Посвящаю книгу своей маме 16 страница

– Благодарствую, – взяв папиросу и спички, Шкет неторопливо закурил, лихорадочно пытаясь обдумать свое поведение.

«А чего геройствовать? Кого я выгораживаю? Барыгу с Дедом и его прихвостнями? Они склады разграбили, а потом еще и подожгли. Чеснока покойного? Так ему хуже не будет.Только Цыгана засыпать не нужно», – подумалось парню. И он решительно затушил окурок, показывая готовность к даче показаний.

– Ну как, надумал говорить? Или до следующей встречи? – словно почувствовал его настроение оперативный работник.

– Можно и рассказать. Только хотелось бы хоть какое послабление от нашей народной власти получить, – вступил в торг с ним Шкет.

– Я думаю, трибунал учтет твои правдивые показания и помощь следствию, – автоматически пообещал Солудев.

– Ага, к стеночке последним подведут, – иронично ухмыльнулся потрескавшимися губами арестованный. – Я, гражданин начальник, жить хочу. Можете мне гарантировать жизнь?

– Я не Господь Бог и не член суда, – стоял на своем оперативник. – Однако если и вправду все в подробностях, с именами и адресами, поведаешь, обещаю лично попросить прокурора о снисхождении.

– Заметано, – зафиксировал договоренность Шкет, которому капитан внушал доверие. – Ну давай, задавай вопросы, гражданин начальник.

– Вопросы все те же. – Солудев достал бланк протокола. – Что ты можешь рассказать о краже продовольствия с Бадаевских складов? Какое участие в ней принимал ты? Кто еще участвовал в краже? Какая роль в хищениях принадлежала начальнику складов Соскову Афанасию Игнатьевичу?

Когда Шкет стал рассказывать о банде, возглавляемой Людвигом Нецецким по кличке Дед, которая работала при соучастии Соскова, Солудев с трудом сдержал волну эмоций. Ему захотелось еще больше расположить к себе арестованного, чтоб поток ценнейшей информации не иссяк. Но Артем Выкин и без дополнительных стимулов говорил, ничего не скрывая. Оперативник вскипятил чайник и сделал небольшой перерыв в допросе, напоив парня заваренным на малиновом корне кипятком, присовокупив черного хлеба, отломив половину из своей дневной нормы. Шкет оценил этот жест и к шестому часу беседы рассказал все, в том числе об убийстве Чеснока и краже зерна. Единственное, что он похоронил в своей памяти, так это информацию про Цыгана, о котором не обмолвился ни разу.

– Ну что ж, парень, – удовлетворенно произнес Солудев, когда Выкин подписал протокол допроса, – я буду ходатайствовать перед начальством о снисхождении к тебе и создании относительно сносных условий существования, поскольку ты для нас очень ценный свидетель.

– И что теперь будет со мной? – отозвался Шкет.

– Тебе предстоят очные ставки и другие следственные действия, – сообщил капитан НКВД, вызывая конвоира.

– Может, меня потом на фронт? – с надеждой в голосе произнес Выкин. – Так сказать, искупить кровью…

– Парня не трогать! – отдал распоряжение конвою капитан, не ответив на последний вопрос арестованного, поскольку и так слишком много ему обещал.

Затем капитан Солудев поспешил в кабинет заместителя начальника управления. Огурцов слушал доклад с огромным интересом, иногда вскакивая с места и что-то довольно бормоча себе под нос.

– Оставь протокол, – дослушав капитана, уселся в кресло старший майор госбезопасности. – Я немного остыну, перечитаю и пойду к комиссару.

– Значит, прав был Петраков, – угадал его мысли Солудев.

– Он просто гений нашего дела, – немного озабоченно кивнул начальник. – Как, кстати, Алексей? Оправился после ранения?

– С ранением, хоть и тяжелое было, обошлось, только тиф у него, – доложил ситуацию Солудев. – Или выздоровеет, или…

– Никаких или! – взорвался Огурцов. – Ранение перенес, а от болезни загнуться? Должен выкарабкаться! Хотя бы для того, чтобы узнать: делал он все правильно. Ну и, я думаю, орден с очередным званием с нами обмыть.

При последних словах он улыбнулся. Потом, словно вспомнил о чем-то малоприятном, помрачнел.

– А что с его семьей? – озабоченно спросил. – Все ли живы?

– Пока живы, – подтвердил Солудев, – только слабы очень. Я попытался через нашу хозчасть им помочь, но мне сказали, что Петраков прикомандирован к комендантской службе и, следовательно, с довольствия в нашем управлении сняты. Может, из конфискованного продовольствия немного подбросить? – рискнул напомнить начальнику о неприкосновенном источнике, за счет которого выживали семьи всей оперативной службы управления.

– Я подумаю, что можно сделать, – обнадежил его Огурцов.

Солудев был доволен, что он не отказал сразу.

По мере проведения обысков на квартирах у спекулянтов, рыночных торговцев, заведующих столовыми, магазинами и у других людей, которые так или иначе были допущены краспределению материальных благ, милицией изымалось большое количество продовольствия. После изъятия и фиксации продукты направлялись на специальные пункты и в детские учреждения. При конфискации товаров живущие впроголодь работники милиции часто указывали заниженный вес или меньшее количество, а излишки забирали. Об этих нарушениях, грозивших по законам военного времени большими сроками заключения, знало все начальство управления, но поскольку выделяемых на управление продовольственных норм не хватало, закрывало на них глаза. Правду сказать, эти хищения не носили повального характера, да и присваивалась совсем небольшая часть изымаемого в ходе обыска. Сотрудники с нетерпением ждали своего дежурства по управлению, так как на долю дежурной группы выпадала львиная доля обысков и изъятий. А уж зачто точно не последовало бы наказание, так это если продукты сотрудниками поедались непосредственно в местах обыска. По управлению даже ходила такая поговорка: «Главное, до рта успеть донести, а по выходу экспертизы не сделают»…

Сейчас Солудев решил навестить семью своего товарища. Несмотря на позднее время, дома были только дети и жена Петракова.

– Что-то с Лешей? – испугалась Лариса, увидев его.

– Чего ж так сразу о плохом думать? – улыбнулся Солудев, тем самым успокоив ее.

Узнав, что старший сын и сестра устроились на работу, Виктор спросил про Настю.

– Она на субботнике. Студентов на расчистку трамвайных путей отправили, – пояснила Лариса.

– А как мама? – посмотрел гость в сторону Анны Ефимовны.

– Утром была в порядке, если можно так сказать, – вздохнула женщина. – Я весь день в очереди за костяным жиром простояла, только пришла.

– Бабушка уже холодней, чем стенка, – подала голос Катька, лежавшая рядом с Анной Ефимовной.

Лариса бросилась к кровати свекрови и через мгновение повернулась к Солудеву побледневшим лицом:

– Умерла.

Виктор подошел удостовериться. Анна Ефимовна скончалась, прижимая к груди икону Спасителя.

– Что же делать? – растерялась Лариса. – Надо бы Алексею сказать, а он и так еле живой. Мы и похоронить-то не сможем. Где взять гроб, чем заплатить могильщикам?

– Тут я смогу помочь, – горестно произнес капитан НКВД. – Сейчас вызову через управление машину для перевозки тела и организую захоронение.

Последующие полчаса Лариса провела словно в забытье. Машина, вызванная Солудевым, приехала неожиданно скоро.

– Икону вон как сильно прихватила… – пожаловался пожилой санитар, попытавшись вытащить из закостеневших рук семейную реликвию. – Чего делать-то?

Он посмотрел на офицера НКВД, но тот переадресовал вопрос Ларисе. Та не сразу поняла, о чем ее спрашивает Виктор, она чувствовала себя виноватой перед мужем за то, что не смогла уберечь его мать. Очнувшись, отрицательно закачала головой.

– Нет, не надо икону вытаскивать. Анна Ефимовна больше месяца с ней пролежала, не желая расставаться, так и похороним.

– Проверю насчет иконы, – предупредил санитаров Солудев.

– Да что ж, мы не люди, что ли? – обиделись те, осторожно укладывая тело покойницы на носилки.

Виктор еще минут сорок посидел с женой друга, успокаивая ее, насколько позволяло красноречие, а когда вернулся с работы Вячеслав, ушел, пообещав заглядывать.

– Надо карточки ее за декабрь сдать, – почему-то вспомнилось Ларисе.

– Бабушка бы такого не одобрила, – возразил Вячеслав матери. – Может, она и умерла в начале месяца, чтобы мы жили.Слезы вырвались из Ларисиных глаз. Она оплакивала бабушку своих детей и мать мужа, которая отказывалась от пищи, лишь бы у ее внуков был шанс дожить до лучших времен.

Вечером у старшего майора госбезопасности Огурцова проходило совещание. После показаний Артема Выкина капитану Солудеву и его группе поручено провести аресты и обыски на квартирах Соскова и в деревне Каменка, где располагалась воровская малина рецидивиста по кличке Дед. Кроме того, по всем отделам Ленинграда и Ленинградской области разослать ориентировки на лиц, имеющих хотя бы малейшее отношение к хищениям продовольствия. Другим оперативным группам поручалось устроить облавы в местах возможного скопления остатков криминального элемента, чтобы лишить разыскиваемых возможности уйти на дно.

Выезд капитана Солудева в деревню Каменка ничего, кроме разочарования, не принес. Пока проводился обыск, капитан опросил сельскую администрацию и установил фамилии лиц, проживавших в доме, хотя и понимал, что сейчас преступники скрываются наверняка по другим фальшивым документам. Не дожидаясь окончания осмотра, он с частью группы отправился на квартиру бывшего начальника Бадаевских складов, которого не так давно допрашивал в своем кабинете. На стук в дверь никто не открыл, и группа с двумя понятыми взломала замок. Уже с порога Солудев понял, что здесь произошло преступление. На это указывал беспорядок в прихожей и в гостиной.

– Товарищ капитан! – прервал течение его мыслей голос участкового милиционера. – Здесь следы крови. – Старшина указал в сторону чугунной ванны, на белой эмали которой четко проглядывали засохшие серо-бурые пятна.

– А где же тело? – моментально отреагировал Солудев.

– Тело? – Участковый пожал плечами, не понимая, почему работник уголовного розыска подозревает совершение в квартире убийства.

А Виктор, едва увидев кровь, ни секунды не сомневался: Сосков убит. Он уже понимал, что за этим стоит вор-рецидивист Нецецкий. Бандиты старательно уничтожали всех свидетелей, чтобы скрыть хищение продовольствия. Распорядившись о вызове эксперта-криминалиста для фиксации и изъятия следов преступления, Солудев отправился с докладом к Огурцову. Несмотря на отсутствие задержанных преступников, он был очень доволен сегодняшними результатами, так как интуиция подсказывала ему: убийство Павлухова, его водителя и Софьи Вайнштейн (а также наверняка Соскова) и хищения продовольствия с Бадаевских складов – дело рук одной и той же банды.«Жаль, Петраков ничего пока не знает, – вспомнил Солудев о своем больном коллеге, – то-то порадовался бы».

У Марии был выходной. Вот уже вторую неделю она работала в районных банях кастеляншей, но ее 125 граммов хлеба и продуктовые карточки служащей не внесли существенных изменений в рацион Петраковых. И все же ей нужно было работать, так как иждивенцев стали заставлять нести трудовую повинность, а вкалывать по восемь часов на расчистке улиц от завалов и снега у нее просто не было сил. Здесь же она занималась выдачей чистого и приемкой грязного белья, что, конечно, не прибавляло ей любви банщиц, которые норовили подсунуть посетителям грязную простыню или того больше – украсть комплект простыней, чтобы обменять их на рынке на съестное. Единственным преимуществом была возможность бесплатно помыться и провести своих родных, что на текущий момент было очень кстати.

Марии не нравились ее должность и трудовой коллектив, состоящий, за исключением коменданта, из одних женщин. Даже в мужском отделении работали две еще не старые женщины. Это было возмутительно, несмотря на утверждение банщиц, что нынешний голодный мужик уже ни на что не способен. Мария все равно этого не понимала и смотрела на женщин с брезгливостью. Неоднократно в ее смену у посетителей случались голодные обмороки, а один раз прямо в мыльне умер пожилой мужчина. Комендант, торопившийся кгородскому начальству, оставил Марию за себя, приказав вызвать труповозку и оказать содействие санитарам в вывозе тела. Сопровождая туда санитаров, оказавшихся женщинами, она увидела обнаженных мужчин, и первое, о чем подумала, было: какие все худющие. Мужчины, озабоченные только тем, чтобы побыстрее набрать в шайки чуть теплую воду и успеть намылиться и сполоснуться, пока она не остынет, совершенно не реагировали на появление трех женщин. Как, собственно, не обращали внимания и на тело пожилого мужчины, переступая через него, словно через валежник. И тогда Мария поняла, что чувствует себя не женщиной рядом с голыми мужчинами, а скорее врачом на осмотре в туберкулезном диспансере, где всех пациентов, словно перед смертью, пустили помыться. Чтобы избавиться от этого ощущения, она предалась приятным воспоминаниям о Брониславе Христофорове. Мысленно пережив романтику их довоенных встреч, Мария решила на следующий день после дежурства вместе с дочкой навестить его.

Одевая утром Катю, она вдруг подумала: а ведь любовник может и не обрадоваться их неожиданному визиту, как один раз было. Девочка очень не хотела идти на морозную улицу, но мать шепнула ей на ушко: они пойдут в гости, где ее угостят конфетами. Мария приберегла карамельки, чтобы потихоньку скормить Кате, но теперь те семь конфеток взяла с собой.

Трамваи из-за снежных заносов, перебоев с электричеством и завалов не ходили. Ленинградцы, сосредоточенные на себе, с отстраненными лицами шествовали по улицам в разных направлениях, останавливаясь, как правило, около магазинов, чтобы узнать, что ожидает та или иная очередь, и оценить свои шансы. Крупа в последнее время бывала очень редко, а макароны темные, плохого качества. Вместо мяса удавалось иногда отовариться крупяными консервами с жиром.

На пути матери с дочкой показалась продуктовая палатка, к которой на их глазах стали подбегать люди, образовывая новую очередь. Женщина, захваченная общим чувством, подхватила дочь и поспешила занять место.

– Пиво по карточкам щас давать будут, – возбужденно сообщила девушка с лихорадочно блестящими глазами.

У Марии были с собой общие карточки, в том числе и на спиртное, и она в очередной раз порадовалась удачливому дню. Вскоре и правда на грузовике привезли несколько десятков ящиков, объявив, что после обеда привезут еще. Через полтора часа приподнятого настроения Мария получила на семейные карточки четыре бутылки пива – по числувзрослых членов семьи, включая умершую бабушку. Детям пиво было не положено. Строго для себя Мария решила, что угостит Бронислава лишь одной бутылкой пива, полученной по карточке умершей матери, а оставшиеся три отнесет домой.

Христофоров долго не откликался, и Мария уже решила уходить, но едва стала спускаться, как за спиной раздался щелчок внутренней задвижки, и дверь открылась.

– Это ты? – В проеме показалось опухшее до неузнавания лицо бывшего артиста. – Опять с дочерью пришла?

– Да, с Катей, – опешила женщина.

– А что у тебя в сумке? – поинтересовался бывший любовник.

– Пивом отоварилась, – поделилась радостью Мария.

– Заходи. – Дверь гостеприимно распахнулась.

– Мама, я не хочу, – закапризничала Катя, – пойдем домой, дядя плохой.

– Что ты, дурочка! – Женщина в беспокойстве оглянулась, но Бронислав уже ушел в комнату. – Ты разве забыла, что тут тебе карамельки дадут?

Девочка, вспомнив про конфеты, покорно пошла за матерью. Христофоров лежал на диване в гостиной, зарывшись под одеяло.

– Ты заболел, Броня? – встревожилась Мария.

– Нет, просто собрался умирать, – совсем без былого актерского пафоса ответил Христофоров, отчего женщине стало страшно.

– Что ты глупости городишь? – отругала его Мария. – Хоть бы Катю постеснялся.

– При чем здесь твоя дочь? – Христофоров выделил слово «твоя». – У меня два дня назад на рынке карточки украли.

Марию обдало жаром от такой ужасной новости. Карточки не подлежали восстановлению в случае утраты или кражи, что почти всегда означало смерть от голода.

– Когда ты последний раз ел? – вырвалось у нее. Она попросила дочь посидеть в другой комнате и открыла пиво. – На, попей.

– Мне бы хлеба кусок… – буркнул Христофоров, прикладываясь к пиву.

– Я же не знала, – тяжело вздохнула женщина, протягивая ему карамельки.

Бронислав Петрович стал разворачивать конфеты и отправлять их в рот, словно кусочки воблы, запивая пивом.

– Я дочери сказала, что ты ее конфетами угостишь, – прервала его пиршество Мария, видя, что осталась одна карамелька.

– Она ими еще не наелась? – с сильным раздражением огрызнулся Христофоров, но потом, словно опомнившись, отложил конфету. – Отдай ей.

– Ты сам ее угости, – попросила мать. – Это же твоя дочь.

Христофоров допил пиво и бросил косой взгляд на ее сумку.

– Ну как же ты теперь-то будешь? – переживала за его судьбу женщина.

– Помру я, Мария, – уже с налетом театральности произнес Христофоров.

– Чем же тебе помочь? – расстроилась она, понимая, что вообще-то помочь нечем.

– Еще месяц назад врач в госпитале сказал, что мне мясо нужно есть для поправки, а я так его и не ел. Теперь и вовсе не выжить.

– Да где же мясо достать? – сокрушенно закачала головой Мария. – Если бы я могла, я бы все для тебя сделала.

– Красиво заявлено, – ухмыльнулся Бронислав, – а на деле пустые слова.

– Вовсе нет! – обиделась женщина. – Просто я сейчас ничего не могу для тебя сделать.

– Можешь, – возразил Христофоров.

– Что? – не поняла Мария.

– Принеси мне вашу кошку, – ошарашил ее Христофоров.

– Барматуху? Зачем?

– Это единственное, что спасет от смерти меня, – умоляюще посмотрел на нее Христофоров.

Мария поняла, ужаснулась и замолчала, не зная, что ответить отцу своей дочери. Отношение Петраковых к Барматухе уже давно было как к члену семьи. Кошка последний месяц не реже двух раз в неделю приносила в комнату худющих крыс, которые неведомо как еще оставались в блокадном городе. Это позволяло их семье поддерживать жизненные силы. С другой стороны, кошка оставалась всего лишь животным…

– Вот-вот, а ты говоришь, что все для меня сделаешь, – съязвил Христофоров.

– Ну… – все никак не могла определиться женщина. – Она же кошка, сегодня пришла, а завтра может и не прийти…

– Завтра ее другие поймают и съедят, – жестко произнес Бронислав.

– Да как я ее поймаю? – зацепилась за последнюю отговорку Мария. – По всему городу искать?

– А не надо искать, она в подвале продуктового магазина живет, оттуда и крыс вам таскает, – удивил Христофоров осведомленностью. И признался: – Я вчера ее выследил. Но ваша кошка ко мне не подходит, сколько я ее ни подманивал. А к тебе мигом прибежит.

– Жалко ее, Броня, – вздохнула женщина.

– Конечно, пусть по подвалам рыскает, может, до победы доживет, – чеканя каждое слово, произнес Христофоров. – А когда наша дочь вырастет, ты не забудь ей рассказать, на что ты променяла жизнь ее отца.

Бронислав Петрович впервые произнес «наша дочь», и Мария согласилась. Они договорились вечером встретиться у магазина.

Всю дорогу обратно мать с дочерью ехали молча. Только у самого дома Катя вдруг прижалась к Марии и прошептала очень тихо, словно извиняясь за детскую шалость:

– Не отдавай нашу Барматусю дядьке. Он плохой, хочет ее съесть.

– С чего ты взяла?

– Я слышала нечаянно.

– Тебе показалась, не говори ерунды, дядя пошутил.Все оставшееся до вечера время Мария беспокоилась, что дочь станет рассказывать об их визите к Христофорову и о подслушанном разговоре, поэтому она ни на секунду не оставляла ее наедине с другими членами семьи. Но опасения не оправдались – Катя принялась играть с Андрейкой в госпиталь, обматывая ему голову кухонными тряпками, словно тяжелораненому бойцу, и полностью забыла о произошедшем.

В субботу утром решено было поехать на рынок, чтобы обменять муку на свечи и лампадное масло. Баба Фрося отвесила на безмене два килограмма драгоценного продукта, передала Зарецкому, и они с Николкой тронулись в путь. Из-за того что трамваи не ходили, прохожих на улицах было чуть больше, чем обычно. Последние две недели прекратились воздушные налеты, и люди как-то успокоились. Правда, обстрел из дальнобойных орудий продолжался, но они не шли ни в какое сравнение с теми разрушениями, которые несла вражеская авиация.

В кармане Ванькиного тулупа лежал двухсотпятидесятиграммовый кусок хлеба, аккуратно завернутый в чистую тряпицу. Хлеб испекла Ефросинья, и Цыган сэкономил его для Насти. Выпекаемый бабой Фросей хлеб не шел ни в какое сравнение с тем мокрым и безвкусным, которым отоваривали карточки, и молодой человек знал, как обрадуется изголодавшаяся девушка гостинцу. Спутники не разговаривали, чтобы экономить силы, но на подходе к Кузнечному рынку оба чувствовали себя уставшими.Народу на рынке было много, не менее двух тысяч человек, а товару – на несколько десятков дореволюционных золотых рублей. Процветала меновая торговля. Предметы первой необходимости – керосин, дрова, табак, спички, одежда, обувь и разные хозяйственные вещи – предлагались в обмен на сельскохозяйственные продукты. Самый большой спрос был на жмыхи, самовары и печки-буржуйки. За деньги можно было купить только из-под полы, то есть тайком. Деньги потеряли свое свойство универсального товара вследствие боязни торгующих быть обвиненными в спекуляции и подвергнуться аресту. Меновая же торговля не преследовалась милицией, а продажа по спекулятивным ценам всегда означала одно и то же.

Зарецкий понимал, что на рынке орудуют легавые, поэтому не спешил подойти к торговцу, предлагающему к обмену пачку тонких церковных свечей. Словно в подтверждение его мыслей, двое переодетых в штатское милиционеров подошли к человеку с буханкой хлеба весом в полтора килограмма.

– Я не продаю, я меняю! – попытался возмутиться тот, но его не стали слушать и увели.

– Он же ни в чем не виноват, – подал голос Николка.

– Надо было распилить буханку на куски, как делают все, а он целиком припер, вот и вызвал подозрение в хищении, – попытался пояснить Зарецкий, но Николка все равно не понял.

Иван попытался выяснить цены рынка на продовольствие, однако не смог, так как они были неопределенными. Цыган прошелся еще немного, выясняя стоимость одежды и других вещей. Тут разброс был еще больше. Приличный костюм шел за три-четыре килограмма продовольствия, а новые ботинки на резиновой подошве всего за триста граммов хлеба. Патефон с пластинкой Утесова продавался пожилой женщиной за килограмм хлеба или полкило сахара. А велосипед, видимо, из-за не сезона или огромной нужды хозяина, всего за два килограмма хлеба. Прочувствовав окончательно всю атмосферу рынка и оглядевшись по сторонам в поисках переодетых легавых, Иван наконец подошел к седовласому бородатому мужчине в обычной одежде, но своим видом напоминающему церковного служащего. Он держал в руках пачку тонких свечек.

– Продаешь, папаша? – поинтересовался Зарецкий.

– Да, сын мой, – ответил мужчина, подтверждая догадку Цыгана. – Вот только люди не хотят свечей, которые быстро прогорают, желают с руку толщиной.

– И че просишь за пачку?

– За полбуханки отдал бы, – неуверенно произнес священник.

– А масла лампадного у тебя случайно нет?

– Мил человек, его во всем городе нет, вместо него православные общины другие средства пользуют, – осведомленно пояснил мужчина.

– Просвети, – попросил Зарецкий.

– Можно веретенное масло смешать на треть с керосином, правда, коптить будет, – стал перечислять мужчина. – В аптеках бывает репейное масло, камфорный спирт. Так же неплохо горят скипидар, олифа, машинное масло…

– Слушай, отец, – прервал его Зарецкий, – ты просто скажи, у тебя нет пары литров какого-нибудь масла для лампад?

– Есть два с половиной литра, – кивнул мужчина. – А что взамен дашь?

– Мучицы собственного помола, без примесей.

– Ржаной? – заинтересовался собеседник.

– Пшеничной, – с чувством превосходства сообщил Иван.

– И сколько насыплешь за свечи и масло?

– Может, полтора кило, – начал осторожно торговаться Зарецкий.

– Маловато, – произнес мужчина после некоторых подсчетов.

– Ну, как знаешь, – повернулся к нему спиной Зарецкий, показывая, что уходит.

– Подожди, мил человек! Добавь до двух килограммов? – заволновался бородач.

– По рукам, – согласился Цыган, не желая слишком долго толкаться на рынке.

После обмена Зарецкий отправил Николку домой, а сам пошел к университету.

– А я ждала тебя, – были первые слова девушки, когда она увидела его у входа, – была уверена, что ты именно сегодня придешь.

– Да я бы и не уходил, если б можно было, – приобнял девушку Зарецкий, вглядываясь в ее глаза, словно ища одобрения.

– Ну целуй, что же ты… – кокетливо улыбнулась Настя, подставляя щеку.

Морозец уменьшился, и молодые люди решили пойти прогуляться по Летнему саду. Всю дорогу беседовали на отвлеченные темы, хотя Цыгана подмывало продолжить начатый им разговор о женитьбе. Настя вспоминала свои занятия в конно-спортивной секции и вообще о довоенной жизни, а Ванька внимательно слушал, понимая, что эти воспоминания хоть ненадолго помогают ей вырваться из суровой действительности. Несмотря на конец декабря, Летний сад был по-своему красив. Они присели на скамейку, и Зарецкий достал кусок припасенного для девушки хлеба.

– Попробуй, Николкина бабушка сама испекла.

– Ой, он теплый, – удивилась девушка, благодарно беря хлеб в руки, – наверное, от твоей груди нагрелся.

– От сердца, – улыбнулся Зарецкий, довольный тем, что получил возможность вернуться к интересующей его теме. – Ты же знаешь, как оно пылает.

Получилось немного пафосно, но Анастасию это ничуть не покоробило. Но она смутилась, понимая, что Иван опять станет просить ее выйти за него замуж.

– Только ты тоже съешь кусочек, – предупредила любимого девушка, – иначе я есть не буду.

Когда с хлебом было покончено, Настя спросила:

– Вань, а ты на самом деле меня любишь?

Цыган удивленно посмотрел на нее, пытаясь сообразить, шутит она или нет.

– Ты не обижайся, просто сейчас у людей сил нет, даже на то, чтобы работать… – пояснила Анастасия.

– Ты мне сил только прибавляешь, – ласково перебил ее Зарецкий.

– И как же нам быть? – озабоченно нахмурилась девушка. – Ведь мой отец будет против нашей свадьбы. Да и мать тоже.

– А помнишь, в царские времена невесту тайком увозили, и влюбленные венчались в первой попавшейся церкви, – то ли шутя, то ли серьезно произнес Зарецкий.

– Мы же в блокаде, – грустно вздохнула Настя, – куда ты меня увезешь?

– Ну, до церкви в Волковой деревне я смогу тебя довезти.

– Ты на самом деле так сильно этого хочешь? – спросила Настя.

– Да! – чуть не крикнул Иван.

– Тогда… Если только скрытно, чтобы никто не знал… – с трудом выдавила из себя девушка, опустив в смятении глаза. – Но только я буду жить со своей семьей.

Последнее ее предупреждение для Зарецкого уже не играло никакой роли, поскольку его окатило волной дурманящего счастья от ее согласия настолько сильно, что он, замычав от удовольствия, сполз со скамейки к ее ногам прямо на снег. Анастасия, увидев его мальчишескую реакцию, словно заразившись от него настроением, плюхнулась рядом и по-хулигански стала забрасывать снегом. Ванька ответил тем же, и через несколько минут они, облепленные снегом, уже не замечали ничего вокруг, забыв про блокаду, про голод и смерть. Их широко раздувающиеся ноздри ловили совсем другой запах – запах любви, исходящий друг от друга.

Иван проводил свою невесту до двери квартиры и все никак не мог с ней расстаться, не выпуская ее руки из своих ладоней.

– Когда? – требовал он ответа о дне венчания.

– Давай месяца через два, – стоя у порога своего дома, чего-то испугалась и попросила отсрочки Анастасия.

– А пораньше? – обиженно заканючил Ванька, состроив такую жалостливую физиономию, что Насте стало одновременно его жалко и смешно.

– Хорошо, через месяц после того, как будут готовы колечки, – сдалась Анастасия.

– Здорово! – довольно заулыбался Зарецкий. – Завтра же займусь кольцами.

Он внимательно посмотрел на тонкие девичьи пальчики, словно снимал размер ее безымянного пальца.

– Только не надо дорогих, – заволновалась Настя. – Пусть будут серебряные, а то и вовсе мельхиоровые. Главное, чтобы гладенькие.

Цыган уклонился от обсуждения этого вопроса, зная заранее, что никаких других, кроме золотых, он доставать не будет.

Радостная Анастасия ввалилась в квартиру, но, увидев свое сияющее лицо в зеркале коридора, заставила себя успокоиться.

В комнате она застала плачущих детей, свою мать и Марию. Не было только Славки, который еще не вернулся со смены.

– Ну вот, еще одна сейчас меня пилить будет за то, что я человеку жизнь спасла, – недружелюбно отреагировала тетка на приход племянницы.

– А что произошло? – недоуменно оглядела девушка всех по очереди, остановив взгляд на матери.

– Барматуху, нашу кормилицу, Мария отдала Христофорову, – гладя ревевших Андрея и Катю, грустно произнесла Лариса.

– Как отдала? – не поняла Настя.

– Вместо еды, – подала голос Катя и зарыдала с новой силой.

– Ребята со двора сегодня рассказали Андрюшке о том, что вчера поздно вечером твоя тетя и какой-то мужчина выманили из подвала магазина нашу кошку, и… – Лариса нестала передавать подробности, чтобы не травмировать еще больше детскую психику.

– Он ее головой об стенку ударил! – захлебываясь в плаче, сам выдал подробности Андрей.

Дата добавления: 2015-08-28