Яхонтов активно включился в работу нашей американской резидентуры. Письмо ему от генерала Игнатьева, инспирированное вами, Сергей Георгиевич, было очень кстати. Что касается генерала Степанова, то он постоянно интересуется тем, как идут дела у его крестника. То есть спрашивает о вас. Передаёт, что хотел бы чаще встречаться с вами.Судоплатов резко встал и сделал несколько шагов по кабинету.– Уже и кофе пить не могу, и без кофе засыпаю. Может быть, курить начать? – сказал он, сдерживая зевоту.– Не поможет, – авторитетно заявил Фитин, также подавляя желание зевнуть.– С атомным проектом у нас ситуация похожа на ситуацию с Вальтером, – продолжил Павел Анатольевич. – Мы только передаточный механизм. Лаврентий Павлович говорит, что, когда даёт нашим учёным донесения из-за океана, те хватаются за головы, потом что-то пишут, рисуют и в крайнем возбуждении просят новой информации.– Время от времени разведка переживает кризис и перерождается. До войны мы и предположить не могли, какие масштабы приобретут радиоигры, – задумчиво произнёс Фитин. – А вот! «Монастырь» ещё силу набирает, а надо новую начинать. Уже, кажется, и название созрело: «Курьеры».– Вы правы, – сразу понял Федотова Суровцев. – Надо наладить достойный приём вражеских агентов. И, конечно, внедрять агентов своих в диверсионные школы. Раз немцы так много их создали. Возможно, Новотроицын – первый шаг в этом деле.– Идём дальше? – закрыл ещё один вопрос повестки Судоплатов.– Идём, – согласился Суровцев. – Мне придётся изложить непростую ситуацию, связанную с моим возможным новым назначением.Суровцев помолчал, собираясь с мыслями. Точно отсеивал незначительные детали от главного.– В Кремль через маршала Шапошникова ушёл мой доклад о специальных военных действиях и о партизанских действиях как об одной из разновидностей таковых, – с расстановкой произнёс он. – Как вы знаете, и маршал, и сам товарищ Сталин требуют от особой группы особое мнение. Постараюсь кратко изложить суть доклада, дабы вы могли подумать и подготовиться к возможным директивам. Но прежде мне придётся дать историческую справку и свой комментарий по этой непростой теме. Должен вас предупредить, что в другое время и при других обстоятельствах за подобные факты и мысли можно было потерять голову. Само собой, доклад – документ совершенно секретный. И его суть я довожу до вашего сведения по приказу маршала.И Судоплатов и Фитин знали, что сверхсекретная Особая группа маршала Шапошникова занята крайне серьёзными военными вопросами. Но одно дело получать отчёты, обмениваться информацией, а другое дело из первых уст услышать о конкретном и секретном докладе. К тому же чекисты впервые видели Суровцева в новом для себя качестве. Это даже и в житейском смысле непросто понять и принять. Меньше года тому назад он был никто, и звать его было никак – «пыль лагерная». Теперь перед ними был генерал, подчиняющийся только высшему государственному и военному руководству страны.Несмотря на столь разительные перемены в его жизни, Суровцев неожиданно быстро и легко освоился с нынешним своим положением. Не заискивал, чего можно было ожидать, но и не позволял себе даже намёком выказать свою нынешнюю влиятельность. Не было в его манере держаться и снисходительности, которая с началом войны иногда прорывалась у армейских генералов по отношению к чекистам. Словом, работать с ним было легко. И Судоплатов не покривил душой, когда признался сегодня: «Правильно сделал, что сохранил…» У Фитина отношение было сложнее.Перед заброской Суровцева в Финляндию, когда он вместе с ним был в Кремле, он не мог справиться с волнением при разговоре со Сталиным. И Суровцев был тому свидетель. Но Суровцев всем своим поведением источал такую озабоченность сегодняшним днём, что было просто смешно думать, чтобы он помнил о той растерянности Фитина. Да и кто не терялся, когда его строго спрашивал сам Сталин?Генерал Суровцев точно был воплощением правила дореволюционных контрразведчиков: «сделал и забыл». Что касается Эйтингона, то он считал, что Суровцев зря был так несдержан сегодня при встрече. Но, с другой стороны, не всякий генерал-лейтенант будет так искренен. Так что и Эйтингон был доволен своими впечатлениями. К тому же он вспомнил лицо Суровцева в августе прошлого года.При подлёте к Ленинграду за самолётом, в котором они находились, устроил охоту немецкий истребитель. Сергей Георгиевич тогда прислушивался к тому, что творилось за бортом самолёта, и спокойно наблюдал, как из люльки воздушного стрелка сыпались на дюралевый пол стреляные пулемётные гильзы. Генеральское было у него лицо. Спокойное, мужественное, лишённое любых признаков страха лицо боевого генерала. Эйтингон вспомнил, как шутили при приземлении о том, что если бы в воздухе убили, наверное, сразу попали бы в рай.– До революции, – продолжал Суровцев, – русское военное искусство различало три типа вооружённой борьбы в тылу противника. Перечислю их, – точно преподаватель в академии сделал он паузу. – Партизанская война. Малая война. Народная война.Партизанская война велась армейскими партизанскими отрядами вне тактической связи с боевыми действиями войск на фронте, но в соответствии с общим стратегическим замыслом операции. Таково прежнее определение. Малая война, – опять сделал он паузу, точно давал время записать, – это обособленные действия армейских отрядов регулярной и иррегулярной конницы в промежутках между генеральными сражениями. Целью малой войны являются: разведка, нападение на мелкие неприятельские отряды, проведение фуражировок.Военные действия осуществляются в тесном взаимодействии с выславшими эти отряды воинскими соединениями. И наконец, народная война – вооружённая борьба мирного населения. Среди форм такой борьбы можно назвать восстание, действия народного ополчения по защите себя от насилия и грабежа. Противодействие оккупационной администрации. Вот так всё, казалось бы, просто. А теперь каждый волен спроецировать теоретические выкладки на практическую работу.Ближе всего к классическим партизанским действиям – действия особой бригады НКВД. Вашего детища, Павел Анатольевич, – кивнул Суровцев Судоплатову. – Диверсионная и разведывательная работа подразумевается сама собой и является естественной составляющей действий подразделений бригады. Малая война, к сожалению, не получает развития в нынешней обстановке. Недавние рейды конных корпусов генералов Доватора и Белова демонстрируют малую эффективность боевого применения конницы.Отрыв от основных сил, отстранённость местного населения на оккупированной территории от вооружённой борьбы ведёт к тому, что в результате этих рейдов корпуса несут огромные потери. До двух третей личного состава. А иногда и до трёх четвертей. Без ощутимых результатов. Это данные Генштаба. О масштабной народной войне пока говорить не приходится. Причины вы знаете не хуже меня. Население оккупированных территорий только начинает приходить к пониманию необходимости вооружённого сопротивления. Но здесь кончаются вопросы военные и начинаются вопросы политические, – сказал Суровцев и замолчал, точно решил перевести дыхание.И Судоплатов, и Фитин, и Эйтингон уже знали, что это значит – «политические вопросы»… Никто из них не посмел бы даже намекнуть на подобное без риска получить обвинение по самым суровым статьям Уголовного кодекса. Население, попавшее под немецкую оккупацию, было угнетено и психологически, а затем экономически и физически. Оно не сразу могло осмыслить весь трагизм того положения, в котором оказалось. Была ему непонятна и логика немецких оккупационных властей, которые вдруг направили свои силы на поддержание колхозов.Но когда осенью урожай стал выметаться, как при уже забытой продразвёрстке, когда молодёжь стали готовить к отправке в Германию, – становилось ясно, что теперь речь идёт не о «новом порядке». Речь идёт о рабстве под страхом смерти. Да что говорить, когда всё имущество населения, начиная от жилья и домашних животных до личных вещей и даже кухонной посуды, было объявлено собственностью великой Германии.– Что-то я не припомню примеров партизанской войны на русско-германском фронте до революции, – заявил Фитин.– Вы просто не знаете о них. У меня боевое крещение, первое ранение и даже первый крест – это всё партизанские действия. Многое просто забыто. Но я должен заметить, что и в той войне многое из уже имеющегося опыта было не использовано. В том числе из зарубежного опыта.– Например? – спросил Судоплатов.– Например, в ту войну умные головы предлагали широко использовать опыт гражданской войны в США. Американцы в прошлом веке имели самую широкую сеть железных дорог. Большая их часть находилась в северных штатах. Южане первыми создали подразделения кавалеристов-рейнджеров, в вооружение которых, кроме карабина, револьвера и сабли, стала входить динамитная шашка. И главной целью этих ребят стали диверсии на железных дорогах. Слово «рейд», кстати, придумали тоже они, когда возникла необходимость нападения на станции в тылу противника. Заодно они коней и скот угоняли. Сейчас царит неразбериха вокруг понятия «партизанская война». Всяк подразумевает своё и на свой лад. Одни народную войну считают войной истинно партизанской. Другие боятся упрёка в том, что они партизаны, поскольку появилось другое понятие времён гражданской войны – «партизанщина». Что совсем не одно и то же, что партизанская война. В прошлые годы за разговор о партизанской войне на захваченной противником территории могли поставить к стенке. Вот военные теоретики и потеряли дар речи. Хотя у покойного маршала Тухачевского я прочёл, что есть два типа партизанских действий: классовый и национальный. Ну, с национальным характером всё понятно. А классовый характер – это как? О партизанских отрядах немецких пролетариев вы что-нибудь слышали? А о партизанских отрядах французского крестьянства? Может быть, он имел в виду батьку Махно? Кстати, опыт его тоже необходимо использовать, и мне думается, отголоски этого опыта мы на Украине скоро услышим. Вот так, если кратко. Основной вывод Особой группы – нужно вывести действия в немецком тылу из сферы руководства политических органов. Агитационные листовки на вражеской территории разбрасывать будет нелишне, но пора вместо листовок забрасывать в немецкий тыл оружие и боеприпасы. И раз уж под партизанскими действиями стали понимать все вооружённые действия в тылу противника, то создать штаб партизанского движения.– И что, мне свою бригаду нужно передать этому штабу? – возмутился Судоплатов.– Ни в коем случае, – отрывисто произнёс Суровцев. – Штаб партизанского движения должен заниматься именно народной войной. Почему я так долго и говорил об истории вопроса. А там, в штабе, и политработникам место найдётся. Пусть штаб называется партизанским, но истинно партизанские действия в нынешней ситуации – это действия диверсионно-разведывательных подразделений. И ваших и армейских. И вообще, настало время говорить о специальных военных действиях и о подразделениях специального назначения, чтоб прекратить эту путаницу. Кроме того, – обратился он к Фитину, – сбор разведывательных данных – вторая главная задача нового органа. Представители возглавляемых вами управлений изначально предполагаются в организационной структуре. Уф, – выдохнул он, – устал, право.И у начальников двух управлений, и у Эйтингона не возникло никаких вопросов. Все молча размышляли над сказанным. Действительно думали, что может следовать, если положения доклада Особой группы будут приняты в Кремле.– Я в Генеральный штаб. А вечером, точнее ночью, с вашего позволения, навещу Новотроицына, – попытался закончить разговор Суровцев. – И сразу же передам его кому-нибудь из ваших людей. Тому, кто будет работать по вопросу внедрения наших агентов.– Договорились, – согласился Фитин. – Я ночую здесь. До трёх ночи я в кабинете. Мой сотрудник будет вас ждать. Наум Исаакович, проводи меня. Переговорим. До свидания.Они обменялись рукопожатиями. Фитин и Эйтингон направились к двери.– До свидания. И оперативной вам удачи, – сказал вслед уходящим Суровцев.После ухода Фитина и Эйтингона Судоплатов недолго помолчал.– Сергей Георгиевич, а почему вы ничего не спросите о Лине? – вдруг поинтересовался Павел Анатольевич.– Наверное, потому и не спросил, что знал: вы сами заговорите о ней.– Хитрец вы, однако. Вскружили девушке голову и в сторону, – не хотел упускать эту тему Судоплатов. – Я серьёзно говорю. Вчера вызвал её, чтоб дать поручение. Она, как школьница, влетела. А потом, так получилось, я обманул её ожидания. Тут я и понял, что она рассчитывала ехать к вам на Пречистенку. А я ей про своё…– Павел Анатольевич, – перебил его Суровцев, – позвольте начистоту.– Конечно.– Если вам необходимо, чтоб рядом со мной был ваш человек, то вы так прямо и скажите.– Вы меня не поняли, Сергей Георгиевич! Неужели я, начальник управления, буду заниматься сводничеством?– Прошу прощения.– Принимаю ваши извинения. Меня в данном вопросе интересуют соображения службы. Так вот. Ей предстояло одно ответственное задание, на которое я послать теперь её не могу. Не то состояние у человека. Чему вы улыбаетесь?– В ближайшие дни я сделаю девушке предложение…– Шутите?– Отнюдь нет. Я даже служебное жильё получил.– Прав Фитин. С вами действительно не соскучишься.В четыре часа ночи, познакомив назначенного Фитиным сотрудника с Новотроицыным, проведя совместно с ним ещё один допрос, Суровцев устало опустился на стул напротив своего давнего знакомого.– Товарищ генерал-лейтенант, – обратился к нему чекист, – разрешите идти?– Да. Вы свободны.– Есть, – ответил чекист и, повернувшись кругом, вышел из камеры.– Ты уж не обижай его, – съязвил Суровцев. – Парень, по-моему, неплохой.– Так он парень неплохой. Только ссытся и глухой, – в своей обычной манере продолжил Новотроицын. – А так хороший парень…– Да что ты за пакость такая говорящая! – вырвалось у Суровцева.– Да ладно. Молчу.Несколько минут Суровцев и Новотроицын действительно молчали.– Знаешь, когда я понял, что немцам рано или поздно кабздец придёт? – вдруг спросил Новотроицын.– Я же тебе сегодня днём говорил, что мне покаяний от тебя не надо, – хотел перебить его Суровцев.– А это не покаяние. Это казус какой-то. Под Ровно собрали немцы наших пленных из мусульман. И горцы там, и узбеки там, и татары, и туркмены, и хрен знает, кто ещё там был… Хотели мусульманскую военную часть из них сформировать. Мысль эту они, кстати, до сих пор не оставили. Но не об этом речь. Так вот. Один эсэсовец говорит им через переводчика. Естественно, на русском языке. И чего ему в голову взбрело? Может быть, строевую песню хотел услышать? Словом, приказал им спеть какую-нибудь общую песню. И что ты думаешь? Наши мусульмане что-то на своём каком-то общем фарси или на чём там они могут между собой разговаривать погыргыркали… И знаешь, что запели?– Что? – вдруг заинтересовался Суровцев.– Никогда не догадаешься. «Боже, царя храни» они запели. Вся эта татарва, все до одного. Представляешь, орда в тысячу голов стоит и «Боже, царя храни» горланит. А что? Дело нехитрое… Бывший гимн-то из одного куплета… Немцы когда поняли, что именно они поют, – им плохо стало! Тогда и я понял, что война эта кончится для Германии кувырком в нужник.«Знал бы ты, вместе с немцами, что в русской армии скоро погоны будут введены, – тебе самому плохо сейчас стало бы. Тоже кувыркнулся бы в нужник», – подумал про себя Суровцев. Но вслух сказал другое:– Будем считать, что ты с моим появлением вытянул выигрышный лотерейный билет. И уж постарайся, не кувыркнись, куда ни попадя… И последнее… Если дело обстоит так, как ты говоришь, и в руководстве немецкой разведки серьёзно рассматривают вопрос использования в диверсионной работе наших уголовников, то мы им подыграем. На днях познакомишься с готовой уголовной бандой…Суровцев пока не стал вдаваться в подробности. Завтра нужно было ещё связаться с Федотовым и согласовать с ним использование одной из групп невостребованного московского подполья. По оперативным документам группа проходила под названием «Лихие» и дальновидно была создана управлением Петра Васильевича Федотова именно из бывших уголовников.Он вышел во внутренний двор комплекса зданий Наркомата. Шёл мелкий, тёплый весенний дождик. Быстро, чтоб не промокнуть, пошёл к недавно прикреплённому к нему служебному автомобилю с водителем. Он же и помощник, и охрана – сотрудник НКВД Черепанов.– Товарищ генерал, – неожиданно окликнул его знакомый девичий голос.Генерал обернулся. Под струйками дождя, освещаемыми тусклым светом дежурной лампочки, у одного из подъездов он увидел невысокий силуэт в дождевике с капюшоном. Подошёл ближе. Конечно же он узнал её. Чуть волнуясь, тихо произнёс:– Здравствуйте, Лина.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |