Янов хочет вызвать Артеменко, но, прислушиваясь к голосам в трубке, отвечает Андрейчуку:
— Тут идет передача, рубеж номер два...
Это с поля боя. Оно разделено на рубежи нашего наступления. Передаче сообщения о движении нашей пехоты мешать не следует. И Андрейчук произносит:
— А!.. Ну-ну...
Лампа чуть светит. На столе чехословацкий пистолет, буссоль, фонарик, свернутая карта, патефон. Янов за занавеской все слушает у аппарата. Андрейчук:
— А ну, узнавайте, узнавайте!..
Янов слушает команды батареи Волкова о готовности, потом требует от «Клена» связи с Артеменко.
«Клен» — это собственный штаб, это Коськин, это вычислители, это, так сказать, пульт управления дивизиона... Огнем батарей можно управлять оттуда или отсюда, с НП, — все равно все на проводе, как над одним столом.
Обстановка для Андрейчука ясна. Он уже сосредоточен, он уже мыслью весь там, на поле боя. Он встает, надевает штаны, носки, сапоги, гимнастерку и, уже быстрый в движениях, подходит к телефону, вызывает своего представителя в другом, наступающем с правого фланга, батальоне:
— Боровик! Как положение там? Это Андрейчук говорит!
И, услышав в ответ, что на рубеже номер два, перед нашим наступающим батальоном, замечено движение финнов, продолжает:
— А кто это видел?.. Так мне же надо вести туда, по этому рубежу!.. По-моему, это наши, слушай! Ну, смотри, чтоб не получилось там! А то я могу куда угодно открыть! Открою, а потом будут неприятности!.. Выяснишь? Хорошо!..
Стрельба орудийная беспрерывна, с паузами в секунду-две, в полсекунды. Это бьют финны, и наша полевая артиллерия, а с тыла — наши тяжелые. Но артдивизион Андрейчука пока что бездействует, как та группа музыкальных инструментов, что ждет знака дирижерской палочки.
Янов через «Звезду», выясняет, что там, куда хотели вести огонь, — действительно уже не финны, а наша наступающая пехота, и потому Андрейчук приказывает:
— По рубежу два огонь не вести!
Но вот слушающий у аппарата Андрейчук преображается, — понимаю: палочка дирижера обратилась к нему. Он быстро надел макинтош, в глазах его загорелся «артиллерийский огонек», он приказал «отключить Боровика к чертовой бабушке, а когда надо будет, подключить, перемычка чтоб была»... И, забрав всю власть над дивизионом в свои руки, сам начинает управлять им. Теперь все батареи слушают только его голос. Он произносит слова коротко, резко, решительно:
— Участок номер один? Ну что вы?.. Ну, дайте мне карту! (Янов подносит ему карту.) Номер три?.. Хорошо. «Сено»! Участок номер три!.. «Лена»! Участок номер три! Да. «Прут»!,. Понятно, понятно. «Прут»! Участок номер три! Зарядить и доложить!.. Слушайте, товарищ Боровик, я попрошу там разговаривать по-другому...»Лена»! «Лена»! Готово? Давайте быстрее! «Лена»! «Прут» готов?.. Боровик, «Каштан», вы как сапожники, бросьте вы мне мешать!.. «Лена», готова? Хорошо. «Сено»! «Прут»! Хорошо. Так...»Каштан», «Клен», доложить, что готово! «Сокол» слушает. Понятно, понятно. Быстрей! Мосин, доложите! Какая «Звезда» готова? «Клен» готов, конечно, готов!
Это на вопрос «Звезды» о готовности дивизиона обработать для нашей наступающей пехоты участок перед рубежом номер три Андрейчук откликается и за «Сокола» (за себя), и за «Клен» с «Каштаном» (то есть за Коськина и Боровика — за штаб и за разведчика-наблюдателя своего дивизиона). Сразу, без паузы, Андрейчук продолжает:
— «Сено», «Лена», «Прут», внимание, — огонь! Залп. По направлению определяю: всеми орудиями ударила «Лена» — батарея Шмалько.
— Хорошо. «Прут»?.. Хорошо! Залп. Еще залп.
— На каждое — три. Кто это спрашивает? На каждое — три снаряда. Хорошо. «Сокол» слушает. Да..» (Пауза.) Хорошо, хорошо. Доложить о стрельбе! «Лена», отстрелялась? «Прут»! Отстрелялся?.. Хорошо. «Звезда»!.. Понятно, понятно, отстрелялся, я докладываю...»Сено», «Лена», «Прут», стой! «Лена», стой! «Прут», стой!.. «Клен» слушает. Выпустили. Кончили...»Лена», «Прут», «Сено»! Зарядить! Огня не вести!..
Все ясно мне: наша пехота, наступая с востока по болотным кочкам, выходит к дороге, приближается к рубежу номер три. Это уже недалеко от Гупу-ярви.
На западе у финнов — воды Лемболовского озера, на востоке болото и озеро Гупу-ярви. С северо-востока, с тыла — по дороге — к ним приближается наш правофланговый батальон. Отбросить контратаками другой, наступающий с юга, наш батальон у них не хватает сил, а отступить от Симолова они могут только по той же, единственной дороге, через Троицкое, а затем межозерным проходом (бросив повернувшую к востоку дорогу) далее, по болотам, на север. Дорога позади Троицкого переваливается через высоту 112,8, и на ней, хорошо видимые нашим наблюдателям, сейчас показались пробившиеся по болоту с севера, торопливо идущие финские подкрепления. И потому Андрейчук, затребовав координаты высоты, направляет огонь своих батарей туда.
Усиленная стрельба. Снарядами дивизиона накрыты финские подкрепления. И снова россыпь команд.
7 часов 00 минут
— «Лена».отстрелялась, нет? Хорошо. «Прут», отстрелялись?. Хорошо. Добре. Хорошо...»Звезда»! Я уже знаю. «Звезда»! Я закончил! (Смеется.) Чего? Почему?.. Слушай, высоту-то взяли? Взяли эту высоту? Симоловскую?.. О, тут шагать и шагать еще!.. Боровик! Боровик! Боровик!.. «Сено»! Волков! Вы мне там наблюдайте получше!.. Где? Врут, там не могут обозы быть, чего они на пуп вылезли? Я спрошу!
Звук самолета.
— «Лена», видно их? «Звезда»! Ничего не вижу, передайте! Сколько их там полетело? Один? Три?
Из землянки кричат;
— Три! Наших!
Самолеты проходят над нами. Из-за землянки:
— Шесть уже!
Батальон Харитонова просит огня. Андрейчук переговаривается с батареей и говорит:
— Не стоит открывать, сейчас там авиация сделает свое дело!
Самолеты еще гудят.
— «Клен» слушает? Смотрите, на карте, под буквой «Т», — стык дорог, вот сюда зарядить!,. Подожди, тут летает, я ни черта не слышу. Стык дорог, шоссейной и проселочной, вот сюда.,, О готовности доложить!
Пулеметная стрельба в воздухе.
— Понятно. «Лена»!., «Лена», «Лена»! По рубежу четыре надо! Боровик! Если вы ручаетесь, что там не наши, Боровик!
Непрерывно, завывая на виражах, гудят самолеты. Бьют зенитки.
— Но это белиберда какая-то. «Лена», «Прут»! Сто тридцать девять зарядить немедленно. О готовности доложить мне... Движутся на Троицкое? Много?., С Симолова?.. Подождите, это, наверное, наши. Быстро зарядите, а я потом узнаю, чья пехота. А мне доложите. Если не наши, значит, лупить! «Звезда»? Огонь вести? Хорошо! Добре. «Лена»! Это наши идут, передайте!.. Ну как, они колонной идут?.. Выяснили? Не наши? Ну, я так и знал! Огонь, «Лена», огонь немедленно! Шмалько! (Смеется.) Ну как, видишь все? Хорошо! Хорошо!.. Отстрелялись? «Лена», «Прут», стой!,,
Тяжелые разрывы. Близко пулеметная очередь. Пролетает самолет. Получив приказание прекратить огонь, отдыхать до следующего вызова, Андрейчук, оставив телефон, входит из-за занавески.
— Дать там распоряжение, пусть завтрак несут быстрее!
7 часов 40 минут
8 блиндаже у нас наступает полная тишина. Только трудолюбиво дышит пламя в печке, похрустывая дровами. Да слышны орудийные выстрелы не нашего дивизиона. От нас пехота огня не требует. Что она делает там? Закрепляется? Или идет дальше?
8 часов 40 минут
В эти минуты, пока у нас в блиндаже тишина, пехота медленно наступает, я мысленно представляю себе перебежки бойцов от кочки к кочке, рассыпанные по болоту фигуры... Андрейчук произносит:
— Да, Артеменко говорит, что продвигаются, взяли там четыре орудия, пленных. Сорокапятимиллиметровые. По-видимому, немецкие. — И в трубку: — Шмалько, вы покуда стойте, огня не ведите!
А перед тем другой батареей Андрейчук дал залп по высоте 112,8.
— Волков! Наблюдал разрывы свои?.. Боровик! (Усмехнулся.) Прекратите болтовню с «Сеном», а то я вам иголкой язык наколю!.. Пленных ведут? Наших? Или мы взяли?.. Ага. Пригодятся нам!.. Так.. Закрепили? Координаты известны? Я сейчас грохну им под спину, по мякоти, так они пойдут быстрее!.. А чего ж, сосед один наступает, а другой дурака валяет, так, понимаете, это не дело!.. Хорошо, я доложу. Я запрошу своего!
Вызвав «Лугу», Андрейчук запрашивает о расходе «огурцов». Израсходовано девяносто снарядов, осталось из сегодняшнего лимита двадцать четыре. Кладет трубку, уходит из землянки — собрался лезть на вышку наблюдательного пункта... Время тянется... Орудийная стрельба теперь продолжается с меньшей интенсивностью. Левый батальон, идущий с юга, в лоб, продвинулся к Симолову, а правый, оседлав дорогу и втянувшись в узкий перешеек между озером Гупу-ярви и водной протокой Виисийоки, далее к Троицкому почти не продвинулся. Напряжение боя явно схлынуло. Командиры батарей теперь ведут огонь сами, по мере надобности.
12 часов 30 минут
Наш батальон, наступающий по дороге с востока, взял высоту 67,0. Симолово окружено. До Троицкого от того и от другого наступающих батальонов осталось по километру...
2 часа дня
Симолово взято. Троицкое обложено с трех сторон. Но бойцы батальонов, уже семь часов непрерывно ведущих бой, измотались. Чтобы сломить последнее сопротивление финнов в Троицком, нужно сначала прочно закрепиться в Симолове, нужна короткая передышка. Главное, однако, сделано: не о прорыве на Васкелово, а о том, как унести ноги из Троицкого, приходится теперь думать финнам!
А мне пора — надо скорее передать материал в Ленинград.
Вечер.
Гарболово
Около трех часов дня, узнав, что на огневой позиции первой батареи есть пленные, я выехал верхом, в сопровождении одного красноармейца, вдоль передовой линии, на огневую позицию 1-й батареи. Дважды попадали под крепкий минометный обстрел, но добрые кони карьером выносили нас из зоны разрывов, и потом мы ехали шагом, давая отдых коням.
Я нашел батарею на краю болота, в кустах. Болото тянулось отсюда до самых финских позиций, и я долго разглядывал их в бинокль, интересуясь клубками дыма, определявшими линию нашего наступления.
Пленных до моего приезда уже увезли в штаб дивизии, и потому я выехал отсюда на артиллерийской фуре в Гарболово.
Пленные финны
19 сентября. Вечер
В штабе 43-й дивизии, в Гарболове, присутствую на допросе трех пленных финнов. Они взяты сегодня, во время наступления, батальоном 65-го стрелкового полка. Сдались под Симоловом все вместе, в восемь утра.
Вот первый из них — небритый, худой, охотно отвечающий на вопросы. Он — молодой солдат 8-й роты 57-го полка, по профессии рабочий, плотник, уроженец деревни Ауэре, район Паркан, области Туркусски. Беспартийный. Образование — сельскохозяйственная школа. Женат и имеет дочь. Зовут его Нуммине Матти Эдуард, и вот что он показывает:
—...Во время наступления красных я лег в щель, когда они подошли, встал, поднял руки, и хотя у меня был заряженный пистолет, а возле меня лежало штук тридцать гранат, я не применял оружия. И это потому, что наше правительство обмануло и продало финнов Гитлеру. Когда нас взяли в армию и направили на войну, нам сказали, что территорию, которую у нас завоевали русские, немцы отберут у русских и передадут нам. А что наше дело — только оборонять. И когда мы станем на бывшей границе с СССР, то кончим войну. Оказалось, не так. 6 сентября 7-я и 8-я роты нашего 57-го полка получили приказание идти в наступление на русскую землю. Мы отказались, целыми ротами полк побежал домой — кто до штаба полка, кто до штаба дивизии, чтоб заявить, что не желаем идти на русскую землю. Так побежало процентов 60–65 полка. Нас ловили, собрали, построили по ротам и батальонам, угрожали тюрьмой, каторжными работами, если мы не пойдем. Командир 2-го батальона — 7-й и 8-й рот — построил нас и дал команду: «Кто не желает воевать — пять шагов вперед!» В нашем батальоне, вернее — в остатках его, было 130 человек. Вышли вперед больше ста человек. После этого сразу же был суд, многих присудили к тюрьме и каторге на срок от четырех до восьми лет. Те из батальона, кто успел до суда разбежаться по домам, до сих пор не вернулись в часть. Меня лично и сдавшихся вам вместе со мною моих приятелей Ирани Аронии и Рюхелла Арво содержали за отказ воевать в штабе дивизии, а перед боем привели обратно в часть...
На вопрос о положении в Финляндии пленный ответил:
— „..Недавно у нас в сельском хозяйстве был издан закон: вместо выплаты налога деньгами сдать на ту же сумму продукты — зерно, мясо, масло, и даже тем, у кого не хватает зерна для себя, все-таки сдать все без остатка, правительство выдаст талоны для получения продуктов по норме. Талоны были выданы, но продуктов по ним не получишь. Поэтому слабые хозяйства сильно голодают... В армию взяты все от 16– до 55-летнего возраста, рабочих рук не хватает, из-за жаркого лета урожай очень низкий, чувствуем, что зимой будет ужасный голод. Но, несмотря ни на что, кровавый Гитлер заставляет наших правителей угонять нас до последнего человека в бой, на верную смерть. А мы войны не желаем, и нас, таких, много.
…А вчера, 18 сентября, был такой факт. Нам выдали по бутылке водки на пять солдат. Наши офицеры напились пьяными, Командир батальона, капитан, приказал командирам роты открыть огонь по красным. 8-я рота огонь открыла, а командир 7-й роты, поручик Ринне, открыть огонь отказался. Капитан подошел к нему и спросил: «Почему не открываешь огонь?» Тот ответил: «Не хочу!» Тогда капитан сразу же ударил его по голове пистолетом. У них завязалась драка. И только при помощи солдат их разняли.
Второй пленный — Арво Генрих Рюхелла, 1911 года рождения, родом из деревни Паркано, район Кихино, область Турку-Пориски, солдат 7-й роты 57-го полка, тощий, с короткой бородкой, сообщил примерно те же факты. Сказал, что давно искал случая сдаться в плен. И хотя в различных листовках солдат предупреждали, что русские пленных расстреливают, он был уверен, что это вранье.
—...Мы листовкам и вообще ни радио, ни сводкам нашим не верим, они — дутые. И вот пример: у нас сообщили, что Ленинград два месяца как окружен. А недавно наши офицеры стали утверждать, что Ленинград уже взят. Многие местечки, которые мы проходили, занимая их, по сводкам были заняты уже давно, и получалось, что мы ведем бои в давно уже взятых нами местечках...
В том же духе отвечал и Ирани Аронии.
Все трое отвечали на вопросы охотно, с готовностью, не отмалчиваясь, ничего не скрывая.
Опять в Ленинграде
Ночь на 20 сентября
...По телефону передать материалы в ТАСС оказалось невозможным, и я выехал с каким-то майором на попутном грузовике в Ленинград. Ехали с бешеной скоростью, выехав из Гарболова в 6.30 вечера, — стремились попасть в Ленинград до темноты. Чуть не столкнулись с таким же, бешено мчавшимся навстречу грузовиком, промчались через Токсово, над левой стороной Ленинграда увидели большое зарево пожара. Население на телегах и военных фурах эвакуировалось в Токсово и близлежащие деревни — обозы беженцев тянулись по всей дороге.
В Ленинград приехали в 8 вечера, уже в темноте. Явились в комендантское управление зарегистрироваться, простояли здесь в очереди минут сорок. Затем майор — уже во время воздушного налета — поехал к себе на Лиговку, а я, когда он вылез из кузова грузовика, пересел в кабину. Шофер, живущий на Петроградской стороне, предложил доставить меня до дома. Едва въехали на Кировский мост и шофер сказал: «Вот, теперь только еще мост проскочить — и дома!» (а ехали в кромешной тьме, напрягая глаза до боли) — огромный взрыв поднял снопы искр неподалеку от моста, где-то за Домом политэмигрантов. Я ощутил взрывную волну, и мы промчались мимо, но на Троицкой площади нас остановил какой-то летчик, просил «хоть два литра бензина, доехать до улицы Мира». Мой шофер бензина не дал, сказал, что самому едва доехать. На Кировском проспекте, против улицы Рентгена, шофер остановился, забежал в дом, минут через пятнадцать вышел со своей женой, — и я, дабы не мешать радости их свидания, перебрался в кузов, и мы доехали до улицы Щорса ощупью, в кромешной тьме...
«Какой ужас!» — сказал шофер в кабине после взрыва у Кировского моста, когда увидел несколько машин с ранеными красноармейцами, застопоривших из-за того, что кончился бензин; в ту минуту мрак Ленинграда, тревожность его особенно почувствовались после вольного воздуха природы и отсутствия на передовой линии фронта воздушных тревог.
Дома у меня все оказалось в порядке, только телефон был выключен.
Город ежедневно обстреливался из дальнобойных орудий и несколько раз подвергался налетам. Прошедший день, 19 сентября, был тяжелым. При жестоких налетах, в частности, разбомблено несколько госпиталей в разных районах города. Немцы особенно изощряются, выискивая в качестве объектов уничтожения городские госпитали, больницы и лазареты. Бомбили заводы, а в частности и Новую Деревню... В городе дым пожаров.
Отец обрадовался моему приезду, так как оказалось, что он получил вызов из Смольного, был в этот день там и ему сказали, что правительство решило эвакуировать из Ленинграда воздушным путем самых видных ученых, людей искусства и работников высоких квалификаций. В их списке оказался и мой отец. Отправляют их на самолетах «Дуглас», сопровождаемых истребителями, до Тихвина, а оттуда в Москву по железной дороге. Но ведь отец не только ученый, он еще и дивинженер, его основная работа сейчас — -в военном училище. И он считает, что, пока училище здесь, ему следует быть в Ленинграде. Об этом он сказал в Смольном, а как там решат — неведомо. Во всяком случае, приказа вылететь можно ожидать каждый день.
Смольный!.. Вот она передо мной, передовая статья «Враг у ворот!», опубликованная в «Ленинградской правде» 16 сентября — накануне взятия немцами города Пушкина:
«...Над городом нависла непосредственная угроза вторжения подлого и злобного врага... Первое, что требует от нас обстановка, — это выдержка, хладнокровие, мужество, организованность. Никакой паники! Ни малейшей растерянности! Всякий, кто подвержен панике, — пособник врага. Качества советских людей познаются в трудностях. Не растеряться, не поддаться унынию, а мобилизовать всю свою волю, все свои силы для того, чтобы преградить путь наглому врагу, отбить его атаки, отогнать его прочь от стен нашего города!..»
И далее:
«...Партийная организация Ленинграда мобилизует десятки тысяч лучших, преданных коммунистов на борьбу с врагом. Ленинградские большевики вливаются в ряды армии, чтобы еще выше поднять ее дух, ее боеспособность, ее волю к победе. Не жалея своей жизни, презирая смерть, коммунисты и комсомольцы идут в авангарде героических защитников Ленинграда не в поисках славы, а движимые чувством беспредельной любви к Родине, любви к своей партии...»
Враг у ворот! А мозг нашей обороны — Смольный. Там знают всё, все наши потери, все беды и трудности. На плечах партийных, военных руководителей Ленинграда величайшая ответственность за судьбу города и миллионов находящихся в нем людей. Но миллионы людей верят: те, кто в Смольном, не растеряются и не дадут растеряться другим С дней ленинского Октября, с дней гражданской войны авторитет партии никогда еще не был столь всепроникающим, воля ее — столь всеохватной и столь эмоционально воспринимаемой, мгновенно превращаемой в действие..
Да, враг у наших ворот! Но у нас есть Смольный, и есть у нас Кремль Они есть у меня, у моего соседа, у каждого горожанина и у каждого воина, они есть у всего народа русского и у всех народов нашей страны. И мы не можем оказаться пораженными в этой войне потому, что она — справедливая, потому, что сильный и единодушный советский народ наш защищает свободу и независимость не только свою, но и всех народов, всего населяющего планету Земля человечества! Мы не просто верим, мы хорошо знаем, что мы победим!.
Штурм Белоострова
22 сентября
Самое трудное, говорят, не спать. Утверждение это правильное. Трое суток спать было некогда.
Едва приехав из Гарболова в Ленинград, уже в комендантском управлении я узнал от знакомого командира, что мне было бы важно и интересно немедленно отправиться к Белоострову. Но прежде надлежало добраться до дома — «отписаться», передать корреспонденцию
Я работал всю ночь и утром 20-го отвез в ТАСС материал о взятии Симолова и о пленных. С удивлением глядел на улицу «Правды» — несколько домов на ней накануне были разбомблены. Одна из бомб попала через дом от ТАСС. Заместитель начальника отделения и один сотрудник были ранены.
Прямо отсюда я решил добираться до Белоострова — в этот день наши войска штурмовали его. Мысль мою начальство одобрило и велело вернуться к ночи. После многих трамваев, пешей беготни и попыток вскакивать на попутные грузовики я наконец утвердился на автоцистерне, мчавшейся в Дибуны — в сторону Белоострова. Дальше, до полосы наступления, пришлось добираться пешком — сначала вдоль железной дороги, где ухал наш бронепоезд, катаясь взад и вперед, чтоб избавиться от финских ответных снарядов, потом лесными дорожками и кустарником.
Была середина дня. Наши части, ворвавшиеся в Белоостров, вели бой на его улицах, среди горящих, кромсаемых снаргядами домиков. Моросил дождь. Шоссе, что тянется вдоль железной дороги, простреливалось слева финскими снайперами — они шныряли в густом и высоком кустарнике. В полном одиночестве, хлюпая по лужам, я добрался до разрушенного, прогорелого Бело-островского вокзала. Маленькие группы бойцов, в касках, в плащ-палатках, попадались на дороге; среди них были выходящие из боя раненые, другие шли в одном со мной направлении; свист пуль заставлял всех время от времени «кланяться». Бойцы равнодушно поругивались, а я подумывал о том, что каска, которой я никогда не ношу, была бы здесь гораздо нужнее, чем моя пилотка.
В стороне от вокзала, на запасном пути, стоял разбитый вагон. Из него вдруг понеслись пули, предназначенные уже специально мне. Пришлось распластаться за каким-то железным чаном. Но едва я залег, сзади кто-то из наших бойцов подобрался к вагону. Я услыхал взрыв гранаты и крепкий, так называемый «морской загиб» удачливого, но весьма разозленного бойца. Предложение начиналось словами: «Я его...», продолжалось множеством других непередаваемых слов и заканчивалось: «Больше не будет!..»
За Белоостровским вокзалом стоял — подбитый и покинутый экипажем танк Т-34, и дальше, в руинах какого-то городского домика, я обосновал мой «единоличный командный пункт». Совершая отсюда «вылазки» к пехотинцам, артиллеристам и к тем танкистам, что останавливались неподалеку, я досаждал людям, всегда торопящимся, возбужденным или утомленным. Им, конечно, было не до меня, но все же под звуки минометной, пулеметной и всякой иной стрельбы они добросовестно помогли мне составить следующую картину боя, уже принесшего нам основной успех и теперь затихающего.
Операция была значительного масштаба. В наступлении и штурме Белоострова принимали участие:
Пехота: 181-й стрелковый полк Героя Советского Союза, майора Краснокутского, 5-й погранотряд майора Окуневича, подразделения 1025-го полка полковника Белоусова, истребительный батальон, 1-й отдельный батальон морской пехоты, партизанская группа и саперные взводы отдельного батальона Сергеева.
Танки: танковая группа 48-го отб и несколько тяжелых танков 106-го отб, ими командовал генерал-майор Лавринович, только что, за два часа до моего прихода сюда, погибший в бою.
Артиллерия: 838-й артполк, 3-й дивизион гаубичного артполка, морская артиллерия (форты и береговые батареи), полковая артиллерия и бронепоезд.
Сегодня в 6.00 началась артподготовка. Предполагалось — с 6.00 до 6.15 произвести массированный налет авиацией, но из-за дождя и густого тумана ее участие в последний момент было отменено. Артподготовка была столь мощной, что финны по крайней мере с полчаса не могли опомниться. В 6.10 должны были выйти в атаку танки, с тем чтобы вслед, закрепляя за ними позиции, устремилась пехота. Но получилась некоторая несогласованность во взаимодействии между пехотой и танками.
Танкисты жалуются на начальника штаба 291 сд, полковника Евстигнеева, который отсрочил атаку танков на 7 минут, — это сказалось неблагоприятно на развитии дружного наступления. Танки с исходного положения вышли в 6.17, двигаясь кильватерной колонной, впереди были шесть К.В, восемь Т-34, за ними двадцать легких Т-26. Головной группой командовал старший лейтенант Левин.
Пехота жалуется, что танки шли слишком медленно, не использовав эффекта артиллерийского налета, и что, мол, эта медлительность грозила срывом всей операции. 5-й погранотряд майора Окуневича, партизанская группа и две роты пеших танкистов (из 48-го отб), поднявшись в атаку, оказались впереди танков. Танкисты мне объяснили: это произошло потому, что старший лейтенант Левин, подведя машины к железнодорожному переезду на окраине города, из боязни минных полей и фугасов колонну остановил. Танки с места повели ураганный огонь, но пехота, видя, что танки не двигаются, начала нервничать.
Положение становилось критическим. Понимая это, генерал-майор В. Б. Лавринович приказал находившемуся с ним на НП командиру 48-го отб (состоявшего из средних и легких танков) капитану Б. А. Шалимову немедленно ликвидировать задержку и возглавить колонну танков.
Капитан Шалимов с механиком-водителем А. Шумским, двинувшись на командирском танке в обход колонны по болоту, искусно миновал его, вышел вперед колонны, быстро навел порядок. Во главе с ним вся танковая колонна сорвалась с места, вкатилась на улицы Белоострова и растеклась по городу, громя фашистов в упор. За танками хлынули в город батальоны 181-го полка майора Краснокутского, саперные и другие части. Через два часа после начала штурма сопротивление финнов в городе было сломлено. Но заминка, происшедшая из-за несогласованности действий пехоты и танков, помогла отступающим финнам переправиться через реку Сестру.
Когда танки вышли к реке Сестре, к колонне на своем Т-34 прибыл генерал-майор Лавринович, чтобы поставить танкам следующую задачу.
К 9 часам утра общая задача оказалась выполненной — весь Белоостров, кроме северной окраины с финским полукапониром, был занят. Наши части очищали город от отдельных пулеметных гнезд финнов и прятавшихся по подвалам и чердакам снайперов и автоматчиков.
Такая очистка, конечно, дело пехоты. Но этим делом занялись также и танки. Их надлежало сразу же отвести и тыл, но приказа об этом не было. По-видимому, нише командование опасалось, что если уберет танки из города, то может отойти и пехота. Это было безусловно ошибкой. Двигаясь по улицам, кроша дома, из которых стреляли финны, танки являли собою хорошую мишень для финских артиллеристов, они, опомнившись за рекой Сестрой, стали пристреливаться к нашим машинам с дистанции двести — триста метров. А местность здесь открытая.
При штурме города, кажется, ни одна машина не была подбита. А позже, вот из-за этой ошибки, десятка полтора танков было подбито. Только тогда Лавринович получил разрешение выводить свои части из боя. Сам он, уничтожая финские огневые точки, действовал с безусловной храбростью.
Два часа назад, в час дня, метрах в трехстах от того места, где теперь расположился я, на перекрестке дорог генерал-майор Лавринович был убит. Руководя очисткой города, он находился в среднем танке, который не пробьешь ни пулей, ни легким снарядом. Но, человек горячий, увидев, что, выходя из боя и сходясь к перекрестку, танки образовали пробку, он захотел сам, лично командуя, разрядить это скопление машин, грозившее потерями от артиллерийского огня... Лавринович приказал механику открыть люк. Тот не открыл, опасаясь за жизнь генерала. Тогда Лавринович сам, своей рукой, открыл люк, высунулся и в ту же минуту был убит — пуля финского снайпера попала ему в висок.
Когда танкисты рассказали мне это, все танки находились еще в Белоострове. А позже, когда с наступлением темноты танки выходили из боя, я узнал, что за весь день штурма в танковых частях было убито всего четыре человека, в их числе Вацлав Брониславович Лавринович. Этот старый командир был участником гражданской войны, начал службу красноармейцем с первых — же дней организации Красной Армии. Замечательный человек, жизнерадостный, исключительно работоспособный, любимый товарищами.
Не следует генералу, руководящему операцией, подставлять свою голову шальной пуле или осколку, когда в этом крайней необходимости нет. Но, с другой стороны, легко упрекнуть человека в безрассудной храбрости — ведь без храбрости и горячности не было бы на войне героев!
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |