Посвящаю книгу своей маме 24 страница

Нецецкий отдал Зинке весь запас самогона, насыпав туда лошадиную дозу снотворного, и после ее ухода почувствовал в себе прилив давно забытого воровского куража. Еще бы, ведь ему предстояло посчитаться с Цыганом за все неприятности, которые молодой вор причинил ему. Какой уж там самогон!

Из рассказа Зинаиды выходило, что подельник Зарецкого какой-то случайный человек, неизвестный преступному миру, поэтому его смерть заодно с Ванькиной не вызовет унего никаких эмоций. Однако когда женщина поведала об автомобиле, стоящем недалеко от их подъезда, в котором сидели трое мужчин, Дед призадумался. Первой мыслью было, что это милиция, которая выслеживает сбежавшую из-под конвоя парочку. Но в таком случае их бы уже давно взяли. Мысль, что это могут быть Ванькины сообщники, которые хотят заманить Деда в западню и расквитаться с ним за подготовленное им решение воровского схода, была более вероятной. Но до конца Дед был уверен только в одном: теперь Цыган от него живым не уйдет. Федуля, так же как и Нецецкий, с трудом сохранял терпение, готовый в любой момент приступить к ликвидации бывшего члена банды. Сдержанность проявляли только два новых члена шайки, которых недавно принял под свое крыло старый вор. Это были семнадцатилетний карманник, которого Зинаида приглядела на Кузнечном рынке, и сорокалетний дезертир, бежавший с передовой из района станции Мга и оказавшийся старинным знакомым корейца Пака. Что молодого, что взрослого, мужчин объединяло одно сильное желание – не оказаться на фронте. Мосол, худой, длинный циничный парень, моментально стал подручным Федули, помогая ему в его ужасной работе по отделению мяса со скелета жертв. Дезертир Михаил Крутов был более сдержанным, что объяснялось его возрастом и наличием семьи, оставшейся на оккупированной фашистами территории. Но он не меньше Мосла дорожил своей жизнью и мог совершить любой поступок, если его шкуре угрожала опасность. До войны он работал учителем физкультуры, и Нецецкий дал ему погоняло Физкультурник. Несмотря на то что Мосол был более дерзким, распределяя бандитский арсенал из трех стволов, Дед решил доверить револьвер Физкультурнику, у которого был опыт обращения с оружием. А на Мосла у него был свой расчет – тому он вручил гранату.

Выждав время, чтобы непрошеные гости покрепче заснули, Нецецкий с другими членами банды вышли на улицу. Город бомбили с воздуха, и чем ближе они подходили к нужномуместу, тем опасней звучали звуки разрывов.

– Как на передовой, – занервничал Физкультурник. – Обождать бы немного.

– Бомбежка нам как раз в мазу. – довольно произнес Дед и сделал знак к остановке. Затем осторожно выглянул с угла дома, осматривая подход к подъезду, и спросил:– Мосол, видишь автомобиль?

– Да, – выглянув тоже, подтвердил парень.

– Значится, так. Подойдешь к водителю и попросишь огоньку, – стал инструктировать его Нецецкий. – Он откроет окно, ты прикуришь. А затем кладешь его спички в карман, где у тебя лежит «лимонка», незаметно дергаешь кольцо и кидаешь ее в открытое окно. Уразумел?

– А если он не откроет? – побледнел Мосол, не ожидавший опасного задания.

– Тогда отходишь на метр и, сорвав кольцо, просто кидаешь в боковое стекло.

– Я никогда не кидал гранат. – Голос у пацана задрожал. – Может, Физкультурник лучше сработает?

– Если ты, падла, не пойдешь к машине, я тебя самого на этой гранате в клочья разнесу! – прошипел Дед.

– Да, я чего… просто опыта нет… – виновато оправдывался Мосол.

– Вот, чеку выдернешь, и кидай, – показал ему бывший солдат, как обращаться с «лимонкой».

Меж тем разрывы бомб все приближались к месту, где стояли бандиты.

– Шевелись, – подстегнул Мосла Федуля, опасливо взирая в ту сторону. – Не хватало еще из-за тебя здесь под кирпичами сдохнуть.

– Щас я их достану… – обреченно выдохнул Мосол.

Он достал папиросу, ощупав в кармане гранату, и пошел машине. Постучав в водительское стекло, проблеял дрожащим голосом:

– Дядечка, огонька не дадите?

Милиционеры от неожиданности вздрогнули и потянулись к оружию, но, успокоенные испуганным лицом парня, расслабились.

– Гони его отсюда, – распорядился старший группы.

– Пошел вон! – пытаясь перекричать звук разрывов, гаркнул водитель.

– Ладно, ухожу, – попятился Мосол, доставая «лимонку».

Выдернув чеку, развернулся и, словно играя в снежки, метнул смертельный «комок» в окно водителя. «Лимонка», разбив стекло, ударила в голову шофера и отскочила внутрь салона. Мосол отбежал несколько метров и упал на землю, прикрыв голову руками.

– Ах ты сука! – схватился за пистолет сотрудник на заднем сиденье, приняв гранату за камень, и открыл дверь машины, чтобы задержать хулигана. В тот же момент грянул взрыв, и сотрудника, посеченного осколками, выбросило на тротуар.

– Пошли! – скомандовал Нецецкий, доставая браунинг.

Видя, что подельники бегут к машине, Мосол оправился от оцепенения и, поднявшись на ноги, подбежал к упавшему сотруднику и со всей силы ударил его финкой в шею. Выхватив из его руки револьвер, присоединился к бандитам, которые в упор добивали в машине раненых. Расправившись с сидевшими в машине и собрав пистолеты, бандиты, опьянев от безнаказанности и крови, двинулись в сторону подъезда.

Услышав взрыв, майор чудовищным усилием воли открыл глаза. Он так и сидел на кухне, в его руке была зажата папироса. На улице размытыми тенями метались какие-то люди, и звучали еле различимые в разрывах авиабомб пистолетные выстрелы. Попытавшись сфокусировать зрение, Петраков прижался лицом к стеклу, но в глазах все плыло. Вспомнив о хозяйке квартиры, он, держась за стену, прошел в комнату и наклонился над ее кроватью. По-тихому всхрапыванию понял: женщина спит.

«Что же там было подсыпано, если она только рот самогоном прополоскала и отключилась?» – промелькнула первая здравая мысль в его затуманенной голове. Глаза опять стали слипаться, и он инстинктивно полосонул себя по руке перочинным ножом. Однако боли, заставившей прийти в себя, он не почувствовал. Зато до его слуха донеслись шаги на лестнице.

«Хорошо бы, если свои», – подумалось майору, который едва успел занять место за коридорной вешалкой, как в замке провернулся ключ. Петраков понял, что это чужие, так как у его коллег ключей быть не могло. В проем двери ворвался лучик света, в котором замаячила длинная и худая фигура. Алексей с трудом поймал голову на мушку и выстрелил.

– Амбец Мослу, – донесся до него чей-то голос, и в коридор полетели пули.

– Ванечка, выходи, базар есть, – услышал Петраков знакомый скрипучий голос и вместо ответа снова выстрелил.

– Давай, балдох, покажи, чему тебя на фронте учили, – раздался тот же голос.

«Перебежать бы в комнату», – только и успел подумать майор, как из дверного проема выбежал человек, стреляя на ходу в разные стороны. Не заметив спрятавшегося под вешалкой оперативника, он наскочил всем телом на него и, падая, увлек его за собой. Алексей почувствовал уткнувшийся в его живот ствол. Щелк, щелк… донесся спасительный звук, и он в ответ ткнул своим оружием бандита в грудь. Раздался выстрел, и тело противника обмякло, придавив его к полу.

В проеме показался следующий бандит и сделал два выстрела – все пули приняло тело лежащего на майоре человека. Петраков выдернул из-под мертвого бандита руку и выстрелил наугад. Фигура скрылась за дверью. В это время в комнате раздался женский крик, и дверь распахнулась. Со стороны бандитов раздалось несколько выстрелов в ту сторону, и в коридор вывалилась, завывая, Зинаида.

– Цыган… – прозвучало в потоке ее воя упоминание о Зарецком.

– У него ствол почти пустой, – донесся до Петракова знакомый бандитский голос, – пошли валить.

Майор попытался встать на ноги, но на него набросились два бандита. Он выстрелил в первого нападающего, попав ему в плечо, не лишив его, однако, возможности приблизиться и нанести здоровой рукой удар по голове, после которого Петраков потерял сознание.

Ванька пришел в себя от звука близкого взрыва. Чувствуя сильное головокружение, с трудом приподнялся. Неожиданно в комнату, передвигаясь на ощупь, словно сильно пьяный, вошел отец Анастасии. Цыган моментально, чтобы не выдать себя, вернулся в исходное положение. Петраков неуверенным шагом вышел в коридор, открылась входная дверь. Цыган вскочил на ноги и чуть снова не потерял сознание, так сильно повело его в сторону. Еле удержав равновесие, он стал прислушиваться, что творится в прихожей. Вдруг тишину квартиры разорвал звук выстрела, а затем началась настоящая пальба. Дверь прошило несколько пуль, одна из которых попала в окно. Послышался звон разлетевшегося стекла. Вслед за тем Ванька услышал голос Нецецкого, вызывавшего его на разговор. От шума проснулась Зинка, которая, оказывается, спала на другой кровати, и бросилась на выход. Зарецкий, моментально достав кухонный нож, кинулся ей наперерез. Зинка истошно заорала. Цыган пнул ногой дверь из комнаты, прикрываясь орущей воровкой, словно щитом. Полыхнули два выстрела, и Зинка, дернувшись в его руках, обмякла настолько, что Зарецкий уже не мог удержать ее. Поэтому он вытолкнул ее в коридор, а сам отскочил в сторону, за дверной косяк, прикидывая, сколько патронов осталось у Петракова.

– У него ствол почти пустой, – донесся до Цыгана хорошо знакомый голос Деда, – пошли валить.

Зарецкий сжал ножик и осторожно выглянул, готовый к схватке. Мимо него в сторону Петракова пробежали Федуля и Нецецкий. Цыган выскочил следом и увидел, как выронивший револьвер, раненный в плечо Федуля вырубил лежащего на полу майора сокрушительным ударом по голове.

– Все, один готов, – выдохнул костолом Нецецкого, поворачиваясь лицом к Цыгану.

Не мешкая ни секунды, Зарецкий метнул нож, и тот всем лезвием вошел Федуле в шею.

– Амба… – раздался свистящий вздох громилы.

Нецецкий понял, что Цыган у него за спиной, поэтому оттолкнул пытавшегося удержаться за него Федулю и, развернувшись, хотел выстрелить в своего врага. Но опоздал, Цыган успел перехватить его руку, и пуля ушла в потолок. Они оба упали. Дед, восстановивший в последнее время силы белковым питанием, стал придвигать револьвер к лицу Зарецкого, преодолевая его сопротивление, навалившись на руку всем телом. Ванька почувствовал, что не сможет долго удерживать такой напор и вороненый ствол браунинга может скоро «плюнуть» ему в лицо смертельным куском металла.

– Людвиг, а может, замиримся? – задыхаясь, предложил он Нецецкому, идя на хитрость.

– Я с тобой замирюсь, когда твою печень с луком съем, – ответил Дед, понимая, что одолевает Цыгана.

– Зинка, выручай, лупи по его тыкве! – блефанул выбившийся из сил Зарецкий, посмотрев мимо Деда, словно за его спиной и впрямь стояла Зинаида.

– Что? – испугался Нецецкий и оглянулся, дав возможность противнику собраться с силами.

Цыган напрягся и боднул его лбом в переносицу. На долю секунды старый вор ослабил хватку, но Зарецкому ее оказалось достаточно, чтобы вывернуться, вышибить из его рук браунинг, а потом тремя ударами в голову выбить остатки сознания. Оружие отлетело к ногам Федули, который следил за происходящим, боясь шевельнуться. Сейчас он осторожно оторвал от горла одну руку и стал нащупывать оружие.

– Не стоит, Федуля. Вон у тебя опять кровища брызжет, – спокойно произнес Зарецкий.

Однако громила, перекосившись в болезненной, по-прежнему злобной улыбке, уже подобрал браунинг и стал медленно наводить его на Цыгана.

– Оружие на пол, милиция! – раздался громкий приказ, в квартиру влетели несколько вооруженных людей.

Федуля все так же спокойно, хотя и с грустью на лице, положил браунинг на пол, возвратив руку на рану.

Фонари милиционеров осветили место побоища. К Цыгану подбежал капитан Солудев.

– Что с Петраковым? Он жив?

– Да что с ним может случиться, когда я рядом? – усмехнулся Зарецкий.

– Этого в камеру, – кивнул на Нецецкого Солудев, а потом перевел взгляд на Федулю. – Ну а этого в больничку под усиленную охрану.

– А я могу быть свободным, – юморнул Цыган, напомнив капитану о себе.

– Спасибо, гражданин Зарецкий, – протянул ему руку Солудев. – За Петракова, не за этих гнид.

– Принимаю благодарность, но как раз за этих гнид, – пожал руку капитана Цыган. И, заметив недоуменные лица милиционеров, скомандовал: – Конвой, в личную камеру меня, пожалуйста, отведите.

– Что у тебя с головой? – спросил напоследок Солудев, увидев травму на его левом виске.

– С моей все нормально, а вот с его, боюсь, не совсем, – указав рукой на начинающего приходить в себя Петракова, усмехнулся Цыган.

В начале февраля Петракова вызвал к себе заместитель начальника управления НКВД. В кабинете майор, к своему удивлению, увидел практически весь офицерский состав отдела по борьбе с бандитизмом во главе с майором Солудевым, других офицеров уголовного розыска и ОБХСС.

– Поздравляю, Алексей Матвеевич! – с торжественным видом заговорил Огурцов. – На меня возложена приятная обязанность вручить вам орден Красной Звезды – за самоотверженные действия и проявленную доблесть в операции по уничтожению немецкой десантной группы в районе Волковой деревни.

Петраков, растерянный и приятно удивленный, стал принимать поздравления коллег. Затем сослуживцы стали расходиться, а его и Солудева Огурцов попросил задержаться. Когда последний сотрудник покинул кабинет, он достал из ящика стола солдатскую флягу.

– Солудев, ну-ка подай стаканчики, – кивнул он в сторону графина с водой. – Надо же обмыть награду.

Опустив орден в наполненный водкой стакан, Петраков чокнулся с товарищами.

– Чтобы не последний! – произнес Огурцов и опрокинул спиртное в рот. Закусив бутербродом с сыром, улыбнулся: – Ты, Петраков, скоро легендой управления станешь. Особенно после ликвидации банды Нецецкого.

– Один я бы ничего не сделал, – смутился Петраков. – Заслуга всего коллектива.

– Комиссар тоже просил тебя поздравить – продолжил Огурцов. – Даже могу сказать больше: он подал представление о твоем награждении за последнюю операцию. И о твоем, Солудев, тоже.

– Да я чего? – смутился обрадованный Виктор. – Мне и так внеочередное звание присвоили. Вся заслуга Алексея и…

– Зарецкого, – закончил за него Петраков.

– Блатного мы тоже наградим, – кивнул Огурцов. – Скоро получит свою десятку и поедет в лагеря трудиться на нашу победу.

– Жаль, что парень уголовник, – высказал свою симпатию Солудев, – нам бы таких в розыск отчаянных.

– Но-но! – поднял палец Огурцов. – Ты, майор, кажется, уже лишку хватил, давай сюда водку.

Виктор сконфуженно передал ему флягу.

– Он, правда, подал прошение на имя комиссара, чтобы ему судимость заменили отправкой на фронт, – сообщил новость про Цыгана начальник. – Но данный вопрос не в компетенции старика, его может решить только Верховный суд, да и то после вынесения приговора.

– А я хорошо знаю председателя военного трибунала Ленинградского фронта, – вспомнил о своем знакомстве с военным юристом Солудев. – Может, его попросить, чтобы походатайствовал? Дадим парню шанс?

– Шанс погибнуть? – пожал плечами Огурцов. – А ты что думаешь, Петраков?

– Я бы не хотел его больше в своей жизни видеть, – мрачно ответил Алексей.– Тогда на фронт, – засмеялся Огурцов.

Возвращаясь домой, Алексей Матвеевич Петраков внутренне сжался, почти привычно готовясь встретить взгляд своей дочери, в глазах которой всегда стоял один и тот женемой вопрос. Он всегда отвечал на него таким же красноречивым взглядом.

«Ничего, смирится. Пройдет год, два, три, и ее ошибочный роман с вором забудется, да и сам Цыган наверняка сгинет в системе ГУЛАГа», – уверенно подумал майор.Но он ошибся.

Часть вторая Запах жизни

Последний зимний месяц хозяйничал в осажденном Ленинграде с особой жестокостью. Несмотря на стограммовую прибавку по хлебным карточкам, истощенное голодом население уже не могло оправиться, и трупов становилось все больше. Их везли отовсюду, на всем, что можно. Завернутые в простыни тела на детских саночках, в корытах для стирки белья, на телегах и в грузовых машинах, в кузова которых полуголые тела покойников были закинуты вповалку, словно дрова. Люди, стоя в очередях, говорили о многочисленных случаях кражи продуктовых и хлебных карточек у женщин, и в особенности у малолетних, посланных матерями в булочную или в магазин. Воровали из карманов и сумочек или просто вырывали из рук, причем часто часть оборванных карточек оставалась у жертвы. Обсуждая это, граждане автоматически шарили руками, проверяя целостность своих продуктовых документов. Ленинградцы стали открыто и без былого стеснения говорить и о случаях бандитизма и людоедства, чего раньше себе не позволяли, боясь ареста за распространение «клеветнических» слухов. Население устало жить в холодном, ледяном городе, и всем хотелось скорейшего наступления весны, в надежде на то, что замерзший Ленинград оживет. Правда, некоторые высказывали опасение, что с наступлением теплых дней, когда начнется таяние огромной массы неубранного и невывезенного снега и всех вылитых во дворы нечистот и помоев, возможны вспышки всевозможных эпидемий.

Привыкшие ко многим лишениям, блокадники тяжело переживали перебои радиотрансляции. Ведь тогда невозможно было своевременно узнавать об авианалетах. Газеты стали выходить с большими опозданиями, а почта прекратила доставлять их по адресам. Теперь жители ходили на почту лично или поручали кому-нибудь из жильцов дома в порядке трудовой повинности. Больше всего разговоров велось о продовольственной ситуации, от которой жизнь блокадников зависела намного сильнее. Наконец-то хлеб в булочных появлялся повсеместно и без очередей, что вселяло в истощенных людей немного уверенности в завтрашнем дне. Особо радовало, что хлеб стал хорошего качества.

Пятнадцатого февраля 1942 года, в воскресенье, в городе выдался на редкость теплый день. Валенкам, не снимавшимся всю зиму, срочно потребовались галоши, и население поспешило на рынок. Этим воспользовались спекулянты, прося в обмен за резиновые изделия необоснованно много продуктов. Из-за проблем с водоснабжением и ввиду массовых желудочных заболеваний, чтобы люди не черпали воду где попало, власти города распорядились установить на уличных колодцах краны и назначили дежурных, следивших за порядком в очередях. В этих местах вода хлестала в подставляемые горожанами ведра, а также бежала ручьями, разливаясь большими лужами.

Именно в один из таких ручейков, пока его сестра наполняла ведра водой, Андрейка запустил деревянную дощечку и с радостью наблюдал, как его воображаемый кораблик устремился по течению. «Судно», словно корабль челюскинцев, преодолевал снежные торосы, иногда сбавлял ход, утыкаясь в препятствия, но с помощью прибывающей воды снова и снова срывался с места, продолжая свое путешествие. От увлекательного занятия его оторвал окрик сестры, и недовольный мальчик угрюмо поплелся обратно домой.

Анастасия пошла за водой и вывела на прогулку брата, несмотря на очень плохое самочувствие. С самого раннего утра ее сильно тошнило, голова кружилась, и девушка подумала, что на свежем воздухе ей станет получше. Узнав об аресте Ивана, она словно впала в какое-то сонное состояние и продолжала существовать по инерции, словно сомнамбула, полностью лишенная какой-либо надежды на встречу с любимым. Однажды она не выдержала и спросила у отца о судьбе Ивана.

– Он подпадает вместе с другими членами банды под высшую меру социальной защиты, – сухо и раздраженно, словно ему напомнили о больном зубе, ответил Петраков.

– Тогда я хотела бы с ним попрощаться. Это возможно? – решилась на крайнее Настя.

– Не хотел тебе говорить, но ты меня вынуждаешь, – с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на ругань, прошипел отец. – Приговор уже приведен в исполнение!

Дочь осела, словно вмиг лишилась сил, пытливо всмотрелась в глаза отца, словно пытаясь найти в них какую-нибудь для себя зацепку, но они были безнадежно холодны.

Вскоре после того разговора майору на работе выдали ордер на отдельную трехкомнатную квартиру, в которой ранее проживала эвакуировавшаяся семья профессора медицины, и Петраковы перебрались туда. Анастасии выделили маленькую, восьмиметровую комнатку, смежную с большой гостиной. Но даже наличие собственной комнатки, о чем недавно девушка даже не могла мечтать, никак не могло вывести ее из полуобморочного состояния.

Придя как-то домой, она увидела – ее ждут гости. Две подружки, сокурсницы по университету, которые одними из первых пришли поздравить ее с новосельем.

– Ну, Настюха, я просто обзавидовалась вся, – не сдерживая эмоций, выглядывала из окна ее комнатки Вера, темноволосая худенькая девушка, с которой Настя особенно сблизилась в последнее время. – Из нашей группы только у вас с Ленкой есть своя комната.

– Да что толку? – прервала ее вторая подруга. – Все равно всем спать приходится в одной комнате вокруг печки.

– Это сейчас, – невозмутимо продолжала Вера. – А летом вы, девчонки, будете спать, как королевы, а мне, похоже, всю оставшуюся жизнь придется ютиться в одной комнате с матерью и отчимом.

– Зато ты отличница, – рассмеялась Ленка, заправляя под шерстяной платок выбившуюся прядь светлых волос. – Тебя первую замуж возьмут, вот и съедешь от своих.

– Да ладно тебе, – махнула рукой Вера. – Хорошо хоть сейчас отчим после работы сразу валится с ног и засыпает, как-то жить можно, не то что год назад, когда раздеваться под его взглядом приходилось.

– Сейчас и смотреть-то уже стало не на что, – засмеялась Ленка, – как мумии стали.

– Это ты-то мумия? – возразила Верка, намекая на округлость Ленкиного лица.

– Девчонки, ну что вы все об одном и том же! – разозлилась на подруг Настя. – Кругом такое горе.

Наступила пауза. Девушки словно устыдились своих мыслей.

– Отчим вчера вечером опять предлагал эвакуироваться, – сменила тему разговора Верка. – Мать тоже хочет уехать.

– А ты? – почти хором выпалили подруги.

– У меня же университет, – как-то неуверенно произнесла Вера.

– А отчима разве с завода отпустят? – удивилась Настя.

– У него друг в парткоме, обещал посодействовать.

– Да, сейчас в городе идет поголовная эвакуация, – кивнула Лена, чей отец работал в особой комиссии райсовета, и к нему часто приходили на дом с просьбами о содействии в эвакуации родных и близких. – Люди едут с Финляндского вокзала до Ладожского озера, а там на автомашинах по льду до станции Волхов, откуда снова поездом на Тихвин – Вологду и в глубь страны.

– Говорят, в дороге многие погибают? – осторожно поинтересовалась Анастасия.

– Вот поэтому нужно ехать, пока хоть немного сил осталось, – подтвердила ее подозрения Лена.

Беседу подруг прервала мать Анастасии, которая пригласила их попить горячего чаю. Девочки тактично отказались и засобирались домой. После их ухода Лариса накрыла на стол, но в это время ее мужу позвонили с работы, и он с озабоченным видом стал собираться.

– Что-то случилось? – спросила встревоженная женщина. – Воскресенье же.

– Иначе не вызывали бы, – уклончиво ответил Петраков, который после того, как его перевели в отдел экономической контрразведки, стал неделями не появляться дома.

Перевод был осуществлен по инициативе руководства управления, которое отметило профессионализм майора в последней операции и решило использовать его потенциал на более сложной работе. Воспользовавшись необходимостью доукомплектовать отдел, Петраков, при поддержке старшего майора госбезопасности Огурцова, перетянул на новое место своего приятеля Солудева и лейтенанта Мышкина, с которым ему довелось служить в контрдиверсионном батальоне. В отличие от работы в ОБХСС, в отделе экономической контрразведки задача стояла в выявлении и пресечении деятельности преступных групп, подрывавших и без того тяжелое положение в блокадном городе. Кроме того, поскольку отдел изначально находился в непосредственном подчинении Народного комиссариата Государственной безопасности, задачей его было выявление связи экономических преступлений с фашистской резидентурой в Ленинграде. То есть управление госбезопасности свою работу сосредоточило на уничтожении фашистского подполья,которое, судя по появившимся в городе листовкам, развернуло активную деятельность.

В Большом доме на Литейном у начальника Петракова, майора госбезопасности Гаврилова, состоялся тяжелый разговор с заместителем начальника ГУНКВД по Ленинграду и области Огурцовым, который отчитал его за отсутствие значимых результатов. Поэтому совещание с сотрудниками своего отдела, вызванными на работу в воскресенье, Гаврилов проводил жестко, иногда даже срываясь на мат.

– Вот полюбуйтесь, товарищи офицеры! – Майор бросил на стол пачку собранных немецких листовок.

Текст содержал ссылку на слова Достоевского с критикой евреев, а далее разговор плавно переходил на то, что русский народ страдает из-за большевистской власти, во главе которой стоят все те же евреи: Каганович, Мехлис, Лозовский, засевшие в Кремле. Листовка призывала к борьбе против власти и к переходу на немецкую сторону. В низу странички был напечатан пропуск и прописаны гарантии лояльного отношения.

– Ну, что скажете? – нетерпеливо поторапливал подчиненных Гаврилов.

– Неубедительно написано, – осторожно высказался Солудев.

– Ты что, литературный критик, мать твою? – взорвался Гаврилов. – Ты оперативный работник. Может, что-нибудь поумней скажешь?

– Эти не с самолета, расклейка, – задумчиво протянул старший лейтенант Зубков, служивший в отделе с начала войны.

– То-то и оно, – уселся на свое место Гаврилов, немного успокоившись.

– Значит, налицо шпионско-диверсионная деятельность, – подхватил его мысль Мышкин.

– Молодец старлей, – похвалил его начальник, с недовольством посматривая в сторону провинившегося Солудева.

– Товарищ майор, – обратился к начальнику Петраков, – но ведь направление не совсем наше, скорее из сферы деятельности особого отдела.

– Я, майор, тоже так думал до сегодняшнего разговора с Огурцовым, только у меня ума хватило не говорить ему об этом, – вспомнил о разносе Гаврилов. – Товарищ старший майор мне объяснил, что действующая в подполье шпионско-диверсионная группа не может существовать и вербовать жителей города без хорошей материальной базы. А значит, от нашей работы напрямую зависит эффективность фашистского подполья. Плохо работаем – пособничаем врагу в его диверсионной деятельности. Заместитель начальника управления однозначно заявил, что ждет от нашего отдела серьезных результатов, тем более после пополнения отдела лучшими кадрами управления.

При последних словах он саркастически улыбнулся, по очереди оглядев новых сотрудников.

– Между прочим, наши коллеги контрразведчики уже приступили к масштабной операции, которая должна помочь выйти на фашистское подполье в городе, – видя, что его подчиненные озадачены услышанным, решил приободрить их начальник. – Сам подполковник Приматов разрабатывал план мероприятий.

Услышав имя легендарного в управлении госбезопасности специалиста, который сейчас руководил особым отделом армии на Ленинградском фронте, сотрудники немного ожили. Имя Георгия Приматова ассоциировалось с самыми удачными операциями ВЧК-ОГПУ, в том числе с разоблачением Савинкова.

На совещании были разработаны оперативные мероприятия и каждому сотруднику определили фронт работы. Мышкину с Зубковым поручили совместно с ревизорами райпищеторгов провести ревизию всех булочных города на предмет выявления поддельных талонов. Солудеву – проверить заводские типографии для идентификации их шрифтов с текстом немецких листовок. Петракову начальник поручил провести проверку работы распределительных продовольственных складов, на которые свозилось все продовольствие города по ладожской дороге.

– Ты только, Алексей Матвеевич, поосторожней, не поднимай большой волны, – предупредил Гаврилов, когда они остались вдвоем, – а то ты, я знаю, мастер наживать врагов. Обрати внимание исключительно на большие партии отпускаемых продовольственных грузов. Я думаю, по мелочам враги рисковать не будут. Предварительные результаты– мне на стол. И никакой самодеятельности. Договорились?

– Так точно, – отчеканил Петраков.

Семен Иванович Брюжалов засиделся в своем кабинете за составлением плана эвакуации населения, который ему предстояло зачитать на заседании городского комитета партии завтра утром. Доклад потребовал от исполкома ленгорсовета сам товарищ Жданов, который с января 1941 года изменил эвакуационную политику в городе, направленную на избавление от человеческого балласта, от той категории ленинградцев, которые не вносили в оборону города трудового вклада. Таким образом, в списки на эвакуацию впервую очередь вносились домохозяйки, дети, жены военнослужащих, уволившиеся с работы. План включал и учитывал все способы вывоза людей. В день, согласно ему, с вокзала уходило до четырех поездов, увозивших две-три тысячи человек. План учитывал также эвакуацию на автомашинах, доставлявших продукты и грузы через Ладогу, чтобы они не возвращались порожняком. Этим путем предполагалось вывозить от одной до трех тысяч человек в день. Итого – до пятнадцати тысяч человек в день.

«В иные дни столько же народу умирает от истощения», – удовлетворенно мелькнула мысль в голове советского служащего.

Когда Клаус Вебер прибыл в 1918 году в революционный Петроград, по документам он значился как Семен Иванович Кузнецов. Именно такие документы ему выдали по окончании немецкой разведшколы вместе с заданием внедриться в аппарат нового рабочего правительства, Петросовета. В Германию юный Клаус попал в 1915 году, когда вместе со всей семьей спешно покинул Москву, подгоняемый антинемецкими настроениями, которые сопровождались погромами и пожарами в немецкой слободе. Беспорядки, продиктованные началом мировой войны, не только уничтожили доходное ювелирное дело, которым семья Веберов много лет успешно занималась в России, но и вычеркнули из души молодогоКлауса понятие Родины. И приехав в Германию, он, словно в отместку бывшей Родине, поступил на военную службу. А поскольку имел отличное гимназическое образование, знал несколько языков, то его сразу определили в разведшколу абвера, на восточное отделение. Клаус Вебер стал для немецкой разведки весьма ценным приобретением, так как его врагом была сама Россия, вне зависимости от политического режима.

Дата добавления: 2015-08-28