«Вы можете упасть!»
Я засмеялся:
«Вы меня и колом не сшибете еще!»
После окончания перевязки он позвал политрука, сказал:
«Политрук, налей ему грамм двести спирта!»
Я выпил. Сестры хотели меня проводить, я отказался, сам в палату прошел и сел на носилки. Мне принесли ужин. После ужина я попросил, чтоб меня положили, потому что ложиться сам не мог. Потом я лежал в Ленинграде, в Военно-медицинской морской академии. По специальности я хозяйственник. Служил в этой академии раньше. И теперь меня не хотят отпускать оттуда. Но я все-таки добьюсь, чтоб меня отпустили: нечего мне там делать, тут я нужен..,
Медсестра В. Г. Потапова
— Тринадцатого сентября — наступление это самое... Мы пошли с командиром взвода Кашкетовым: Анка Дунаева, я и два врача (нас двух прикрепили к врачам). Дошли до товарной станции и остались тут. Мой врач, Левянт, был потрусливее и не пошел дальше, а пошел в соседнюю часть, чтоб устроить приемный пункт. Мы расположились ближе к передовым. А Анка ходила за товарную станцию с другим врачом, Кузьминым, и подбирала раненых под огнем — огнем «кукушек», минометным, артиллерийским, пулеметным, разных мастей огонь!
Раненые стали поступать потоком. Я засучив рукава, по локти в крови, взялась перевязывать. Мы были в доме, его фашисты стали обстреливать, заметив непрерывное движение. Это был магазин. Все ползали по полу. Один раненый:
«Валя, помнишь, я тебе носки подарил, перевязывай!»
Все знакомые! Машина — в Каменке, отправить не на чем, а раненых — полный дом, и его обстреливают, а врач Левянт волнуется — необстрелянный, гражданский. Говорю ему:
«Товарищ Левянт, идите за машиной, а я как-нибудь справлюсь!»
Он ушел, я одна.
А Анка в это время на передовых в блиндаже раненых перевязывает — к ней подтаскивают. Потом сама поползла дальше, к Белоострову, и стала перевязывать на поле, перевязала человек двадцать пять, а других — в блиндаже.
А у меня стекла разлетаются, раненые волнуются: почему не увозят? Я сама дрожу, а говорю спокойно:
«Это наши стреляют!»
«А чего ж дом трясется?»
«Близко стоят наши батареи».
Им хочется в это верить, и они верят!
Легкораненых я отправляла пешком по дороге, чтоб не сидели в доме.. В четыре часа дня пришла санитарная машина, и тут все пошло нормально. Бой начался в шесть утра, а кончился только к вечеру Мы в этом доме под обстрелом еще два дня работали, затем стало спокойнее и раненых поубавилось.
С тех пор горячий день был еще 20 сентября, когда Белоостров взяли. Мы пехоте помогали в этом же домике живучем, и сейчас он стоит, только угол оторвало. Я уже ко всему привыкла Вначале, когда привезут раненых, мне и жалко и больно, а потом уже стала механически перевязывать.
А в тот раз, 13-го вечером, все говорят мне: «Поешь!» (Я не ела сутки.) Вымыла руки, дали мне кашу — набросилась, даже повар испугался!
Некоторые из раненых и сейчас у меня перед глазами. Вот Григорьев, хороший парень, наш комсорг, лежит на носилках, в грудь пулей, сквозное ранение.
«Вавка! — говорит. — Вот меня и ранило, не зря я вчера побрился, теперь долго не придется».
«Как же тебя, Андрей?»
«Вавка, знаешь, я вижу, ребята стоят, мнутся, я встал во весь рост и пошел, ну и они все за мной: «Ребятки, неужели вы меня оставите?» Они и пошли!..»
Я села с Андреем в машину, фляжка на бок, папиросы в кармане — и поехала с ним и еще с одним, раненным в ногу. И говорю:
«Знаешь что? Я на тебя внимания обращать не буду, на тебе три папиросы и кури подряд, а я уж буду с Андреем!»
И взяла я Андрея (трясет, ямы, грязь), подложила под него руку, держу. На ухабе скрипнет зубами, я оглянусь — он улыбается. Лучше б не улыбался!
«Ничего, ничего!» — говорит.
Едем, всю дорогу я ему папиросу за папиросой закуривала, сама ошалела от папирос. Руки окаменели — он тяжелый. Доехали до санбата, а машина — под горушку, тряхнуло, он застонал первый раз:
«Скоро ли?»
«Уже подъезжаем, милый! Как себя чувствуешь?» «Я-то ничего, а как ты, Вавка? Такой ухаб сейчас был!..»
Я чуть не заплакала!..
Главстаршина Л. Я Захариков
—...Тринадцатое сентября — первое наступление. Пасмурное северное утро; ползем, пришли на исходную позицию. Я был командиром отделения. Нашей роте приказано было поддерживать наступление двух других рот батальона. И только проползли мы в лесок, как нас стали сильно обстреливать пулеметными очередями. Мы ползли, и невредимые еще и раненые, попали на заранее пристрелянное место. С него надо было как можно скорее уйти. Я кричу командиру взвода:
«Дайте команду «Вперед!»
Он молчит. Со мной моряк Артемьев. Тоже предлагает вывести людей с этого места вперед. Командир взвода струсил, ни жив ни мертв. А по нас со всех сторон бьют «кукушки». Я сознаю, что я секретарь ротной комсомольской организации. Переглянулся с Артемьевым — понятно обоим: ждать приказания некогда, надо дать толчок. И кричу:
«Морячки, комсомольцы, вперед!»
И вместе с Артемьевым кинулся вперед. Первый ряд поддержал нас, другие остались. И те, кто остались, не встали больше, много их тут полегло, только дикие крики да стоны позади нас! Нужно было сильным напором смять, а нас мало. Фашисты, видимо, тут же, в кустах, сидели, били из-за кустов. Тут неизвестно кто, очевидно кто-то из финнов, кричит:
«Не стреляйте, впереди наши!»
Кто был вокруг, заметались тут. Я с Артемьевым и еще краснофлотец Солопов с миноносца прорвались вперед. Оказались мы втроем на шоссе, залегли в канаве, в воде, одни головы торчат. Я кричу:
«Не ползти! Ничего, секунда нас спасет!»
Думал, что наши левее и что нас поддержат.
«Рывком!..»
Рванулись вперед, перебежали шоссе — и в канаву по другую сторону. Солопову сбило каску, она осталась на шоссе. Командую:
«Двое — вправо, один — влево, рассредоточиться!»
Продвигаемся вперед по-пластунски кустарником, не соединяясь. Справа чувствуем — пулеметный огонь, наиболее близкий и сильный. Решили зайти сзади и уничтожить пулеметчика. Но найти его не удалось. Опять завернули вправо, рассчитывая сомкнуться со своими, доползли до первого строения — сарайчик в лесу. Над головой тррр — очередь. Солопов вскрикнул от боли, но пересилил боль и заглушил крик, шепчет: «Братва, я ранен».
Ему обе ноги шестью пулями перебило. Молодец, крепится. Надо помочь. Артемьев решил подползти. Только пошевелился — ему раздробило кость левой руки. Я вижу, что нас заметила «кукушка».
«Притворитесь мертвыми!»
Они так и сделали, несмотря на боль. Я тоже залег. Чувствую — положение критическое, понял, что от меня зависит жизнь товарищей. Враг где-то здесь, наверху, чувствую. Только довернулся — меня разрывной пулей по каске. Осколок продырявил шинель — и в спину, под кожу. Каска укатилась, пробитая. Смотрю вкось на дерево — подошва сапога, «кукушка». Не целясь, снайперской винтовкой дал сразу три выстрела. Упал вначале автомат, затем с грохотом свалился финн. Подходить к нему я не, стал, его не видно. Выждал. Стоны. Тут я поплыл канавой, по грязи, к нему, крикнул Артемьеву:
«Брось мне штык!»
Плыву со штыком-ножом. Фашист лежит на спине. И подлез я вплотную, и сделал прыжок — и в грудь. Фашист издал последний хрип, и тогда я разглядел свою жертву: это оказалась женщина-финка, с резкими чертами лица, лет двадцати — двадцати пяти. Забрал я автомат, диск* отрезал ремень, сунул в сапог финский нож и говорю товарищам:
«Ползем обратно!»
Перевязывать там нельзя было: перекрестный огонь наших и фашистов. Солопов не мог уже ползти, уцепился за мою шею, за ним ползет Артемьев. Доползли мы до воронки от снаряда. Тут сильный минометный огонь. Я разрезал Солопову сапоги, оставил только головки.
Перемотал ноги индивидуальным пакетом. Отрезал Артемьеву рукав шинели... Своих все не видно.
Доползли мы до той канавы, где нужно переходить обратно шоссе. Кто первый? Я их оставил, пробежал не очень быстро. Обстрела нет. Артемьев взялся тащить Солопова, но не мог, позвал меня. Я — обратно, взял Солопова, он у меня на спине. И во весь рост перешел. Удачно. Артемьев — следом.
Только перешли — фашисты минометный огонь перенесли за шоссе, и нам опять пришлось залечь, ждать. Когда я ложился, шинель распахнулась, осколком отодрало полу шинели. __
Ждем около часа. Долбят, долбят по этому месту! Потом поползли мы дальше, до противотанкового рва, здесь я наткнулся на санитаров. Солопов уже терял сознание, Артемьев тоже ни на что не обращал внимания. Простились по-флотски, расцеловались, и я пошел правее, чтоб соединиться со своими. Наткнулся на моряков. Нас оказалось человек пятнадцать, и мы забрались в окоп. И держали эту позицию. Мы стояли почти вплотную к реке Сестре, и подходившие сзади части выравнивались по нашей линии. Я неожиданно стал командиром этой группы. Потом прибыла пехота, сменила нас, и мы отошли. Переоделись в сухое, обедали, отдыхали.
И я попал к начальнику боепитания уже ночью. Но и поспать не пришлось: тарахтит где-то близко «кукушка», а подкрепления — части 1025-го полка — все подходят. Как дойдут — по ним кроют. Я пригляделся по направлению пуль, где «кукушка», да еще и бойцы из случившегося тут рядом дота подсказали: по ту сторону железной дороги стояли вагоны. Я подкрался к вагонам, бросил в каждый вагон по гранате — «кукушка» замолкла. Теперь можно было и спать!..
Лес у деревни Вуолы
14 сентября. Вечер
Нахожусь в землянке начштаба 461-го стрелкового полка 142-й дивизии, на передовых позициях. Днем небо заголубело, мир стал солнечным, ярким, в лесу потеплело, но поднимались испарения, все было сыро.
Весь день — в полку. Из роты связи ходил в 7-ю стрелковую роту, роту Гляндырова, по отзывам командования «не имеющую поражений». Сплошь работал то в землянках, то на пнях под соснами, то на болотных кочках, на мху... Стрелки, разведчики — конные и пешие, связисты, полковые артиллеристы, оперативники — рассказывали мне о прошедших с начала войны боях. Отражая первый натиск финской бригады, рота действительно дралась замечательно. Все подробно записываю, добиваясь достоверности и точности тщательными переспросами других, проверяю факты, даты, фамилии.
А рассказать есть что!
Например, о подвиге воинов 461-го стрелкового полка 142-й дивизии и пограничников 102-го погранотряда.
В полку награждены 46 человек, а командир полка, полковник В. А. Трубачев, и красноармеец-пулеметчик А. И. Заходский получили звание Героя Советского Союза.
На днях Трубачев, уже генерал-майор, уехал из полка, назначенный командиром 2-й гвардейской ДНО (дивизии народного ополчения).
Полком теперь командует майор И. Ф. Гражевич. Его комиссар — майор Галишников.
Поздно вечером я пришел ночевать сюда, в землянку начштаба полка старшего лейтенанта Жилина.
Ночь на 15 сентября
Все та же землянка Жилина. Керосиновая лампа. Чисто. Две кровати. Столик, одеколон. Патефон, — слушаю его впервые после начала войны. «Рио-рита» и «Вдоль по Питерской...». Стены землянки оклеены обоями, у дверей занавеска.
Входит начальник пешей разведки Евсеев, сообщает, что его группа столкнулась с разведкою противника, прогнала ее.
Песни. Музыку слушать томительно и странно: в этот час, наверное, опять бомбят Ленинград! Щемит сердце. Жилин:
— Как кончим войну, соберем оркестр, вечер самодеятельности устроим, — какой будет прекрасный вечер!
Жилин сидит в гимнастерке, без шинели, круглое, простодушное лицо его задумчиво.
— Я страстный любитель музыки! — говорит он. Резко остановив патефон, берется за телефонную трубку, жестко и деловито вызывает «Розу».
— Ну как наши? Вернулись?.. Хорошо. Молодцы!... Справа? А вы связь через «Ландыш» держите! Предупредите, чтобы не спать, — голов не хватит, если заснете... Товарищ Курбанов, теперь возьмите другой маршрут, влево или вправо, сделайте залежку — и до тех пор, пока вам не удастся выполнить задание! Только это на той, на и х стороне... Да, да, именно лежать, форменным образом лежать, хоть день, хоть два, пока выдержите. Понятно? Хоть день, хоть два! Всё!
Кладет трубку — и мне:
— Я приказал разведчику Курбанову пройти на территорию противника и лежать, пока не попадется хоть плюгавенький «язычишко»!
Опять патефон, смех, песни... По левому флангу идет жестокий обстрел. Сипит на печке-времянке чайник... Разговор прерывается рассказом вошедшего лейтенанта:......
— В Ленинграде был воздушный бой над Финляндским вокзалом. Обстрел снарядами — ложились в. Обводный канал. Разрушен семиэтажный дом около универмага на Обводном. И много других разрушений... Да закрой ты его, к черту! — с раздражением говорит лейтенант и, скинув пластинку с патефона, швыряет ее на нары.
Жилин, задумавшись, кажется, даже не заметил этогоо
Подвиг на северной границе
15 сентября
В первых боях, которые вел полк, особенно отличился 3-й батальон старшего лейтенанта Шутова. Этот батальон дрался с пехотной бригадой финнов, дрался пять недель непрерывно и за все пять недель не отступил от линии государственной границы.
Из подробных бесед и записей о боевых действиях 461-го стрелкового полка на границе вырисовывается такая общая картина совершенного полком и пограничниками 102-го погранотряда подвига.
29 июня — первый день нападения финских войск на нашу границу, по всему Карельскому перешейку. На том участке границы, что протянулся между населенными пунктами Ристалахти и Кирконпуоле, силы врага в семь-восемь раз превосходили наши.
Достаточно взглянуть на подробную карту, чтобы представить себе, на что надеялся враг, совершая внезапное нападение крупными силами именно здесь.
Северо-восточнее Кексгольма и Элисенваары, то есть стыка Ленинградской области с Карело-Финскою ССР{17} тянется, между Ладожским озером и нашей государственной границей с Финляндией, узкий, километров в 30 шириной, коридор, по которому проходит железная дорога, соединяющая Сортавалу с Кексгольмом. Леса и болота изрезаны здесь десятками мелких озер самых причудливых очертаний. Между озерами, в узеньких, извилистых перешейках, встают гранитные гряды и холмы, поросшие вековыми соснами. Сквозь сосны, ели, ольховник проглядывают голые и замшелые скалы и синие пятна воды, вдруг охватываемые непролазными топями. Это именно та местность, о какой говорится, что здесь сам черт играл в свайку.
Линия границы, проходя перед селами Кирконпуоле и Ристалахти, пересекает такие озера, лесистые гряды, ущелья, скалы, холмы.
Нападая на этот участок границы, противник рассчитывал:
прежде чем советское командование мобилизует резервы и подбросит подкрепления, распахнуть мгновенным крепким ударом дверь на советскую территорию, в один-два дня пересечь тридцатикилометровую полосу коридора между границей и Ладожским озером и, дойдя до Ладоги, наглухо закупорить расчлененный надвое коридор;
тем самым разобщить Карело-Финскую ССР и Ленинградскую область (Карельский перешеек) и, значит, отрезать, блокировать и уничтожить соседнюю, 168-ю стрелковую дивизию 7-й армии и все другие части Красной Армии, расположенные с северной стороны коридора — в районе Сортавалы; затем, направив удар к югу и юго-востоку, в не заполненные войсками наши тылы, стремительно обрушиться на Карельский перешеек, дойти до Шлиссельбурга и Невы на всем ее протяжении и, сомкнувшись здесь с немцами, ворваться в Ленинград с севера и с востока.
Смысл «блиц-удара» был именно в том, чтобы опередить мобилизацию нами резервов и подброску подкреплений с юга, по Карельскому перешейку, использовав момент, когда отрезанные на севере наши части окажутся парализованными.
Но промедление во всякой битве — смерти подобно. И это понимали мы. Выиграть время для нас значило:
1. Успеть вывести в порядке войска из опасного нам района Сортавалы.
2. Насытить ими рубежи Карельского перешейка, и в частности старый укрепрайон.
3. Поддержать их новой, мобилизованной, вооруженной силой, резервами, противопоставив которые финнам мы сделали бы оборону Ленинграда с севера и востока надежной, неуязвимой.
4. Обескровить финские полчища, прежде чем они дойдут до решающих рубежей.
Время было дороже всего!
На участке Ристалахти — Кирконпуоле, протяженностью в 22 километра, мощному удару противника мы могли противопоставить лишь совсем небольшие силы. Здесь находились: 461-й стрелковый полк 142-й дивизии (полковника Мокульского), четыре погранзаставы 102-го погранотряда (старшего политрука Гарькавого), 334-й краснознаменный артиллерийский полк (полковника Кривошеенко) да в тылу несколько батарей 577-го гаубичного артиллерийского полка.
Против этих частей, по данным дивизионной разведки и показаниям пленных, были брошены финско-немецкие войска в семь-восемь раз большей численности (3-я и 7-я пехотные бригады, 28-й и 48-й пехотные полки, 14-й и 15-й артполки, инженерные и другие части 2-го армейского корпуса).
461-м стрелковым полком командовал полковник В. А. Трубачев.
В красивой, но труднодоступной местности разыгралась битва, которая без решающего успеха для финнов продолжалась пять недель. На левом фланге участка, в районе Кирконпуоле, все пять недель сражались 3-й батальон (461-го стрелкового полка), под командованием старшего лейтенанта И. И. Шутова, и 1-й артдивизион 334-го полка, старшего лейтенанта Г. А. Андрейчука. За пять недель непрерывных боев батальон Шутова с дивизионом Андрейчука не отошли от границы. На правом фланге роты полка за те же пять недель боев отошли не больше чем на пятнадцать километров.
Пять недель держал границу удивительный 461-й полк! В эти пять недель за спиной полка, между ним и Ладожским озером (а также на различных судах по озеру), прошли многие крупные, выводимые с севера наши части, вывезены были ценности, различное оборудование.
Время было выиграно. Замысел врага сорван!
И только 4 августа, когда на линии Элисенваары были подготовлены новые рубежи, полк Трубачева вместе с горсткою пограничников и артиллеристы полка Кривошеенко получили приказ отойти. До середины августа берег Ладоги здесь оставался в наших руках. За это время рубежи на Карельском перешейке между Кексгольмом и линией Шлиссельбург — Ленинград были заняты выведенными из-под Сортавалы частями и новыми формированиями. Потерпев огромные потери в боях, обескровленные финские войска, заняв Кексгольм, а затем перейдя к концу августа озеро Сувантаярви и Вуоксинскую систему, уже ничего больше не могли сделать. Увидеть Неву им не пришлось. Полного окружения Ленинграда не получилось. В наших войсках незыблемая уверенность — никакая новая попытка наступления финнам удаться не может.
Конечно, было бы неверным приписывать этот результат только одной какой-либо нашей части — дивизии или тем паче одному полку. Многие полки дрались с превосходящими силами врага столь же стойко и самоотверженно. Так, например, комбат Шутов свидетельствует, что его сосед слева, батальон 701-го полка, находившийся от него в семи километрах, тоже держался отлично и отошел от границы только 3 августа. Столь же упорно дрались правые, входящие в состав 7-й армии, соседи — подразделения 3-го погранотряда и 168-й стрелковой дивизии полковника А. Л. Бондарева. Эта дивизия до 13 августа вела упорные бои за Сортавалу и только в дни 16–20 августа была, по приказу, эвакуирована на судах Ладожской военной флотилии на остров Валаам, сохранив больше десяти тысяч человек своего состава и всю тяжелую артиллерию.
Но заслуга полка В. А. Трубачева и артиллеристов Г. Д. Кривошеенко бесспорна и удивительна! И вот почему командир 461-го полка Василий Алексеевич Трубачев получил звание Героя Советского Союза. Орденом Ленина награжден полковник Георгий Дмитриевич Кривошеенко, орденами Красного Знамени — И. И. Шутов, командир артдивизиона Г. А. Андрейчук и многие другие бойцы и командиры. Среди них высшей награды — звания Героя Советского Союза — удостоен и красноармеец-пулеметчик А. И. Заходский, который 1 июля при попытке финнов прорваться и окружить 3-й батальон Шутова на перекрестке четырех дорог перебил — один — 150 фашистов, а потом, не видя больше врагов, взял на плечо пулемет да две еще не расстрелянных ленты и усталой походкой хорошо потрудившегося человека спокойно побрел по дороге в Кирконпуоле, к своему батальону{18}.
Командир дивизии, полковник Мокульский, был награжден орденом Красного Знамени и произведен в генерал-майоры.
Именем пограничника, старшего политрука Алексея Дмитриевича Гарькавого названа одна из тех пограничных застав, которые входили, в состав вверенной ему 102-й комендатуры и которые, вместе с 461-м стрелковым полком, восемь суток, под командованием А. Гаръкавого, отражали первый натиск вражеских полчищ. В этом восьмидневном бою участвовали и жена Алексея Дмитриевича Мария Александровна, и сын Коля. Еще во времена борьбы с басмачеством в Средней Азии привыкла Мария Александровна не покидать мужа в моменты опасности, сражаться рука об руку с ним. Храбрый и опытный человек, Алексей Гарькавый в этом, многосуточном бою, примчавшись однажды верхом на участок заставы лейтенанта Дувкова, заменил собою сраженного пулей пулеметчика. Другой раз, когда группа пограничников и красноармейцев оказалась прижатой к озеру Ристалахти, Гарькавый, организовав контратаку, сумел сбить врага с захваченного было рубежа {19}.
Ну, а кто такой Шутов? Откуда у него те качества, какие помогли ему так командовать батальоном?
В полку он один из немногих «стариков», ибо служит в нем с первого дня его сформирования — с 7 сентября 1939 года (полк тогда имел другой номер). В том же году, получив под свое командование батальон и став коммунистом, Шутов впервые участвовал в боях. В лютый декабрьский мороз его батальон под станцией Рауту наступал на финские рубежи по минным полям, прорвал оборону противника и затем действовал в тылу белофиннов, открывая дорогу для всего наступающего полка. Второй ожесточенный бой Шутов провел, прорывая в том же декабре «линию Маннергейма» у Кивиниеми. Ему удалось организовать переправу на понтонах под ураганным артиллерийским и минометным огнем из дотов и под ружейно-пулеметным огнем. Два ордена. Красного Знамени остались у Шутова напоминанием о тех отлично проведенных боях.
А жизнь свою он начинал в Свердловской области, работал в совхозе. С 1930 года — армия, комсомол, пехотное училище в Киеве, звание лейтенанта, должность начальника школы младших командиров. Одно время был командиром парашютно-десантного подразделения, совершил немало прыжков.
Храбрый сам, Шутов воспитывает храбрость и в своих людях и особенное внимание обращает на качества пулеметчиков. Из 23 награжденных первым указом за бои под Кирконпуоле людей его батальона — 13 пулеметчиков, в их числе и Герой Советского Союза Александр Заходский!
Биография этого кадрового командира проста и обыкновенна, но он именно из тех людей, каких у нас много и какие принесут нам победу в Отечественной войне...
Полковник В. А. Трубачев и его люди
Пожалуй, для правильного понимания всего, что совершено 461-м полком, следует чуть-чуть подробнее охарактеризовать его командира, того, чьи крутая воля и ясный ум пронизывали и направляли поступки каждого из людей полка как до этих боев, так и в самих боях.
Каков собою полковник Трубачев? Ну, если давать обычные определения, то нужно сказать о росте — выше среднего, о плотности — ладной скроенности; если говорить о цвете глаз, то они серые... Но дело совершенно не в этих ничего не стоящих определениях.
А вот входит командир, который еще никогда не встречался с ним, и Трубачев, расхаживающий по комнате, поворачивается к нему. И вошедший еще не видит Трубачева, испытывая странное чувство, что вдруг, словно бы попав под насквозь просвечивающий его луч, он уже весь мгновенно изучен, определен взглядом Трубачева, от которого не укроется ничто.
— Только двух людей с такими глазами, — сказал мне один майор, — я и видел за всю войну. Сильные у него глаза, схватывающие человека разом. А вообще он человек крайне сдержанный, говорит негромко, спокойно, жестами не разбрасывается, но чувствуешь, что так держится он не от отсутствия горячности, а потому, что умеет управлять собой... Таков он в начале разговора всегда. А когда разойдется, то и сила выражений, и живость лица, и энергия словно срываются с тормозов, и вы видите перед собой человека здорового, сильного, в котором кипучая жизнь перехлестывает через все преграды условностей.
Я помню, как перед ним стоял провинившийся лейтенант, которого нужно было не просто отчитывать, а проучить так, чтоб другим не повадно было. Трубачев говорил спокойно. Сжатый кулак его лежал на столе. Чувствовалось, что вот сейчас Трубачев крепко ударит кулаком по столу, — это было неминуемо, так шел разговор. Я следил за кулаком, не отрывавшимся от стола, — он так и не поднялся, энергия его осталась подчиненной сдерживающей воле Трубачева. Украдкой глядел на этот прижатый к столу, неподвижный кулак и бледный, испуганный лейтенант. Ему стало бы, наверное, легче, если б командир полка кричал на него, а такое безупречное беспристрастие было попросту невыносимым. Лейтенанту хотелось плакать, но нельзя было заплакать, находясь в конусе того обнажающего все затаенные мысли луча, какому подобен был не отпускающий лейтенанта взгляд полковника.
Мне кажется, столь же проницательным взором просматривал всегда полковник Трубачев весь свой полк, все закоулочки его быта. И людям было давно известно — нет возможности что-либо укрыть от своего командира, — а потому они и не пытались заниматься даже в мелочах укрывательством. Полковник все видел, все знал и всем управлял, как считал нужным и правильным, и не было препятствий, с которыми не справилась бы его воля.
Авторитет Трубачева был непререкаем и неколебим. А его подтянутость, выдержанность, его манера держаться, вся его внешность являлись в полку образцом для подражания — и не потому, чтобы он сам хотел этого, а потому, что у всех в полку было стремление к самовоспитанию, и каждому в будущем мечталось стать таким же, как Трубачев.
Отсюда и исходили вера людей полка в своего командира и вера Трубачева в свой полк.
А потому в решительный час все были уверены и в себе и в своих соседях, особенной в этот час становилась сама земля, на которой должен быть остановлен и разбит враг!
Сегодня связисты подробно излагали мне эпизоды, свидетельствующие о личной храбрости Трубачева, который в первых боях, проверяя и организуя связь, сам ходил с ними с фланга на фланг под огнем автоматов, пулеметов и минометов, — при этом он продолжал по проводам командовать всем полком. Наблюдая сам перебежки финнов, он сообщал штабу и подразделениям о возникающей то здесь, то там опасности окружения и быстрыми мерами успевал вовремя предупредить его...
А вот что сегодня рассказал мне начальник артиллерии полка, капитан К. Ф. Викентьев:
— В середине августа назначенный командиром одной из рот третьего батальона старший лейтенант Головченко в районе Ранкала удерживал со своей ротой голую каменистую высоту, по которой финны долбили минометами. Каждый час, даже каждая минута владения этой высотой имели исключительное значение для всей дивизии. Полковник Трубачев был поставлен перед необходимостью даже пожертвовать ротой ради выигрыша времени.
Головченко держал высоту сутки, пока вся рота не была перебита. Головченко имел телефонную связь с Шутовым и командиром полка. Между Головченко и полковником шел в моем присутствии такой разговор по проводу:
«У меня осталось пятнадцать человек...»
«Держать высотку!»
«Осталось пять человек...»
«Держать высотку!..»
«Два человека и я...»
«Держать высотку!»
«Я один...»
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |